«Набережная неизлечимых»
1. Это было осенью – шестнадцатой осенью моей жизни. Когда листья пожелтели, но пока что еще не пожухли. Но когда уже была возможность расшвыривать острыми носами замшевых сапог. И дырявить их, как компостер, железными иглами каблуков.
Водоемы еще не поблескивали слезной поверхностью льда, а скорее, наоборот, чернели отчужденностью, безразличным волнением и грязью, сброшенной в них за лето. Что-то невыразимое было в них – такое молчаливое, сине-таинственное. Какие тайны они хранят в своих глубинах?
Вот река, широкая, глубокая. Вот озеро с песчаным пляжем, с зарослями камыша. Вот лужа, грязненькая такая, обширное место занимающая на обочине дороги.
А вот и маршрутка, видимо уже наметила жертву – девушку в сапогах из тоненькой замши и черном пальто… Всегда ли окропить значит благословить? Кропят при крещении святой водой. Эти капли символизируют богово благословление на чистую жизнь в вере. А вот грязные капли лужи… Получается, что на грех? Нет, я верю, что на сопротивление этой грязненькой лужи-лжи.
2. Другую осень в моем городе представить невозможно. Только грязные лужи, вечно промокшие сапоги, перчатки (непременно светлые), падающие в замешанное тесто размоченной летней пыли.
Хотя есть она, иная. Когда все это за кристаллом стекла. А на лице стекла – потеки слезной туши дождя, разметанные ветром по гладкой поверхности. Вспоминаю Бродского, который писал, что «слеза есть расписка в неспособности сетчатки и самой слезы эту красоту удержать».
Невольно задумываешься об этой самой стихии – водной, о частичке аш два о, которая все таки пахнет. А пахнет она… твоей душой.
Выйдите на берег озера и попытайтесь сосредоточиться лишь на своем носе. Вот вы вспомнили о прошлом, например о какой-то своей неудаче. И запах будет горько-соленый, - это ваши слезы. А это ваша победа в будущем – приобретает запах шампанского, не так ли? Правильно, ведь кто не рискует, тот не пьет эту сладкую шипучку.
Я смотрю на промокшее стекло, и оно тоже пахнет. Для меня – сомнением, неуверенностью, ожиданием (это я сейчас), в конце концов, просто старо-покрашенной древесиной… Вода делает запахи острее, очевиднее.
3. Куда собираются люди в моем городе, чтобы предаться философским вопросам, набросать эскизы будущих картин, погулять, подышать свежим воздухом? Или просто здесь пролегает их путь на работу?..
Набережная. Это приватизированный вечностью мир (параллельный реке, параллельный городу, параллельный людям). И он, спиваясь, пьет свободу из бокалов резного чугуна. От трамплина до Чкалова, от прыжка к полету, пролегает мой путь сегодня и навсегда.
А там, внизу, где птицы касаются перьями крыльев волн речных, из двух бесконечностей слагается единство. Великие «черные изгибы водной массы» забивают стрелку, которая оканчивается слиянием их тел в страстном порыве влюбленности в вечность. Сплошная ликвидность в каменном ложе: да, даже не в гранит, - в бетон «оделася» Волга…
4. А я все шаркаю подметками по асфальту. Прохожий! Посмотри вокруг, оторви взгляд от носиков начищенных ботинок! Ты обошел лужицу, побоялся растоптать свое отражение? А зря…
Только представь: вот я прошла мимо, ты, а лужа ведь обидится. Все проходят, отражения остаются. Она так много знает о нас, чего мы сами и не мыслим о себе. Не бойся топтать зеркало; иногда, - а лучше сказать – часто это очень полезно. У Бродского читаем: «гигантское жидкое зеркало» отражает все «формы и материалы, иногда бережно, иногда чудовищно».
А я все иду в бреду по слезам городского тротуара.
5. Что есть красота? Вечность. Банально. Вода? В тему. Красиво плещется… Нет, плохо звучит, как будто одинокий огурец в банке рассола. Девушка со смолянисто-черными волнистыми волосами, глазами из самого вопросительного ответа, желтых веснушек опавших листьев…
Это улица с пошло-гениальной лепниной особняков прошлого века. Это кремлевская башня цвета взорванной крови.
Это мой город, такой непостоянный этой слезной, влюбленной в него осенью. А осень, она в каждом из нас. В стекле наших небесно-коричневых глаз, в аминокислотных волосах, в вымазанных косметической шпатлевкой лицах. Под килограммами кожи, мяса и костей. Она бьется, птичкой в грудной клетке. Поэтому влюбленные в город, или просто влюбленные, так прекрасны. В каждом жив старинный гранат вечности, той самой, в которой существуют Ромео и Джульетта, «правая и левая рука», Блок и Прекрасная Дама, Есенин и живущая «с серьезным, умным мужем», Иосиф Бродский и вода его Венеции, я и реки, озера моего Нижнего…
6. Спустившись с надменно поднебесных высот набережной, перейдя мост под грохот трамвайных рельсов, я очутилась в «даунтауне» – заречной части. Здесь не проходят туристические маршруты. Это район более медленной жизни, подрываемый деятельностью преступных группировок, маньяков, новых директоров огромных заводов и иногда жителей, возмущенных очередной задержкой строительства метромоста в связи с отсутствием (см. разворовыванием) средств.
Но все-таки есть то, за что я люблю и нижнюю часть моего города. А именно, за часто встречающиеся озера и мелкие речки. И пахнет от них какой-то первозданностью, чьим-то детством, естественностью, сохранившимися вопреки преступно-заводской атмосфере.
Хотя по принципу зеркальной композиции есть и в верхней части озера, на Щелковском хуторе. Они пахнут моей юностью, моими заплывами летом и катанием на лыжах зимой, нырянием больно об лед. Эти озера – пример того, как красота природы спасает запыхавшуюся цивилизацию. Наверху города речки текут в железных окопах, именуемых трубами, практически ничем не отличающимися от канализации. Какая горькая ирония в родственности слов: канал и канализация. Какая неродственность ситуаций! И оба связаны с культурой и цивилизацией. А это, в свою очередь, родственные ли понятия.
7. Совершив мысленную экскурсию по моему городу, мы возвращаемся на набережную. Да, она меня, как магнит, притягивает. Почему? Да потому что там началась моя любовь, которая «больше того, кто любит»…
Весна. Стоим на набережной. Где-то плывет недосягаемая вода - облака, где-то плещется бесконечная вода - река. И мы, мы с тобой, тоже на 80 % вода, - в вечности.
Пройдет время, протечет (и оно - вода). Мои каблуки уже не будут дырявить эти все равно еще не жухлые листья. А город будет, реки будут, набережная будет. Только ходить по ней и прыгать в полет будут другие, но те же самые, хранящие в своих сердцах - эрмитажах бесценные гранатовые слезы бьющейся любви.
Знаете, это не «Набережная неисцелимых», это набережная неизлечимых, да и не обращающихся к докторам, заболевших вечным, юным, но хроническим заболеванием «любовь».