Непостижимый порядок вещей
Больше всего Марине не нравится гладить, но никто об этом не знает.
Пока накаляется утюг, отливая обожженной радугой никеля, можно долго смотреть в окно. В это время – всегда воскресенье. И в школу идти не надо. Так неизвестно кем заведено. Но в этом есть непостижимый порядок вещей, сравнимый, с той же очередностью глажки: сначала большие льняные упрямые наволочки и простыни, потом рубашки с прошлогодними проталинами на воротничках, потом все тонкое и мелочь… с последней всегда беда, и виновато в этом окно во двор. Там всегда уменьшенная копия жизни. Вот молодой человек бегает кругами среди тоненьких тополей. С одержимой настойчивостью оздоровляя свое, и без того явно здоровое, тело. Марина никогда не могла понять: зачем это – «беречь здоровье»? Для чего? Для какого такого важного эпохального случая, который придет и сразу оценит с таким трудом для него сбереженное здоровье… Для чего эти в Китае? Посмотреть – вся жизнь сплошное сберегание здоровья и сжигание жира… А жить когда? И перед глазами еще этот, все кругами, да вокруг тополей, да по нескольку часов. А на что оно ему, здоровому, здоровье?
Наволочки – единственное, что достойно уважения. Лучше на них смотреть, когда они на веревке. Когда скорее не висят, а парят на нервно-строгом шпагате и их полные легкие всегда дают понять, что главное – не мускулы… Гладить их, выглаживать каждую, почти живую складочку, выравнивать до состояния всеобщей неузнаваемости, заглаженности общего белья – не хочется.
Но об этом никто не знает.
Утюг перегрелся. Пока он, потрескивая, стоит на подставке, можно, слегка покривив душой, что вот, мол, остывает, можно бесконечно смотреть на жизнь внизу. А там, на выщербленной скамейке, неудобно упершись в новые костыли, сидит мальчик из соседнего дома. Марина знает, что это не мальчик, но когда его выносит во двор хрупкая и надломленная женщина, Марине кажется что лучше думать, что это мальчик и его мама. И она вынесла его подышать.
Совсем еще недавно, до страшного, у них родилась вторая девочка. А мальчик, ну, то есть отец, тогда работал на стройке. Марина сталкивалась-здрасте с ним во дворе перед школой. А он – ага-привет, чисто выбритый бежал к себе на стройку. А там - как раз упала какая-то стена. Говорят, не выдержала расчета и теперь у небритого мальчика поврежден позвоночник. И вот весь расчет: ошибка + пенсия – ноги =ах-вот-неповезло-как-парню. Ног он теперь не чувствует, они всегда завернуты наглухо, спрятаны ото всех, хотя все уже как раз ходят мимо и не смотрят, а на что там смотреть…
И тут этот спортсмен со своим здоровьем. В новенькой адидаске кругами вокруг, и уверенно так: вдох-выдох-вдох-выдох. Вдох – выдо-ох мощный, аж здесь чувствуется. И мимо мальчика. Спортсмен... Ему что, стадиона мало? Вдох…
Марина смотрит на мальчика. Мальчик не смотрит никуда. Некуда смотреть. Жена- мама выходит часто, а дома еще дочурка, маленькая, грудь наверное еще не бросила, и все остальные родственники заняты и далеко, и мальчик уже теперь тоже грудной. А жена его любит, но по ночам, конечно же плачет, такая тонкая и красивая: вся жизнь из-за какого-то расчета. Выдох- вдох…
Утюг остыл. Скоро проснется папа, он всегда в воскресенье любит поспать побольше по привычке. Какие, к черту, у мальчика теперь привычки: вовремя на горшок? И руки. Такие большие и ненужные, наверное, не слушаются. Он ни разу не поменял положения, маленький завернутый манекен.
А этот, спортивный, здоровый: вдох-выдох, здоровее всех – вдох, здоровых и, все кругами - выдох, мимо тополей, мимо мальчика… Хоть бы раз остановился. Он что не понимает, вокруг кого бегает? Ну, не вокруг тополей же… И спокойно так, ритмично, зная, что будет дальше – еще поворот… Мальчик на скамейке – почти мертвый, как снег белый, Марина же видит, как он одними глазами за ним и тоже ждет следующего поворота, когда тот появится. И белеет манекен как наволочка, а сам ни рукой, ни ногой, вдох только, выдох, вдох…
И Марина одним взмахом, во всю ширь, с дрожащим дребезгом отворяет окно, и в тихий, сонный воскресный двор отвесно падает не похожий на девочку злой голос:
- Эй, ты! Спортсмен сраный! Катись отсюда, слышишь?