Свирид не хотел никуда ехать!
Он представил, как садится в казенную машину и мчится по оледенелым снегам. За четыре часа, озябнет, там еще заседание долгое, дадут ли чаю, неизвестно, а силы у старика уже не те…Свирид был относительный старик, с рождественской серебряной бородой, с серебряными кудрями на бочок, румяный и улыбчивый. В городе морозное солнце, на Соборную горку обещался со внуком, и Агния, сердце рОдное, затеяла печь рыбник с трескою. Как нагуляются они с внуком, раскраснеются, как придут к Агнии, а там – царство-государство с корочкой румяной! Ой да как самовар поставят и да как пойдет чай на два часа…
Друзья мои, прекрасен наш союз. А хотя не очень! Свирид по приказу союза выступил на конференции, и до сих пор его мутило. Агния, сердце милое, отгладила серый костюм. Свирид смотрелся в нем солидно, но когда вышел на кафедру, все рты пораскрывали. Речь его была цветиста и сочна, глаголил о чистоте всего русского, да так горячо, что и себя убедил. Под конец небрежно бросил: «А что до этих новых, так это наносное…Не той тропинкой пошли…» «Эти новые» сидели отдельно и ждали от него похвал. А получили! Получили на юбилей, на закуску. Особенно эта щелкоперка у них. Ну хвалил он ее, да. Ну помогал. Ну приходила домой, но чтоб в ученицах держать – извините. Такой раскол навела. А ведь он, Свирид, мирный. И пьеса его про Христа, и стихи полевые, васильковые… Извините…
Но из района позвонили два раза и… Свирид поехал. В заказанной машине оказался со щелкоперкой рядом. Она тихо забилась в угол и молча смотрела в окно. Да, плоховата, и круги под глазами. Свирид решил спать, но не смог. Что-то екало в нем каждый раз, как он обертывался на ее нахохленную фигуру в куртке и жидкой шапчонке с шарфом.
Руки и ноги вовсе застыли. Солнце, обливши светом русские утренние снега, ушло и зарылось в тучи. Сердце так вдруг заболело у Свирида, что он стал искать таблетку.
Но таблетки не было.
Мы одно дело делаем, одно дело. Мы едем на чтения. Чего делить нам, нечего делить.. И не должен ничего я никому, и старый я уже. Так думал Свирид. Но сердце продолжало болеть, и он перепугался. Закрыл глаза и прошептал тяжелые слова. Что он не хочет умирать во лжи. И просит он его простить. Вы дети все мои, я всех голубил, а тут заставили меня, прости уж старика. Не то помру и не узнаешь, что и зла я не держал ко всем вам. Так говорил Свирид, как будто засыпая. И он не видел, что она-то, щелкоперка эта, все кивает и за руку его берет.
А на чтениях они сидели рядом и молчали. И роскошь накрытых столов не манила Свирида - ни веера копченостей, ни фарфоровые россыпи грибов, ни сонные бревна осетрины. Все ушло, оттдалилось.Потому что счастье было, сердце отпустило. Потому что говорили другие, а у них все уже было сказано.