— Супер! — Настя Бармалеева аж крутанулась на хлипеньком стульчике и чуть не хлопнулась с него на бурый ковролин редакции.
Дело в том, что ей срочно поручили сделать материал, а она даже не сразу въехала, что, собственно, от нее хотят.
Конечно, завотделом толстый и пыльный Аристарх Антонович хотел от нее ясно чего. Но он уныло жаждал этого и от всех окружавших его дам и девиц, и даже от уборщицы Маргариты Михалнны, сильно пьющей одеколон очень интеллигентной и одинокой дамы. Однако же и она отказывала ему, почему Аристарх вынужден был облекать свои отношения с женщинами в форму производственных заданий, легких ворчливых выволочек и мелких мальчишеских каверз. Вот и сегодня утром он выдал Насте Бармалеевой, юной и похожей на мартышку очкастой особе, задание, — сделать материал о влюбленном черте.
Настя только вздохнула: вечно у этих мужиков один трах на уме! А между тем, ее новый желтый комбинезончик и зеленые босоножки с малиновыми пряжечками так и жгли все ее существо, потому что рядом с ней, за соседним столом, скорчился угрюмый веб-дизайнер Андрей, с которым она накануне так удачно поссорилась.
Удачно — потому что пришлось под этим предлогом улизнуть из их берлоги к родителям на Кутузовку, а там как раз ее и ждал этот самый комбинезончик, который старший брат Муха привез ей из Лондона. И босоножки тоже привез. И хотя сам Муха — человек занятой, дипломат и наглый, и с колыбели обзывает ее по-всякому, — однако порой он бывает внимательным.
Брат один понимает, как Насте нелегко с детства жить с такой вот фамилией, да еще и с этакими очками на мизерной переносице. От всяких там комплексов Насте приходится то морщиться, то щуриться, то немножечко подвывать. Все это Муха называет «кроить рожу, и без того жутковатую даже в полдень». Но в целом брат ей сочувствует и одобряет, — вот даже настоящий комбинезон от Мэрлин Пёрли притаранил.
Зато гордый Андрей, хоть и спит с ней, но вечно ссорится, и она уходит от него на целые ночи две, куда-нибудь, — чаще к родителям. Впрочем, ссориться сейчас с ним Насте просто необходимо, потому что вечером… Но что будет вечером, — о том мы расскажем в нужное время и в нужном месте…
Итак, час назад на запрос «Влюбленный дьявол, черт, бес, демон, нахал» Яндекс выдал ей 1235 ссылок. Пошарив по ним и обретя массу сведений о монстрах, панках, сатанистах, гомосексуалистах, мужиках и прочих выраженных и невыраженных сектантах, отщепенцах и извращенцах, Настя нашла, наконец, то, что и было нужно.
На смурном дымчато-сером фоне монитора готическими малопонятными буквами мигала статья с претенциозным заглавием «Если вас полюбил сатана…»
Вообще Настя Бармалеева была тертым калачом в лабиринтах всяческой мистики, ведь работала она в газете «Новое страшное обозрение» уже третий месяц.
За это время она успела написать массу всего: интервью с пятью убежденными московскими каннибалами (сама придумала, а прототипов взяла из преподов с их курса, которые попротивнее); обзор прогнозов ясновидцев из поселка Уренгой (название она тоже взяла наобум, конечно, а оказалось, что и впрямь есть такой); репортажи о тайнах подземного Нижневартовска и о визите НЛО в деревню Барвиху под Верхнеудинском.
Но главным ее хитом стал материал о Валерии Новодворской с чудненьким заголовком: «Баба-яга на завтра», — в нем Валерия Ильинична, давнишняя подруга ее знакомых, признавалась за неслабые бабки, что она святая великомученица, потому что еще при Советской власти вынуждена была носить обувь фабрики «Скороход» и стала с тех пор убежденной православною девою мироносицей (конечно, только пока в душе, пусть это и не очень бросается в глаза тайно влюбленному в нее негодяю и пошляку Анпилову, который обещал по телеку пощупать ее вместо мумии Ленина, но обещания до сих пор так ведь и не выполнил, коммуняка он этакий…)
— Вау! — повторила Настя, отлично зная, что Андрей тотчас вздрогнул и покосился назло Насте (и мимо нее) в окно.
Ничего, на сегодня пусть отдохнет, разрешила мысленно Настя. И бойко скачала нужный материал.
Соломенные волосы на маковке Андрея ощетинились, как иглы дикобраза. Настя мельком, но со вздохом нежности пронеслась памятью над этой маковкой, когда эта самая маковка так упорно позавчера щекотала ей лицо и грудь, будя к утренней радости. Но позавчера был выходной, и не было ссоры… Сегодня же мириться рано еще…
Настя бездумно распечатала статью, не дочитав текст до конца, и потащила ее Аристарху.
Пока он просматривал листки, быстро отшвыривая их от себя, как раскаленные камешки, Настя успела подумать, какой он все-таки некрасивый и явно ведь занимается онанизмом, — и это в его-то возрасте!.. Стыд какой… Стыд и позор — но не жалость! «Эти танки по мне не пройдут!» — гордо подумала Настя.
Кроме того, она посмотрела на часы у Аристарха над головой и с тревогой определила, что через полчаса ей нужно кровь из носу просочиться на улицу к фонтану на «Пушке», потому что там ее будет ждать Роман.
Она глянула на прибежавшую эсэмэс-ку: «Настюк, все ОК, в 13.30. Роман».
Вот почему-то себя он ни Ромкой, ни Романюком тем паче, не называет, сердито подумала Настя.
Настроение у нее сильно подпортилось. Настя видела, как лицо Аристарха становится все кислей, а нижняя губа его совсем спряталась под усы, и листки он отшвыривает все стремительнее.
Не прокатит, уныло подумала Настя, придется переписывать… Черт, дался им этот влюбленный дьявол… А Роману следовало бы поприличней к ней обращаться. «Настюк»!.. Ути-пути… А звучит как «крысюк»… И вообще, ему сорок, ей двадцать три. Может, пора уже с ним завязывать? Универ позади, впереди жизнь самостоятельная…
Настя пытливо глянула в Андрееву сторону. Сопит, не оглядывается. У-у, противный!..
И она мстительно и даже как-то ликующе вспомнила о Романе.
Аристарх, наконец, отбросил последний листок. Он беспомощно, соболезнующе глянул на Настю поверх очков.
Настя скорчила умильную рожицу и пожала одним плечиком. Типа: не виноватая я — он сам пришел…
Аристарх посопел еще и достал сигарету, продул ее.
— Бармалеева, ты вообще знаешь, что такое черт?
— Догадываюсь… — беспечно снова пожала уже обеими плечами Настена.
— Он — ВРАГ рода человеческого и самое совершенное создание бога!.. Он… Да ты Достоевского хоть читала?
— Мы проходили, — обиделась Настя.
— Вот именно, — «проходили»! А ты представь, Бармалеева, что тебя полюбил Свидригайлов, — вовсю задымил Аристарх. — А дьявол, — он ведь и еще пострашней!
— Подумаешь… Свидригайлов был очень даже и ничего себе, только педофильничал не по-детски.
— А Смердяков?
— Ой, вот этого уж не надо! Он же совсем, конкретно противный! — сморщилась Настя. — Неужели, Аристарх Антоныч, и дьявол такой? А тут в статье, наоборот, сказано, он был сперва красавец, это только в средние века ему рога пририсовали…
— Ну, я ж сразу и понял, что статейка-то не твоя! Такой панегирик дьявольской любви к человеку!.. Такой аргументированный… У сатанистов, поди, скачала?
Настя вздохнула с беспредельной тоской. «Наверное, он просто клеится… — решила она. — Поэтому и закинул удочку насчет Смердякова… Господи, какой кретин! И боже, какая гадость вся эта их гнилая литературщина! И Достоевский, который, кажется, был припадочный и конкретный псих… Господи, как же кушать-то хоцца…»
— Я перепишу, к вечеру, — честно пообещала Настя. — Вы, короче, Аристарх Антоныч, мне поточней после обеда обрисуйте, что, собственно, надо-то?
— Надо, прежде всего, душу в работу вкладывать! — наставительно пророкотал Аристарх.
— «Вах! И этот прокуренный онанист будет мне сейчас мозги компосировать!» — ужаснулась Настена.
Электронные часы над Аристарховой головой выставили, как два зеленых глаза: 13.13.
— Я, правда, перепишу, — жалобно заныла Настя. — Я сейчас тока перекушу, ага?
При слове «перекушу» хохолок на затылке Андрея насторожился.
— «Ага! — подумала Настя. — Вот же тебе!»
И цапнула листки со стола редактора.
Конечно, на «Пушку» Бармалеева явилась с естественным для всякой уважающей себя женщины опозданием, но с досадой отметила, что Романа и его черного «лексуса» еще нет. «Буду рвать!» — подумала Настя с угрюмой, беспомощной какой-то решительностью.
Она села на пустую скамейку и погрузилась в невеселые размышления о своей женской доле, которая иной задвинутой дуре показалась бы и прекрасной, но ведь все познается в сравнении…
Конечно, Настя родилась в приличной семье, а глупая фамилия происходила от искаженного Бромлей или Бромли — придворного врача Иоанна Грозного и ее, между прочим, прямого предка. Но разве же объяснишь это в детском саду, школе и просто иным взрослым, которые, на беду Насте, с детства усвоили шедевр Корнея Чуковского? Тем паче, что чаще внешность и сами повадки Настены совсем не роднили ее в сознании человеческом со светлым образом (скажем-там) какой-нибудь Красной Шапочки…
Начать с того, что еще в седьмом классе паразит Витька уболтал ее на акт любви, на чердаке, и этот акт ей сильно тогда не понравился. Но сам Витька ей очень катил, — он был такой бывалый, матерый пацан и защищал несчастную, всеми травимую Бармалееву от насмешников во дворе. И вообще его старший брат уже второй раз сидел, а мать и отец беспробудно пили, и это было залогом полной Витькиной свободы. Настя дико завидовала ему по этому поводу, хотя сам Витька вроде не меньше завидовал ее прекрасной вылизанной квартире, милым родителям и старшему братцу, который кончал тогда МГИМО.
Теперь-то, с высоты взрослого опыта, Настя понимала, что Витька был без черта в душе, а ведь мог бы из мести судьбе пустить ее по рукам, жизнь ей всю поломать… Но нет: он оберегал ее даже с какой-то отважной мечтательностью. Быть может, она была для него символом жизненного успеха, — это она-то, с вечно спущенными чулками и мутными захватанными линзами непомерных очков?..
Н-да, элегантной ее не назвали бы тогда даже растресканные губы влюбленного Витьки…
Потом родителей Витьки лишили прав. А самого Витьку сдали в интернат. Года три назад она встретила его совершенно случайно на станции М. Алексеевская, он вышел из головного вагона. Пузатенький молодой машинист… Он вгляделся, но не решился ее узнать, а Настя подумала, что и незачем прошлое ворошить. Витька в этой жизни нашел себя, то есть он «выплыл», но был теперь совершенно неинтересен…
Настю увлекали лишь натуры романтические и маргинальные.
После череды всевозможных (и необходимых для пытливой и свободной девицы) «ошибок», уже в универе, на жизненном пути Настеньки Бармалеевой встал Роман Петрович Гореюмов, который преподавал им историю западной журналистики, а потом вел творческий семинар. Конечно, этот журналюга, поработавший аж и в президентском «пуле», не под какое такое «маргиналово» вовсе не подходил. Он был воплощением жизненного успеха в глазах всех Настиных сокурсников, — блестящий, богатый и джентльмен. Злые языки уверяли, что и преподает-то он в универе не денег для, а только девочек ради, которых, нужно отдать ему должное, он любил и УМЕЛ любить. А вот многочисленные «профессионалки» уже только оскорбляли его утонченный вкус…
Правда, всех удивляло, что он «специализировался» на девушках, скорее, странных, чем симпатичных. Среди его пассий была одна откровенная сумасшедшая, которая потом конкретно загремела в психушку, в том числе и на почве их отношений…
Так что внимание блестящего Гореюмова к какой-либо девушке трудновато было посчитать совсем уже комплиментом.
Но чем черт не шутит? А шутит он практически всем. Настя отдалась ему больше из интереса, но потом все же и увлеклась… Или ей так сперва казалось, что увлеклась?.. Их первая ночь…Они вдвоем встретили Новый год у него на даче, пылал камин, в широких окнах искрился снег среди строгих сосен заповеднейшей части Подмосковья. Собственно, уже это могло бы обоих насторожить: с чего это он забросил всех своих друзей и вот с ней, с одной…
Их роман длился два уже года, на удивление всем посвященным (а именно — Мухе и подружке Насти знойной кубинке Атенаис, но о ней о, после, после, — о, после, конечно же, как-нибудь…) и на удивление даже самой Настене.
Гореюмов, скорее, ее отталкивал, и она очень пылко начинала при нем почему-то вспоминать свое детство. Но когда дело доходило до «дела», — о, тогда под умелым напором бывалого журналюги Настя начинала чувствовать себя животным вроде ласочки, что было ужасно приятно, но потом как-то, как раз, вовсе и неприятно, потому что Настя привыкла относиться к сексу вообще и к его атрибуту мужикам в частности с некоторой насмешечкой девушки вполне от всяческих глупостей свободной и почти независимой… Потому что с ее внешностью надеяться на слишком большой успех, сами понимаете, было бы все ж таки опрометчиво…
Настя глянула на часы. Ого! Уже 13.40. Подлец, подлец… Надо порвать и — порвать сегодня же, непременно… О, теперь ей понятно, почему Атенаис называет всех мужиков сволочами, и только мулаты достойны, по ее мнению, некоторого брезгливого женского снисхождения…
Настя надулась, сунула руку в сумочку, чтобы хоть статью про черта влюбленного дочитать. Но вытянутые из-под косметички листки были совсем о какой-то Матрене Каламбуровой, новой пророчице из поселка Собачья Радость на Крайнем Севере. С ужасом Настя увидела энергичную и язвительную правку красным маркером Аристарха Антоныча.
Господи! Она не те листки у него со стола цапанула…
Настя охнула и с досадой запихнула смятые бумажки в сумочку, но тут перед ней предстала толстая, лиловым атласом отливавшая ядреная попа. Настя испугалась уже не по-детски, но вовремя поняла, что это «ряженый», с рекламой сантехнических средств: «Наши ершики сделают вас счастливыми!!!» — ядовитой и именно ершистою зеленью горело на лиловой попе.
Настя досадливо шлепнула сумочкой по назойливой рекламе, и клоун в своей синтетической тумбе, с желтым ершиком на синем цилиндре, отвалил величаво, как некий «Титаник».
— «День седни какой-то кретинский!» — подумала Бармалеева.
И словно в осуществление ее этой мысли, на скамейку рядом с ней ухнула парочка панков. Воняло от них трусами и пивом, они вроде боролись друг с дружкой, визжали и матерились, но ужасней всего была грязно-пегая крыса, которая шлепнулась с плеча одного из панков и уставилась на Настю весьма недобро.
Настя вскочила. Теперь она готова была послать на фиг весь свет со всеми его мужиками и даже мулатами, — и буквально упала в объятья Романа.
— Подлец! — вскипела она.
— Пробка от Театральной, — возразил невозмутимо Роман и обнял ее так надежно и так ароматно (о, этот его задвиг на хорошем парфюме!), что Настя тотчас как-то и успокоилась.
Странное дело — эти мужчины! Вот в Андрее все ей было ясно и мило, и даже его непокорность демонстративная… Безотцовщина, мать в Клину, пьющая парикмахерша, — он всего добился сам; он смотрел на беззаботную Настю так, как Витька в свое, еще не пузатое время. Вот из таких-то и получаются настоящие мужья-подкаблучники…
Но мысль, что муж у нее будет банальнейший в семейных трусах подкаблучник, пока еще выводила юную Бармалееву из душевного равновесия. Ей бы хотелось какого-нибудь, скажем, рецидивиста.
Незадолго до универа у нее был один парень из Оренбурга, который уже сидел. И хотя внешне он походил на итальянского кучерявого мальчугана, однако имел все замашки пахана. Прокололся он на том, что так и не смог пользоваться их туалетом, — там все слишком блестело и настойчиво пахло любимыми мамиными фиалками. После свиданий молодой мафиози остервенело мочился в подворотне, что уже само по себе делало его не таким героическим и весьма уязвимым для возможных пуль…
Роман медленно покатил вдоль Страстного бульвара. Его «лексус» как бы принюхивался к открытым дверям ресторанчиков. Настя молчала, демонстрируя обиду. Сладчайший Моцарт заливал салон бесперебойной какой-то кружевною патокой. Бармалеевой вспомнилась розоватая «вата» на палочке из Анапского древнего детства…
У красного здания с куполом машина остановилась.
— Ну-с? Мы все дуемся? — Роман не торопился покидать авто. Он вполоборота сидел к Насте, небрежно кинув руки на дугу руля.
Краем глаза Настя отметила, какие у него все-таки изящные руки! Как крылья. Руки скрипача… А вот на губы лучше не смотреть, — среди модного инея «трехдневной» щетины они казались тупо плотоядными, почти сизыми от полноты крови, — и что-то в нижней части лица Романа было такое, отчего Насте вспоминался агрессивный настырный хряк, которого она где-то, когда-то в детстве видела… Только вот где и когда?..
— Ну-с, Настюк, что у тебя опять приключилось?
— Ничего не приключилось! — огрызнулась Настя, стараясь смотреть мимо, но попадая взглядом на его руки. — Задание получила дурацкое.
— И что, собственно, за задание?
— А!.. Влюбленный дьявол; в общем, мура какая-то…
— Почему же мура? — несколько обиженно протянул Роман.
— Потому что материала в сети до фига, а ничего конкретного. Все одни какие-то сказки…
— Почему это сказки? — почти печально спросил Роман.
Настя увидела, что он смотрит не на нее теперь, а сквозь лобовое стекло.
— Ну, я скачала какую-то фигню Аристарху из интернета, он меня с ней послал… — заныла Настена. — Короче, все переписывать… Роман, я лопать хочу — стррашэннно-о-о-о-ё-ё-ё! И потом, у меня мало времени…
— И куда ж это ты торопишься? — рассеянно усмехнулся Роман.
— Как куда? Я обещала до вечера материал этот выродить! А вечером ты же сам меня тащишь в театр на тетку смотреть! Не могу же я в этакие «сфэрри» в комбинезончике припанкованном притащиться… Заедем к тебе, я переоденусь.
— А что ж ты сразу прилично не оделась, Настенька?
— Да потому что… — эх, не могла же Настя все ему так вот и выложить.
— Есть кто-то, кому не положено знать, что ты сегодня идешь в театр? — вкрадчиво осведомился Роман, и рука его мягко совлеклась с руля Настене на колено.
— Господи! Как ты мне надоел! — от души глубоко вздохнула Настя. — Я же, Роман, ЖРАТЬ хочу совершенно же конкретно ЖЕ-ЖЕ-ЖЕ!..
Неожиданный сухой и горячий поцелуй Романа заглушил ее почти детский вопль.
Их близость… Чаще Настя боялась ее: закрывала глаза, и ее куда-то несло, в некую пропасть, так что дух захватывало. И так подолгу, и так почасту, и боже, боже, — везде, везде…
А когда он засыпал, Настю вдруг, сопя, облапливала обида, так что реветь хотелось, — вот именно, по-детски реветь, словно только что старшие мальчишки из чужого двора опрокинули ее из санок в сугроб, и она бултыхается в рассыпчатом снегу беспомощно, неуклюже. А они ржут и ногами ей в лицо тычут. И Настя вдруг чувствует, что помощь к ней уже не придет, никогда, ниоткуда. И она перестает тогда плакать. И она тихо, вздыхая для себя незаметно, ждет грядущей своей погибели.
Был такой эпизод в ее детской жизни…
Но иной раз ее так тянуло к Роману, именно к многоопытному мускулистому и жилистому, жесткому телу его, что она аж приплясывала и вещи швыряла от нетерпения.
С Андреем все было не так, — проще, нормальнее; НАТУРАЛЬНЕЕ. Там уж она, как Андрей ни выкаблучивался, чувствовала себя и старше, и опытней. С Андреем все было ясно, уютно, — Насте только пока не хотелось, чтобы началась до срока вовсе уж семейная скука и муть, и она «брыкалась», а Андрей от души, идиот, печалился.
Но идиот он был роднее родного, — это уж точно, от этого никуда, блин, не денешься…
Роман протянул руку на заднее сиденье за портфелем, щелкнули кодовые замки.
— У тебя сейф целый, а не портфель, — заметила Настя.
— Хуже! — усмехнулся Роман. Порылся в папках и файликах и вытянул один, канареечно-желтый. — Вот, глянь здесь. Думаю, подойдет и тебе, и твоему Аристарху…
— Ой, Аристарх нынче совсем отъехал: сказал, чтобы я душу в работу вкладывала! — пожаловалась Настя, кокетничая.
— Но он прав, — пожал плечами Роман. — «Душа обязана трудиться…»
— Особенно в «желтой» прессе… — и Настена и заскреблась вылезать наружу. — Я слона ща скушаю, — прада, не подавлюсь!
Ресторанчик оказался очень даже не слабый. Снаружи обшарпанный, выщербленный кирпич; чугунная чешуя решеток на узких окнах, а внутри — крашеные в тревожное, алое своды. Алые скатерти, алые кресла, и — почти полная пустота.
На сцене, совсем скрытый роялем седоватый лабух играл из Моцарта, ловко сваливая с темы в джазовое необязалово, а за одним из столиков сидела не странная нынче пара: длинная белокурая красавица и лысый «шкелет» с лицом, бывалом, как мшистые кочки магаданской тундры.
В дверях торчали мэтр, каблукастая женщина-сомелье и трое официантов, похожих на гимнастов олимпийской сборной Того. Во всяком случае, все гарсоны являлись неграми и блестели, словно наваксенные. Фраки на них были густо-красного цвета, цвета крови — или томатного сока — или розы, которую Роман всучил Насте еще в авто, а теперь Настена ею все пальцы себе исколола. Но выпустить розу из рук до самого стола не решилась. А почему не решилась — сама понять не могла…
Гореюмов сделал заказ (он никогда не советовался с Настей, но ей было вообще наплевать: о пище она размышляла только в состоянии реального голода). Женщина-сомелье, кольнув Бармалееву опытным взглядцем, тоже сосредоточилась на Романе.
— Итак, основным блюдом мы берем «волчью сыть», а из напитков — боржоми и бутылочку шато дю панк, — подытожил Роман. — Знаешь ли ты, Настенька, что такое «волчья сыть»?
— Воображаю! — отрезала Настя. Мало того, что она вся голодная, он начнет сейчас рассусоливать про гастрономические изыски.
— Нет, милая, ты понятия не имеешь об этом, как и вся современная молодежь. А между тем, это любимое блюдо Иоанна Грозного.
— Тем более представляю! — состроила рожицу Бармалеева и потянула листки из желтого файлика.
— Да успеешь, успеешь ты просмотреть это все! В машине успеешь. А ты вот лучше послушай про «волчью сыть». Представь себе трескучий мороз, лунка во льду и озверелый от голода волчара. И что он делает?
— Официанта зовет, наверно, — упрямо сварливила Настя.
— Не-ет, милая ты так не шути! Он первым делом обнюхивает лунку и, если чует запах щуки подо льдом, опускает хвост в лунку.
— А рыба что? Свитер из его хвоста себе вяжет?
— Ты такое дитя, Настена! Мне даже говорить с тобой иной раз страшновато бывает…
— Я тебе не дитя! Я сейчас голодная женщина… — угрюмо проворчала Бармалеева. — Ну, и что делает этот твой серый волк?
— Он сидит над лункой, опустив хвост в нее, и ждет, когда щука вцепится в него. И как только она хватает его зубами за хвост, волк рвется изо всех сил прочь от лунки и лупит хвостом по льду. Щука бывает сначала оглушена, а потом и убита. Вот такая щука и называется «волчья сыть».
Роман осклабился. Зубы у него были неровные и желтоватые.
— Слушай, Роман, не корми меня сказками! Дай, я лучше посмотрю, что за чушь ты мне подсунул про этого черта.
— Дья-во-ла, — сдержанно, но строго поправил ее Роман.
Настя только головой тряхнула: будто бы есть какая-то разница?..
Она вытянула листки из желтой папочки и углубилась в них.
Бармалеева, между прочим, прочла:
«ВЛЮБЛЕННЫЙ ДЬЯВОЛ.
(Материалы для разработки темы).
Согласно религиозной традиции, дьявол, он же и сатана, есть наиболее совершенное и близкое богу его творение. После разрыва с богом (так называемый «бунт сатаны»), дьявол был низвергнут в ад, стал «князем тьмы» и «царем мира сего» (то есть мира земного). Используя это свое положение, пытается искушать людей жизненными благами в обмен на их симпатию и службу себе. Будучи побежденным богом, вынужден смиряться с периодическими истязаниями со стороны неба в виде любви к простому смертному. Внушенное сатане влечение к человеку (независимо от пола, возраста и социального статуса последнего) может остаться и безответным. В подобных случаях сатана старается подарками, всевозможными благами и откровенными взятками завоевать сердце любимого(-ой). Он широко прибегает также к шантажу, угрозам и изощренным запугиваниям. В случае победы сатаны над сердцем человека, у последнего появляется ряд проблем, которые, в конечном счете, могут привести к гибели самого человека. После своей смерти замаранный любовью к дьяволу становится демоном и членом свиты врага рода человеческого. Самый известный случай любви сатаны к простому смертному описан французским писателем 18 века Жаком Казотом «Влюбленный дьявол».
Далее шла короткая справка о Жаке Казоте: «Казот Жак — французский коммерсант, проведший много лет в Индии, где, по слухам, приобщился к местным духовным практикам. По возвращении во Францию Казот стал одним из самых модных завсегдатаев парижских салонов и был введен вместе с дочерью в ближайшее окружение королевы Марии Антуанетты. Прославился своей готической повестью «Влюбленный дьявол». После ее публикации в обществе широко циркулировали слухи, что в ней Казот рассказал историю своего романа с сатаной или использовал реальный случай из жизни своего знакомого. Современники считали его ясновидящим. Зимой 1788 года на приеме в одном из салонов предсказал всем гостям скорую гибель или жизненный крах, в том числе и себе. Разразившаяся через полтора года Великая французская революция полностью подтвердила все предсказания Казота. В 1794 году он и его дочь пали одними из последних жертв якобинского террора. Эпизод с «предсказанием» Казота стал темой юношеского стихотворения М.Ю.Лермонтова».
— Ваш заказ, — прошелестела над головой Насти женщина-сомелье.
Настя вздрогнула и запихнула листочки в файл.
В глаза Роману она взглянуть побоялась.
— Но… а сам текст, статья? Это же одна сухая информушка… — пробормотала Бармалеева, вяло теребя вилкой рыбу.
— А текст — ты САМА напишешь, — терпеливо возразил Насте Роман.
— Но я не успею, до вечера…
— А до вечера и не надо…
— А Аристарх?.. — одними губами произнесла Настена. Она уже, кажется, все поняла…
…У входа в редакцию Настя наткнулась на пикапчик «скорой».
Аристарха Антоныча вынесли на носилках.
— Живой?! — просипела Настя.
— Отойдите-ка, девочка, — отстранил ее синий амбалистый санитар.
— Помни, сегодня в полшестого я за тобой заеду! — шепнул ей Роман.
Настя отдернула руку.
— …и он выживет!.. — совсем тихо пророкотал Роман.
С темным лицом Настя вползла в редакцию.
— Андрюша… — виновато протянула она.
Андрей так резанул Бармалееву взглядом, что Настя тотчас спрятала, отвернула лицо.
На столе Аристарха Антоныча, поверх бумаг, она заметила длинный листок. На нем алым маркером косо было написано рукой Аристарха Антоныча только одно слово: «НАСТЕНЬКА!!!..»