С некоторых пор, с возрастом, я стал чувствовать себя раритетом. Ну, о людях так не говорят. Но думать можно, тем более – когда о себе.
Судите сами, видел ли кто-нибудь из вас настоящую водяную мельницу. Сейчас давно уже нет таких. А я - даже жил на ней! Ну, пусть немного, всего одно лето. И пусть это было в далеком детстве. Но впечатлений тогда было так много. И они были такими яркими. Что до сих пор хочется поделиться этим с кем-нибудь.
Мельница располагалась в живописном месте реки Великой. Правый берег – заливные луга и озера, а дальше – лес. Левый – очень высокий и крутой, с промежуточным выступом-площадкой. На которой, как бы зависнув над рекой, как ласточкино гнездо, был построен жилой дом, изба, относящаяся к мельнице. И в которой мы жили.
А наверху – сельская больница по краю соснового бора. Склон от больницы к реке – красноватого цвета, из-за красной глины. Помню, я любил намять глину в пластичный комок, шариками нанизывать ее на конец длинной березовый вицы, и сильным взмахом по инерции запускать шарики вдаль, на середину реки.
Мельничная плотина на реке называлась «стлань», и была выполнена из еловых вершин (или молодых елей) и глины. Поперек реки укладывались (стлались) деревья комлями вниз по течению, и все это закреплялось землей, глиной.
Вода проходила во многих местах такой стлани, в ее щелях. И падала водопадами вниз. Поэтому возле мельницы всегда был монотонный убаюкивающий гул. И глубокие омуты.
С одной стороны стлани были пристроены две деревянные стены, образуя лоток для подвода воды к мельничному колесу.
Помню мельничное колесо, огромное, метров пять в диаметре, со множеством деревянных лопастей. Однажды я пробрался по скользкому лотку к мельничному колесу. Чтобы прочувствовать напор воды. Глубина ее была где-то мне по колено, а напор мне показался небольшим. По крайней мере, я свободно ходил по лотку.
Добраться до жерновов, размалывающих зерна, мне не удалось, этот отсек всегда был на замке. Да и уж очень там на всем был толстый слой мучной пыли. И вообще, вся мельница была этим покрыта.
За то, что я лазил под мельничное колесо (конечно, с выходной стороны, и когда мельница не работала), мне сильно досталось от мельника.
На мельнице из нашей семьи жили только мы с отцом. Возможно, несколько раз за лето сюда привозили и моего младшего брата-дошкольника. Мама и остальные - жили дома, в поселке. Туда же возвратился и я, после окончания летних каникул.
На такую жизнь, как бы на две семьи, мои родители согласились, чтобы окончательно покончить с военным и послевоенным голодом. Конечно, к тому времени мы уже сильно не голодали. Но вдоволь наесться настоящего, сытного, вкусного хлеба – удалось только на мельнице. Когда отец устроился сюда маленьким начальником, заведующим мельницей.
Самое привлекательное в первые дни моего пребывания на мельнице, это был выходной лоток. Из которого сыпалась мука. Не потому, что хотелось есть. Хлеба на мельнице пекли вдоволь. Просто это – притягивало, может быть подсознательно, из-за длительного прошлого голодания.
Когда мельница работала в режиме «обдирания» овса, из лотка сыпалась «ядрушка». Это овсяные зерна без оболочек. Ядрушку мы ели с удовольствием. Только нельзя было есть много, можно было, из-за набухания зерна в животе, повредить желудок.
Кроме нас, на мельнице постоянно жила семья мельника, в которой было две дочери, примерно моего возраста. И еще один мужчина, Иван, с сыном, примерно моим ровесником. Не помню, чем занимался Иван. Но нехорошую историю о нем я расскажу ниже.
Не помню, кто нам готовил еду, но хлеб пекла жена мельника. Какой вкусный это был хлеб! Такой хлеб тогда пекли во всех наших деревнях. Он назывался – «ерушники», может быть – «ярушники», продолговатый, овальный, не толстый. Очень любила такой хлеб моя мама, и умела его печь сама. Из ржаной муки, но с добавлением то ли овсяной, то ли ячменной муки. И в русской печи. И хранился хлеб в ларях (большой деревянный стационарный ящик из толстых досок). Которые располагались в клети или в сенях (не отапливаемые помещения в избе). Такой хлеб, да с молоком – другой еды не нужно!
Постепенно хлеб для деревень стали печь централизованно, и развозить его по магазинам. И уже никто не печет ерушники, а сейчас, я думаю, и мало кто знает, как их печь.
Все мы, дети, спали в сенях, где был устроен, для защиты о комаров, большой общий полог. И, конечно, общество на мельнице верило в существование русалок, домовых, леших и т. п. Да и как жить на мельнице и не верить, например, в русалок.
Девочки, дочки мельника, перед сном рассказывали истории, как русалки заманивали людей в реку, в омут. И про домовых, и про утопленников. После таких рассказов никто не хотел спать с краю, приходилось устанавливать очередность. Но девочки спали всегда у стенки. А с краю - менялись мы с мальчиком, сыном Ивана. А уж поздно вечером или ночью сходить к самой мельнице или на стлань – на это никто из нас, ни разу, не мог решиться. Даже все вместе, компанией.
Однажды днем я пошел на рыбалку, на участок реки ниже мельницы. После омутов, намытых водопадными струями со стлани, река образовывала быстрины, где водились пескари. Берег пологий и песчаный, поросший ивами. И вдруг за ближайшей ивой я услышал жалобный тихий стон:
-Ой…, ой…!
У меня, наверное, от ужаса поднялись волосы. Но сердце было молодое, и инфаркт не случился. А ноги быстрые, и меня как ветром сдуло от этих ив. Кто там стонал, может быть, из больницы кто пришел покупаться и полюбоваться рекой. И боль проявилась до стона. Может, любовью кто занимался в кустах. А может, русалки меня заманивали в реку. Но мелко там было, им до мельницы было бы меня нужно заманивать.
Больше в те кусты я никогда один не ходил. Вернее, был один раз, через несколько лет после происшедшего, мы с товарищами приехали в эти места на рыбалку, с ночевкой. И ночевали недалеко от этих кустов. Мельницы уже не существовало, стлань без присмотра и ремонта водой была прорвана, все кругом было разрушено.
Девочки любили петь, и я запомнил несколько их песен.
Одну песню я считал «народной», потому что в советские времена она публично не исполнялась. Но недавно, в известной телевизионной передаче «Чего-то старенького» я узнал, что у песни есть авторы. И в давние времена ее многие пели. Это песня, назову ее - «Оля цветочек сорвет…».
Другая песня действительно «народная», до сих пор помню один только ее куплет:
Жили две сестры, Нюра с Манечкой.
Любили мальчика, звали Ванечкой.
А дальше сестры не поделили мальчика. И Нюра зарезала Манечку, вот такая страшная песня.
И еще страшное мне помнится. К каким бедам может привести увлечение спиртным. Работник мельницы Иван пьянствовал не часто. Но, если уж запьянствовал, то напивался сильно.
Однажды, когда он был пьяный, ему показалось, что в крынках с их молоком кто-то «снял» сметану. Молоко хранилось у всех в общем погребе. И он решил, что это сделал сын.
-Это ты сделал, сознавайся! - занялся он воспитанием сына.
Но сын не сознавался.
Тогда Иван исполосовал всю спину ребенка ремнем. Сын ни в какую, не трогал он крынки, нет его вины.
Тогда Иван взял веревку и повел сыны в ближайший лес. Подвел его к елке.
-Не сознаешься, повешу тебя на этом суку.
-Я, я это сделал! – уже в голос плакал мальчик.
Вечером жена мельника смазывала лекарством и лечила рубцы на спине мальчишки. А обе девочки плакали от страха. И утром одна созналась матери, что это она лазила в чужую крынку.
Иван, протрезвев и узнав утром правду, несколько дней места себе не находил. Ему было и стыдно, и жалко сына. И что сделанного - не вернешь.
Сейчас мне кажется, то лето на мельнице для меня было – как россыпь васильков во ржи. Но иногда подумаю – да так ли все было. Потому что жить вдали от мамы – разве можно быть полностью счастливым. И вот только время, оно как выбелило мои волосы, так и высветлило многое в моем прошлом.
Вот я, десятилетний мальчишка, выхожу рано утром на крыльцо нашей избы, нашего «ласточкиного гнезда». Внизу, выше платины, спокойная речная гладь. Над которой еще не совсем рассеялся утренний туман, пар. Я не любил эту часть реки, как-то тут все всегда было спокойно, пресно, ничего интересного. Мне кажется, и рыба не любила эти места. Но это было не так. Здесь обитала, как правило, крупная рыба. Ловить которую я не умел.
За плотиной вниз, где в омутах играла вода, и еще ниже, где быстрое течение, - туман почему-то не задерживался. Там внизу и больше звуков активной жизни – скрип тележных колес, говор мужиков, привезших зерно на помол, постукивание механизмов на мельнице.
В руках у меня удочка и другие рыболовные снасти. Я спускаюсь к реке. Наверно, я по характеру нетерпелив и неусидчив. И люблю рыбачить не в глубоких местах. Где водится большая рыба, требующая и серьезного к себе отношения. Мне больше по душе места с не глубоким быстрым течением. Где много ельчиков, сорожек, окуньков. Тем не менее, рыбой я кормил всех обитателей мельницы.
Может быть река отнимала у меня много времени. И в то лето я не посетил некоторые окрестные места. О чем сейчас очень жалею.
Недалеко от мельницы, на железной дороге было место с таинственным тогда для меня названием – «Казармы». Позже я узнал, что это просто дома, в которых живут работники железной дороги, с семьями. Которые обслуживают определенные дистанции железнодорожного пути.
А за казармами, совсем недалеко, находилось тогда, и сейчас находится, село Верходворье. С широко известной в нашем крае Верходворской церковью.
И до казарм, и до церкви – я так и не сходил в то лето. Какой я был не любознательный и не любопытный. Но туда нужно было идти тропинкой через незнакомый лес. И я побоялся. Но когда я в жизни слышал вдруг слово – «казармы», мне всегда вспоминались и те казармы, которые я не посетил, и моя мельница.
Иногда я думаю, жалею, что не дошел до Верходворской церкви. И не постоял под Святыми сводами. Господь Бог по-особому относится к детям. И, хотя я и не был тогда крещенным, но Бог, долготерпеливый и многомилостивый, может быть взял бы меня под Свой покров и защиту. И моя жизнь сложилась бы более удачно и счастливо.
Еще я считаю себя раритетом, потому что я видел и помню дорожки, которых сейчас уже почти не встретишь. Дорожки для конских повозок. Это тропинка, по которой и люди могут ходить. И по которой идет конь. В упряжке. И по сторонам такой тропинки – тележные колеи. Со стороны такую дорожку можно и не увидеть. Потому что трава здесь помята – очень незначительно.
Ту дорожку сейчас в душе я называю – «маминой дорожкой». Поэтому, наверно, я ее и запомнил. Мамы давно уже нет, и дорожки тоже.
Периодически, примерно раз в десять дней, отец отпускал меня домой. Наверно, на такой срок хватало в моей душе запаса маминой любви. Которую я пополнял, приезжая к маме, приезжая домой. Отец чувствовал эти периоды. И загодя говорил:
-Собирайся, завтра поедешь домой!
И вот одинокий маленький путник на безлюдной дороге. У нас почти белые ночи, и солнце уже встало. И разноцветно отражается в капельках богатой росы. Я спешу к утреннему раннему поезду. Душе моей празднично, еду к маме. И кругом все так красиво. Наверно, я иду босиком. Потому что уж очень сыро от росы. И свои сандалики я быстро промочу. А надеть сапоги, когда день ожидается «ведро», это смешно.
Но я одновременно и побаиваюсь. Мне кажется, русалки, утопленники и водяной – и здесь меня могут «достать». И я постоянно озираюсь вокруг. Лихих людей и злых зверей – я не боюсь, откуда они здесь!
А вот поворот и на «Казармы». Там поезд тоже останавливается. И идти здесь - ближе. Но путь по лесу – его я тоже побаиваюсь. К русалкам здесь добавится еще лесовик и леший. Поэтому всегда иду прямо, по лугам, и так до железной дороги. Потом три километра еще по железной дороге, там уже свои страхи. Но и прелести - тоже.
Сейчас мы привыкли к широким асфальтным дорогам. Но, мне кажется, все возвратится на круги своя. И придумают люди транспорт, на воздушной подушке ли, или в обход гравитационным законам, или другое что. И тогда не будут портить природу широким асфальтом. И на людских маршрутах будет зеленеть травка.
Но вот водяные мельницы, со стланью, с водопадами и омутами, - вряд ли появятся вновь. И уже никто не увидит, не подсмотрит, живут ли в этих омутах водяные и русалки. У меня была такая возможность проверить это. Но не хватило для этого смелости.