Сердечко дрожало в теплых объятиях маминых. Занавески на окнах были свидетелями, и никто больше. Из глаз текли ручейки до самых губ, и от вкуса соли сердечко плакало еще горше. Пришла смерть. Она оказалась совсем не старухой с косой, и не в платке, и не в плаще с капюшоном. Лысая смерть, возможно. Родимая кровинушка совсем не увидела смерти отца, не увидела даже тени ее, не почувствовала даже дыхания ее, не услышала ни шагу, ни скрипу, ни того как хлопают крылья за ставнями в комнате, где умирал он. Вот и все.
— Принесите воды, — резким тоном молвила фельдшер, которая констатировала смерть и старательно записала данные, чтобы выдать справку на получение свидетельства о смерти и материальной помощи на похороны семье, потерявшей кормильца.
Пускай мама берет справку.
— Я пойду принесу.
На кухне искали чистую посудину, упал графин, но не разбился. Отчаянно кинулась тень с кастрюлею в сторону умывальника, отвернула краны, но из трубы только воздух вышел немного. И все. Отключили воду. Это значит, не заметили времени, не заметили, что было больше полуночи, а воду закрывают примерно в 24 часа, это значит, без свечки ходить опасно.
Дальше — затмение.
Падая на пол, задев головою дверцу пустого холодильника, наступил обморок, он наступил на горло, осмотрелся и быстренько на цыпочках побежал вверх, в голову, в мозг. Приснилась в белом облаке пачка таблеток. Таблетки лежали на столе возле кровати отца. И вздумалось же смотреть и смотреть на них, на целую пачку, смотреть и думать, что это за облако, и как бы белые кружки порошка принять все целиком, решаясь умереть. Помнится их вкус — они были горькие, пришлось глотать через большую силу, и не было даже воды, чтобы их запить... Потом стала кружиться голова, и быстро наступало бессилие, пол ушел под воду и поплыл под ногами. А вот в последний момент кто-то подхватил… А потом — мама.
Это она вызвала врачей, которые промыли желудок, а теперь сидела у кровати, осторожно перебирая волосы своей кровинушки, и тихо плакала. Было больно и стыдно за глупость с таблетками; стыдно за позор близким людям и больно за неудачу, за несостоявшееся решение. Это хуже, чем позорный список жильцов-неплательщиков за электричество.
А почему же душеньке умирать было надо? Постойте-ка. Дайте вспомнить.
Однако уж нашатырный спирт ударил со всей силой и вышиб из головы обморок, который случился совсем не ко времени.
— Два трупа мне еще не хватало! — зло сказала фельдшер, хотя и с жалостью смотрели ее глаза на тельце.
— Ну, ничего страшного. Тихонько отведите в постель, пусть поспит, — обратилась затем она к маме.
— Нет, что же вы, не хочу я, не хочу спать, — встрепенулись плечи девочки. А яблочки снова закатились. Снова папа. Показалось, что он стоит в дверях, в белой майке, и говорит: «Сколько еще там суп будет вариться?». А сейчас мама ему ответит: «Иди, иди, ишь, проголодался». Так было всегда, с самого-самого детства. Только последние три года отец не ходил на кухню, он только мог лежать.
Ну что же это, почему мама ничего не отвечает?
Девочка тихо приближалась к отцу, в то время как он уплывал в коридор и таял. Он отдалялся, он уходил. В рай или ад, непонятно. Снова падение. Боль. Снова свет.
Высоко в небе ярко светит солнце. Лучи пробивают листву берез. Березы ведут хоровод, кружат вокруг и вдруг расступаются.
Поляна. Отец собирает ягоды на ней. И говорит: «Не бойся. Смерть — это только начало. Хочешь, я напишу про тебя историю? Это история с веселыми глазами детства. Тебе четыре годика. Или пять. Ну ладно, неважно. Начну так: «История началась летом, когда у кромки бетонной плиты трава вежливо разрешила краснеть землянике». Садись-ка на этот камень. Ешь ягоды. Жди меня. Я пошел».
Вот так, просто и легко.
Сказал просто ждать.
Сказал и ушел.