Черная весна
Посвящается всем ушедшим.
Кто в море уходит, тому
Не будет дороги назад…
Он взял трубку и услышал ее дыхание.
- Здравствуй. Я тебя люблю! – буднично сказал он.
- Ага, - вяло отозвалась она. И снова замолчала.
Он рассердился. Да сколько можно?
- Будешь молчать? Так молчи!
Он бросил трубку. Она безучастно посмотрела на экран мобильника и отложила бесполезную железку в сторону. Нет, так нет.
А потом она сидела на стуле перед окном и смотрела в одну точку, и в ее мозгу крутились мысли. Уехать куда-то? Чтобы сидеть на чужом вокзале и обливаться даже не слезами отчаяния, нет, а плакать просто от осознания беспомощности, невозможности что-то изменить и собственной ненужности? Уйти из дома? А к кому? Подруги приютят лишь на ночь, а потом выставят за дверь, и что дальше? Переехать, снять комнату? А чем платить?
Она трезво взвесила свои финансовые возможности. Две тысячи гривен – это где-то триста тридцать евро или четыреста долларов. Мало, слишком мало для того, чтобы начать новую жизнь. Но на эти деньги, наверное, можно купить достаточно большую дозу какой-то наркоты, чтобы умереть счастливой, в мире бархатных иллюзий. А может, просто умереть? Взять и шагнуть с балкона вниз?
Она сидела перед окном, тихая, неподвижная, а слезы все струились и струились по ее щекам…
Он яростно швырнул трубку на стол. Вот стерва, умеет же настроение с утра испортить! И что за манера у нее появилась молчать в трубку? Нельзя, что ли, сказать, в чем дело? Ну да черт с ней, захочет поговорить – перезвонит. Через некоторое время он отправил ей сообщение: «Если все говорят о мире, Значит, дело идет к войне. Слишком часто новой зимой кончалась весна… ты вся в этом». Ну все, он очистил свою совесть. Кто ей доктор, раз она сама с собой не разберется?
Она сидела в тряском вагоне и думала о своих родственниках. Мама, наверное, будет волноваться, но она оставила ей записку, что уехала навсегда, и просила не искать. Она запрограммировала отправку открыток на мамин почтовый ящик ко дню рождения, новому году и восьмому марта на двадцать лет вперед. Папа, наверное, ничего не скажет… хотя нет, он, как всегда, будет ругаться. Брат… он, наверное, пожалеет, может, даже поплачет, но потом все закончится, и он станет жить в ее комнате и сидеть на том самом стуле у окна, который она покинула несколько часов назад. Цветы будет поливать мама, и рыбок она покормит, а коту вообще наплевать, он даже не заметит, что кого-то не хватает.
Друзья-приятели… Большинству все равно. Группа в университете удивится, повздыхает, а потом будет обсуждать это на парах, как обсуждала выборы, вопросы брака и любви, и прочую дребедень. Знакомые в группе по шейпингу вообще ничего не заметят – ну подумаешь, ходил человек и перестал, - если тренер не решит выяснить, в чем дело, и не позвонит ей домой.
Потом она подумала о нем. Он, наверное, расстроится, а может, и нет, черт его знает. Она вздохнула и прислонилась к холодной раме окна. Внутри не осталось больше ни радости, ни злости, ничего. Даже жизни.
Он решил позвонить ей вечером. Трубку взяла какая-то ее подруга.
- Ой, это ты? Привет.
- А где моя красавица?
- Она тебе не сказала? Я не знаю, ушла куда-то. Она еще часов в одиннадцать ко мне приезжала, оставила свой мобильник и сказала, что он теперь мой. И сразу убежала. Я подумала, что она купила себе новый…
Он удивился. Такое поведение было для нее странным. Взяла и подарила свой телефон подруге, а потом куда-то смылась, не сказав никому ни слова! Ну все, теперь он точно разозлился. Смотри, какая умная нашлась!
Она проснулась и увидела бледный рассвет. Здесь уже чувствовалось дыхание весны, но крохотные зеленые травинки выглядели скорее жалко, и она, выйдя на перрон, грустно скользнула по ним взглядом. Она шла по улицам южного городка, слушая музыку ветра, и вспоминала свое детство. Когда она была маленькой, у нее были голубые глаза, ясные-ясные, как весеннее небо. С возрастом они потемнели, став зеленовато-карими, а теперь, наверное, почти черные… Она вспомнила, как малышкой она боялась волн прибоя, и ни за что не соглашалась купаться в море; как под новый год она хотела быть Снегурочкой, а была всегда Снежинкой или Бусинкой; как в шесть лет, качая маленького брата в коляске, она протоптала в снегу скользинку, на которой потом кто-то упал; как она пошла в школу и очень боялась заблудиться на обратном пути, потому что никто ее не забирал. Она подумала о своей поездке в Египет: величественные пирамиды под проливным дождем; Каир и его удивительный стиль; невероятно яркие тропические рыбки в прозрачной, но холодной воде; горький привкус соли на губах после заплывов по Красному морю; необычные, экзотические блюда в гостиничном ресторане; сладкая спелая клубника в разгаре февраля. А Франция! Она вдруг вспомнила, как она смеялась, бегая за чайками на крыше музея Кусто в Монако, а с одной стороны ласково шептало лазурное море, а с другой блистали ослепительно-белые дома. Она вспомнила туристов и голубей, заполнивших всю площадь Св. Марка в Венеции; дождливый холод в Вене; белую шелковицу в самом центре Будапешта; поиски мороженого по одному евро в Авиньоне; знойный Лион и его яркую, веселую набережную, что порадовала ее неприкрытым дружелюбием и многоцветьем; номер на одного в Марселе и воду из-под крана, которую можно и нужно пить; загаженный туристами, но не сдающийся чопорный Париж. Поездка запомнилась ей, только вот вряд ли кто-то об этом узнает…
Мягко спустился вечер, и сразу же резко похолодало. Она все шла и шла вниз по улицам, неспешно разглядывая редкие витрины. Все постепенно посерело, потом почернело, и она вышла к морю.
Он набрал ее домашний номер. Трубку взял ее отец.
- Да черт ее знает, эту девчонку. Наверное, надулась, и теперь отсиживается у какой-то подружки. Завтра, думаю, придет обратно – а куда ей деваться-то?
Он поблагодарил за информацию и отключился. Вот стерва! Он решил пойти прогуляться, и по пути встретил одного из друзей. Тот уговорил его потусоваться на вечеринке, и они оба отправились туда. До утра.
В это время года пляж был безлюден. Волны тяжело накатывались на песок, и их мерный шум изредка перекрывали крики чаек. Она села на корточки и стала смотреть на море. У нее не было сумки, которую можно было бы поставить рядом, или кошелька, или даже перчаток. Ее руки покраснели от холода, но она не замечала этого. У нее не было денег, не было ничего, что могло бы о чем-то напомнить, ничего, что могло бы занять место в карманах, совсем ничего.
Небо было затянуто тучами, и она не видела, что перед ней. Может, это не море, а огромная живая пропасть, которая дышит и молчит, и чувствуешь только, как ветер легонько касается растрепанных волос, поднимаясь с ее дна. А может, это пустота, ничто, способное брать, но не отдавать, поглощающее свет и энергию, а взамен излучающее лишь первозданную тьму. А может, это всего лишь пес, брошенный хозяином и ожидающий твоей ласковой руки и доброго слова.
Она почувствовала, как холод лизнул ее подошвы, но не остановилась. Она сделала еще один шаг и еще, пока вода вдруг не отступила опять. Мель, подумала она. А что такое мель в сознании? Это когда не ведаешь, что творишь, а потом вдруг – раз! И стало глубоко. А ты умеешь плавать?
Чернота надавила на глаза, и она почувствовала, что задыхается. Попробовала вздохнуть, но в легкие скользнул жидкий холод. И тьма взорвалась у нее в голове.
Все закончилось. Все источники постепенно пересыхают, всякая жизнь разрушается, и все возвращается на круги своя. Где-то в другом полушарии раздался телефонный звонок, и другой он взял трубку.
- Здравствуй. Я тебя люблю! – дежурным тоном сказал он.
- Ага, - вяло согласилась другая она.
Он рассердился и бросил трубку. А она села на стул возле окна и неслышно заплакала.
6.03.2005