Львов. Львiв... Мягкое слово, мягкий говор, тающий вкус кофе на языке.
Почему привязываешься ко Львову? Дело не в архитектуре, смеси готики и барокко, рококо и ампира; дело не в особенном наречии, не в атмосфере музея под открытым небом – театра прошедших времен. Дело в странном ощущении: этот город, где вы побывали, все про вас знает. Может быть, знает недолго – всего несколько дней. Может быть, он вас обманул, показался с наилучшей своей стороны, а недостатки тщательно спрятал. Но все равно вы уже не чужие.
Преславный город Львов – мужчина серьезный, хочет выглядеть аристократом, да он и есть таков. Среди других городов сразу заметен абсолютным чувством собственного достоинства, как абсолютным слухом, что не каждому дано. Мы думаем, что это мы его рассматриваем, глазея по сторонам. Ха! Как же! Это ОН прищурился на нас, посетителей, своим не допускающим фамильярности шляхетским взглядом. Оценивающе смотрит сквозь узкие фасады и готический рисунок средневековых улиц. Раздумывает, достойны ли мы того, чтоб подпускать нас так близко. И постепенно – так и быть! – решает раскрыться.
Львов открывался нам, как и подобает многоопытному соблазнителю, неспешно и постепенно. Он познакомил нас с собой за три встречи. Три разных месяца – апрель, сентябрь и август. Три времени года. Впервые мы приехали во Львов на фестиваль анимационных фильмов, было это давно, тогда еще существовала страна СССР – про нее, подобно Атлантиде, все помнят, но отыскать ее уже нельзя. Хотя все мы из нее вышли. Из разных республик, ныне стран, слетелись кинорежиссеры и сценаристы, операторы и художники – в общем, творческая интеллигенция. Многие оказались во Львове впервые, и им еще предстояло открыть для себя город.
Московский режиссер Эдуард Назаров привез на фестиваль ленту «Жил-был пес». Вроде обычный иронический рассказ о «полезном сотрудничестве» собаки и волка, украинские хаты, украинская свадьба, характеры и песни... Но сказать, что этот фильм хорош – значит, ничего не сказать. Москвич Назаров сумел высмотреть острым взглядом художника такие яркие черты национального характера, с такой нежной иронией их показать, что в львовских кинотеатрах гремели овации – вещь небывалая. Этот удивительный мультик сразу растащили на цитаты: «Ты заходи, если что», «Щас спою!», «Шо, опять?», «Да шо ему сделается!», «Никто сам косточку не даст» – причем многие и не вспомнят, откуда слова эти взялись. Явный признак талантливого произведения!
Но все это случится несколько позже. А сначала...
Поселили нас в цирковой гостинице «Арена». Первый вечер был наполнен обычной для фестиваля суетой, беготней, аккредитациями, заездом в гостиницу и оформлением командировок, как это полагалось в те давние советские времена. Вечером мы вышли подышать воздухом во двор гостиницы. На лавке сидели двое пожилых мужчин профессорского типа.
– Чи не має панство запалків? – обратился к нам один, седоусый, с курительной трубкой в руке.
Мы застыли, не зная что ответить. Что еще за «запалки»?
– Видко, не має, – сказал второй с неподражаемой интонацией. Они встали и неторопливо двинулись в сторону улицы. До нас донеслись обрывки таких же непонятных слов: «Ми викладатимем се»... «Таким побитом»... «Вони допоминаються одного»...
М-да... Один наш знакомый журналист предупреждал: «Во Львове говорят совершенно по-особому. Вы не сразу все поймете. Прислушивайтесь». Ну прислушиваемся, и что толку? Все равно непонятно.
В фойе мы подошли к группе местных как будто ребят, чтобы рискнуть употребить непонятное слово и «таким побитом» разъяснить его. Прокашлявшись, один из нас решился и спросил: «Чи не має панство запалків?» Нам охотно протянули коробок спичек. Ага! Повертев коробок в руках, мы вернули его и, довольные своей исследовательской деятельностью, отправились спать.
Ранним утром сквозь сон послышались странные звуки: цок-цок! Цок-цок! Цок-цок-цок! Ритмично и звонко кто-то заколачивал гвозди. Гулкий звук поднимался словно со дна колодца. Пробуждение все не наступало, полудрема навеивала догадки: это городские башенные часы? Странный у них бой... Нет, пожалуй, это моют посуду в ресторане на первом этаже. Просыпающееся сознание уже включало любопытство. Окна просторного номера выходят во двор гостиницы. Распахнули окно, там густой молочный туман, а внизу, по кругу двора, служитель водит в тумане белую лошадь! Может это здесь Норштейн задумал свой гениальный мультфильм «Ежик в тумане»? Она тоже возникала там белая – из белого. Цирковая ли это лошадь, или та, Норштейновская? Ее забыли, и она ходит кругами, ищет ежика?..
Лошадь, не догадываясь о воспалившейся фантазии сонных писателей, совершала променад в круглом дворе «Арены», внизу, в пролитом на город молоке тумана. А выше, над двором, лошадью и гостиницей, на холме бестелесо парил собор святого Юра – первое приветствие города Льва.
После завтрака нас рассаживают в «Икарус» и навязывают экскурсию по городу. Большинство садится с покорностью пациентов, ждущих обязательных прививок. В воздухе сразу повисает что-то монотонное о XIII веке, о Галицком князе Даниле и его сыне, в чью честь и назван город... Шведский король Карл... Захвачено... разрушено и восстановлено...
Нет, это «неправильная» экскурсия. Нельзя город рассматривать из окна автобуса, так он ничего не расскажет. Его нужно обойти, неторопливо всматриваясь. Для экскурсий, что ли, мы бросаем все свои дела и трясемся в поезде, несемся в самолете? Не могли мы дома, что ли, справочники почитать? Нет! Мы едем в другие места на свидание с Городом. Чтобы вжиться в него. Чтобы ходить и, как чувствительная радиостанция, настраиваться на его волну. А еще смотреть, разговаривать на любые темы – и улыбаться. Чтобы впечатать в память малейшие нюансы обстановки, оброненные слова и жесты, штрихи поведения и стиля. Чтобы потом, спустя много времени, доставать свои воспоминания, как драгоценности из шкатулки, и любоваться ими, и переживать их снова...
Сославшись на неотложные дела, мы бросаем бубнящего гида и впавших в транс пассажиров на какой-то узкой изогнутой улочке. Дальше идем сами.
Львов сразу укрывает нас крытыми черепицей уютными домами, башнями, рельефными фасадами, увитыми чугунной вязью балконами, он пытается запутать нас кажущейся бессистемностью переулков и улиц. Всюду старая, местами совсем старинная брусчатая мостовая. Она не очень удобна для транспорта и пешеходов, зато придает городу еще одну краску давнего прошлого. Мы ступаем по мостовой, как по музейным трещинкам-кракеллюрам, подтверждающим старинность и ценность подлинника великого мастера.
Из узких средневековых улиц-рукавов попадаем на проспект Тараса Шевченко. Для Львова он неожиданно широк. Посредине бульвар с цветниками и аллеей кленов. Можно посидеть на скамье сквера, понаблюдать за неторопливо текущей львовской публикой, достать из сумки заботливо припасенный бутерброд и запить его водой.
Пожилая дама в какой-то сложной шляпке сразу опознает в нас приезжих и решает осчастливить рассказом о месте, где мы с кощунственной беззаботностью закусываем. Приходится внимать. Не все слова понятны, но общий смысл уловить можно. Оказывается, улицу эту, как водится, несколько раз переименовывали. Она известна с XVIII века как улица Святого Яна, а позже Академическая. Сто с лишним лет назад здесь протекала река Плотва, затем ее зачем-то упрятали под землю. А вместо кленов тут были итальянские тополя, их заменили из-за повсеместной напасти – аллергии.
Мы благодарим неожиданную гидшу и отходим в сторону, чтобы заняться своим прямым писательским делом: бродить и глазеть. Присматриваемся внимательно, пытаясь понять, что отличает многоцветную людскую реку города Льва от таких же потоков в других городах.
Вот галичанки. Мы уже заметили: здесь девушки и женщины, старушки и дамы носят шляпки. Прохладный апрельский город, робко зеленеющий Стрыйским парком и укрытый весенним туманом, украшен шляпками на женских головках, как нежный дрожащий тортик – розочками. Плывут строгие фетровые «ракушки» и кокетливые крохотные «таблетки» с вуальками, кланяются бархатные чалмы всевозможных оттенков и велюровые колпачки без полей. Весь этот цветник щедро сдобрен пряжками, брошами, камешками и стразами. Приезжим с востока кажется: шляпки дышат особой иностранной западностью, украшения прекрасной половины рода человеческого сразу придают городу европейский стиль.
Миловидные жительницы древнего средневекового города, словно литературные героини, играют разные роли. Вот деловые леди (они во Львове были уже тогда), в изящных плащах и в тон маленьких шляпках на кудрявых головках, словно персонажи какого-нибудь английского детективного романа, торопятся... Куда? В квартиру на Бейкер-стрит? Где же еще могли снимать «Шерлока Холмса» в советские времена, если не во Львове!.. В окне кофейни тонкий профиль в тени широких шляпных полей: бальзаковская дама не спеша пьет свой утренний кофе. Веселенькие вязаные шапочки обнимают головки весело щебечущих студенток.
Насмотревшись на толпу, желаем взглянуть на город с самой высокой точки – от Высокого замка. Проходим мимо Арсенала и памятника Ивану Федорову. Дальше нам надо забираться вверх, и мы оказываемся на Замковой улице. Все правильно, к Высокому замку должна вести Замковая улица, вот мы и у подножия самого высокого холма во Львове. Здесь кстати вспоминаем про обед, назначенный в ресторане «Высокий замок», и отправляемся воссоединяться с нашей фестивальной братией. По пути любуемся открывшимся видом на центр города. Соборы, башни, костелы, брусничного цвета крыши – Львов сверху похож на город из сказки Андерсена. Не верится, что мы только что бродили в лабиринте узких улочек! Теперь город демонстрирует свой лучший вид: средневековая архитектура тянется к небу.
На обзорной площадке гомонит многоязыкое восхищение видами старого города. Тут нас прихватывает распорядительница фестиваля.
– Привет братьям-сценаристам! – рычат разгоряченные ликером братья-киношники, и мы присоединяемся к обедающим деятелям искусств.
Они тоже, по всему видать, успели познакомиться с местным диалектом: над столом звучит сыто-довольное «Як має бути». А мы впервые пробуем курицу, фаршированную апельсинами. Мало того, что они у нее внутри, она еще обложена оранжевыми дольками со всех сторон! Румяная корочка, аромат и вкус восхитительны. «Як має бути!» – произносим с видом заправских галичан.
Обратный путь проходим уже со всей группой. По улице Ужгородской выходим к храму Святого Ивана Крестителя, здесь проводят экскурсию, и в наши уши вливается неминуемый рассказ о том, что храм был возведен князем Львом для своей невесты Констанции, дочки угорского короля Белы IV. Констанция, понимаете ли, привезла во Львов монахов-доминиканцев и, по легенде, в крипте храма была погребена...
Подробности этого анимационного фестиваля, призы, почти все картины, кроме назаровского «Жил-был пес» – многое стерлось из памяти. Остался лишь город и наша первая встреча с ним.
* * *
Вторая встреча со Львовом случилась в сентябре, когда нас занесло в Трускавец. Десять дней из положенных двадцати четырех путевочных терпеливо оздоровлялись: пили воду-нафтусю, которая выносит из организма все шлаки без остатка, причем так интенсивно, что далеко от номера отходить было опасно. Нежились в жемчужных ваннах, укрепляя нервную систему, насколько это вообще возможно. Принимали изокеритовые грязевые маски на все тело, чтобы вернуть сосудам первозданную прочность... Оздоровились или нет, трудно сказать, но изо дня в день послушно ходили на процедуры, с каждым днем все отчетливее чувствуя не столько целебную силу, сколько смертельную скуку.
Трускавец закурортил нас до изнеможения. Хотелось чего-то целебного не только для тела, но и для души, и в одно прекрасное утро мы помчались на вокзал, взяли билеты и удрали во Львов. Достопримечательности нас не интересовали, ради них в города не возвращаются, как не перечитывают книгу ради сюжета. Перечитывают книги и возвращаются в города для того, чтобы насладиться подробностями, вновь ощутить обаяние деталей, вкус эпох и времен.
Осень начиналась во Львове тепло и приветливо. Фасады домов с их сдержанной гаммой эстетских колоров, терракотовый красный цвет крыш, яркая зелень и желтизна парков и скверов – вся эта городская палитра звучала музыкой для глаз. Наслаждаясь каждой улицей, костелом или статуей, мы снова бродили, тяготея к центру. Что может быть более центром, чем площадь Рынок, где ратуша, где часы на башне отсчитывают галицкое время?
На площади Рынок четыре безводных фонтана со статуями Нептуна, Амфитриты, Дианы и Адониса. Они расположены по четырем углам площади. Статуи хороши и без воды, а в голову лезут мифы древней Греции. Все-таки как затейливо переплетены в этом городе античные памятники и христианская католическая культура! Многослойный пирог истории пробуешь на взгляд, запах, цвет. Названия улиц – Галицкая, Ставропигийская, Друкарская, Подвальная – несут в себе оживающий поток времени. Оно, время, дано и человеку, и городу от рождения, а прошлое наращивается культурными слоями, приобретается трудным опытом. Но лишь человек не хранит, что имеет. Город же тщательно сохраняет, сгущает все накопленное.
Внезапно перпендикулярно стене появляется маленькое чудо – настенная скульптурка над входом в какое-то заведение «Пьяный кентавр». До чего же хорош! На веселом личике с круглыми глазками выражение «веселья сердечного». Похоже, он «не просыхал» с рыцарских времен. В руках у кентаврика кружка, на голове коронка: маленький королек средневековья. Вот как надо отдыхать!
Итальянский дворик в «Доме Корнякта» – это уже Ренессанс. Трехэтажный ажурный зал под открытым небом, легкие аркады-лоджии, балконы-переходы, стройные колонны дворика и каменные плиты, эхом разносящие звук каблучков. Тут река времени делает маленький водоворот. Выйди сейчас на балкон Джульетта с кормилицей – никто бы не удивился. Ну, где ты запропастился, Ромео? Ау!.. Да, думаем мы, созданные искусством образы подчас реальнее нас, его потребителей. Тут же, посреди дворика – статуя слепой Фемиды с весами и мечом, чтобы мечта о счастье медом не казалась.
Бернардинский монастырь с его подворьем – живая иллюстрация Дюма. И вновь оживают персонажи, переросшие и свое произведение, и своего создателя. Вот сейчас сюда выйдут четыре мушкетера: Боярский, Смехов, Смирнитский и Старыгин, после фильма Юнгвальда-Хилькевича навсегда оставшиеся в наших представлениях Д'артаньяном, Атосом, Портосом и Арамисом. А вот тут коварная Миледи укокошила бедняжку Констанцию...
С площади Рынок ноги сами несут нас на Кафедральную площадь. Кафедральный собор Св. Марии – чистая, незамутненная временем готика. Но сначала останавливаемся у часовни Боймов. Фасадная стена ее напоминает ажурную ювелирную работу. Резьба по камню настолько филигранна, что скорее напоминает иконостас, прихотью архитектора вынесенный почему-то на внешнюю стену часовни.
Читаем вывеску над небольшим магазинчиком: «Бляхарня». Что это такое? Название хулигански затейливое, в глубинах памяти что-то просыпается... В полумраке крохотного помещения мерцают и переливаются на стенах, прилавках и в витрине сотни, а может тысячи всевозможных пуговиц. Небольшая крамнычка раскрывает нам историю замечательного предмета. Будто нежданно раскрылся сундук чародея-пуговишника, у которого вместо волшебной палочки – всевозможные пуговицы.
Впервые кованые или катанные металлические пластинки-застежки появились в IV веке до н.э. у греческих воинов. Крепились они на плечах и вид имели вполне импозантный, круглой или овальной формы. Учитывая общее для греков чувство гармонии, эти древние крепления одежды были очень красивы и выполнялись из благородных металлов. Среди археологических находок древнегреческого искусства часто попадаются крепления из золота. На некоторых присутствовал греческий орнамент – меандр. Вообще-то древние греки умели точно и основательно придумывать всяческим предметам и явлениям названия, которым суждено было сохраниться по сей день. Так и появилось слово «бляха», давшее причудливое название магазину пуговиц – «Бляхарне», пуговичной крамнычке.
Эта маленькая вещица на самом деле – крохотная кнопочка машины времени. Стоит лишь присмотреться повнимательней, и каждая пуговка неторопливо расскажет о прошлых временах. Словно окаменевшие светлячки, пуговицы высвечивают замечательную историю европейской моды, вершившуюся в роскошных будуарах и скромных комнатушках. В XVIII веке, бурлившем блеском шелков, пеной кружев и игрой бриллиантов, состоялся парадный выход госпожи Пуговицы. Сотни мануфактур и отдельных мастеров во многих странах, в большинстве своем в Париже, шили, монтировали, вытачивали, штамповали, гранили и вырезали пуговицы. Они вначале были из золота, серебра и дивных драгоценных камней, вскоре стали появляться обтяжные пуговицы – им предстояло господствовать в XIX столетии. Ювелиры того времени сразу уловили выгоду, вытекающую из способности пуговиц концентрировать на себе внимание, выполняя не только роль застежек. Появились особые элементы парадных туалетов – пуговицы очень высокой стоимости из дорогих камней. Здесь, в бляхарне, в отдельных шухлядках таятся строгие мужские пуговицы, рвутся напоказ и искрятся всеми возможными и немыслимыми цветами нарядные женские пуговки – прихотливые, фривольные, завораживающие.
Нас несет в прошлое, когда в моде случилось выдающееся событие, можно даже сказать – было сделано подлинное открытие, не менее значимое, чем изобретение телефона. Да, да, не смейтесь! Какой-то талантливый портной изобрел юбку и блузку. Это было одно из самых сексуальных изобретений девятнадцатого столетия. Первыми об опасности этих двух предметов догадались мужчины. Немецкий историк Э. Фукс назвал блузку «нравственным лицемерием». Он писал о блузке: «...Она решила тайну полуодетости... Теперь мужчина мог совершенно беспрепятственно делать всякие для него столь интересные наблюдения. Блузка застегивается на спине, это любого заставит задуматься, ничего не поделаешь...»
Ох, этот целомудренный XIX век! Что началось, когда некоторые смелые дамочки позволили себе сшить блузки, застегивающиеся спереди! Упреки женщинам, что они выглядят «чересчур эротично», буквально перевернули светские гостиные. Ханжеская мораль возымела свое действие – застежки на блузках вплоть до начала 1920-х годов в большинстве своем продолжали делать сзади. На нас смотрит целая витрина, сплошь состоящая из этих, на первый взгляд невинных мелких пуговок. Лежат себе милые плутовочки и строят глазки всем желающим сшить блузку. На самом деле – что может быть сексуальнее?!
Выйдя из пуговичного магазинчика, мы новым взглядом посмотрели на прохожих и увидели, что львовянки одеваются с особым, врожденным неброским шиком и изысканностью. В городе царствовала осень. Прохладное солнце ласкало элегантные женские силуэты, плащи и пальто, кардиганы и куртки. Улицы превратились в подиум, а солнце – в модного кутюрье...
* * *
Еще одна встреча со Львовом была неизбежной: чего-то нам не хватало для окончательного понимания города и его людей – чтобы совсем «як має бути». Нам нужен был взгляд изнутри, ведь человек живет не на улице, а дома. Внутри старых стен, полагали мы, и торжествует подлинность. Тут очень кстати обнаружились во Львове наши студенческие друзья.
Итак, третья поездка. Август. Лето на исходе, город все так же течет по улицам и жадно впитывает последние жаркие денечки. Мы живем у друзей в самом центре города, на улочке с волшебным названием Крива Липа. Она совсем не похожа на улицу, скорее это дворик. Дом старый, нас принимают в коммуналке настолько древней, что от входных дверей надо идти чуть ли не два километра, сворачивая то направо, то налево, спускаясь и поднимаясь в полутьме по каким-то ветхим ступеням. Чтобы выйти обратно из этого лабиринта, надо бы обзавестись, подобно Персею, шерстяной ариадниной нитью.
Из окна наших хозяев виден глубокий, затененный липами двор, внизу сидят и галдят студенты, по всему видно – художники. Ага, вот эта стена принадлежит какому-то художественному училищу. Стена вся расписана великолепными граффити, довольно талантливо. Надо всеми картинками царствует искусно выполненная копия «Потолка Сикстинской капеллы» Микеланджело, фрагмент изображает бородатого Бога, когда он прикосновением пальца вдыхает в мощного атлетического Адама жизнь. Присмотревшись, замечаем: Создатель передает Адаму крохотную чашечку кофе...
Чтобы выбраться из квартиры-лабиринта, уволакиваем с собой хозяина в качестве проводника. Рядом, всего в двух шагах – музей этнографии. Как не зайти в роскошный старинный особняк! Как объясняет наш львовский друг, здание было построено для Галицкого сберегательного банка. Фасад здания украшен скульптурной композицией «Бережливость» архитектора Л. Маркони. Наше внимание обращают на скульптуру на фасаде. Особого внимания заслуживает центральная фигура группы – наш львовский друг рассказывает, что недавно был проведен компьютерный анализ головы женщины и головы статуи Свободы, что в Америке. Сравнение показало, что головы идентичны. В его рассказе странно перемешаны гордость и юмор.
Говорят, во Львове люди рождаются, чтобы прокатиться на трамвае, помолиться деве Марии и выпить каву. В львовских кафе сидят люди всех возрастов, со знакомыми или без, с возлюбленными или с деловыми партнерами, с детьми и просто так. Кто работает в то время, как весь Львов круглосуточно сидит в кафе, совершенно непонятно... Мы, приезжие, не катались на трамвае – все больше ножками, старый город интереснее пройти пешком. Деву Марию благоговейно рассматривали и дивились набожности львовян (тогдашнее наше советское существование не предполагало той вероготовности, какая существует здесь). Оставался кофе.
Быть во Львове и не зайти хотя бы в несколько кофеен – это все равно что быть в Париже и не увидеть Эйфелевой башни. Да, конечно, каждый город рано или поздно порождает легенды, которые со временем превращаются в туристическую банальность, в известную всем визитную карточку: Одесса – Приморский бульвар и Привоз, Киев – каштаны и Крещатик, Львов – кофейни и «кава». Но что поделать, если самые банальные на свете вещи – они же для нас и самые важные: здоровье, счастье, любовь, родители, дети... Так и туристические стереотипы – это сгустки человеческой мудрости, опыт истории. И не будем впадать в противоположную крайность, считая, что миф о львовских кофейнях – не более чем этнографическая сказочка для заманивания наивных туристов. Итальянский «эспрессо» хорош в придорожном итальянском кафе, а во Львове... Только за чашечкой кофе забываешь о безумном ритме столицы, откуда мы примчались в этот благословенный город. Покой окутывает душу и тело. Глаза и уши прочищаются для того, чтобы яснее видеть и слышать город.
Кофе по-львовски – это отдельная маленькая баллада почти что в средневековом духе. Кофе здесь не просто напиток, он своеобразный ритуал. Вкушение кофе требует вдумчивости и неторопливости, умения насладиться запахом молотых зерен, божественным вкусом черного напитка, невесомыми чашечками из тончайшего фарфора. Кофе вырывает вас из безумной гонки на выживание, останавливает мгновение, заставляет увидеть красоту интерьера, где вы его пьете. А кофейни во Львове называют «кнайпами».
Как и многие места во Львове, маленькие подворотни, дворики и арки напоминают Косой переулок из романа Дж. Роулинг о волшебном мальчике Гарри Поттере. Тогда нам такая аналогия в голову не приходила, но теперь ассоциации напрашиваются сами собой. Потому что, едва только захочешь во Львове перекусить, всегда находишь какой-то черный страшный лаз, потайную дверцу – и оказываешься во внутреннем дворике, романтическом прекрасном месте. Так мы обнаружили, кажется, «Ноев ковчег» недалеко от галереи «Дзига». Так нашли кофейню «Под синей фляжкой» рядом с площадью Рынок. С ней, говорят, связана легенда о привидении, которое по ночам гремит пустыми винными бочками и не дает спать жильцам окрестных домов.
В тупике двора дверь, ведущая в Европу времен правления Габсбургов. Для тех, кто слишком рационален и не верит в возможность путешествий во времени, здесь поставлен пограничный столб с двуглавым орлом. Над порталом надписи по камню на армянском языке. Интересно, что меню набрано по-украински, но шрифтовое начертание – стилизованная латиница: прибамбас для тех, кто понимает. Внутри губастые портреты испанских Габсбургов, камин, свечи, старые географические карты и устоявшийся запах кофе, пропитавший дерево столов и камень стен. Кофе здесь подают вместе с минеральной водой. Контраст горячего, пахучего, горько-сладкого кофе и прозрачно-чистой воды создает во рту ту необходимую гармонию, о которой мечтаешь, выходя на узкие улицы Львова в надежде попить не просто кофе.
Здесь не говорят «чашечка кофе». Во львовском неподражаемом лексиконе, который мы уже немного начали понимать, существует слово особое: оно легко полощется во рту, наполненном кофе. Слово это – филижанка. И вообще здесь не приглашают «на каву», как в других городах Украины, тут «запрошують на кавусю» или приглашают «зайти до кнайпи на гальбу пива». Слова ласкают ухо полонизмами местного говора: «горнятко кави, креденс, фотель, пательня».
Как хорошо, что «быстрое питание», покрывшее весь мир уравнительно-пластмассовым удобным сервисом, не сумело поймать в свою сеть львовские кнайпы! Где это было, как называлось заведение – «Світ кави» на Кафедральной, «цукерня» на Староеврейской?.. Трудно вспомнить, но помнится торжество вкуса жизни, дух интимного застолья – когда кажется, что «кавусю» готовит какой-то древний кофейный бог, и при этом «пришіптує шепти та баї»... В общем – як має бути!
После кофейного наслаждения хорошо прогуляться по старым улицам. Ноги сами приводят на площадь Мицкевича, на ней памятник Адаму Мицкевичу – один из красивейших памятников творчеству и человеку. Коринфская колонна, наверху светильник, олицетворяющий немеркнущий огонь вдохновенья. В нижней части колонны – поэт, глядящий на крылатое существо с лирой в руках. Ангел? Серафим? Неясно, но это явно существо мужского пола: почему-то не муза, а муз... Так мы рассуждаем, чувствуя себя немного виновато перед Мицкевичем, которого «проходили» в школе и основательно забыли. Увы, такова судьба почти всех классиков: их всегда только собираются перечитать.
Да, Львов – точно мужчина. Не только потому что происходит от Льва. Он рыцарь, шляхетный пан, аристократ духа. Именно рыцарское (шляхетное) сословие создало одну из забытых ныне ценностей служения. Причем речь шла не только о служении своему князю, королю или герцогу, но и Прекрасной даме.
Шляхетность. Именно во Львове неожиданно для себя мы открыли значение и глубину этого слова. Шляхетство (по-польски «szlachectwo») дословно означает «дворянство». В украинском языке это понятие появилось в XVII века и стало очень многослойным. Его составляющие: «шляхетный» – храбрый, верный, великодушный, учтивый. Шляхетный человек одевается со вкусом и изысканно, или, как говаривали в старину – куртуазно. Шляхетное поведение – это умение вести себя свободно, смело и искренне, с честью и чувством собственного достоинства, но при этом с подчеркнутой почтительностью. Именно эти ценности как идеология существовали и развивались со времен Киевской Руси – и стали особым почерком Львова. Каким-то непостижимым образом они не исчезли даже в советские времена.
Львовская шляхетность – аристократическая краска города и в новое время. Здесь не принято говорить громко. За три наши поездки мы ни разу не столкнулись с недоброжелательностью или хамством. В здешних людях присутствует удивительная черта, ныне относимая к разряду реликтовых – деликатность. Что за город! Он, может быть, единственный из городов нашей страны идентифицирует себя с Историей.
Секрет бессмертия города... Неважно, в чем он проявляется: в элегантных шляпках, врожденной шляхетности или в каменных львах и львятах, наполняющих улицы во всем своем царственном разнообразии. Львы, поразившие наше воображение – огромный прайд, поселившийся в каменных средневековых улочках. Перед входом в ратушу сидят два царя зверей, они держат щиты с гербом города. Въезд во Львов стережет мощный лев-вожак. Городские ворота с военными оборонительными башнями врагов в город не пустят. Но решетки ворот подняты. Львов гостеприимно открывает свои улицы и площади приезжим, а от непрошеных гостей вход в город охраняют два льва со строгими лицами – мордами их как-то даже неудобно называть.
Возле музея украинского искусства – старый-престарый дедушка-лев, интересно, сколько знает он львовских легенд? На каком-то доме – лев с железным кольцом в пасти и закрытыми глазами. Он спит до тех пор, пока в дом не придет незваный гость и не постучит кольцом в дверь. А вот молодой крылатый лев на капители рельефной колонны. Да ведь этот красавец перелетел в Галичину из Венеции! Наше удивление вскоре разъясняется. Друг рассказывает, что этот дом на площади Рынок в приснопамятные времена принадлежал венецианскому консулу и купцу Антонио Массари. Зверей еще много: львы-маскароны со схожими на человеческие лицами, львы-кариатиды, поддерживающие балконы, позолоченные музыкальные львы в стиле ампир, украшающие кресла в оперном театре. Сколько опер услышали они за годы службы! Сколько хрупких балерин проводили сонными глазами!
Возвращаемся домой, в бесконечную квартиру наших друзей. По пути наш провожатый рассказывает, что быть львовянином – значит гордиться своей исключительностью, ждать попеременно то солнца, то воды в кране, то дождя; ругать повышение цен, принимать гостей и катать их на трамвае. Слоняться от кнайпы до кнайпы, потягивать «кавусю» с ликером. Ходить бесконечно на площадь Рынок. Читать газету. Говорить о том, «щоб українській літературі вернено було назад усі її права». И не слушать, что тебе отвечают. Придя домой, сказать: ну и устал же я сегодня! – и взять ту же самую газету.
Возможно, возможно... Мы думаем о своем и замечаем последнего из львов во дворике на улице Пушкина. Его лицо напоминает актерскую трагическую маску. Этакий львиный Отелло, даже пальцы-лапы у него трагически согнуты. Мы гладим несчастного Левушку по каменной гриве. Спасибо, Львов! Спасибо – львы! Уже отойдя от него на приличное расстояние, оборачиваемся. В семействе кошачьих не принято навязываться, приставать со своими объятиями и поцелуями. Но этот лев, кажется, улыбается нам вслед...
© Анна и Петр Владимирские, журнал «Стиль жизни», октябрь-ноябрь 2005, Киев