Рассказ
Двое шли под моросью осеннего вечера: патлатый студент Леша и сухощавый мужчина лет сорока, инженер-конструктор Краснощеков. В наступающих сумерках их усталые лица казались темно-серыми.
Они почти каждую субботу перетаскивали ящики с подшипниками на металлобазе, кряхтя и трясясь поджилками. Но за полгода так и не стали приятелями. Леша пытался перейти с кратких деловых бесед на болтовню о женщинах и политике. Но Краснощекову он был нужен лишь как надежный и крепкий сотруженик.
– Михалыч, пойдем, что ли, вмажем? – студент отщелкнул окурок.
– Не пью, – Краснощеков скомкал гильзу беломорины и сунул в карман – ненавидел мусорить.
– Всех бобов не заработать, – буркнул Леша невпопад.
Сумерки смотрели недругом. Асфальт в придорожных огнях лоснился, как отработанное машинное масло.
* * *
Еще летом Краснощеков с тихой грустью предвкушал воскресенья, а теперь ненавидел. Прежде он еженедельно виделся с дочерью. Последние два месяца ограничивался молчаливой передачей бывшей теще денег для дочери – и все.
В августе они с Верой скверно разругались. С первого дня после развала супружества он жил в съемном флигеле на окраине города. Просто не хотел видеть, как Вера уходит каждый вечер на свидание. Но вот ублюдок (иначе он соперника в мыслях не называл) решил перебраться от бывшей супруги к Вере. В квартиру, в которой Краснощеков родился и вырос! Краснощеков начинал выяснять отношения занудно, осторожно, но лицо Веры вмиг пошло красными пятнами, она сорвалась на крик: «Ты сам ушел! Не лезь в мою жизнь, дурак!» Краснощеков тоже был хорош, даже выкрикнул в порыве гневного безумия: «Кто ..., тому и мясо, да?!» Хорошо, хоть Маши не было дома в ту минуту.
Итак, вернуться в родной дом – обратной дороги нет. А разменять двухкомнатную на две однокомнатные возможно лишь с большой доплатой. Одиночек в городе становилось все больше, коммунальные услуги росли, и однокомнатные квартиры стали в особой цене.
Краснощеков стал брать работу на дом, да еще чертил тупым детям богатых родителей, да по субботам вкалывал на металлобазе. Но деньги стекались в его кубышку неохотно.
* * *
А все-таки ему случалось напиваться. Именно по субботам, после тяжелого труда грузчика.
В этот раз он решил не покупать у соседа самогон, а зайти в пивную. По крайней мере, не наберешься в одиночку до беспамятства.
Он стоял за угловым столиком, тянул разбавленное пойло и думал о том, что у него совсем нет близких друзей. Можно найти собутыльников, а вот рассказывать товарищам по работе о своих проблемах... Кому она нужна, его вывернутая наизнанку душа.
Потом, за второй кружкой, он думал о своей обиде на дочь.
Да, Краснощеков держал камень за пазухой. Когда они гуляли с Машей последний раз, два месяца назад, в городском парке, у нее в ушах посверкивали новенькие бриллиантовые сережки. Слишком вызывающие для девочки ее возраста.
– Бабушка подарила? – не выдержал он неизвестности, ощущая гадкую пустоту в животе.
– Дядя Витя, – торопливо ответила Маша. – Купил маме и мне... Ой, смотри, какая собака! Правда, душка?
Она так спешила отвлечь отцовское внимание, словно услышала его мысли.
Почти с ненавистью глядя на коренасто-упругого французского бульдога, он с горечью думал о своем подарке к дню рождения дочери: расклешенных джинсах.
Остаток прогулки он больше молчал, отвечая Маше невпопад. Думки были черные: «Если тот ублюдок такой богатый, мог бы снять квартиру и забрать к себе шлюху».
После той прогулки он с дочерью не виделся...
– Может, ерша? – спросил смутно знакомый голос. К Краснощекову подошел осанистый мужчина, примерно его ровесник. Со стуком поставил на грязноватый столик два бокала пива и чекушку водки, а потом протянул руку для приветствия:
– Не узнал, Коля?
Краснощеков узнал – это был его бывший однокурсник Женька Шмачков. Не виделись они лет десять.
Обменялись общими фразами, немного поболтали о судьбе однокашников.
– Не думал, что ты бываешь в таких местах, – Краснощеков покосился на дорогую куртку Шмачкова.
– Ностальгия... Чтоб от народа не отрываться, – улыбнулся Шмачков. – Как я рад тебя видеть, черт!.. А давай ко мне в офис!
– Ты же выпил... – растерялся Краснощеков уже черном «BMW» товарища. Шмачков хохотнул с неопределенным жестом:
– Забей!
* * *
Они сидели за стеклянным столиком в глубоких креслах и пили шведскую водку. Закусывали оливками, рокфором и бутербродами с черной икрой. Снедь подновляла, принося из соседней комнаты, стройная миловидная девушка Лина. За стол она с ними не садилась. Ставя тарелку, норовила задеть Шмачкова бедром, а тот пару раз погладил ее машинально под коленкой.
Краснощекова развезло. Впервые за многие месяцы полного одиночества захотелось выговориться.
– Развелся, говоришь? – покачал головой Шмачков.
– Официально еще нет... – стал пояснять Краснощеков, но у товарища затилинькал сотовый.
– Нет, в офисе пока... Товарища встретил... Не, заночую у Линки, не жди...
– Жена, – пояснил он с улыбкой, откладывая трубку в сторону.
Краснощеков лишь покачал головой: он о таких отношениях между супругами видел лишь в импортных фильмах.
– Ты продолжай, продолжай, – участливо попросил Шмачков, подливая гостю ледяной, почти тягучей водки.
Краснощеков продолжал, даже рассказал о своей обиде на Машу. Хотя, на что тут было обижаться: какой ребенок откажется от дорогой безделушки?
– А чего во флигеле живешь? – спросил Шмачков. – Гордость, понимаю... Не борзеет противник-то?
Краснощеков видел «этого ублюдка» раза два – издали.
– Больше всего боюсь, что мать из деревни нагрянет, – морщился Краснощеков. – Она ничего не знает... Слушай, а нет у тебя для меня работы?
Лицо Шмачкова на миг окаменело, потом он расплылся в извиняющейся улыбке:
– Нас тут двое всего работает – я да Линка... Есть еще пару людишек... Так, в общем... Торгово-посредническая деятельность.
Тут снова зазвонил телефон, на сей раз настольный. Шмачков говорил о чем-то, понятном лишь собеседнику. Лишь на миг прервался, чтобы спросить:
– Колик, будешь коноплю?
Краснощеков замотал головой.
– Не, мы с кентом, чисто, по водяре. Короче, завтра посмотрим твой стиральный порошок... Давай, – сказал Шмачков на прощанье собеседнику.
Повисла пауза.
– Пойми ты, занять – могу, а на работу… – не договорив, Шмачков снова налил.
Сквозь шум в голове Краснощеков слушал грустную историю о первом разводе товарища. Шмачков женился сразу после института. Было трудно, и денег не хватало. Подрабатывал где мог, даже сторожем по ночам. Жена загуляла. Он тоже был хорош – в долгу не остался. Но дело не в этом: уже через три месяца после разъезда четырехгодовалый сын Шмачкова звал чужого дядю «папой», а его – просто Женя.
Краснощеков согласливо кивал: у него все не так плохо, дочь-то уже взрослая, все понимает...
– Слушай, а ты можешь небольшую посылочку из Донецка провезти? У тебя ж там матушка живет? – неожиданно спросил Шмачков.
Краснощеков не успел ответить: тот уже хлопал его по плечу со словами:
– Забудь и прости, бес попутал... Давай-ка на посошок!.. Да не бзди – я тебе тачку вызову, все чин-чином!
«На посошок» было лишним. Краснощеков отупел. Речь приятеля стала просто «бу-бу-бу», а у проплывающей мимо любовницы Шмачкова оказалось три ноги, и уже не такие стройные, как прежде.
«Забогател, сука, – думалось с неожиданной злобой. – Щеки с затылка видны».
– ...Короче, чем могу, – Шмачков совал в его руку с десяток зеленых сотенных. – Да спрячь ты в карман, что, так и пойдешь, дурень?
– А сам умный?! – визгнул Краснощеков, слово «дурень» отчего-то показалось жгуче-обидным. – Да сунь их себе! На!
Он метил в лицо Шмачкову, а попал в грудь. Деньги рассыпались вокруг лаковых башмаков остолбенелого благотворителя.
А потом была долгая дорога на дальний край города. За десять метров до привычного забора, его постигла беда человека, что шатается ночью по скверному району:
– Есть курить? – спросили хором два сгустка темени.
– Я не… – Краснощеков не успел договорить «курю», как его уже катали по асфальту две пары кроссовок.
* * *
Он очнулся на своей койке к обеду.
Брея тряской рукой бледные щеки Краснощеков радовался тому, что ему почти не задели лицо. Да и денег отобрали немного – всего-то субботний заработок грузчика. Хоть жив остался…
Последние события словно всколыхнули его от душевного ступора. И он, надев лучшее, отправился к таксофону.
– Я как раз искала тебя, – от голоса Веры голосом у Краснощекова и поныне каменела мошонка. – Ты можешь прийти?..
* * *
Маша лучезарно улыбалась отцу, ковыряла ложечкой фруктовое желе. Вера нервно ходила из угла в угол, и щурилась, когда выдыхала звучно дым. Еще недавно она не курила. Во всяком случае, при дочери. Сам Краснощеков тупо смотрел то на них, то на свой нетронутый кофе. Новость утяжелила его тело в несколько раз: после перенесенного недавно гриппа Маша оглохла.
– …Не знают причину, – рассказывала Вера. – В Москве, я узнавала, в клинике уйдет минимум две. В Киеве чуть дешевле – да что толку?.. Даже если я продам мебель и украшения, столько не будет… Прикинь – две, это только на обследование и первичный курс лечения какими-то новыми препаратами из Японии… Сколько у тебя отложено на размен?
– Триста, – сказал Краснощеков.
– Триста баксов? – вскрикнула Вера с гримасой ужаса и презрения. – … твою мать, ты ж полгода уже по шабашкам!
– Не ругайся при дочери, – Краснощеков покосился на Машу испуганно.
– Один хер, глухая, как пень! – Вера зарыдала, не прикрываясь.
– А сколько я твоей матери отдаю? Почти все!.. – крикнул он с обидой.
Тут в прихожей визгнула дверь, и Вера вышла.
Маша улыбнулась, как неземной ребенок, и сказала словно бы по слогам:
– Папа, пойдем в парк? Мы с тобой давно не гуляли.
Он писал в блокноте, который дала ему дочь: «Да. Если мама разрешит».
А в прихожей неведомый, но узнанный сразу голос врага бубнил:
– Долго я буду прохлаждаться? Ты паришь, зая!
– Иди, иди, я его щас отправлю, – громко шептала Вера.
Во дворе Краснощеков пристально посмотрел на сидевшего на лавочке щеголя с бутылкой пива в руке: смазливый, самоуверенное лицо, моложе Краснощекова (да и Веры) лет на семь.
Тот ответил наглым немигающим взглядом. Впервые после службы в армии Краснощекову хотелось душить человека, ударяя при этом головой о твердое.
Но тут из подъезда, не по погоде укутанная, выбежала дочь.
* * *
Из динамиков городского парка неслась пошлятина FM-радио. То пели трио Киркоров, Басков да Галкин, а то ведущая блока новостей голосом радостного гермафродита сообщала о ночных клубах, где можно «классно оттопыриться», и о том, что в Британии для стабилизации эпидемии СПИДа подростков обучают оральному сексу.
Краснощеков ругал себя за то, что давно не виделся с Машей. Он лишь теперь понял, как скучал по ней. А еще казнился, что не взял у Шмачкова деньги.
Маша тряхнула его за руку, указывая бровью на встречную девушку в спортивной одежде: у той за пазухой сидел и тряс ушами той-терьер цвета вареной сгущенки. Маша всю жизнь мечтала о собаке, но Вера не разрешала.
- Правда, миленький? - спросила девочка.
Краснощеков с фиктивной улыбкой кивнул.
Только теперь он заметил, как вытянулась Маша за пару месяцев разлуки. В свои двенадцать она почти доросла до его плеча. А фигурка у нее была еще тоненькая, детская.
А еще он отметил, как цепко она держится за его мизинец.
«Дурак, свинья, подлец...», - казнился он без передышки.
Он купил ей любимых пирожных. Они сели на скамью: он отпахнул для дочери полу плаща. Перед тем, как впиться зубами в первое пирожное, она сдернула вязаную шапочку и откинулась русой головой на его плечо:
- Папка, обними...
Он обнял ее и сказал:
- Шапочку надень.
Она откусила и прошепелявила с набитым ртом:
- Я тебя люблю.
Он сглотнул комок и требовательно ткнул пальцем в шапочку.
Она проворно дрыгнулась - и вот уже сидела на шапочке:
- На фиг... Еще тепло.
Она ела, болтая ногами в расклешенных джинсах. Он невидящим взором упирался в великолепие облетающего парка. День выдался приятный: хоть и не очень теплый (октябрь все-таки), но солнечный и без ветра.
Рассеянно шаря глазами по парковым деревьям, Краснощеков наливался безудержной решимостью.
- Где твои новые сережки? - он тронул пальцем крошечный камушек в центре мочки.
- Не слышу, что? - сказала она.
- Где? Сережки? - тщательно артикулировал он.
- А-а... Украли в школе... Мы с мамой чуть не подрались, - девочка нервно хихикнула и продолжала уже без остановки. - А зря ты от нас ушел... Они все равно долго не проживут. Это бабуля так сказала. Ругаются часто. Он еще недавно хотел какой-то бизнес новый делать - теперь денег много должен. Два раза дядьки приходили, вызывали его в подъезд. Он вернулся - вся спина и затылок в известке. Мама кричала «неудачник!» на него...
* * *
Спустя час Краснощеков узнал по телефонному справочнику адрес Шмачкова. Звонить не стал: в лицо хамил, в лицо извиняться.
Потряхивая пакетом с дагестанским коньяком, конфетами и лимоном долго тарабанил в стальную дверь - звонок почему-то не работал. Вот в глазке мелькнула тень.
Именно такой он себе жену Кольки и представлял: высокая, породистое, овальное лицо уроженки северо-запада. В худой руке - сигаретка в мундштуке. На лице - следы бессонной ночи. Она попятилась в прихожую роскошной квартиры, с минуту слушала его, и лишь потом сказала смертельно усталым голосом:
- Не ищите его больше.
Пятясь за порог, он заметил выглядывающую из гостиной девочку лет восьми, груглоглазую, пухлую, разительно похожую на отца.
* * *
За сто метров до здания, в котором арендовал офис Шмачков, его окликнули словами:
- Не ходите туда.
За рулем «девяносто девятой» с тонированными стеклами сидела в клубах табачного дыма Лина.
Шмачков плюхнулся на переднее сидение.
- Он рано утром вдруг поехал к жене... Через полчаса звонит: «Ко мне менты барабанят. Звони адвокату»... Его кентов во Львове интерпол взял. Сама не знаю, зачем я вам это рассказываю, - осеклась она, сминая в пепельнице окурок.
Ошеломленный, Краснощеков кивал, как медленный дятел.
- Наверно, потому что к нему одни козлы шастали. Вы первый приличный человек.
- Спасибо... - Краснощеков криво усмехнулся мысли: «Собрался душу продавать, а дьявола черти уволокли».
Его руки как-то сами по себе свинтили пробочку с коньячного флакона.
Она ждала в машине по просьбе Шмачкова: вдруг кто из знакомых нарвется на засаду в офисе. Но сколько можно было ждать? Себе дороже станет.
* * *
Он проснулся среди чужих запахов уже затемно. Шаря в темноте, провел рукой по мальчишеской груди Лины и тут все вспомнил.
Она застигла его, когда он обувался в темной прихожей:
- Ну ты прям джентльмен!
Они пили в молчаливом смущении кофе. Это была вторая женщина в его жизни. Да еще любовница однокашника. Да еще в день его ареста.
- Он как предчувствовал, что его возьмут, - она со странной усмешкой теребила воротник халата. - С женой развелся, вторую машину продал, дачу, дом на Кипре... Нервный стал... Последние три месяца вообще не мог... Так что ты не думай, что я уже вообще...
- Нервы, - невпопад перебил Краснощеков, стыдливо пряча ногу в дырявом носке, и поморщился от головной боли.
- Коньяк паленый... Ты где его брал? - сказала она как-то безучастно, и тут же, без перехода. - А ты ничего, темпераментный.
- У меня тоже давно не было... Месяцев... много... - объяснил Краснощеков.
* * *
Остаток ночи провел во флигеле, без сна.
Утром желтый, как померанец, с глазами-впадинами, отпросился на работе.
- Похмелись, Краснощеков, - брезгливо поморщился начальник отдела.
- Да пошел ты, да пошел ты... - бормотал на ходу трезвый Краснощеков, соря по городу гильзами папирос. Все нужные ему заведения находились в центре города.
Брезгливый лощеный подмастерье банкира сообщил, что на кредит ему с такой залоговой базой рассчитывать не приходится.
Главврач городской больницы сначала резко, а потом и опасливо, как ненормальному, объяснял ему, что скелет за деньги им и даром завещать ни к чему, а внутренние органы, даже здоровые (в этом он видимо, сомневался) легально продать просто невозможно.
Через уличного валютчика Краснощеков вышел на подпольного ростовщика. Тот сказал: «Не потянешь, мужик... И вообще - лоханешься».
- А вы, родители, постились, причащались? - задал риторический вопрос молодой дородный батюшка, впрочем, без осуждения, скорее, с сочувствием.
К пяти пополудни его решимость достигла нездорового накала: он все перевернул в своем флигеле в поисках удавки. Ремень был короток, шнур от радиоприемника - хлипкий. В мозгу пульсировала мысль - чем быть плохим отцом, да и вообще ничтожеством, лучше не быть совсем.
Когда он крался по двору к бельевой веревке, из дома вышла квартирная хозяйка и попросила смазать скрипучую дверь.
* * *
Он проснулся уже в сумерках от стука в дверь. Увидев тещу остолбенел.
- Спишь? - она, сложила мокрый зонтик, отвечая на его вопросы, неодобрительно щурилась на беспорядок в жилище аскета. - Откуда, откуда - Машенька выследила... Не сама, одноклассника попросила. Представь, у твоей дочери есть ухажер...
Действительно, узнать местожительство Краснощекова можно было лишь слежкой.
- Я жду в машине. По дороге расскажу, - она быстро вышла.
Когда он уже закрывал за собой калитку, квартирная хозяйка крикнула:
- Я предупреждала - никаких баб шоб не водил!!!
Старым «Москвичом» рулил троюродный брат тещи, который нарисовался в поле зрения Краснощекова лишь год назад. Стройная не возрасту теща лицемерила - он был ее любовником.
Когда она сообщила новость, у Краснощекова закружилась голова. Двое минувших суток показались причудливым, полубезумным сном.
* * *
Маша сидела за столом тещиной кухни, сложив на него руки с длинными пальчиками и ела отца глазищами исподлобья.
Теща деликатно вышла.
- Доча... - еле вымолвил он.
Плача, она призналась, что просто по нему очень соскучилась. А еще хотела досадить матери, которая одна во всем виновата...
- Не надо так про маму, - сказал он.
- Авантюристка. Копия Веры, - еле слышно пробормотала теща в гостиной.
- Нет, я копия папа! - с какой-то мстительной интонацией крикнула Маша. - Та сама говорила - даже походка!
* * *
Со вторника по пятницу дни приносили новое. Сначала съехал без объяснений «ублюдок». Вера пыталась запить с горя, попала в больницу с приступом холецистита. Ничто не мешало Краснощекову пожить пару дней в своей квартире, заодно переклеить обои в комнате дочери. В четверг утром приехала погостить его мать из Украины, а к вечеру из больницы вышла Вера.
- Мама сердечница, - напомнил он. - И до сих пор ничего не знает...
Вера пожала равнодушно плечами.
Бабушка легла у внучки, а он постелил на полу.
Когда голоса за стенкой утихли, Вера призналась, что ей ужасно одиноко.
* * *
В субботу, усталые после таскания тяжестей, Краснощеков со студентом Лешей потягивали пиво во флигеле. Потом им еще предстояло упаковать в баулы книги Краснощекова и дотащить до автобусной остановки.
- ...Вот скажи, Михалыч, как я должен себя чувствовать? - почти жаловался Леша. - Она, блин, из меня веревки вьет. Вчера сказал ей все, а потом извинялся, как чмо!.. Да чего ты улыбаешься, Михалыч?!
- Лучше любить, чем ненавидеть, - сказал Краснощеков. - Жизнь вообще... Странная, но в целом ничего.
- Это точно, - неожиданно согласился Леша, тряхнув патлами.
В заднем карманов джинсов у Краснощекова лежала «малява», которую Женька Шмачков передал ему через адвоката:
«Приятно получать от однокашников весточки. Прости, пока сижу за занавесочкой на параше, много не напишешь. Тут, брат, доверять никому нельзя - стукача наверняка подсадили. Короче, твоего молочного брата ссадил на полустанке я. Почему? Ты был первый за последние годы, кто от денег отказался. Я тогда же успел пробить по братве про парня: он сидел за малолетних, сечешь? В общем, кому он был должен, должны были мне. Схема такая: он быстро находит половину и уезжает, или... Насчет Лины - не журись. Уж лучше другу, чем все равно не мне. Когда тебе светит червонец, на такие мелочи не смотришь. А вообще, кто такое сообщает? Чудак ты был всегда, Коля. Но главное - не гад. И это особенно ценно».
К0НЕЦ