С неба сходят ангелы,
Складывая крылья,
Прячут робко - мало ли,
Чтоб не говорили...
И живут застенчиво
В неродном им мире,
В неродном им городе,
В неродной квартире...
(С) Талиша
http://www.stihi.ru/author.html?talisha
-Где ты живёшь постоянно?
-У меня нет постоянного жилища, - застенчиво ответил арестант, - я путешествую из города в город.
-Это можно выразить короче, одним словом – бродяга, - сказал прокуратор…
(М.А Булгаков «Мастер и Маргарита»)
Глава первая.
Небо плещется над головой,
Небо звонко хрустит под ногами.
Я болтаюсь не твой и не свой,
Злой и погнутый, как оригами.
Весь углами. Углами. Углами.
Весь измятый. И страшно живой...
(с) Рыба-барракуда
Тоненько и жалобно прозвенел колокольчик. Чингиз вытер рукавом мокрое лицо, подошёл к барной стойке и на хорошем английском попросил пиво. Да, тёмное. Да, нефильтрованное. Спасибо. Не отходя от стойки, попробовал. Ммм… Холодное. С непробиваемой коричневатой пенкой. То, что надо.
Он сел за единственный свободный столик у окна, поставил стакан на картонку и салфеткой промокнул лоб. В стекле снаружи отражался сырой и тёмный город, пронзительно-жёлтые фонари вдоль бульвара, блестящая дождём мостовая, редкие прохожие под зонтиками... Изнутри – парочка рядом с ним: яркая девушка в красном, крупноватая, с пышными светлыми волосами по плечам. Она активно жестикулировала, убеждала, злилась… Шипящие, корёжащие слух и нёбо, жёсткие звуки незнакомого языка. Её собеседник – невзрачный лысеющий мужчина лет тридцати пяти, из тех, которых до старости хочется называть мальчиками за по-детски робкую вечную полуулыбку. Он вертел стакан в руках и даже не спорил. В стекле был и сам Чингиз, с внимательным и каким-то ласковым выражением раскосых глаз, прислушивающийся к разговору. Он очнулся и изучил отражение своей промокшей рубашки. Завтра надо будет купить куртку… Знал бы, захватил. Знал бы… А если бы знал… Приехал бы на сутки по делам? Потерял бы документы где-то в аэропорту? Ждал бы окончания консульских разборок? Нашёл бы себе квартиру? Бродил бы по незнакомым улицам? Приставал бы к девушкам: «Вы не хотите сфотографироваться?» Фотографировал бы? Уже имея на руках документы, не смирился бы с мыслью, что возвращаться ему незачем? Пил бы сейчас это совершенно потрясающее пиво…? Думал бы о том, что если бы знал?...
Пора бы привыкнуть, что всё это обычно случается резко и неожиданно… Но каждый раз раздражение-бешенство-бессилие… И только потом смирение-понимание-радость даже. Вот и сейчас. Хотя и кулаки сжимаются, и занудный комар вокруг сердца вьётся И правда же, хоть плачь… Но не будет. И возвращаться не будет, потому что само слово… для него немыслимо. Потому что если зачем-то и вот так… То это его. Четвёртая страна. Четвёртая жизнь заново. И каждая была лучше, чем первая, потом вторая, потом… И ему лучше, и им лучше. А пока не понимают. Пока пишут – душу травят «Ну когда вернёшься? Хотели же сходить… Билеты пропадают! А на день рождения… Ты что, забыл? А снимки готовые? А гонорар забрать? А тут такая тусня намечается, просто… ну… твоя работа! Работа же! А Ким?.. » И отвечаешь, что билеты не пропадут – желающих много, что на день рождения позвонишь, но не приедешь, извините, что снимки готовые в лаборатории, спросите Кима – он знает, что гонорар отдайте ему же, что на тусню зовите Эйви, это его шанс, а это не твоё, и надоело снимать этот пафосный гламур, что с работы увольняешься, а Ким… А Ким… шлёт по смс многоточия после слова «ангел», тремя слезами по экранчику, по сердцу, и ничего не спрашивает, потому что чувствует, понимает потому что… Что не вернёшься, и слова не нужны, и что бы ни сказал – больнее только, но… Уже не вернёшься. И видишь, не глазами, а мозгом, нервами, как ходит волком по квартире в твоих джинсах, курит, пепел на ковёр, замирает перед фотографиями на стене, и опять ходит… И знаешь наперёд, что месяц промучается, два может быть, будет проситься приехать, но не разрешишь, а потом его опять закрутит, вытащат, опять туда же, опять к тем же, но уже новым, и может быть… Наверняка.
И, казалось бы, больно нечеловечки, недочеловечески, но вдруг шибанула в голову пьяная свобода. Это дерьмо он больше снимать не будет. С софитами и тоннами грима. Не искусственную глянцевую красоту он хотел снимать.
Мягко защемило сердце. Он залез в рюкзак и достал плотный конверт. Последние фотографии. Только что получил из лаборатории, и не смотрел даже, не на улице же под дождём…
Рукой отстранить стакан, протереть салфеткой стол, и высыпать… Роскошь! Естественная красота. Красота неба, такого низкого, и такого прекрасного в этом городе, такого чужого, что дух захватывает и сердце замирает от ожидания и тревоги, красота женщин, красота света и полутеней. Господи, они ведь и не представляют, что они такие… Что… мир такой… Всё зависит от угла зрения. Он настроения зрения. От внимания. От… мелочей в общем-то! А он покажет. Повернёт голову. Заставит… Вот же оно-вот оно-вот! Муза вернулась. Значит ли, что его муза это… свобода?
Он остановился и снова посмотрел в окно. И как в замедленной съёмке увидел, как женщина в красном, вставая, споткнулась взглядом о его фотографии, глянула повнимательнее через его плечо, потом положила на него руку.
Шипящие, корёжащие слух и нёбо, жёсткие звуки незнакомного языка.
«Простите, я не говорю по…»
И обернуться.
Она раздражённо окликнула своего спутника. Тот поднялся, и с несходящей робкой улыбкой, склонился над ним с другой стороны. И по-английски:
«Она спрашивает, это ваши снимки? Просто нам как раз…»
А куртку всё же завтра надо будет купить… Хотя почему завтра? Можно сейчас… Европа всё же.
Глава вторая.
Лишившись гнезда
Птица весь мир обретает
Жить ради жизни.
(Ч. Паланик «Бойцовский Клуб»)
Ну вот и здравствуйте.
-Заходи.
Первым в дверь Ольга пропустила котёнка. Увязался за ней от общаги, так и шёл… Прикормила, называется.
Котёнок непонимающе смотрел то на неё, то на дверь и жалобно мяукал. Ольга открыла дверь пошире и легонько ботинком подтолкнула его внутрь, потом через плечо глянула на Сашу.
-Прошу вас, молодой человек.
Он зашёл, и с облегчением скинул её сумки на пол. Жара...
-Вот. Здесь я буду жить.
Голые стены придавали словам металлический оттенок. Как же странно это всё же звучит… Жить… Здесь…
С общагой было проще. Два месяца жила на чемоданах, так их толком и не распаковала. Так… не дом даже, а какие-то затянувшиеся гости. Или большой зал ожидания. Между тем, что было и тем, что будет. И вот оно. То, что будет. То, что стало. Один шаг через порог и будущее стало настоящим.
Квартира оплачена родителями на год… Просто чтобы уберечь её от дополнительных расходов. А сами они продолжают каждый день писать. Каждый день ждать её возвращения. А она каждый день объясняла им, что это невозможно. И с каждым днём всё невозможнее. С каждым днём, когда она вдыхала этот пыльный воздух, когда ходила от общаги до школы и обратно, когда смотрела в глаза детей, которых приехала учить, на их матерей со смуглыми усталыми лицами, часто похоронивших мужей, или смирившихся с тем, что их больше не увидят, с каждым днём в этом месте, который и городом-то назвать сложно… она прорастала в него душой. И даже если бы не это, она бы осталась здесь по одной простой причине. Потому что она здесь нужна.
Саша вытер рукавом вспотевший лоб и ожидающе посмотрел на неё.
-Тяжело тебе было?… Я же предупреждала…
-Это ничего. Не женское это дело, сумки таскать.
Неожиданно серьёзно для тринадцати-то лет…
-Тебя мама попросила мне помочь?
Кидает исподлобья обиженный взгляд.
-Нет. Я сам.
И замолчал. Насупился.
-Извини. Не обижайся на меня, ладно? Пойдём на кухню, я тебе чаем напою…
-Да… Щас…
Заварочного чайника, конечно, не было. Ольга развязала пакетик с чаем и отсыпала немного в кружку, из другого пакета добавила немного чабреца. Поставила на электрическую плитку кастрюльку с водой. Глянула в окно. По небу разливался оранжевый закат. Боже, какие же здесь закаты…!
Саша пришёл на кухню с банкой айвового варенья.
-Вот… Это вам мама передала.
-Ой… Передай маме большое спасибо. Вот с ним чай и попьём…
Он присел на краешек стула и робко огляделся.
Ольга присела на соседний и улыбнулась.
-Ну как?… Нравится?
Он, как будто получив разрешение, тоже заулыбался.
-Да… Хорошая у вас квартира… Большая…
Большая? Ольга опять оглядела кухню, пытаясь посмотреть на неё глазами мальчика. Да, пожалуй. У его семьи примерно такая же. Но их там восемь человек… А она тут одна. Но сравнивать эту однушку с привычным ей родительским коттеджем было бессмысленно.
Вода в кастрюльке закипела. Ольга достала свою чашку и хозяйский стакан, разлила заварку...
На кухонном порожке сидел котёнок и настороженно принюхивался. Ольга открыла навесной шкафчик, нашла крышку от какой-то банки и налила ему водички. Потом надо будет купить рыбы… Дома ни куска еды.
Она обернулась к столу и наткнулась на серьёзный Сашкин взгляд.
-Ты чего?
-Я… я маме сказал, что когда вырасту, я на вас женюсь.
-Ч-что?!…
Ольга от неожиданности опустилась на стул и рассмеялась. Мальчишка смутился. Краска проступила сквозь загар. Он заговорил зло и решительно.
-Ну что вы все смеётесь?! Я так решил, и я так сделаю! Вы женщина и вам нужен муж. А я о вас заботиться буду. Буду зарабатывать. И вам не надо будет в школе работать. Может и уедем. Здесь рядом война, вам нельзя здесь. А ещё вы красивая очень. Вы учителю Вадиму нравитесь. А я не хочу, чтобы вы ему нравились! И если он на вас женится, я его убью!
Он задохнулся словами, затих и уставился на свои сжатые кулаки.
-Эй…
Ольга положила руки на стол, голову на руки и попыталась заглянуть мальчишке в лицо. Он ответил на взгляд. Совсем взрослый. Как же быстро здесь взрослеют…
-Послушай меня. Я не выйду замуж за Вадима. Я вообще замуж не собираюсь. Из меня плохая жена, понимаешь? Видишь, у меня даже еды нет. И накормить тебя нечем. Даже кошку накормить нечем. А в школе мне работать нравится. Ты не думай, я же не из-за денег там работаю. Если бы из-за денег, я бы осталась там, где родилась, и получала бы раз в десять больше… Если бы вообще работала…
Почему-то душу скрутило. Конечно, можно представлять себя героем. С презрительной улыбкой оглядываться на своё прошлое, когда тебя катали на летние каникулы в Италию и на Кипр, на зимние в Австрию и в Швейцарию, когда по городу возили на машине с личным шофёром, когда на карманные расходы выдавали по тысяче долларов… И на бои, которые пришлось выдержать за право подрабатывать по вечерам переводами, сходить в поход в Карелию и за проездной на метро… Но героем она не была. Бунтарём тоже. И в метро она тогда ездила не из принципа, и не для того, чтобы что-то кому-то доказать… А чтобы видеть людей. Чтобы стоять в вагоне и смотреть… Как меняется выражение лица молодого человека, пока он читает газету… Как улыбается девушка, быстро-быстро набирая смс. Как нагло-жалобно заглядывает в глаза цыганёнок, клянчащий монетку. По одежде, по лицу, по поведению угадывать характер, социальный статус, семейное положение… За несколько минут изучить человека, как бы его не смог изучить тот, кто живёт с ним рядом.
А потом прийти домой и рисовать… Всё, что поняла, пока смотрела...
Много друзей. Да. Которых она знала лучше, чем кто-либо. И которые не знали её. Может потому, что её-то и не было… Было только то, что они хотели в ней увидеть…
Когда есть всё, что нужно, всё, что хотелось бы, сложно придумать, о чём ещё можно мечтать… то начинаешь утрачивать свою материальность. Чувствуешь себя тенью среди движущегося мира, среди людей, которые что-то делают во имя каких-то своих целей, которых у тебя нет…
Она только раз попробовала стать реальной. Попробовать чего-то хотеть. Ей был нужен человек. Обычный. Один из всех, которые всегда что-то и для чего-то делают. В принципе, с самого начала было ясно, что ничего не получится… Какое уж тут замуж…
Смешной маленький мальчик, перед которым она почему-то оправдывается… Тоже человек. Который хочет понятных вещей. Только она… хочет делать то, что делает, и как блондинка на конкурсе красоты – абстрактного «мира во всём мире».
-Тогда… зачем?
Он внимательно смотрел на неё и искренне пытался понять.
-Для людей. Вы хорошие. И ты, Саша, хороший.
Он продолжал на неё смотреть… Потом отвёл взгляд и задумчиво поковырял ложечкой варенье…
-Мама права. Вы святая.
Ольга вздохнула. Это она слышала часто.
-Я человек, Саш.
Он упрямо покачал головой.
-Вы спасли моего брата.
Ох…
-Я просто попросила родителей прислать лекарство… Вот и всё… Просто так получилось, что у меня есть такая возможность. Это не делает меня святой. Правда.
-Да, а Тамаре вы учебники купили… А Татьяне Витальевне апельсины в больницу носили…
-Саш… Это же… Это же естественно, это же… Ну разве ты сам бы так не сделал, если бы мог…
-Вы ангел.
Ольга рассмеялась.
-Тебя в школе русскому языку учит ангел. Только никому не говори!
-Не скажу. Хотя мне кажется, что они догадываются.
Он был абсолютно серьёзен.
-Спасибо за чай. Помочь вам распаковать сумки?
Глава третья
Мне б свои шаги собрать,
Выйти незамеченным.
Да пальцем не пошевелить...
(Илья Разин)
Карл сидел в своём кабинете, откинувшись в мягком кресле, и задумчиво рассматривал коробку на столе. Только что заходил попрощаться перед выпиской пациент…
Это-то нормально… А вот коробка…
Слишком часто в последнее время пациенты стали ему что-нибудь дарить.
Если бы он не был психиатром, он бы подумал, что стал работать лучше, вот и награда соответствующая…
Но он был психиатром. И знал, что не всё так просто. Что не всё так просто, как кажется… Как бы хотелось казаться.
Раньше ему жали руку. Говорили «спасибо». И он чувствовал себя намного лучше, чем когда вот так… Конъяк двадцатилетней выдержки и триста долларов в одной коробке.
Значит, раньше он становился им другом.
А сейчас… вызывает ощущение того, что они ему что-то должны. Что он делает им одолжение. Может так?
Может так.
-Доктор, вам жена звонит. Вы подойдёте?
-Я… Передайте ей пожалуйста, что я сегодня немного задержусь… Перед выходом позвоню.
Почему он не поговорил с ней сам? От кого он убегает? От неё, ни в чём не повинной, кроме того, что она его так любит? От себя, ни в чём не повинного, кроме того, что любит её так… что бросил всё.
Бросил всё? Или всё нашёл?
Что он почувствовал тогда, когда в первый раз отказался от поездки на конференцию? «У меня жена…» Второй раз от Врачей Без Границ?… «Беременна…». Третий раз от полугода в странах третьего мира? Четвёртый, пятый…? «У меня ребёнок». Чувствовал, как по одному выдёргивают перья из крыльев. Как тяжелеет тело, и с каждым разом всё глубже погружается в рабочее кресло. Как сворачивается душа. Как ноги врастают в асфальт города. А его пациенты… Они своей тонкой, чуткой, болеющей психикой всё это понимают. Понимают, что он потерял свою лёгкость. Что перестал их чувствовать. Что перестал интересоваться чем-либо, кроме своей семьи. Вот и ощущают себя и виноватыми, и обязанными… За то, что на них отвлеклись и помогли. Пусть не с душой, зато профессионально.
Это предательство? Или норма? Ведь так работает большинство его коллег… Да и у него клиентов не стало меньше… Они продолжают верить его словам и если не выздоравливать, то находить облегчение. Только ему с каждым днём было тяжелее, и… привычнее.
Но он приходил домой, смотрел в её глаза, держал на руках малышку, и… ему не становилось легче, нет. Ему становилось всё равно. Ему было плевать на всё, что он потерял, потому что видел то, что обрёл взамен.
Его давно перестали приглашать в поездки. Он был избавлен от мучительно тяжёлого, но предопределённого выбора. Просто в начале года сообщал, когда собирается брать два своих законных отпуска… Но даже в отпуска не уезжал дальше пригородов. Девочка ещё слишком мала. А жена боится летать.
Прошло почти два года, как он убрал свой маленький чемодан из коридора в шкаф. А после ремонта и перестановки он уже и не знал, где его найти… Да и искать его нужды не было…
А может… Ему же сейчас ничего не мешает уехать. Жена расстроится, конечно, но он сумеет объяснить. А он съездит на недельку на собрание ассоциации в Женеву.
Сердце забилось чаще.
Руки с нервной неторопливостью перекладывали истории болезни.
Передать Якову пациентов, отменить пару домашних вызовов…И чемодан найти. Наверняка же в дубовом, который раньше в гостиной стоял, а теперь в спальне. Найти, собрать, даже не готовить ничего, на конференции докладов не читать, а послушать просто, что коллеги скажут, побродить по городу, полюбоваться на чужое небо… Господи, как же давно он не видел чужого неба. Да и своего… Он совершенно отвык поднимать голову… А если… Возможно. Возможно. Это всё возможно.
Но…
Невозможно. Что-то изменилось раз и навсегда.
Какое страшное слово «навсегда». Хотя это сейчас оно стало страшным, а раньше оно было естественным и правильным.
Да, он может гулять по Женеве, и совсем как раньше вглядываться в лица незнакомых людей, сидеть в ресторанчиках за вкуснейшим кофе, который, хоть и вкусный, хоть и кофе, но будет неуловимо отличаться от того, который варит его жена, потому что жена кладёт в него немного ванили и побольше корицы…
Руки, перебирающие карты, остановились.
Вот то, что изменилось. Вот оно.
Он всегда будет сравнивать. Он всегда будет возвращаться. Он каждый вечер будет отзваниваться домой из гостиницы, спрашивать как там девочка, улыбаться её голосу… Это прекрасно, да. Но другой красотой.
Крылья выщипаны по пёрышку. Каждой купленной совместно вещицей. Каждой занавеской и плетёным стулом. Свечкой с засушенными лепестками розы, купленной в преддверии второй годовщины их свадьбы. Коляской, ожидающей в холле подъезда вечерней прогулки. Каждой улыбкой его дочери. Каждым словом «папа». Каждым объятием его жены. Кофе, пахнущим ванилью и корицей.
А если уж он перестал быть птицей, то и незачем себя обманывать… Незачем ехать в Женеву, снова проходить знакомо-незнакомыми местами, чтобы отчётливо и отчаянно осознавать, что именно он потерял. Надо привыкнуть, что максимально доступная ему степень свободы, это раз в неделю посидеть в баре с коллегами, выпить пива под вепрево колено, поговорить и разойтись… по домам. И что сейчас ему здесь сидеть тоже нет смысла. Сегодня он больше никого не ждёт. Сегодня ждут его.
Он поставил на стол глиняную фигурку ангела, которую последние пять минут задумчиво крутил в руках. У него было много таких разных… Ему их часто дарили когда-то. А потом, как раз года два назад, как отрезало. С тех пор какие-то разбились, какие-то потерялись… Осталась одна вот эта.
Да и ангелом его, кроме жены, уже никто не называет…
Эх.
Проходя мимо секретаря, он замедлил шаг.
-Позвоните, пожалуйста, моей жене, скажите, что я сегодня не приду к ужину.
Как по-детски… Но он потом перед ней извинится. А сейчас немножко погуляет. Выпьет кофе без ванили. И, наконец, посмотрит на небо. А потом обязательно, непременно извинится.
Глава четвёртая
…всё больше по миру шатаюсь,
Захлебываюсь своим секретом,
Бросаюсь навстречу, других бросаю
И слушаю песню ветра…
(Д. Арбенина)
-Послушай меня, послушай, хорошо? Ты успеешь.
Соня мяла в руках пилотку и нервно притоптывала ножкой. Она пока не опаздывала, но этого ему знать не нужно. Просто она не хотела его слушать. Она знала, что он ей скажет.
Брайан крепко держал её за руку и заглядывал в глаза.
-Ты… прекрасна. Ты чудо. Я не знаю, кого мне благодарить за то, что я встретил тебя. Ты… послушай меня. Ты разбудила во мне что-то такое, что заснуло уже давно, и я не думал, что… такое вообще возможно, что я могу… так полюбить. Да, я люблю тебя, люблю, ты и сама, наверно, знаешь… И мне было достаточно того, что ты есть, что иногда прилетаешь, остаёшься со мной. У меня. Но вот ты улетела в последний раз, а я подумал, посмотрел на себя… на свою жизнь… со стороны… Мне почти сорок, ты знаешь. Я никогда не был женат. Я не был, потому что не любил… никого… как люблю тебя сейчас. И потому что боялся, что им нужен не я…, а ты понимаешь, паранойю нас, состоятельных людей, понимаешь же, да? А ты… ничего от меня не хотела, только оставаться со мной иногда. И я был счастлив. Как же я с тобой счастлив! Но я подумал и понял… что хочу, чтобы ты всегда была со мной. Просыпаться с тобой, засыпать с тобой, не считаться с твоей работой и вашим расписанием… Тебе не надо будет больше работать… Подожди, не перебивай меня… Да, ты наверно не сможешь не работать, но ты сумеешь найти себе и здесь работу, я тебе помогу, ты можешь работать и со мной. Ты знаешь четыре языка, ты умеешь работать с людьми, ты можешь работать кем угодно… Хочешь, главным менеджером в моей гостинице? Хочешь? Не хочешь, чтобы я тебе помогал, ты сможешь устроиться и сама, переводчицей… да кем угодно, я же знаю… Только будь со мной… Я… не могу без тебя. Не хочу без тебя. София… выходи за меня…
И он опускается на колено, прямо там, в аэропорту, на мраморный пол, в брюках за несколько солен долларов, лезет в карман, достаёт бархатный футлярчик, а из него колечко с прозрачным камешком.
Как в дешёвом голливудском фильме. Или, наоборот, дорогом. Сейчас дёшево ничего не снимают. Ох, да о чём она?! Надо думать-думать и что-то делать… быстрро.
Она подхватывает его под руки, поднимает с колен, отряхивает брюки, и мягко, очень мягко отводит руку, всё ещё держащую кольцо.
-Милый… ты… ты теперь меня послушай, ладно? Я… я никогда не думала о замужестве… Я… не могу. Я не готова. Нет, послушай меня. У меня хорошая работа… И дело даже не в деньгах, которые я зарабатываю, а в том, что я могу видеть мир. Он такой большой, и такой маленький… Я люблю его, я не представляю, как смогу жить без этого, как смогу жить на одном месте, даже если с тобой. Ты… очень дорог мне, мне очень хорошо с тобой, я тоже тебя люблю… Послушай… Не знаю, так ли, как ты любишь меня, но как-то я точно тебя люблю. Я честна с тобой. Мне больно, если я делаю тебе больно, но… Ты пойми меня, я не могу… Я не смогу…
Достойно завершить речь не получилось. И слова кончились, и комок к горлу подступает. Вот ещё расплакаться не хватало… Да что же она такое с людьми делает, что и самой тошно, а что и сделать, как починить, как склеить, уже неизвестно, да и возможно ли… Невозможно.
Она отобрала у Брайана коробочку, вложила туда колечко, и сунула ему в карман.
-Ты… прости меня…
Она надела пилотку, незаметным движением оправила узкую юбку, проверила пальцем уголки глаз – не расплылась ли косметика, улыбнулась ему, почти профессионально, потому что на искреннюю сил нет, когда сердце комком у горла…
Он ответил еле заметной улыбкой.
-Но ты подумай. Я буду тебя ждать.
Отвернулся и зашагал к выходу, где его ждала машина.
Держать лицо… Как же она завидовала тем, у кого это хорошо получается…
Она прошла в бар, взяла себе чай и присела за стойку. Рядом тут же уселась вторая девушка в униформе.
-Что это было?…
Соня нервно на неё оглянулась и уставилась в чашку.
-Это Брайан.
Девушка кивнула и затянулась сигаретой.
-Что ж ты с ними всеми делаешь, а?… Тебя в каждый рейс кто-нибудь да провожает… Тебе же Люк, или как там его… тоже предложение сделал, да?…
-Сделал…
Соня отпила маленький глоток. Хотелось алкоголя. Но нельзя.
-И что ты ему ответила?…
-То же, что и Брайану. Ничего я не хочу… Замуж… Скажут тоже…
Девушка с силой затушила окурок в пепельнице.
-Ну чего тебе не хватает?! Мы же на самом деле все для этого сюда работать приходим - получить предложение от какого-нибудь богатея и свалить в Европу. Или Америку. А у тебя в каждом городе по хахалю, и все любят, и всем нужна… Так выбирай!
Соня оттолкнула от себя чашку.
-Ничего ты не понимаешь! Я не для этого работать шла! – и тихо закончила. - Я летать люблю…
Она понимала, что вряд ли ей поверят…
-Летать… - девушка встала и сверху вниз поглядела на Соню. - Голову ты мужикам морочить любишь…
Неправда-неправда-неправда!
Соня выпотрошила баночку с зубочистками и одну за одной ломала их в пепельницу.
Она любила их. Каждого. Каждого по отдельности и всех вместе. Этих больших мужчин, которым так не хватало ласки. А её она дать им могла. И давала. В этом её вина? Она говорила «люблю». Но после каждого «люблю» сомнение и глухое чувство вины – а не обманывает ли, а можно ли называть любовью то, что чувствует… Потому что знает, что никогда не сможет любить так, как они любят её. Очень… по-человечески. С отчаянием последнего шанса, с паническим страхом потери. Господи, она же хотела как лучше, как лучше и получалось… Пока они не… Вот так. И кто им сказал, что человека, которого любишь, надо к себе привязывать? Что это за нездоровая мания подрезать крылья любимым? Они же любят ту, какая она есть сейчас, вольную, свободную. Не связанную домом и детьми, не обременённую стиркой, готовкой, ежедневным завязыванием мужниного галстука. А будут ли любить ту, которой она станет по их вине? У неё не было никакого желания это проверять.
Надо что-то делать. Брайан будет ждать её. И Люка будет. И ещё по человеку почти из каждого города, которые связывает её авиакомпания. А она не прилетит. Она устроится в другую авиакомпанию… или переведётся на внутренние рейсы… или вернётся домой в Израиль, и… что-нибудь придумает. Прав Брайан, прав. С её четырьмя языками, с её умением работать с людьми (Да какое умение! Просто она их любит!), ей будет несложно найти другую работу… Если только она захочет. Другую.
А пока… Стамбул. Она достала из портфеля маленький фотоальбомчик и открыла на страничке со стикером «Турция». Две фотографии: закат над морем и ночь – южные созвездия. Она коллекционировала чужое небо. Близость к небу – это прекрасно. Об этом она мечтала с детства, ещё когда папа установил маленький телескоп на плоской крыше и в ответ на её восторги спросил «ты хочешь быть космонавтом, милая?», а она ответила «нет, папа, ангелом».
Соня нежно провела пальцем по странице. «Скоро увидимся…»
В Стамбуле её будет встречать Саид.
Глава пятая
несвятые провозвестники
неизвестно чьей воли
непонятно кого окружают
творя неизвестно чью волю
я смотрю на это украдкою
неизвестный прохожий
не понять, агент чьей воли я
то ли дьявол, то ли просто прохожий
я смотрю, поздравляя всех
со всем, с чем можно было поздравить
всех, кого можно было
с кем-то – порадовать
(с) Дима Ш.
-Ты знаешь, а я и забыл, где родился. Точнее, я, наверно, этого никогда и не знал. Но помню я себя начиная с детского дома в маленьком городе на границе с Белоруссией. Манная каша с комками и драка за бутерброды с маслом и сахаром… Всё как надо. А потом меня усыновили. Хорошая была семья. У меня было пятеро сводных братьев – их родных детей - и ещё одна девочка, которую они взяли из детдома через год после меня. Они не лицемерили. Я всегда знал, что я им не родной сын, они не стеснялись говорить об этом. Но я никогда… никогда за все двенадцать лет, что с ними прожил, не чувствовал, что они сделали мне одолжение, что я им чем-то обязан. То, что они воспитывали двух неродных им детей, выглядело как-то… естественно. Правильно что ли… Но это я сейчас такой умный и всё понимаю, а вот тогда… Я сбегал из дома раз шесть. Для меня было достаточно любого повода. Вдруг покажется, что они относятся к родным детям лучше, подрался с братом, отругала мать, получил двойку в школе и стыдно смотреть в глаза домашним… Да что угодно. И я уходил. Перебирался на товарных составах в Белоруссию, мотался по России… Куда меня только не заносило. И я никогда не повторял одни и те же направления. Лет в десять подворовывал… В пятнадцать подрабатывал курьером, грузчиком, на любых мелких работах… Спал в железнодорожных отстойниках. На помойках собирал книги. Какие-то жёг и грелся, а какие-то читал… а потом всё равно сжигал. Ты бы знала, какие книги люди выбрасывают! Поэтому и образование у меня странное… Ведь я читал то, что другие читать отказывались. Лет в тринадцать я прочитал Библию, Шопенгауэра и «Архипелаг Гулаг», собрание сочинений Маяковского и толстенный доисторический справочник по психиатрии. Оттуда, кстати, помню название собственной болезни – дромомания. Тогда мне ужасно не понравилось, что я, оказывается, болен… Я не возвращался домой месяцами, бегал от милиции, подворовывать перестал, чтобы лишний раз не попадаться и чтобы моей семье не было за меня стыдно, когда меня в очередной раз приведут обратно… Потому что меня рано или поздно всё равно ловили и приводили. Мне было жалко моих приёмных родителей. Я всё-таки любил их. Я плакал и клялся, что больше никогда… Но проходило не так уж много времени, и мне опять становилось тесно, и я опять искал повода, чтобы уйти. После моего очередного возвращения, друг, шпана, как и все тамошние пацаны, предложил уехать в Москву, воровать. Идея воровства меня не прельщала… Всё-таки я научился зарабатывать более-менее легально. Но зато уехать в Москву… В общем, я согласился. Сказал родителям, что уезжаю поступать в институт, благо школу к тому времени я ухитрился закончить экстерном…, что было совсем не сложно – с такой-то подготовкой. Не знаю, поверили ли мне… Но держать не стали. Мне уже было семнадцать, и я в кои-то-веки попрощался по-человечески. И мы уехали. В Москве прибились к какой-то районной банде… Друг стал большим человеком. До сих пор дружим, он свою помощь иногда предлагает… А мне и не надо. Я от них быстро отбился. Не интересно мне всё это… Не интересно, и не нужно. Деньги меня всегда мало интересовали. Я действительно поступил в институт. Но проучился два месяца, и понял, что не могу больше… Душа хотела чего-то… А я не знал, чего. Я опять уехал. Ездил по Крыму, потом по Сибири… Добрался почти до Монголии. У меня не было друзей. Я всегда боялся их заводить. Знал, что уеду рано или поздно, и даже скорее рано. Тогда зачем… Но люди всё равно ко мне привязывались, быстро открывались, начинали чем-то делиться… А я пугался и уходил… даже быстрее, чем собирался. Боялся… что меня это затянет. Боялся обрасти корнями. А потом, со временем, стал бояться совсем другого. Мне было тридцать четыре, я работал внештатным корреспондентом одной газеты во Владивостоке. Ездил за границу, выучил китайский, собирался туда съездить пожить… И вдруг мне стало страшно. Я всегда повиновался своему желанию не сидеть на месте, изъездил пол мира, но так и не понял… зачем. Мир прекрасен, да. Мне нравится бывать в новых местах, нравится привыкать к новой обстановке, к языку, к менталитету… Но… зачем это всё? Стало ли я от этого лучше? У меня не было друзей, потому что я сознательно от этого отгораживался. У меня не было семьи. У меня не было ни одной привязанности… Тогда я не уехал в Китай. Вместо этого я женился. Сейчас я понимаю, насколько это было глупо. Пытаясь что-то доказать самому себе, я сделал больно прекрасной женщине. Она могла бы стать счастливой с кем-нибудь другим… А со мной не смогла. Я старался быть хорошим мужем. Я не обманывал и не изменял. Но этого было мало. Я не смог полюбить её. У меня есть сын. Он почти не помнит меня, но заочно ненавидит. И правильно. Я это заслужил. Я бросил их. Я развёлся и уехал в Пекин. Ненадолго. Оттуда в Индию. Я нигде не мог остаться, да и, наверно, не хотел. Потом вернулся в Москву. Но я до сих пор не понял, зачем это всё… Мне сорок пять. У меня по-прежнему нет семьи. Даже единственный сын, и тот ненавидит… У меня нет друзей. Кроме тебя. А теперь вот ты уезжаешь… Я один.
Светленькая девушка, сидящая в кресле напротив, задумчиво снимала соломинкой коричневатый налёт от кофейной пенки с внутренней стороны стакана.
-А что ты от меня хочешь?
Он вертел в руках зажигалку.
-Я… Что мне делать?
-Ты думаешь, я имею право тебе что-то советовать? Что я тебе могу сказать… Живи.
Он усмехнулся и собрал окурком пепел в кучку.
-Я этим и занимался. Больше не хочу.
Она посмотрела на него с жалостью и положила свою руку поверх его. Он вздрогнул и взглянул на неё с надеждой.
-Нет. Ты не жил. Ты так и не понял? Твоя жизнь – не только твоя. У тебя есть такой дар… Который ты пытался употребить только на себя, хотя столько мог сделать для людей… Тебя давит твоя нереализованность. Хватит думать только о себе. Хватит бояться. Тебе бояться нечего. Даже если захочешь, обрасти корнями ты не сможешь. Слушай своё сердце. Хочешь дружить – дружи. Есть возможность помогать – помогай… Да, ты один. Как сказал один мой знакомый ангел, любой человек рождается один и умирает один. Ты хочешь другого пути? У тебя он и так немного другой, но этот принцип одинаков для каждого. Ты наблюдатель. И помощник. Ты не можешь быть как все. Хотя само понятие «все»… мифическое…
Он смотрел на неё, следил за её дыханием, ловил звук её голоса, чувствовал тепло её руки, но не понимал того, что она хочет ему сказать… Он прожил жизнь, он повидал мир. Ему ничего не надо, кроме как разделить своё одиночество. Он не слов от неё хочет… Что может объяснить ему двадцатилетняя девчонка… Такая красивая… Хоть и умная не по годам.
Она посмотрела в окно поверх его головы.
-Когда ты в последний раз видел небо?
Он непонимающе поднял на неё глаза.
-Что?
Она вздохнула и откинулась на спинку кресла. Как жаль…
-Ты сказала, твой знакомый ангел?
Она слегка улыбнулась, отобрала у него зажигалку, прикурила сигарету и выпустила наверх дым.
-Ну да. Она ангел. Ты ангел. Мы. Ангелы.