Было это в годы смутные, когда распалась связь времен, и хлеб родил худо, и юродивые кричали на митингах по всей державе. Когда нанесло с неметчины на отчие домы окаянных дистрибьютеров о шести главах, в лакированных пинжаках, с картавой речью прельстительной. Когда засвистали, задергались в бесовских экранах лжемедовые рекламные прошмандовки, и распались хороводы, и потянулись парни с девками в смрадные города на прельстительный тот посвист.
Подкатит, бывало, к столичному бизнес-колледжу рефрижератор с архангельским номером и надписью «Рыба» и выпрыгнет из кабины эдакий лобастый малец в американских кроссовках урюпинского производства.
— Ты чего... — ослабнет вахтер. — У нас давно всё уплочено...
— Из Холмогор мы... — угрюмо, но без стрельбы и насилия скажет детинушка. — Маркетингу учиться...
А может вахтеру всё это и поблазнилось после вчерашнего. Но вообще-то богаты призраками и видениями смутные времена...
Видение холопу Митьке
Думского боярина Твердохлебова холоп компьютерный Митька, что своему боярину на компьютере рейтинг предвыборный считает, рассказал как-то в едовом шопе дилера первой гильдии Хераськина, что будто бы случилось ему, Митьке, видение. Что будто вышел он намедни из валютного трактира и не то чтобы в дымину трезвый, но при своем уме и в здравом смысле, и будто на углу явились ему четыре стриженных молодца в кожаных куртках и тренировочных штанах «Адидас», попросили закурить, закурили, сказали «спасибо» и ушли. И к чему это, и как теперь жить дальше он, Митька, не знает.
Народ в шопе посмеялся, и дилер первой гильдии Хераськин сказал, что это, скорее, к деньгам, вопрос только, кто, где и за что их с Митьки сдерет...
Видение дилеру Хераськину
Но грех смеяться над чужими видениями. Ибо приходит время и ежевечернего кошмара дилера первой гильдии Хераськина. И только смерды закрывают заведение и откланиваются хозяину, только остаётся он один в пустынном и темном шопе, — тут же является ему, как по расписанию, тень его секретаря обкома товарища Петра Митрича. И качается над прилавками, завывая и требуя партвзносы с оборота и отчисления на партийную газету от продажи тушёнки из тушканчиков, и отдельных партийных процентов от деликатных операций с тюменской нефтью, с чеченскими гранатометами да от весёлого заведения в бывшем пионерлагере «Светлый путь»... И грозит: «Мы скоро вернемся, Хераськин, мы уже близко... В день возрождения советской власти мы спросим: «Коммунист Хераськин, а где ты был, а что ты делал?..»
Впрочем, через полчаса тень Петра Митрича, умаявшись витать и грозить, объявляет обычно Хераськину последний строгий выговор и, буркнув «я в обком», втягивается в вентиляцию...
Видение у кассы
А на казённом чайниковом заводе, где издавна клепались чайники класса «земля-воздух», а после конверсии уцелевшие мужики, бабы и прочие казённые люди стали клепать чайники класса «плита-стол» и уже изрядно тех чайников склепали, но на четвертый заклепок не хватило, — завелся на том заводе призрак зарплаты. Строго пятого и двадцатого открывается со стекломерзким скрипом окошечко кассы и маячит в нем за сеткой паутины «чёрная кассирша». Трясет чёрной головой, перебирает чёрные ведомости и чёрными руками мечет чёрные купюры:
— Ну, кто первый?! Подходи, не задерживай!
Руку протянешь — ан беспросветной бестии и след простыл. И вот так каждый месяц, в аванс и получку. Но говорил в цехе блаженный технолог Василий, что будто бы по заветному слову обращается «чёрная кассирша» в живую суровую бабу и сварливо выдает настоящую зарплату настоящими деньгами — разноцветными и с картинками. И будто слово то передается от директора к директору из поколения в поколение и является страшной родовой директорской тайной, а за разглашение — кара лютая через получение зарплаты вместе со всем коллективом...
Видение на паперти
...Время смутное, время тёмное. Темно и зябко на паперти Государственной Думы. Братья и сестры, подайте, кто сколько может убогому избирателю на светлое будущее!
Депутат идет густо, подает нескупо, а под выборы и вовсе от щедрости шалеет. И если убогий не дурак, если может толково прослезиться над лучезарным прошлым, если вовремя скрипнет зубами о разворованной стране, хрустнет челюстями на аршинный список супостатов («вечная тебе память, раб Божий Станиславский!») — глядишь, и набежит на светлое будущее до утра.
— Спасибо, товарисч, дай Бог тебе здоровья! Но пасаран! На север их, на север! Вперед к коммунизму! Боже царя храни! Даешь рынок! Спасибо, господа...
А то и выйдет из дверей главный скорбец за народ, думский боярин Твердохлебов, приблизится, не чинясь, и так тепло, по-дружески, спросит:
— Ну что, товарищ, холоп неверный, сытно ли тебе при твоей долгожданной демократии?
— Дык, господи, батюшка боярин!..
— То-то!.. Вот тебе, убогий, моя предвыборная программа, прочитай, размножь, раздай по холопам — и будет тебе счастье.
И, скорбя о нас, пойдёт к машине. Скорбно сядет в нее, попеняет кучеру, что кондиционер до сих пор не чинен («вот так и державу разваливают... э-хе-хе...») и, печалясь, велит гнать в вотчину, кою наскорбел себе за смутные годы.
Видение на панели
Но шальное время не обходит видениями и бояр. Нежный призрак, ангел во плоти, стуча каблучками по ступенькам, скатился к машине думского боярина Твердохлебова.
— Пресветлый боярин, помоги душе заблудшей десятью баксами на платные курсы передовых ткачих-многостаночниц!
И разгладилось чело у боярина. И подумалось ему... И ещё раз подумалось... О том, что... Ну, не так, чтобы... да нет, не в том смысле, да и не ко времени... Ах ты, Господи...
— Многостаночниц, говоришь? У-у грешница...
Дал пять долларов, похмурился и добавил ещё полсотни рубликов на учебник по устройству и обслуживанию передовых ткацких станков...
Видение падшей девице
Багряные задние огни боярина Твердохлебова не успели скрыться за углом, а девица — нежный призрак — поимела своё собственное видение. Помахивая кистенями, поскрипывая сапогами, зримо прея в черной униформе, подошли к ней три слегка добрых молодца (младшему форма трогательно велика). По-хорошему подошли, в ногу, и коренной молвил сурово:
— Сестра! Не позорь кровь свою! Не время на панели баксы сшибать, когда житья не стало от эскимосов! Поналезли к нам через Берингов пролив, замаскировались, во все щели проникли, и оттуда продают и спаивают доверчивый и страстнотерпный народ наш!
— И девок портють, — вздохнул средний. — Никакого на хрен генофонду не осталось!
— А всё из-за коварства тайных эскимосов, — застенчиво вставил младшенький, распихивая под ремень складки черной гимнастерки.
Девица ахнула, зарделась, прониклась, и тут же за неподдельное раскаяние и готовность бороться получила три братских поцелуя и брошюру про мировой эскимосский заговор...
Добры молодцы, узрев вдали подозрительный профиль, поспешили к нему рубленым шагом, а девица — светлый ангел, — оборотясь к ближайшей колонне, сказала:
— Можешь уже-таки вылазить — они переключились на эскимосов.
И убогий брат ея задумчиво вышел из-за хладномраморной колонны:
— Эскимосов? То-то я смотрю: конкурентов на паперти всё больше, и в кого не ткни — тайный эскимос...
...Вечер распластался по бульварам, бесстыдно расшеперился по площадям, покрыл улицы. Лобастый малец, что надысь напугал вахтера бизнес-колледжа, неспеша протопал по городу, поглазел на срамных девок у «Интуриста» («страхолюдины!»), дал закурить двум потрепанным кандидатам в президенты, пощурился на вывески «Sex-shop «Lyubava» и «Kalinka-сompany», зажевал гамбургер и помог молодой маме перенести коляску с описавшимся будущим спикером парламента. И на мосту случилось ему видение. Привиделась ему такое будущее этой немыслимой страны, что тихо охнул малец и перекрестился на рекламный щит Народного банка:
— Всё, пора переходить на минералку...