Октябрь, 18, вторник
В твоих глазах туман, в моей руке кусочек неба, украденный (или одолженный тайком?) из твоего кармашка. И пусть кусочек этот на самом деле лишь брелок для ключей. Такая безделушка – облачко из комочка пушистого меха, но в нём заключено что-то настоящее: осязаемая хрупкость, пленительная невыносимость, полезная никчёмность…
Ну и что, если кто-то не поймёт нашу нежность и близость осудит хоть словом, хоть мыслью или случайным взглядом зацепит пренебрежительно.
Я на свету – твоя тень. Ты в темноте – мой фантом. Я под дождём – твоя радуга. Ты в лучах солнца – мой озноб. Я в суете города – твоя кочка на дороге, о которую спотыкаешься и падаешь, разбивая коленку… Ты в размеренности дней – мой вихрь, который захватывает и уносит прочь от привычного уклада.
Я сочиняла эти красивые глупости, дожидаясь твоего прихода. Впрочем, я не знала – придёшь ли ты. Я всегда в тебе сомневаюсь, хотя давно пора бы увериться, ведь каждый раз, уходя, ты возвращалась… Но сегодня был особенный день… даже слишком. День нашего отдыха друг от друга… Если честно, я совсем от тебя не устала. А ты? Я не отважилась спросить это, хотя давно уже пообещала себе бороться со всеми страхами и непременно побеждать их…
Мне, как обычно, больше нечем себя занять, кроме как под музыку расписывать лист словами, заткнув слух свой наушниками, словно кляпом. Я не боялась пропустить твой звонок. Я давно уже отдала тебе все ключи (не только от квартиры, от себя тоже… бережно вложила в руки твои).
Вот дверь приоткрылась медленно и со скрипом (которого я не слышу из-за музыки, но я знаю, что он существует). Затем распахнулась внезапно. В сумерках вечера… Раньше я вздрогнула бы, но теперь не боюсь призраков, зная, что все они – лишь очередное твоё воплощение. И на этот раз я оказалась права. Ты явилась в образе мимолётной беспечности – в венке из цветов, как любовник сдавившем твою грудь и шёлковых лепестках, ласкающих твои ноги.
«О, Господи! Насколько ты женственна сегодня… - мелькнула мысль. – И как вчера была жестка…»
Я вынула наушники, в доказательство, что твой голос дорог мне, а слова значимы.
- Почему сидишь в грусти? – спросила ты.
- Разве? – монотонно спросила я (без удивления), хоть ты и не могла различить оттиск эмоций на моём лице (в комнате слишком темно – задёрнуты шторы). Так откуда же ты решила, что я печальна?..
- Иначе, зачем тебе прикрываться маской ночи, - предположила ты.
- Потому что я тебя разлюбила, - без содрогания в голосе произнесла я.
- Не верю! – с усмешкой бросила ты фразу. Она звякнула, будто металлический шарик, стукнувшийся об пол.
- И верно. И не стоит, - сдалась я.
Почему-то с тобой долго не могу держать оборону, а сразу сдаю позиции. Я слабая в твоих глазах, я цепенею, когда ты смотришь, мне сложно сохранять подвижность, я засахариваюсь, как мёд, крошусь и распадаюсь на мелкие кристаллики.
Ты подошла ближе, села рядом, шурша оборками юбки.
Я замерла, впитывая яд твоего на ощупь прикосновения, оно покалывало, как иголка тату-машинки, впечатывая краску в эпидермис… Вспомнились слова мастера из салона о том, что татуировка будет держаться на теле всю жизнь и ещё две недели после смерти. Мне сделалось жутко – твоё имя во мне навсегда (на бренное всегда).
- Я устала, - твой шёпот вкрался в сумрак, пощекотав тишину.
Она не рассмеялась. Тишина продолжала молчать. Я тоже, хоть и боюсь щекотки.
Кровать вздрогнула, словно бы выдохнув облегчённо. Это ты легла со мной. И тело твоё оказалось, совсем лёгким, почти невесомым, но крайне ощутимым, благодаря ореолу тепла от тебя исходящему и растопившему мою напряжённость, но не придавшему мне спокойствия.
- Где развлекалась? – спросила я с нескрываемым любопытством, хоть мы и условились – сегодня день безотчётности и каждый волен провести его как хочет или как может. Главное после: никаких допытываний, укоров совести и мук ревности. А я нарушила правило. Я поинтересовалась… Затронула твою неприкосновенность. К счастью, ты не заметила моего касания, а я твои всегда замечаю. Наверно, ты была вовлечена в круговерть мыслей о дне минувшем. И я оставила тебя в покое. Ты даже не пошла умываться и уснула, прямо в одежде погрузилась в объятия Морфея. «Какой же он слепец, если станет довольствоваться лишь поверхностным изучением твоих контуров сквозь ткань одежды и не развернёт обёртку. Ведь у тебя такое изумительное тело», - подумала я, придавая эфирному Морфею, вполне плотский образ и черты мужчины. Даже укол ревности пронзил сердце.
Ты забыла о привычном поцелуе меня на ночь. Мне стоило больших усилий не придать этому значения и значимости тоже…
Октябрь, 19, среда
- Он кто? – спросила ты.
Я пожала плечами:
- Друг.
- Насколько?
- Не понимаю.
- Не ври.
- Хорошо, на не очень.
- Это как?
- Луна, дорога, тупик двора и невинность поцелуев. Сойдёт? Как тебе?
- Нелепо.
- Что?
- Ты выглядишь на его фоне.
- Не язви, не в твоём стиле.
- С чего ты взяла? Ты вообще меня не знаешь…
Наш диалог скатывался до банальной ссоры. Я решила завершить как можно скорее… не его, а свои встречи с тем мужчиной. Диалог я попыталась перевести в более пологое русло:
- Что хочешь на обед?
- Всё равно, - нахмурившись, бросила ты. В твои глаза закралось беспокойство.
Я не очень тянусь к готовке всяческих блюд – предпочитая домашней стряпне полуфабрикаты, вынутые из морозильника и разогретые, но для тебя стараюсь быть хозяйственной (зная, это качество тебе по сердцу) и даже выучила пару рецептов из кулинарной, в тайне надеясь, что ты оценишь. И ты оценила. Это согрело моё сердце… Мы живём вдвоём уже полгода. И как-то гармонично влились друг в друга, совсем без притирок. (Мой прошлый опыт совместной жизни не обошёлся без периода привыкания). А теперь всё происходит так естественно, что мне кажется, словно мы всегда вместе… А как мне жилось до тебя, я уже и не помню. И… мы почти не соримся. Да мы часто причиняем друг другу боль словами и прикосновеньями, поступками и даже взглядом из-под опущенных ресниц… взглядом укоряющим или изничтожающим – это уж как выпадет карта настроения. Я не знаю, почему мы так делаем, пытаемся задеть как можно больнее… Это для меня загадка. И причём непостижимая…
Но с точки зрения общего быта мы всегда ладим. И если лодка наших чувств (любви?..) всё-таки расколется, то это случится по другой причине, нежели удар кормой о скалу повседневных домашних забот.
Октябрь, 20, четверг
Кому-то утро… Кому-то ночь. Половина третьего на часах.
На тебе полоски пижамы. На мне груз недосказанности…
Ты стала улиткой. В неё превратилась. Но я не говорю тебе об этом, а ты вряд ли сама понимаешь… Моя жизнь – твоя раковина. И ты всё время прячешься здесь – у меня, за мной. Я варю кофе, хотя предпочитаю растворимый, но ты от него не без ума… Вот и приходится молоть зёрна…
И я ненавижу тебя за то, что вынудила меня суетиться. И люблю за то, что даёшь возможность заботиться о тебе. В конце концов, ты – моя девочка. Любимая девочка! Я так называю тебя мысленно, а вслух никогда, ибо это – предел моей нежности… А я не хочу открывать, насколько ты мне дорога… Впрочем, тебе известно всё… и даже больше. Для моих тайных замочков у тебя всегда находится отмычка.
- Пора уже выходить из моего мирка, - сухо сказала я. И, быть может, в голосе звучал укор. И, наверно, немного слышалась настойчивость.
- Кроме общей жизни, каждому из нас полагается своя, личная… Маленький кусочек свободы… Я же не возражаю против твоего общения с твоими друзьями. Моими они так и не стали.
- Извини, они хотели, но ты их чуждалась, - еле слышно проронила ты.
- Нужно вдохнуть в лёгкие немного свободы, - с непоколебимой уверенностью произнесла я. (Эта твёрдость голоса далась мне с трудом, пришлось напрячься…)
Ты, сидящая ко мне вполоборота, слегка кивнула, выразив согласие или просто чтобы как-то отреагировать на слова.
- И куда пойдёшь? – без интереса поинтересовалась ты, разглядывая своё отражение в шоколадно-кофейном зеркале. Тебе невдомек, что я имела в виду не только себя – тебе тоже следует избавиться от излишней зависимости… Ты дышишь лишь мною, когда мы рядом, а когда меня нет, то сигарным дымом, считая, что мы с ним одинаково пахнем… Я знаю, ты рассказывала. И даже твои друзья не могут отвлечь тебя от тоски по мне.
Я отвечаю на твой вопрос:
- Он пригласил меня в ресторан.
Надеясь, что слова мои не пустозвоны, не растают в воздухе бесследно, а причинят тебе боль. Хоть какую-нибудь. Любую… Пусть даже едва заметную, выносимую спокойно… Я хочу мучить тебя, не знаю зачем. Мне и самой больно. И показанная жестокость рвёт сердце в клочья, но без неё было бы много хуже. Я бы умерла тихонько. И ты бы вовсе не заметила моей кончины. Ты и сейчас не обращаешь внимания на мои выверты.
Ты говоришь не в тему, а так… ни о чём размышляя:
- А мне идёт быть мулаткой…Да именно…
Ты с нежной жестокостью обхватываешь ладонями чашку с кофе, подносишь к губам и, быстро сделав глоток, отстраняешь. (Как я люблю твои прикосновения, и как редки они в последнее время). Ты дразнишь меня так же, как эту чашку – сначала притягиваешь насильно, потом отпихиваешь столь внезапно, что… разбиваешь. И всё же я обхожусь с тобой менее деликатно. Я всё напрямую тебе выкладываю, а ты сплошь из недомолвок. Ты хотя бы даёшь надежду на то, что всё обстоит так, как мною воображается, я же всегда стираю мнимые тобою проекции, если ты, конечно, их рисуешь.
Чашка выжила. Ты стукнула её об стол не сильно. Я менее везучая. Часто приходится собирать себя по осколочкам. Тогда ты проявляешь несказанную доброту и склеиваешь их… Вернее, из них меня. Из моих осколков.
- Это нужно для дела. Для работы идти с ним в ресторан. Понимаешь? – я пытаюсь объяснить. – Он человек из издательства. Мне выгодно общаться с ним… Для работы…
- Работы… Чьей работы? – глухим эхом отзываешься ты.
- Моей…
- Это не работа, а блажь какая-то.
- Значит, такой вывод?
- Угу.
- А то что, я хочу чего-то добиться в этой жизни, тебя вовсе не волнует. Я не чувствую твоей поддержки, знаешь ли!
- Добиться… с его помощью?
- Нет, не совсем… Просто завязывая нужные связи… Ой, каламбур сказала… Связи завязывая…
Ты встала… Я думала, что приблизишься ко мне, но ты – к окну…подошла. Отдёрнула занавеску. Свет уличного фонаря, растекался по запотевшему стеклу игольчатым пятном, похожим то ли на хризантему, то ли на звезду. Свет был каким-то нереальным, мистическим (такое производил впечатление) и очень грустным (такой осадок оставлял в душе)… Он не приковывал взгляд, а наоборот рассеивал внимание… И ты уже смотрела в никуда остекленевшими глазами. Я обняла тебя за талию, лаская губами сутулость твоих лопаток и сбивчиво изъясняясь:
- Я хочу стать писательницей. То есть… Я уже… Я пишу, ты ведь в курсе… Мне хочется, чтобы меня публиковали и читали… В ресторане соберутся нужные люди. Там будет презентация. И я… Если я буду с Ним, это не значит, что я с ним… Это не считается… Он мне нужен для дела. Я его использую… Вот.
- Иди, я не против, - с равнодушием произнесла ты. От этого твоего позволения мне стало так паршиво, что показалось, будто меня изнутри разрывают на куски. И я не утрирую чувства. Хотела бы, чтобы мои слова были преувеличением реальности… Но нет…
Октябрь, 21, пятница.
Сегодня, размышляя о своей жизни, поняла, что если мимо пройдёт сам кронпринц датский Фредерик, я не очаруюсь им. И если он за собой поманит, с равнодушием покачаю головой и не пойду. А потом мы бродили с тобой, скользя отражениями по стёклам зеркальных дверей и витрин, отнимали друг у друга поцелуи в примерочных кабинках, прислушивались к журчанию фонтана в торговом центре и бросали в воду монетки на счастье…
Мы выбирали тебе одежду. И купили один свитерок с надписью “Angel”. Нимб и крылья к нему не прилагались. Но я подумала, что однажды они могут вырасти за спиной в тот самый момент, когда меньше всего ждёшь этого чуда.
Вечером дурачились в постели…
Сначала ты надела фуражку Морфлота и была капитаном круизного лайнера, а я – прекрасной пассажиркой, плывущей на твоём корабле. Я притворялась знатной дамой. В качестве наряда у меня была импровизированная из простыни туника, а шею я опутала бусами, а запястья мои ты крепко связала чёрным газовым шарфиком. Случился шторм – поцелуи – волны, касания – разряды молний, вздохи – порывы ветра… И мы утонули… Обе. И пассажирка и капитан.
Потом сценарий изменили. Я, напялив на себя чёрную водолазку, превратилась в дикую кошку, а ты обернулась котом. Я мяукала и пыталась изображать грациозную походку на четырёх лапах… Ты наблюдала, слегка улыбаясь. Недолго… А потом прижала к стене и яростно принялась раздевать… Я впилась в тебя коготками, ты оказалась зубастой… Мы далеко заигрались, искусав друг другу губы в кровь. Отправились в ванную, прикладывать к пораненным губам ватку с хлоргесидином. Было больно… А ещё смущённо и весело. Уснули за полночь, обнявшись. Я задыхалась твоим дыханием, ты моим… Но мы не расцепили объятий до утра.
Октябрь, 22, суббота.
Он (человек из издательства) ждал меня в метро. И я его на той же станции. Только он был в одном конце зала, я в противоположном затаилась, потому что пришла раньше срока и не хотела этого выдавать.
Мы с ним какое-то время бродили по московским улицам среди погрустневших осенью деревьев, лавочек с влюблёнными парочками на них, мягкой, ещё девственно-зелёной травы и угрюмых двориков с сиротливо-пустыми детскими площадками, и домов в стиле модерн, горделиво выпятивших грудь вперёд и выкрашенных в цвет яичной скорлупы.
- Это их портит, - сказал он. – Цвет не подходящий.
- По-моему нормально, - осмелилась тихонько заметить я.
- Нет, нет, - покачал головой он. И этими своими словами почему-то задел за живое. Мне стало его жаль (человека из издательства). Я даже почувствовала к нему нечто, похожее на трепетную нежность, какую испытывают к заболевшим родителям.
Он загребал листву ногами, сказав, что обожает ею шуршать. Он давно за мной ухлёстывал, и теперь держал меня под руку в полной уверенности, что своего добился. Я не стала его разуверять. Решила, пусть заблуждается дальше. Может стоило намекнуть корректно, чтобы не обольщался и не строил планов… Но к чему мне заботиться о чьих-то чувствах и быть деликатной?.. Я этого никогда не делала.
Потом было: вручение лит.премии, много музыки, голосов, женщины откровенно-прелестные своими декольте и загорелыми плечами, осознание скромности моего внешнего вида, толкучка возле барной стойки, бокал мартини в его руке, который он взял специально для меня, и сладко-приторный вкус этого мартини, напоминающего газированную воду (жаль без пузырьков), и его замечание, что я, мол, алкоголичка, если горячительные напитки мне кажутся сладкими. Но его слова не задевали меня ничуть, ведь я думала о тебе. С утра от тебя не было ни весточки.
Человек из издательства сказал, что на тусовках нужно заводить знакомства. И как можно больше. Но лишь только я оказалась в центре внимания, как он состроил весьма недовольную мину и пригрозил уйти.
- Ты считаешь, мужчины станут помогать тебе за так? Им от тебя только одно и нужно, - он многозначительно посмотрел на меня.
Я ответила ему:
- Успокойся, это же просто игра.
Дальше. Какой-то специалист по филологии убеждал меня прийти к нему на мастер-класс.
А я кивала и думала о тебе. Потом были ещё несколько человек занятых в литературной сфере. Я улыбалась и делала вид, что увлечена общением с ними, а думала о тебе…
Я насобирала кучу визиток, открыла сумку, чтобы их убрать, наткнулась на сотовый, взглянула на экранчик – никаких от тебя сообщений. И звоночков тоже. Взгрустнулось.
Человек из издательства помог мне сесть за столик. А я думала о тебе. Не замечая его заботливости. Он укрыл мне колени салфеткой, чтоб я не обляпалась, он подкладывал самые лакомые кусочки мне в тарелку, он душил мои пальцы теплотой своей ладони… Он явно жаждал интимности.
Под конец вечеринки человек из издательства (он) сказал, что из-за меня у него разболелась голова, а ещё, что я должна переспать с ним, дабы поднять наши отношения на новый уровень (возвысить).
Я спрашиваю:
- А с какой стати мне с тобой спать?
Он, с великой уверенностью в голосе и взгляде, отвечает:
- Потому что я – народное достояние. И если ты откажешь, то лет через десять, вспоминая этот момент, будешь думать: какая же я дура, что не переспала с ним. Так-то…
Я отказала.
Он расстроился, обиделся, профыркал:
- Ну и дура же ты! Ну и оставайся со своим «богатством»! Это наша последняя встреча.
Развернулся и ушёл прочь без оглядки. Я оглянусь ему вслед, и смотрела до тех пор, пока двери метро не захлопнулись за ним. Он вошёл как раз в ту дверь, на которой было написано: «Входа нет».
Я подумала, что случись всё лет шесть-восемь назад, я бы, наверно, и переспала с ним из чувства вины. Я не могла оставаться спокойной, зная, что разочаровала кого-то…
А сейчас я уже слишком взрослая для спонтанности… Я умею держать себя в руках и сдерживать глупые порывы. Мне плевать, если не оправдаю чьих-то надежд. Мне уже тридцать два.
А ты у меня ещё совсем малышка – тебе только стукнуло двадцать четыре, девочка моя. И мне захотелось взять тебя за руку. Но тебя не было рядом. А объявленная электричка запаздывала. И перрон оставался пуст. И подвесной фонарь тускло горел, покачиваясь над ним. Я вспомнила, как человек из издательства, провожая меня, вдруг кинув взор на небо, воскликнул:
- Какая луна сегодня! Вся окутана дымкой, словно золотистым паром, и возникает ощущение, будто она испаряется.
Я подняла голову кверху и согласилась:
- Правда, красиво!
Впрочем, я видела более красивые луны, но умолчала об этом.
Теперь фонарь над перроном напоминал луну. Его тоже заволокло туманной дымкой. Как бы то ни было, я и человек из издательства больше не увидимся, и ты вздохнёшь с облегчением, девочка моя…
В три часа ночи я позвонила тебе на работу и ныла, отвлекая тебя от служебных обязанностей.
- Ты меня совсем позабыла…
Ты клялась, что это не так – ты помнишь, но просто очень занята делами.
- Почему? Ну почему? Почему же не звонила мне целый день?
- Времени не было…
Я положила трубку, но тебе не поверила.
Октябрь, 23, воскресенье.
Ты выглядишь так безвкусно – чёрные кожаные перчатки несуразно торчащие из пышных рукавов оранжевой куртки, белая спортивная шапочка сдвинутая на макушку, рваные кроссовки и, тлеющая красным огоньком, сигарета в поджатых, узеньких губах. Ты – девочка бродяжка! Девочка хулиганка! Но пахнешь ты изысканными духами, и это придаёт тебя шарм, и делает твой образ в моих мыслях вдохновенно-элегантным, если закрою глаза и предамся полностью обонянию – ты станешь королевой изящества, очарованием нежности и едва ощутимым искушением легкости.
Сегодня пол дня мы гуляли в лесу.
Октябрь, 24, понедельник.
Ты смотрела на меня прямо, не отводя глаз и не моргая. Ты говорила чётко и твёрдо, аккуратно проговаривая каждое слово:
- Я взяла кредит и купила машину. Улыбнись. Я так жутко довольна! Подумай, как удобно – буду ездить на работу, и тебя везде возить, – и вдруг вскричала, по детски восторженно захлопав в ладоши, - Ну куда хочешь? Ну куда? Говори! В Питер поедем. Будет незабываемо, обещаю!
Первой моей мыслью было: «Чем же мы будем расплачиваться? Я занимаюсь исключительно писательством и получаю за свои статьи плату, которую и платой-то не назовёшь… А заработанного тобой с трудом хватает на жизнь. Наш совместный бюджет не выдержит такой нагрузки. И кто вообще дал тебе этот кредит? Они что там все слепцы или олухи?!», но озвучила я совсем другое (стараясь не выдать голосом взволнованности):
- Что за машина?
- Стоит под окном, взгляни.
Я подхожу, отдёргиваю занавеску – во дворе среди привычных уже обитателей вечно замызганной «Нивы», горбатого «Москвича», который никуда не ездит и врос колёсами в асфальт и зазнайки (потому что она ярче и чище прочих) «Шкоды» припаркован новый – зелёный, похожий на толстого жука, автомобильчик.
- Это – Kia, - поясняешь ты.
- Уютная и милая, - оцениваю я.
- Рада, что нравится. И цвет летний, ведь правда? Извини, что с тобой не посоветовалась по цвету. Хотела сделать сюрприз!
- Удалось.
- Я рада, - снова произнесла ты.
- Но у тебя же нет прав. И ездить ты не умеешь, - напомнила я, чтобы ты приняла к сведению, если вдруг упустила это момент из головы.
- Научусь, я сегодня записалась на курсы, - живо промолвила ты уже не серьёзным тоном, а каким-то беспечным, ребяческим, - А права у меня имеются, я их ещё два года назад прикупила… На всякий случай.
- Она дорогая? Эта Kia?
- Наша Kia, - поправила ты. – Всё в этой жизни относительно. И цены тоже, - ты уклонилась от ответа. – У меня шампанское в холодильнике. Давай отпразднуем! И поедем кататься!
- И кто же поведёт? – с ехидством спросила я.
- Ну, мы вокруг дома совместными усилиями… - ты обняла меня за плечи, и приклонила голову мне на грудь. Я осторожно, почти не касаясь, провела ладонью по хлопку твоих волос, и почувствовала, насколько тобой дорожу. Моё сердце таяло, и я могла простить тебе всё на свете – любые спонтанности.
- Сколько теперь выплачивать в месяц придётся? А проценты? И надолго эта кабала?
- Года на три, - задумчиво выдавила ты.
- Да как ты вообще получила этот кредит? – с обидой выкрикнула я, злая осознанием того, что теперь придётся урезать бюджет и отказаться от привычных трат.
- Не сердись, - ты решила умилостивить меня поцелуями, - Я обзавелась поручителем. И всё не так уж страшно. Правда, большая часть моей зарплаты будет теперь уходить на покрытие долга.
Я смягчилась, но всё же продолжала допытываться:
- А куда мы будем ставить автомобиль. И бензин очень дорогой. Ты об этом думала?
- Мне надоели такси, - простодушно сказала ты. – Они неудобные. Их надо постоянно вызывать и дожидаться. И некоторые таксисты со мной флиртуют. А я этого не выношу. Их приставаний и твоей потом ревности, - ты рассмеялась, игриво меня оттолкнув.
«Ты чистый ребёнок», - подумала я. И вдруг осознала, что сама – тоже. Пора становиться серьёзной. Пришло время устроиться на настоящую работу. Может, когда-нибудь я получу солидный гонорар за свои книги. А пока смогу писать по вечерам после трудового дня… Главное, что ты будешь рядом… Ты – моя забота и моя ответственность. Моя любимая девочка…
P.S. Моя мама говорит, что две женщины вместе – это как два тапка – оба на левую ногу…
___________
Меня зовут - Саша. Тебя - Вика.