«Ничто так не омолаживает,
как возвращение к ошибкам молодости».
Саша Гитри
Ванечка пришёл на наш курс после армии.
Ему был уже двадцать один год, и мне, семнадцатилетней, он казался очень взрослым и даже немного старым. У него был больной мениск, который он повредил, занимаясь еще в школе легкой атлетикой. Мениск периодически воспалялся, и некоторое время нашего недолгого, но очень эмоционального знакомства, Ванечка был вынужден ходить с тростью. И это уже само по себе было интригующе и даже сексуально: молодой, русоволосый мужчина с чувственными губами, слегка грассирующий в разговоре и пользующийся при ходьбе тростью с медным набалдашником.
Что ни говорите, а Ванечка был очень мил.
Особый шарм ему придавал тот факт, что его родители работали «на телевидении», которое располагалось как раз под окнами нашего учебного корпуса. Это позволяло Ванечке проявлять чудеса изобретательности в области быстрого добывания денег, если нам вдруг хотелось уйти с лекций и, купив шампанского, завалиться к нему домой. Кроме того, его родаки частенько уезжали в командировки, отчего ванечкина квартира становилась ещё и «хатой на отвязе». Именно по этому назначению мы ею пользовались, время от времени.
А лучшей моей закадыкой из дамского окружения в ту пору была Катя – профессорская внучка и жуткая вредина. Она была на год меня старше и вовсю этим пользовалась. «Я – твоя характеристика» - часто говорила она мне, имея в виду, что профессорские корни неким мистическим образом влияют и на моё наземное существование в вузе, где историю малой родины изучают по книгам её маститого деда.
Основной же Катькиной характеристикой была длинная черная коса. Когда Катька шла на высоченных каблуках в облегающих джинсах и мягком пуловере ангорской шерсти по институтскому коридору, а завитой кончик фирменной косы отстукивал чёткий ритм об её округлые ягодицы, то уж только самые распоследние импотенты не останавливались и не свистели ей вслед.
Я выглядела несколько иначе. Вернее, иначе с точностью до наоборот. Я увлекалась кожаными мини-юбками, колготками самых вызывающих оттенков и красила очень коротко стриженые волосы «Супрой». Так что я была настолько блондинкой по сравнению с Катькой, что ни в сказке сказать.
Поэтому, на мой взгляд, не было ничего удивительного в том, что Ванечка на первой же лекции протиснул между мной и Катей свою худую, легкоатлетическую задницу и ласково сказал: «Ну, что, девчонки, шампанское пьём?» Через минуту я уже массировала ему болящее колено, а Катька, имея профессорские навыки в скорописи, катала конспекты в две тетрадки одновременно – свою и Ванечкину.
Я уже не помню, в какой из очередных прогулов, плавно переходящий в загул на ванечкиной квартире, мы все немного переусердствовали в потреблении «шампуня». Хотя, по-моему, дело было в том, что в тот день мы пили как раз не шампанское, а жуткий «Машук» - кислый винный напиток, до неприличия сильно газированный. Он настолько рьяно стремился вырваться из бутылки и обдать ядовитой синтетической пеной каждого, кто посмел покуситься на целостность его фальшивой шампанской закупорки, будто хранил в себе тайну злющего-презлющего джина, разжалованного сотни лет назад за мелкое воровство во дворце калифа.
Так вот в тот день джин вырвался из бутылки «Машука» и плюхнулся прямо мне на грудь.
Блузка была загублена напрочь. Если наши молодые желудки еще как-то могли переваривать отраву дешевого вина, напоминая о себе поутру лишь легкой изжогой, то моя гэдээровская батистовая блузка сразу приказала долго жить.
Однако в мокром сидеть было холодно, и Ванечка, настоящий джентльмен, предложил
очень хороший выход из создавшегося положения. Он дал мне свою майку, которую я нацепила в ванной, сняв лифчик и блузку. Пока я смывала с груди остатки липкого вина, текущая из крана вода напомнила мне, что я давно уже хочу пописать. Естественно, как только я уселась на унитаз, дверь напротив меня открылась, и появился Ванечка, лучезарно улыбаясь и протягивая мне еще одну, на выбор, майку. С Микки Маусом.
- Дурак пьяный… Закрой дверь… - сказала я шепотом, потому что просто не умею громко говорить во время отправления естественных надобностей.
- Да щас прям! Ирка, писать мы не договаривались! Мы договаривались только пьянствовать! – сказал Ванечка и заржал.
Я тоже тихо засмеялась, хотя мне бы было логичней застесняться из-за совершенно дурацкой ситуации, в которой пребывала.
- Ну что вы тут ржёте?! – подскочила к двери пьяная Катька, заглядывая через ванечкино плечо. – Пойдемте – там же еще пузырь есть!
- Мы не можем! Мы – писаем! – громко объявил Катьке Ванечка, глядя, тем не менее, мне в самые зрачки.
- Я тоже хочу! – объявила Катька – Быстро вставай!
- Вот идиоты! – сказала я очень громко в связи с полной анестезией девичьей стыдливости, завершившей процесс опустошения мочевого пузыря, и встала с унитаза.
Катька быстро стащила с себя джинсы и трусы и очень громко пописала, совершенно не стесняясь ни меня, так и не натянувшую на себя из-за тесноты колготки, ни Ванечки, который, словно Каменный Гость, закрывал собою свет и загораживал проход в комнату.
- Фу-у-у-у! - Ванечка демонстративно закрыл двумя пальцами нос - Девчонки, я и не знал, что вы такие грязнули! Вас же теперь нужно искупать! Лезьте в душ!
Такой оборот событий ужасно рассмешил нас обеих. Недолго рассуждая, мы с Катькой влезли в ванну, как были, прямо в одежде.
- Нет! Нужно же раздеться! – очень мудро рассудила Катька, снимая с себя пуловер и лифчик.
К тому времени я уже знала, что у Катьки большие и аппетитные груди, заканчивающиеся широкими, темными сосками, но когда они оказались прямо у меня под носом, я чуть не задохнулась от зависти. Только из чувства соперничества и врожденного женского самолюбия я сняла с себя ванечкину майку и, уже вперед Катьки, колготки и трусы.
Совершенно индифферентный, как мне казалось, Ванечка возился со смесителем, крутя краны и сетуя на слабый во всем доме об эту пору напор воды. На нас, голых, он вроде и не смотрел даже и напевал: «Ван вей тикет… Ван вей тикет… Уо-Уо- о - о - о…»
Мы же с Катькой пялились друг на дружку вовсю, с большой задержкой в пьяных головах воспринимая передаваемую глазами картинку.
- Ты вся в родинках! - заявила она мне, показывая пальцем на мой живот.
- Ик… А ты смуглая, как Индира Ганди… - икнула я в ответ.
- Замёрзли?.. Щас я вас погрею… – заботливо встрял в нашу беседу Ванечка, и голос его стал тихим и немного сдавленным. Мне даже показалось, что он совсем не пьян. Я на секунду напряглась, но так и не смогла вспомнить его, пьющим в тот вечер вино вместе с нами, и поняла, что это мы с Катькой пьяные, а Ванечка вовсе трезв.
- Катька, он нас напоил, а сам трезвый! – уведомила я подругу, которой данный факт был совершенно безразличен, потому что она сломала о край ванны ноготь и, шипя от негодования, пыталась пристроить его обратно к пальцу. Потеряв равновесие, она поскользнулась и чуть не вывалилась, но Ванечка ловко поймал её на плечо и поставил на место.
- Девчонки, чесслово, я завтра напьюсь, а вы меня искупаете! Хорошо?
Это показалось мне абсолютно справедливым. Мне сразу захотелось согласиться, а на душе стало весело и спокойно. Мне представилось, как на следующий день мы с Катькой бережно ставим Ванечку в ванну и в четыре руки моем его безвольное тело, натирая мыльной пеной живот и руки, а сам он в это время мирно стоит под тонкими струйками хрустально чистой воды, ангельски подкатив к потолку глаза…
Из этих раздумий меня вывел противный Катькин визг.
Визжала она потому, что Ванечка, направив душ ей прямо в лицо, куском земляничного мыла тёр её плоский живот.
- Не брызгайся!... Не брызгайся!! - орала она, и отбивалась, как только могла. Ванечка же смеялся и плавными движениями намывал уже её бедра и колени.
Я, глядя на это «купание красного коня», вернее «смуглой кобылицы», глупо хихикала, прикрыв ладошкой рот. Катькины брызги покрыли меня с головы до ног, я уж совсем замерзла, отчего снова захотела писать.
- Катя…. Мы не помыли главное… – очень серьезно сказал Ванечка и выключил душ. – Если ты будешь дальше упираться, то так засранкой и помрёшь…
- Хаааа – аа! - не выдержала я и заржала в голос. – Щас он тебя … домоет!
- Юлька! Держи её!
Я схватила Катьку за правый локоть и помогла Ванечке взвалить брыкающуюся Катю ему на плечо.
С головы до ног мокрый Ванечка, держа Катьку под коленками, снова включил душ, направил его прямо между упругих ягодиц, в розовую промежность, светлым пятном выделяющуюся на фоне почти по-монгольски темного девичьего тела и несколько раз провел там рукой, слегка покусывая бедро.
Хохот и визг в ванне стояли невообразимые. Мы залили водой полы и потолок. Насквозь мокрая одежда распласталась по полу. Катькина коса мокрым жгутом стегала меня по телу, когда та дёргалась и вырывалась из цепких ванечкиных рук. В конце концов, Ванечка просто намотал ее себе на руку, немного отжал и провозгласил:
- Ну, слава богу! Одну помыл!
Он вынес из ванны распаренное и обмякшее катькино тело, и я осталась в ванне одна. На короткий миг я поняла, что у нас назревает классическая групповуха с участием двух пьяных дур и одного ловкого перца, который возомнил себя главным и, скорее всего, уже трахает Катю на диване.
В мои планы трахаться не входило. Я не видела Ванечку своим первым мужчиной. Он был просто милый друг, с которым можно было потискаться, похихикать, даже немного почмокаться на лекции, но чтоб по-взрослому…
Я решила, что пора выбираться из ванны.
Став вдруг брезгливой и не найдя на полу ни кусочка сухого места, я решила подтянуть к ванне одинокий тапок ванечкиного папы, который стоял как раз возле противоположной стены. Согнувшись в три погибели, я уже было протянула к нему руку, но в тот же момент почувствовала на спине теплую Ванечкину ладонь.
- Ты куда?
- Я не хочу мыться, Ваня, хватит… Мне холодно…
От холода я даже немного протрезвела и, взглянув на Ванечку поняла, что он снял с себя все мокрое и остался только в узких плавках. Его член был напряжен. Было ясно, что из создавшегося положения выходов мало. Буквально только один и есть.
Я завизжала.
- Да что ж вы так орёте…
Ванечка снова включил душ на всю мощь, и теперь уже я, хохоча и отбиваясь, пыталась выскользнуть из ванны. В конце концов, Ванечке удалось рукой обхватить меня за пояс, плотно прижав к бокам обе мои руки. Выходило так, что мой сосок оказался как раз возле его губ, и Ванечка просто как бы и не по своей воле, а по стечению (уж как вокруг все стекало!) обстоятельств стал сосать мою грудь.
Внизу живота у меня что-то ёкнуло. Я поняла, что, кроме пописать, мне хочется еще чего-то ужасно приятного, отчего между ног стало тепло и влажно, а в голове зашумело и закружилось, но не как от вина.
Визжать расхотелось. Я расслабилась и обвисла на ванечкином плече. Он выключил душ, отстранил немного от себя мое тело и сказал в ухо:
- Юлька, не кричи... Я тебе сейчас очень хорошо сделаю…
Я ответила тоже ему в ухо:
- Я … хочу… писать…
Ванечка прыснул:
- Ну, что с тобой делать?… Вот всё из-за тебя сегодня наперекосяк…. Писай.
Он снова крепко обнял меня, включил душ, и, направив его мне между ног, стал плавно массировать водой мой клитор. Писать было легко и приятно.
- Всё?
- Ага…
- Пойдем к Кате?
- Пойдём…
Он накинул на меня длинное полотенце и понёс на плече в комнату.
- Грыжу я с вами заработаю… У меня ж колено больное… - приговаривал он по пути.
Катя сидела на диване, закутавшись в плед, и пила вино. Глаза её были совершенно пьяны.
Меня, вопреки моим ожиданиям, усадили не на диван, к Кате, а на кресло, стоящее рядом.
- Ваня, дай и мне плед, а то холодно, - попросила я, и Ванечка на минуту вышел из комнаты.
- Ты будешь в рот? – неожиданно громко и решительно спросила у меня Катя, допив одним глотком все содержимое бокала.
Я опешила, но, чтоб не показаться смущенной, случайно выдохнула:
- Нет…
- Тогда я буду, – провозгласила Катька и капризно крикнула: - Ванечка, ну ты где?!
- Иду, девчонки, иду! – Ваня вышел из другой комнаты совершенно голый и кинул мне покрывало, - Грейся.
Потом он долго и нежно целовал Катю в губы. Она скинула с себя свой плед, подалась вперёд, и я увидела, что её соски стали острее и выше. Катька была очень красива, но меня больше интересовал голый Ванечка. Я впервые в жизни видела вот так близко обнажённое мужское тело, на котором к тому же очень благотворно сказались занятия лёгкой атлетикой. У меня в голове мгновенно сформировался классический образ:
- Антиной…
Ванечка, который в это время укладывался на спину, подставляя Катьке свой эрегированный член, на мгновенье отвлёкся и, внимательно посмотрев опять прямо в мои зрачки, тихо сказал:
- Иди к нам…
Я помотала головой из стороны в сторону и осталась сидеть в кресле.
- Не трогай её. Пусть смотрит.
Катька произнесла это так уверенно, что я сразу поняла всё, остававшееся для меня до сих пор неопределённым в этот вечер. Я поняла, что Ванечка и Катька уже давно встречаются и любятся тут в своё удовольствие. Вполне вероятно, что они приглашали и других девчонок для разнообразия и веселухи. Меня же не звали, во-первых, потому что мне было только семнадцать, и предупредительный Ванечка это знал, во-вторых, потому что Катька, будучи моей подругой, всегда старалась доказать во всём своё первенство и, если уж решилась «поделиться» со мной ванечкиными ласками, то, конечно, чуть ли не в самую последнюю очередь.
Я разозлилась. На самом деле мне очень хотелось туда, на диван. Сердце моё стучало быстро-быстро, и было совершенно нечем дышать. Мне стало жарко. Я скинула с себя покрывало.
Не зная, как лучше привлечь внимание изнемогающего под Катькой Ванечки-Антиноя, я интуитивно приняла верное решение.
- Ваня… – позвала я тихо, развела ноги и стала медленно гладить себя по животу.
Ванечка, внимательно наблюдавший за тем, как сосредоточенная Катька ритмично и старательно сосёт его член, мельком глянул в мою сторону.
Второй его взгляд был уже более осмысленным.
- Ах, ты ж рыжая…
Он стал медленно подползать ко мне, упираясь локтями в диван и бдительно следя, чтоб член не выскользнул у Кати изо рта. Та что-то недовольно пробурчала, но тоже поползла за Ванечкой в мою сторону. Когда его голова оказалась почти на краю дивана, я подалась вперёд и раздвинула ноги так широко, как только могла. Ванечка уже не спускал с меня глаз. Сильно прижав к своему животу катькину голову одной рукой, другой он сначала погладил меня по внутренней стороне бёдер, потом ловко изогнулся и, высунув влажный язык, дотронулся им до моего распухшего клитора.
Я уже кончала раньше.
Я несколько раз испытывала оргазм ночью, когда видела непонятные сны, которые мой мозг запускал, видимо, в качестве некоего промоушена будущей половой жизни. Сны эти мне нравились. Не нравилось только то, что я громко стонала в момент разрядки, и мама, слыша мой стон, заходила ко мне в комнату и спрашивала про самочувствие.
Еще я знала, что того же результат можно добиться, если, плотно положив ногу на ногу, ритмично сжимать промежность.
Но ничто из перечисленного выше не могло сравниться по силе и глубине ощущений с тем, что я почувствовала, когда Ванечка стал ласкать меня языком.
Минут через пять я умерла.
Меня просто не стало. Сначала я перестала слышать, потом дышать, потом как-то странно и поочерёдно потемнело в обоих глазах. Ванечка напрягся и, немного выгнувшись, тоже кончил. Катька, смешно закрывая ладошкой рот, помчалась в ванну.
- Юлька, сегодня вечером побрейся наголо… А то задохнусь, а вы ж, дурочки, и первую помощь оказать не сумеете…
Распластанный по дивану Ванечка был похож на большого сытого удава, который только что съел кролика. Двух кроликов.
- Теперь я! Теперь я! – требовательно пискнула Катька, прибежав из ванны.
- Ну, садись, душа девица…
Катька села Ванечке на живот и просунула его узкую ладонь у себя между ног.
Другой рукой Ванечка сжал ей сосок.
- Двумя пальцами… Как я люблю… - шепнула Катька и стала медленно раскачивать бедрами, то привставая, то присаживаясь, будто осторожная наседка, которая никак не могла устроиться на шесте.
- «Как я люблю!» - передразнила я, скорчила ей рожу и пошла в ванну.
Вышла оттуда я в полном ужасе. Наша одежда была совершенно мокрая. Меньше всего пострадала моя кожаная юбка. В принципе, я могла надеть колготки без трусов и ванечкину майку с Микки Маусом. Состояние катькиных джинсов и ангорки не оставляло ей шансов выйти из квартиры еще очень долго.
А ей, судя по всему, это и не нужно было. Она уже поймала свой маленький девичий кайф и, закутавшись в плед, пилила сломанный ноготь. Издалека Катя была похожа на воинственного индейского вождя. Не хватало только перьев в её шикарной, растрепанной шевелюре. Ванечка натягивал джинсы на голую задницу.
- Я… домой пойду… - тихо объявила я никого не интересующую новость.
- Я провожу.
Нет, Ванечка все же был настоящим джентльменом!
В прихожей, пока я надевала куртку, он стоял у меня за спиной и возился с замком. Потом вдруг обхватил ладонью мою шею и, развернув голову лицом к себе, поцеловал долгим, безразличным поцелуем. Я оттолкнула его.
- Отстань. Ваня, всех целовать на прощанье - здоровья не хватит.
Не знаю почему, но мне захотелось дать ему понять, что я не испытываю к нему никакой влюбленности. Не глядя на меня, он открыл дверь и глухо сказал мне в спину:
- Побрить не забудь, рыжая…
Дверь за моей спиной захлопнулась. Как только это произошло, я отчетливо поняла, что невозможно хочу назад. Это чувство невозможной покинутости будет охватывать меня каждый раз, когда я, уходя от Ванечки, понимала, что ничуть не люблю его, а он совершенно равнодушен ко мне.
Наши встречи на ванечкиной квартире вошли в обыкновение. Несколько раз в неделю мы с Катей, не сговариваясь, около трех часов пополудни оказывались под его дверью. Стоит отдать Ванечке должное – к нашему приходу он всегда готовился, чисто убирал квартиру, а иногда даже покупал шампанское. Я гладко выбрила себе лобок, ноги и подмышки. Катя перестала есть в обед борщ с чесночными пампушками, божественно приготовляемые её профессорской бабушкой, и похудела на четыре килограмма.
Ванечка поправился на пять. Всей нашей троице несомненно шли на пользу безобразия, которыми мы занимались на ванечкином диване.
Сильно страдал только диван.
Но, если вдуматься, то и его судьба была завидной по сравнению с судьбой тех диванов, которые служили скучным убежищем для тел старых дев, алкоголиков или импотентов. Мне представляется, что, будучи списанным в утиль и пребывая где-то в специальном, мебельном раю, ванечкин диван рассказывает теперь таким же усопшим коллегам о своих нелегких боевых буднях, красочно описывая все перипетии наших молодецких игр, и демонстрирует выдавленные наружу пружины в качестве несомненных и очень уважаемых боевых шрамов.
Поверьте, ванечкиному дивану было чем гордиться.
В дни, когда нам всё же недоедал секс, мы с Катей просто лежали по бокам от Ванечки, а он читал нам какие-то параграфы из учебников и хрестоматий. Усвоенные таким образом знания, врезались в память гораздо лучше, чем если б мы штудировали те же учебники в читалке институтской библиотеки.
Иногда Ванечка, пресытившись нашими телесами, начинал «гонять» нас «по хозяйству». Мы до блеска отмыли ему запылённый сервант, а однажды даже приготовили настоящий обед с первым, вторым и третьим. И десертом, конечно.
Будучи в шутливом настроении, Ванечка читал нам рассказы Хармса и пьесы Чехова по ролям. Особенно ему удавалась пьеса «Дядя Ваня». Когда Ванечка с надрывом читал за Войницкого: «Позвольте мне говорить о своей любви, не гоните меня прочь, и это одно будет для меня величайшим счастьем…», а Катька подавала ему за Елену Андреевну: «Это мучительно…», я была готова расцеловать их обоих - так они были артистичны. После этих чтений, мы с Катькой между собой стали называть Ванечку «дядей», и, когда новое прозвище начинало звучать в нашем с ней разговоре, это было сигналом, что речь идёт о важном и касающемся наших самых интимных отношений.
Однажды, когда мы с Катькой уже после душа голые лежали на диване, Ванечка спросил нас, пробовали ли мы курить. Курить мы пробовали, но не умели. Ванечка решил закрепить наше неумение и достал из тумбочки пачку «Ростова». Выдав нам по сигарете, он галантно прикурил нам от свечи, которую в тот день я приволокла «для уюта», и посоветовал:
- Только затягивайтесь поглубже.
Мы затянулись поглубже…
Кашляли мы минут двадцать, яростно тряся грудями и беспомощно хватаясь за горло. Ванечка плотоядно ухмылялся, приговаривая:
- Целочки мои, запомните: курить плохо!
И ржал.
За это мы его закрыли на балконе. В одних джинсах. А холод был ноябрьский. Через пять минут он скорчил нам кающуюся рожу, прижав к оконному стеклу нос и губы. Мы сжалились и пустили его назад.
Проводимое таким образом время бежало очень быстро. Мы почти ни с кем не общались из сокурсников, держась особняком. Вокруг нас было много людей и событий, но нам казалось, что мир мал и сплющен до размеров стандартного дивана, выполненного в стиле «советский модерн».
Вот только по субботам мы тусовались на общежитской дискотеке, основным развлечением которой была методически повторяющаяся драка нашего однокурсника по фамилии Синкевич с парой афганских студентов.
Он невзлюбил их сразу и всерьёз. Сам Синкевич отслужил год в Афгане и имел настоящее боевое ранение в ногу. На мой взгляд, большой ошибкой институтской администрации было формировать курс из молодёжи с такими диаметрально противоположными судьбами.
Но факт был налицо - каждую субботу пьяный Синкевич остервенело мутузил где-нибудь в тёмном углу общежитского коридора Накибуллу и Джамаля.
Мне не было их жаль. Накибулла вообще был довольно подлым. В последнее время он донимал меня тем, что, сидя сзади на лекциях, периодически расстёгивал мой лифчик через блузку, и я была вынуждена на перемене бежать в туалет, чтоб поправить гардеробчик. За меня никто не заступался, поэтому, когда Синкевич околачивал вечно улыбающуюся белозубую физиономию наглого афганца, я считала, что таким образом торжествует та самая справедливость, которая всё же должна хоть когда-то восторжествовать.
Джамаль был шестёркой Накибуллы, но ему доставалось не меньше. Он чем-то напоминал мне шакала из мультика про Маугли, приговаривающего: «А мы пойдём на север!.. А мы пойдём на север!..»
Удивительным было то, Синкевич в какой-то момент дискотни словно растворялся в воздухе, и даже общежитский комендант Айвар, каждый раз очень чутко отслеживающий его и берущий с него всяческие клятвы и заверения, что «подобное нетоварищеское отношение к нашим афганским друзьям больше никогда не повторится», полностью терял его из виду.
Чаще всего внимание Айвара отвлекал другой, не менее харизматичный тип по имени Жан. Жан был французским негром. Он вынужденно жил в комнате с Айваром, потому что никто в общаге не хотел видеть его соседом по комнате – все думали, будто негры распространяют СПИД. Жан достал Айвара до самых печёнок. У него был очень живой темперамент, но никто из местных девчонок не хотел с ним трахаться. Когда родители присылала Жану доллары, Айвар приводил ему проституток. Деньги быстро заканчивались, и Жан начинал онанировать. Тогда от сдержанного обычно коменданта общежития можно было услышать что-то типа: «Опять эта падла мне всю ванну своей черножопой спермой забрызгал, спидоносец херов! Поселить его, суку, что ль к чеченам, чтоб они об него ножики поточили?!»
Мы ржали с этой парочки и искренне сочувствовали Айвару в его несчастьях. Ему очень хотелось во время дискотеки потанцевать с пришлыми девчонками или набиться на чай к какой-нибудь симпатичной общежитской давалочке. Но в самый неподходящий момент приходило известие, что злой как чёрт Синкевич колотит-таки на лестничном пролёте между пятым и шестым этажом афганцев («Быстро бегает, гад. До пятого этажа успел добежать» - думала я про Накибуллу), а голый Жан мечется по коридору, демонстрируя свои распухшие гениталии беременным тёткам из семейного блока, и начавшаяся складываться личная жизнь невезучего коменданта стремительно рушилась.
Эти происшествия были своеобразным сигналом, что дискотека подошла к концу, и всем пора расходиться по домам.
Дальше начиналось грустное.
Мужики покрепче валили Синкевича с ног, заламывали ему руки и волокли в комнату. Там у него начинался приступ какой-то нервной болезни. Ртом шла пена, лицо багровело. Его привязывали к кровати и звали Вику, которая единственная из всего курса не боялась оставаться с ним в такой момент наедине. Синкевич бился в судорогах и сквозь пену орал: «Мало мы их, ****ей!... Мало!» Вика обхватывала руками его раскачивающуюся из стороны в сторону больную голову и прижимала к груди. Однажды, когда мы с Ванечкой целовались под дверью их комнаты, я услышала, как Вика поёт Синкевичу колыбельную. Тогда мне показалось это идиотски глупым. Я прыснула со смеху, а Ванечка заткнул мне рот ладонью и грубо уволок подальше. Я на него обиделась.
Оргазмирующего на бегу Жана хватали, кто половчее, и ставили на полчаса под холодный душ. Когда он делался иссиня-фиолетовым и, зовя маму, начинал плакать, его оттуда извлекали, пеленали двумя простынями и укладывали «баиньки». Однажды его забыли в душе, и он чуть не умер от воспаления лёгких. Совестливый Айвар, единственный из общежития, ходил проведывать его в больницу и носил ему дефицитные в ту пору антибиотики и бананы. Когда Жан пошел на поправку, Айвар за свой счет привел ему проститутку.
Как-то под новый год мы с Катькой договорились помочь Ванечке нарядить небольшую ёлку, купленную вскладчину. Его родители отбывали очередную командировку в Москве, и Ванечка с грустью объявил нам, что после Рождества он тоже, скорей всего, переедет жить в Москву. Мы с Катькой очень горевали по этому поводу. Катька даже всплакнула.
Мы условились встретить этот новый год втроём, и ритуальное украшение ёлки должно было стать началом печального прощания с Ванечкой.
За полчаса до того, как нужно было выходить, мне позвонила Катька и объявила, будто ей только что звонил в лохматы пьяный Ванечка и сказал, чтоб мы к нему не ходили.
Это было более чем странным. Ванечка почти никогда не напивался допьяна. Я жила ближе к ванечкиному дому, чем Катька, и она попросила меня:
- Сходи к дяде. Мне тревожно.
Естественно, отказать я не смогла.
Было слякотно и промозгло. Я немного волновалась по поводу своего несколько кричащего макияжа. Ванечка не любил, когда я сильно красилась. Без макияжа я выглядела совсем юно, а мне хотелось казаться постарше. Ещё я поняла, что на густо загримированном лице не так заметны искренние человеческие эмоции. По сути, это были первые уроки лжи и притворства взрослого мира, потихоньку принимавшего меня в свои объятья.
Так что косметики я не жалела. В тот вечер основным акцентом моей ритуальной раскраски были морковного цвета губы. Перед последним поворотом к ванечкиному дому, я достала из сумки зеркальце и глянулась в него. Губы меня очень порадовали.
Ванечка сидел на ступенях своего подъезда, неловко наклонив голову на обшарпанные перила. Одет он был легко. Я поняла, что ему совсем плохо.
- Ванечка, ты пошто так нажрался?! – удивленно воскликнула я и осторожно потрогала его бледные щеки.
Ванечка очнулся. Еле сфокусировав на мне взгляд, он невнятно проговорил:
- Так и знал… Караулю… Не ходи…
Я ничего не понимала. Помогая ему подняться, я чуть не упала с каблуков. Ванечка упирался и грубо толкал меня от себя прочь. Я все же изловчилась и, обхватив его сзади подмышками, потащила домой.
Он жил на третьем этаже. Я чуть не надорвалась, волоча его по лестничной клетке, жутко опасаясь, что нас увидят соседи и сдадут Ванечку в вытрезвитель. Один раз его стошнило. Я испугалась и немного поплакала. Потом все же снова подхватила его и дотащила до двери.
Дверь была открыта. На последнем издыхании я вползла с Ванечкой к нему в прихожую и закрыла ногой дверь. «Слава богу, никто не видел. С Катьки магарыч!» - весело подумала я и закрыла глаза, чтоб отдышаться. Ванечка тихо лежал под вешалкой.
Вдруг я услышала в ванечкиной комнате мужской голос. Два голоса. Говорили не по-русски.
«Вот гады! Нажрались тут, как свиньи, а я их носи!» - обиделась я, забыв, что Ванечка совсем не хотел, чтоб я его несла, а даже упирался изо всех своих пьяных сил.
Я встала, отряхнулась, посмотрела не себя в узкое зеркало над тумбочкой и с негодующим видом вошла в комнату.
На моём кресле сидел Джамаль. На диване, развалившись, лежал Накибулла. Он ел, укладывая на крапчатые кусочки лаваша черные виноградины. На столе, кроме винограда, были бананы, мандарины и литровая бутылка спирта «Рояль». Из магнитофона звучала заунывная восточная музыка. Афганцам явно фартило.
- Зачем вы напоили Ивана?! – громко спросила я.
Джамаль повернулся в мою сторону, быстро поднялся с кресла, будто уступая мне место, и встал за спиной.
Накибулла даже не шевельнулся. Он только поднял глаза и, ослепительно улыбаясь, тихо сказал:
- Ирочка, будешь виноград? Кушай!
- Ване плохо! Уходите оба! Нужно вызвать скорую!
Меня не слушали. Джамаль что-то отрывисто сказал Накибулле, тот кивнул, и я почувствовала, что падаю. Падать было недалеко. На диван. К Накибулле. Он ловко завел мои кисти за спину, а голову тычком всунул в подушку.
Я задохнулась и обмякла.
Видимо всё же кто-то в белом стоял в тот вечер за моим правым плечом. Я никогда не умела делать кувырок, но в тот момент он получился у меня просто классически. Я вывернула голову и, оттолкнувшись коленями от спружинившего ванечкиного дивана, кувыркнулась через подлокотник на пол. Моя нога зацепила бутылку спирта, и она громко лопнула об пол.
Когда бьется спиртное, внимание любого мужчины рассеивается. Немного растерялись и афганцы, доживавшие свои первые полгода в России.
Встав на ноги, я очень ясно поняла, что больше со мной ничего плохого не случится. Теперь фартило мне. Очень медленно я поправила юбку и провела рукой по лицу. Мой боевой макияж остался на подушке. Я представила себе свою рожу с размазанной помадой и тушью и разозлилась до слёз.
- Мало мы вас, ****ей!.. Мало! - заорала я сквозь рыдания, опрокинула стол и выбежала из квартиры.
Новый год Ванечка провёл в реанимации. У него была сильнейшая интоксикация. Врачи его еле откачали. Родители Ванечки так ничего и не узнали о наших безобразиях и очень обрадовались, когда мы с Катькой вызвались ухаживать за ним в больнице, а сами снова укатили в Москву.
- Понимаете, глупо терять такую хорошую работу! – говорили они Катькиной маме, работавшей на биофабрике и носившей для Ванечки экспериментальный препарат бифидумбактерин.
- Конечно, поезжайте! – успокаивала их та, – Девчонки за ним присмотрят, и я обещаю.
Ванечка выписался через месяц и тоже уехал в Москву. Он похудел так, что мы могли снимать с него джинсы, не расстёгивая. Сейчас он женат. У него две дочки – Катя и Ангелика.
Катька недолго горевала после отъезда Ванечки. Её быстренько подхватил Хасан. Он в первый же вечер оприходовал её невинность, а потом заставил коротко постричься. Хасан мурыжил мою подругу четыре года. На пятом курсе, когда Катька сделала от него второй аборт, я за руку отвела её к своему одинокому приятелю Стасику, который был на одиннадцать лет старше нас и занимался туристическим бизнесом. Через месяц они поженились, а через год Катька родила ему Олежку. Стасик воспитывает Олежку один, потому что Катька выучила французский и теперь девять месяцев в году живёт и работает в Париже. Мы не общаемся.
Джамаль вернулся в Афганистан. Говорят, его нет в живых.
Накибулла остался в городе. У него несколько торговых точек на рынке – бижутерия, шмотки, дешёвая радиоаппаратура. Я его часто вижу.
Жан взял академический отпуск и укатил домой. Диплома он так и не получил.
Айвар стал владельцем крупного гостиничного комплекса. Богат как калиф. Холост.
Вика родила девочку.
Синкевич повесился.