1
Стоял погожий осенний день, из числа последних в том году и поэтому особенно приятных. Солнце не жгло как летом, но ласкало, не слепило своими лучами, а просто ярко светило, превращая всё в багряно-золотистую декорацию.
Когда небегали тучки и закрывали солнце, всё вокруг опять становилось серым и невыразительным.
„Да... всё зависит от освещения. Какой свет, такие и рефлексы!“- думал Андрей Разумовский, высокий поджарый длинноволосый человек с небольшой бородкой. Он возвращался домой после ночного дежурства - работал сторожем вневедомственной охраны. Это давало возможность существовать – семидесяти рублей, которые получал ежемесячно, хватало на еду, одежду и оплату небольшой комнаты в коммуналке и ещё оставались деньги на краски – благо, они стоят 15 – 20 копеек, за небольшим исключением. Например, за церуллиум приходиться платить ажно 1 рубль 10 копеек. Он очень любил эту небесно-голубую краску. Но, слава богу, это исключение, таких дорогих красок больше нет.
Конечно, Андрей мог работать по своей профессии, как-никак окончил филфак пединститута, да ещё с отличием. Немного поработал в редакции одной газеты, но, отслужив в Армии, к прежней работе не вернулся. Не тянуло его и преподавать в школе, хотя понимал, учить детей – дело нужное.
В последние годы, ещё до службы в Армии, стал он чувствовать неумолимую тягу к рисованию, хотя и считал, что особого, незаурядного дарования у него нет.
Это было как страсть или наваждение. Чистый лист бумаги или даже гладкая стена, вызывали непреодолимое стремление что-нибудь изобразить.Всё происходило на уровне подсознания. Когда он видел незаполненную плоскость, возникало беспокойство, которое проходило после того как на ней появлялся рисунок. На душе становилось покойно и приятно.
Вообще, интуиция, чувства играли главную роль в его жизни. Осмысление, понимание происходящего приходило гораздо позже, порой через много лет.
Вот, поэтому и работал сторожем, так как утром, после дежурства, у него впереди был свободный день до самого вечера. Поздно вечером и ночью он не писал как некоторые фанаты, а предпочитал погулять по бульварам или что-нибудь почитать. Любил книги по русской истории и религии. Телевизор не смотрел принципиально, да и не имел его.
Разумовский неспеша шёл по Сретенке. На улице с лотков торговали болгарскими помидорами и отечественными куриными яйцами. Он купил того и другого. Зашёл в булочную за батоном - 13 копеек, а на Кировской купил в магазине суп в пакете за 12 копеек и пакет молока за 14. Слава богу, сегодня о еде ему думать не надо.
Андрей поднялся на второй этаж, открыл дверь своей квартиры – в нос ударил характерный запах коммуналки. Видимо, „дух“ исходил от одежды, в беспорядке висевшей в коридоре. Здесь вперемежку собирали пыль зимние и осенние пальто нескольких поколений обитателей квартиры. А выбрасывать жалко! Кто знает, как обернётся жизнь в будущем?
Он прошёл на кухню и сложил продукты в маленький холодильник, висевший на двери запасного выхода. Их старинный дом когда-то до революции был доходным, состоятельные семьи снимали в нём кваритры, имеющие два входа – парадный и „чёрный“, для прислуги. Теперь запасной выход забили гвоздями за ненадобностью. На него и повесил Андрей свой маленький холодильник с романтическим названием „Морозко“, хотя морозильной камеры в нём и не было.
Разумовский открыл свою комнату, заставленную картинами. Они стояли на стеллажах, на полу, прислонённые к стене, в углах. Из мебели в комнате находились раздвижной диван и низкий столик - для всего. И ещё этажерка с книгами.
Надел фартук и старомодный чёрный берет, сел к мольберту и принялся за работу. Он всегда писал в этом берете, а иногда ходил в нём по улице, становясь похожим на голландца с картины Рембрандта, но с несколько восточным лицом - следствием, видимо, трёхсотлетнего монголо-татарского ига.
Голова немного гудела после бессонной ночи, проведённой на стульях в конторе, где дежурил. Дивана там, к сожалению, нет.
Но в работе это скоро пройдёт. Он отдаёт энергию, когда пишет, но в ответ заряжается своей же энергией, которая отражается от холста.
Сегодня на мольберте стояла купленная в ГУМе большая чертёжная доска, на которой он писал портрет Иисуса Христа. Нет, иконой это назвать нельзя. Икона пишется по канонам, в определённой последовательности, яичной темперой. Это просто картина религиозного содержания, писанная маслом. Хотя он знал, что слово „икона“ переводится с греческого как „портрет“ или „картина“. Но в России к иконе относятся не как к портрету, а как к святыне. К тому же, встречаются и „животворные“ иконы...
Андрей это понимал по-своему. Он считал, что от таких икон исходит положительная, заряжающая энергия, так как они написаны с душой и верой, поэтому и возвращают энергию, когда-то вложенную в них талантливыми или даже святыми иконописцами.
Разумовский поочерёдно выдавливал на палитру краски из тюбиков. Он уже давно бьётся над этим портретом, переделывая его множество раз. Сначала его Иисус имел в своём лице иудейские черты, потом Андрей переделал и написал европейское лицо. Такие лица встречаются и у западных, и восточных славян. Но не в типаже дело! Главное, в материальной форме воплотить нематериальное – дух! А для этого самому художнику в душе надо иметь нечто, дух, бога – иначе получится просто невыразительная, пустая картинка.
Но о своих работах он судить не может. Пишет, потому что иначе жизнь потеряла бы для него смысл...
Вообще, Разумовский считал, что русское православие – это славянское языческое объяснение христианства, значительно отошедшее от православия греческого и, тем более, от католицизма и уж, конечно, от раннего христианства, близкого к иудаизму.
Наверное, поэтому его тянет не только к религиозной живописи, но и к лубку, выражающему славянское языческое мироощущение.
Андрей во время работы всегда размышлял, что, однако, не мешало живописи. Хотя назвать это мыслями в собственном смысле вряд ли возможно – это, скорее, чувствования, не облечённые в словесную оболочку...
Раздался грубый стук в дверь. Это означало, что звонит телефон, стоящий на старой тумбочке в коридоре, рядом с общим туалетом. Да, так и есть!
-Петрович, на провод!- гаркнула соседка Люська своим пропитым и прокуренным голосом.
Разумовский оторвался от работы и своих раздумий, положил палитру и кисть на подоконник и вышел из комнаты.
-Ало?- проговорил он в трубку.
-Привет! Как пишется?- раздался голос Алика Пронькина.
-Нормально.
-Сегодня вечером, может, прогуляемся по Чистым прудам?- спросили на том конце провода.
-Можно.
-Ну так, я заеду в часов семь?
-Давай!
-Договорились. Пока,- в трубке раздались короткие гудки.
Андрей вернулся в свою комнату и продолжил работу. Он вновь и вновь лессировал лик Христа и не мог остановиться, хотя и боялся, что работа выйдет „замученной“.
Мысли потекли самопроизвольно, без его ведома как весенние ручейки, подчиняясь каким-то только им ведомым законам.
Да... испанцы как никто могли выражить в своих картинах страдания Иисуса. Тем не менее, у них он только страдающий человек, но в лучших греческих, а потом и русских иконах есть нечто большее – бог, вседержитель!
Перед мысленным взором Разумовского предстал „Спас Вседержитель“ Андрея Рублёва. И сохранилось-то чуть-чуть, часть лика, а какая сила исходит от доски – вера!
Говорят, собираются взять эту икону на реставрацию – нельзя больше ждать, можно всё потерять. Это понятно. И будет „Спас“, скорее всего, хороший, но другой, не рублёвский. Теперь вера не та, хотя хороших мастеров много...
Но и тогда Андрей Рублёв был один-единственный иконописец среди многих хороших и тоже искренне верующих. Такой свет Господь даёт не многим... во все времена.
А потом стали писать Иисуса маслом, похожим на розового благополучного купчика. Этим возмущался ещё протопоп Аввакум, огнепальный.
Хотелось бы посмотреть на иконы младшего брата Карла Брюллова. Андрей читал, что он был иконописцем. Нет, не старший брат, тот был архитектором – это известно.
Католики они... но это ничего не значит... хотя... значит, конечно... Как говорится, хороший, да не тот...
А какой „тот“? Какая она, истинная вера? Может, у каждого своя вера, свой бог? Кто знает? Разумовский задумался...
Но внезапно он почувствовал сильный голод и вспомнил, что сегодня ещё ничего не ел, встал и пошёл на кухню. Плоть брала своё, заявляя о своих правах...
Быстро сварив суп из пакета и зажарив яичницу с помидорами, Андрей быстро поел и вернулся в комнату. Неспеша набил трубку „Золотым руном“, закурил...
Пачка такого табака стоит 1 рубль 10 копеек. Самый дорогой табак! „Флотский“ дешевле. А „Капитанского“ в Москве не продают, только в Ленинграде.
Нет, курил он не взатяжку. Здесь главное психологическое состояние – неторопясь взять табак, понюхать его, помять в пальцах, затем медленно набить трубку и раскурить. Как хорошо думается при этом!
До семи часов ещё оставалось время и Разумовский решил немного почитать. Дневной свет ушёл, а писать при электрическом не хотелось – цвет красок становится искажённым и днём воспринимается по-другому.
Опустил кисти в воду. Он всегда так делал - не мыл, но кисти не засыхали по полгода, а потом они всё равно стирались - тогда брал новые. Некоторые его знакомые удивлялись – как кисти не засыхают? В воде не засыхают! Если, конечно, работать каждый день.
Открыл книгу с репродукциями русских икон, хотя знал её наизусть – смотрел сотни раз. Мысли опять свободно потекли, но теперь он думал о своём друге Алике Пронькине.
Они знакомы давно, учились вместе в школе, сидели за одной партой, потом поступили на филфак пединститута. Но позднее пути их разошлись – Андрей попал в Армию, но Алику удалось отвертеться. Теперь Пронькин работал в каком-то НИИ Академии наук, но о своей работе говорить не любил – мол, умные люди везде нужны и всё.
Если бы Разумовский крепко задумался, то их дружбу назвал бы по меньшей мере странной. Алик в школе сидел рядом и списывал домашние задания, контрольные работы и сочинения. Просил подсказывать ему, если вызывали к доске. Андрей разработал целую систему подсказок с помощью условных, понятных только им, знаков. Ребята в классе дразнили Пронькина „прилипалой“, но он не обижался, а только хитро улыбался и говорил, что каждый выкручивается, как может. Андрей же на это, вообще, не обращал никакого внимания – подумаешь, какое мелочи!
Общим в их судьбе было и то, что оба в своё время были женаты, но впоследствии разошлись. Андрей не знал, почему разошёлся его друг – тот не распространялся на эту тему. Алик, вообще, умел отвечать только на те вопросы, на которые хотел. От нежелательных вопросов он ловко уходил в сторону, переводя разговор на другие темы, так что возвращаться к старому становилось неудобным.
Разумовский же со своей женой не расходился. Просто, когда он погрузился в свой внутренний мир и увлёкся живописью, она забрала их маленького сына и ушла, сказав, что жить с таким „психом“ не намерена. Может быть, она со своей женской, направленной на сохранение рода, точки зрения и права. Кто знает?
Квартиру разменяли и Андрей оказался в центре Москвы в вонючей коммуналке, полной клопов и тараканов.
Раздался условный стук в стену, общую с лестничной площадкой, значит - свой. Андрей поднялся с дивана, чтобы открыть дверь.
В комнату вошёл невысокий крепкий ранооблысевший человек в тёмно-сером элегантном костюме индивидуального пошива. Это Алик Пронькин.
-Привет! Всё дымишь?- весело проговорил он.- Пойдём подышим свежим воздухом.
Они спустились в тихий двор. Совсем рядом, на улице Кирова, всё кипит, спешат машины, в магазинах полно людей, галдящих и давящихся в очередях. А здесь, за домами, вяло течёт мирная жизнь. Редкие жильцы выводят на прогулку собак, использующих в своих нуждах чахлые городские газоны.
Посреди двора на высоком постаменте стоит и спокойно взирает на этот мир окрашенный „серебрянкой“ гипсовый бюст Ленина.
-Давно тут живу, но так и не пойму, почему он здесь стоит,- проговорил Разумовский, кивнув на бюст.
-В этот двор Лукич забегал пописать,- сострил Алик.- Вот, только забыл в каком году...
-Хм...- вяло отреагировал на шутку его друг.- Лучше бы поставили бюст Родченко...
-А кто такой Родченко?- спросил Пронькин и поправил свой тёмно-красный галстук.
-Родченко?- переспросил Андрей.- Прекрасный фотохудожник! В 20-е годы был довольно известен. Он жил вон в том подъезде...
Андрей показал на обшарпанный подъезд, ничем не отличающийся от других.
-Тогда было бы, во всяком случае, понятно...- добавил он.
Друзья вышли на Чистопрудный бульвар. Сгустились сумерки, но ярко горели фонари, освещая праздничным розовым светом поредевшую листву на деревьях, скамейки и гуляющую публику. В пруду вода потемнела и стала почти чёрной, отчего отражённые городские огни казались ещё ярче.
-Алик,- заговорил Андрей.- У меня к тебе просьба.
-Просьба? Какая?- насторожился Пронькин.
-Ты знаешь, у меня в комнате повернуться негде – всё, новые работы ставить просто некуда!
-Знаю... как не знать...
-Может, ты возьмёшь часть моих работ к себе на хранение? У тебя, по-моему, в гараже места хватает.
По лицу Пронькина пробежала тень. Нет, не сомнения. Это, скорее, отражало напряжённую работу мысли. В глазах на краткий миг вспыхнул алчный огонь и всё – в следующее мгновение он овладел собой.
-О чём ты говоришь? Нет проблем!- беспечно воскликнул Алик.- Когда забрать?
-А когда сможешь.
Они прошли по бульварам дальше, спустились к старой церкви Петра и Павла, затем повернули назад.
-Домой пора. Спать охота. Завтра рано вставать,- зевнул Пронькин.
Друзья попрощались. Алик сел в свою „Волгу“ и уехал, а Разумовский вернулся домой, попил чаю и улёгся спать. Всё-таки сказывалась бессонная ночь на дежурстве. Но завтра „на вахту“ не идти, так что весь день с раннего утра можно спокойно писать... Всё-таки хорошо работать сторожем – дежурить через две ночи на третью! Остаётся куча времени для творчества. С такими мыслями Андрей погрузился в глубокий сон...
Он спал спокойно и ему не мешали даже дикие крики за стеной, где пьяная соседка выясняла отношения с очередным „другом“...
Но уши художника были заткнуты ватой, защищающей от дурных влияний внешней среды.
Может быть, и его творчество – это не дар божий, а только защита от общества, в котором он живёт? Кто знает?
2
В научной библиотеке Пронькин сидел, раскрыв книгу. Но мысли его были далеко. Он переворачивал листы, как будто щёлкал костяшками на счётах, продумывая возможные варианты. Нет, пока не ясно, во что это выльется... но, похоже, можно затеять неплохую игру.
„Думай, Алик, думай...“- мысленно обращался он сам к себе, мечтательно закатив глаза.
-Товарищ Пронькин, а товарищ Пронькин...- уже несколько раз обращалась к нему подошедшая библиотекарша.- Вы заказывали этот номер журнала „Дружба народов“?
Не сразу оторвавшись от своих мыслей, он с недоумением посмотрел перед собой. Перед ним стояла молоденькая белокурая работница библиотеки, вопросительно смотрела своими голубыми глазами и показывала на журнал.
-Ах да... журнал...- Алик протянул руку.- Конечно, заказывал... спасибо.
Он взял журнал и сделал вид, что погрузился в чтение.
„Смотри-ка, какая научная работа, оказывается, тяжёлая! Весь в неё ушёл. Ели-ели дозвалась...“- подумала библиотекарша, уходя.
На следующий день, в субботу, Алик поехал к Разумовскому. Стояла прохладная, но сухая погода. Он припарковался в каком-то переулке, поднялся на второй этаж и постучал в стену условным, только им известным стуком. Дверь сразу же открылась и на пороге появился Андрей, как всегда, в берете и фартуке.
-Всё пишешь...- вместо приветствия проговорил Пронькин, входя в комнату.- Что бы ты без меня делал... Я имею ввиду – куда их деть в таком количестве...
Алик показал на картины, заполняющие и без того тесную комнату.
Разумовский промолчал и только развёл руками.
-Шучу...- добавил гость.- Ну так, я готов. Какие забирать?
-Вот эти, на холстах, они занимают особенно много места из-за подрамников, но и эти, на оргалите, тоже возьми,- Андрей показал на приготовленные к отправке картины, прислонённые к дивану.
Пронькин принялся выносить работы.
-А ты не помогай, не надо, я сам справлюсь,- бросил он на ходу.
Хозяин остался дома - ну что ж, если друг этого хочет...
Через полчаса Пронькин погрузил картины на свой „универсал“ и уехал.
А Разумовский огляделся – в комнате стало заметно просторнее, можно работать дальше.
Гараж Алика находился недалеко от ВДНХ. Можно сказать, напротив скульптуры самой Мухиной „Рабочий и колхозница“. Когда друзья бывали здесь вместе, Разумовский не уставал восхищаться грандиозностью и выразительностью работы.
„Тоже мне... нашёл, чем восторгаться, полный идиот! Прямо – Сергий Радонежский“- поморщился Пронькин, вспомнив об этом.
Он подрулил к гаражу. С виду его гараж ничем не отличался от всех других, стоящих вокруг. Но внутри... у задней стены расположен стальной люк, ведущий в подвал – обширное бетонированное помещение, где всегда было сухо и прохладно.
Андрей, когда бывал здесь, в шутку называл это бомбоубежищем.
Пронькин стал выгружать картины, устанавливая их у машины лицом наружу, чтобы оказавшиеся здесь люди могли полюбоваться. Работ было много – пятьдесят или шестьдесят, они не считали. Разумовский ему доверял.
-Алик!- воскликнул подошедший сосед.- Откуда у тебя столько картин?
-Как откуда?- вопросом на вопрос ответил Пронькин.- Сам написал, конечно...
-Да ты ещё и рисуешь... Вот, не знал...
-А то?!- Алик покраснел от удовольствия.
Его переполняло чувство гордости от того внимания, которое оказывали ему собравшиеся соседи по гаражу. Они, вытирая руки ветошью, подходили с разных сторон, привлечённые необычным зрелищем. Это были всё люди далёкие от искусства, „технари“, но всё же...
Неспеша Пронькин перенёс картины в подвал, оставив несколько в машине, чтобы отвезти их домой.
Люди постояли ещё, а затем вернулись к своим обычным делам.
Алик же поспешил домой, увозя с десяток оставленных им работ. Он решил развесить их на стенах своей просторной квартиры. У него уже было несколько картин Разумовского, которые тот подарил ему. Среди них и портрет самого Пронькина. Но это совсем другое. Теперь работы Разумовского приобретали новое качество, становясь его, Пронькина, авторскими, а не просто собственными.
Он чувствовал, что здесь не всё так просто, что ещё надо решить ряд проблем, но от этого игра становилась только интереснее...
Дома Алик выбрал подходящее место, наметил и вбил в стену гвозди. Рам пока не было, но не беда – повесил за подрамники. Когда примерял, в глаза молнией ударила подпись – „А. Разумовский“. Как он раньше не обращал на это внимание? Как быть? Утверждать, что он, Пронькин, пишет под псевдонимом „Разумовский“? Или уничтожать подпись истинного автора и поставить свою?
Надо подумать, спешить не следует. К тому же, он никогда не брал в руки кисти и вряд ли сможет красками сносно написать своё имя...
Пронькин посмотрел на обратную сторону холста одной из работ – опять фамилия автора и название работы. Сходил в ванную, намочил тряпку, попробовал стереть. На обратной стороне написано фломастером и легко смывается водой, но на лицевой - масляной краской, вода не берёт. Алик поморщился и с досадой прошептал: „Ничего... нет крепости, которую не смогли бы взять большевики...“
-Ха-ха-ха,- вслух рассмеялся он собственной шутке, вспомнив автора этой фразы И.В.Сталина.
-Ну, тогда за мои шалости могли спокойно снять голову...- вновь вслух проговорил он и почему-то с опаской оглянулся, хотя дома был один.
Так и не решив, что делать с авторской подписью, Пронькин принял ванну, попил чаю и лёг спать.
-Утро вечера мудренее,- прошептал он.
И засыпая, подумал: „Что-то меня сегодня на цитаты потянуло...“
Алик был доволен собой и сразу уснул. Спал он спокойно и без сновидений.
3
В те годы в Москве как поветрие возникла мода на маски – всякие, африканские, монгольские, самодельные. Никакой связи с русской культурной или даже просто советской традицией в этом не было.
Советский Союз тогда имел ещё силу, пытался играть заметную роль в мировой политике и оказывал помощь развивающимся странам. Советские специалисты ездили в заграничные командировки учить и строить, а привозили домой самое доступное по цене и понятное им искусство – маски, развешивали их на стенах своих квартир и были довольны. Как же, смотрите - мы выездные, бываем за границей, почти VIP, вот свидетельство! А быть выездным в те годы считалось за честь!
Увлёкся масками и Разумовский. За границу он не ездил, покупать маски в комиссионках не мог, да и не хотел, а стал сам вырезать их из дерева.
Бродил как-то по Богородскому лесу, что за Преображенкой, и наткнулся на полусгнившую чурку. Повинуясь какому-то древнему инстинкту, достал из кармана перочинный нож и вырезал, не задумываясь, маску...
Получился некто, похожий на скифа, и даже не маска, а скорее горельеф - более объёмное изображение.
В душе своей он почувствовал теплоту, которая впоследствии часто возникала у него при работе с деревом, материалом теплым, заряжающим резчика энергией.
Однако, это увлечение скоро прошло. Он из-за недостатка места в своей комнате отдал маски Пронькину, а сам стал резать круглые работы - фигурки. Выходило нечто похожее на ранние, ещё дореволюционные богородские игрушки. Тогда они были менее профессиональными, чем в советское время, но более выразительными и самобытными. При советской власти богородская игрушка стала более скульптурно грамотной, но потеряла в значительной степени свою оригинальность.
Вырезав несколько деревянных фигурок, Разумовский решил, что надо с кем-нибудь посоветоваться, обменяться мнениями. Дерево такой материал, что располагает к общению и как бы приглашает к поиску единомышленников.
Но общаться с Аликом по этому поводу он не мог – пробовал уже не один раз говорить с ним об искусстве, но всегда натыкался как на глухую стену. Его друг или отмалчивался, или переводил разговор на другую тему. И было не понятно – он этого не понимает или просто не интересуется. А может быть и то, и другое?
Разумовский как-то гуляя в парке Лосиный остров, забрёл в лесничество, состоящее из нескольких деревенских домов.
Когда-то здесь, по-соседству с Москвой, располагалась самая настоящая деревня, он помнил. Жители держали коров, вели хозяйство.
Но теперь деревню снесли, оставив несколько домов для Управления парка. Главное здание – самый большой деревенский дом, обнесён высоким забором, столбы которого украшены резными головами, напоминающими языческих идолов.
Около забора крутился невысокий человек с густой бородой каштанового цвета и редеющими длинными волосами. Он покрывал лаком головы „идолов“ с помощью кисти, укреплённой на длинной палке.
Андрей, заинтересованный, остановился и стал наблюдать за работой. Незнакомец, почувствовав к себе интерес, обернулся и приветливо улыбнулся.
Разговорились. Оказалось, что общих тем у них много – интерес к резьбе по дереву и живопись.
-Меня зовут Егор Углов, я работаю здесь художником,- проговорил незнакомец и протянул руку.
-А я Андрей Разумовский и тоже художник,- ответил он на рукопожатие.
-У меня тут мастерская, пошли попьём чайку,- запросто пригласил новый знакомый, сразу переходя на „ты“.
Егор взял в одну руку ведро с лаком, а в другую кисть и направился к избе, стоящей неподалёку. Андрей, с любопытством оглядываясь по сторонам, последовал за ним.
Они подошли к обычному деревенскому дому, приспособленному под мастерскую. В сенях стояли банки с краской и масляным лаком „ПФ“, сохли заготовки разных пород дерева, но больше сосны, хотя встречалась и липа, наилучший материал для резьбы.
Андрей потянул носом, вдыхая упоительный запах сохнущего дерева.
-Я смотрю – и липа есть,- Разумовский благоговейно прикоснулся к одной из чурок.
-Угу... но я по липе режу только для себя. В парке, на воздухе, она быстро гниёт. Больше сосна идёт... да и то приходиться покрывать сначала олифой, а потом масляным лаком, для сохранности... осадки....
Вошли в просторную комнату, посреди которой стоял массивный сосновый стол и две лавки вдоль него. В углу печь, переделанная в камин. На печи темперой изображены сгорбленные суровые старцы в рясах.
-Вот, переделал печь в камин – красиво, живой огонь, но зимой холодно. Тепло тут же улетает, не натопишься... Хорошо, что в парке с дровами нет проблем, привозят, когда делают санитарную прорубку.
Андрей смотрел во все глаза. Он был городским жителем, но его всегда тянуло в деревню. А тут...
В комнате стоял терпкий смоляной дух от стружки, разбросанной по полу. К стене прислонено сосновое бревно с начатой на нём резьбой. Похоже, какой-то растительный орнамент. На столе лежали стамески.
Егор убрал инструмент, смахнул стружку со стола и ушёл ставить чайник. На небольшой кухне, расположенной рядом, стояла газовая плита, так что чайник быстро закипел.
А Разумовский осваивался, разглядывая инструменты и начатые работы. Затем он сел у камина в кресло, сделанное из огромного пня. Дерево, уже отполированное прикосновением многих тел, было приятно на ощупь, хотя и несколько жестковато. Но созерцание огня заставляло тут же забыть об этом. Огонь лизал своими языками поленья, притягивал взгляд, манил...
Так бы и смотрел на пламя остановившимся взором и ни о чём не думал или думал бы обо всём сразу...
Вошёл хозяин, неся на подносе чайник, чашки и баранки. Он заварил чёрный пахучий чай и разлил в чашки. К сосновому духу в комнате добавился чайный аромат, что вместе с лёгким запахом дымка из камина создавало неповторимую атмосферу.
Они сели за стол.
-Плохо то, что весь день приходиться работать на парк, для себя времени не остаётся,- пожаловался Углов, прихлёбывая чай.- Прихожу сюда в субботу и воскресенье, чтобы для себя поработать.
-А у меня с этим всё в порядке, поэтому и работаю сторожем, чтобы оставалось время для творчества,- ответил Андрей, откусив баранку.
-Да... я тоже имел время для творчества, когда работал режиссёром на телевидении,- проговорил Егор.- Я имею ввиду живопись и резьбу по дереву... я работал тогда в редакции детских программ.
-А почему ушли?- спросил гость, не сразу переходя на „ты“.
-Не удовлетворяла ни сама работа, ни атмосфера на студии...- невнятно пробормотал хозяин, уставившись в огонь.
-Понятно... знакомая картина. Я тоже ушёл из редакции газеты, чтобы заниматься только живописью...- протянул Разумовский.
-А ты женат?- спросил Углов.
-Нет, разведён.
-А у меня семья, жена и дочь, тоже приходиться думать...– хозяин разлил в чашки остатки чая.- Я всегда завариваю только свежий чай...
-Само-собой... а спитой – это не чай,- согласился гость, набивая и раскуривая трубку.
По комнате поплыл ароматный дым.
-Как приятно пахнет,- заметил Егор.- Это какой табак?
-„Золотое руно“.
-Хороший табак...
-Хороший... но когда сам куришь, то меньше чувствуешь аромат по сравнению с посторонними...
-А зарплаты сторожа хватает?- вдруг спросил Углов.
-Вполне, если, конечно, жить скромно... Сам я богатым никогда не был, но судя по литературе, когда художник добивается успеха, он многое теряет в своём творчестве. Получается сообщающейся сосуд – в одном конце прибывает, а из другого убывает...
-Не знаю... всё может быть... Я тоже никогда не был богатым...- неуверенно ответил Егор.
Наступил вечер, стемнело. Комната освещалась мерцающим светом камина, куда хозяин время от времени подбрасывал дрова.
Но они говорили и говорили и, казалось, не может быть конца этой беседе. Слишком много общего в их судьбе, слишком много общих, интересующих обоих тем...
4
Страна готовилась к четвёртой в 20-м веке российской революции, на этот раз буржуазно-демократической. Но называли эту подготовку „перестройкой“, свободу слова - „гласностью“, а демократию – „демократизацией“. Но „свежий ветер перемен“ подул – это точно!
Это коснулось всех граждан, без исключения - в том числе и Андрея Разумовского. Он прослышал, что в Битцевском парке собираются неформальные художники, расставляют прямо на аллеях свои работы и... Собираются зрители, смотрят, покупают...
Раньше картины можно было продавать только в художественных салонах и только членам Союза художников, а получить членский билет человеку без художественного образования практически невозможно.
Нет, прямых запретов продавать свои картины не было, но не отводилось места, где этим можно заниматься. На улице – нельзя, в магазине – нельзя. Можно у себя дома, но как зрители узнают, в каком доме живёт интересующий их художник? Получается замкнутый круг, выйти из которого непросто.
А тут, пожалуйста, приходи и показывай или продавай...
Газеты, переходящие к „гласности“, начинали осторожно писать об этом явлении, не зная на первых порах, как к нему относиться. А вдруг власти объявят это нетрудовыми доходами?
Движимый любопытством, Андрей приехал в Битцу, походил, посмотрел. Работы самые разные – от неумелых любительских до программных, экспериментальных. Много и „коммерческой“ живописи, рассчитанной только на продажу. Атмосфера самая демократичная! Приходи, ставь свои работы и стой, жди. Никто не „наедет“ и не потребует ни документы, ни деньги...
Через два дня Разумовский, немного поколебавшись, собрал несколько работ не слишком большого размера и приехал. Огляделся, выбрал не слишком шумное место на аллее, расставил свои картины и стал ждать...
Почти сразу к нему подошла молодая красивая элегантно одетая женщина и показала своим длинным пальцем с красным блестящим ногтем на небольшой портрет Христа. Андрей в те годы много писал этот образ.
-Сколько?- небрежно спросила она.
-Двадцать пять,- не ожидавший, что так скоро подойдёт покупатель, Разумовский назвал первую пришедшую на ум сумму.
-Рублей?
-Ага.
Женщина раскрыла сумочку и длинными ухоженными пальцами достала двадцатипятирублёвку, затем протянула её художнику.
Андрей взял деньги и подал покупательнице картину. Это была небольшая, 50 на 35 см, работа, сделанная „в один приём“, и удачная. Ему удалось передать в облике Иисуса, наверное, самое главное то, что нельзя выразить словами – дух любви и всепрощения!
Не известно, кем была в жизни эта молодая женщина, но она, судя по всему, это почувствовала...
-А завернуть?- спросила она.
Разумовский был здесь в первый раз и никак не рассчитывал на продажу, поэтому не подготовился и обёрточной бумаги не имел.
-А у меня нет...- смущенно пробормотал он.
Из-за её спины вышел спутник, доселе молчаливо наблюдавший за происходившим. Он взял картину и посмотрел на оборотную сторону, на которой написано название – „Мужской портрет“. Своего рода конспирация... Написать в те годы „Иисус Христос“ было не безопасно!
Спутник красавицы скептически улыбнулся.
-А нас не заметут при выходе с этим „Мужским портретом“?- спросил он.
-Не должны...- неуверенно протянул Андрей и развёл руками.
-Ладно, пошли, бумаги достанем в другом месте...- решительно проговорила женщина.
Покупатели попрощались и ушли. Она прижимала портрет лицевой стороной к телу, чтобы не было видно, что там изображено... Кто знает? Бережёного бог бережёт!
Так было в самом начале „перестройки“! Люди „оттаивали“ очень медленно. А власти колебались и не знали, что делать с этим стихийным рынком.
Наконец, объявили борьбу с „нетрудовыми доходами“ и в рамках этой кампании милиция пыталась разогнать художников, наезжая на них в буквальном смысле... верхом на конях.
Это событие вызвало много шуму, понаехали иностранные корреспонденты и снимали всё на плёнку. Затем писали в своих газетах, паказывали за границей по телевидению. Об этом люди в СССР узнавали из передач „Би-би-си“.
Потом всё успокоилось. Художников перевели в Измайлово и больше не трогали. Вот, уж действительно, верхи не могут управлять по-новому, а низы не хотят жить по-старому...
5
У Разумовского дела на этом рынке, который почему-то назвали „Вернисаж“, пошли неплохо. Да и не только у него. Тогда кругом ощущалась тяга ко всему неформальному, неофициальному. Люди начали свободно ездить за границу, покупали картины как сувениры. Некоторые продавали их там, зарабатывая „на хлеб“. Приезжали иностранные туристы и тоже интересовались неформальным русским искусством. В те годы, вообще, во всём мире возникла мода на всё русское. Слова „перестройка“, „Горби“ звучали на всех языках.
Нет, можно, конечно, покупать картины и в художественных салонах, но там значительно дороже, хотя и выше профессионализм... К тому же, на рынке можно поторговаться, „пощупать“ и картину, и самого художника...
Субботу и воскресенье Андрей проводил на рынке, а всю неделю писал дома.
У него в кармане зашевелились денежки, чего раньше никогда не было. Ощущение для него непривычное, но не неприятное! Хотя особо с ними не разбежишься – в магазинах пусто! Но самое необходимое он имел – хлеб и краски, а что ещё?
Немного подумав, Андрей решил, что теперь нет необходимости работать сторожем и тратить на это время и силы. Уволился.
Дома его по-прежнему навещал Пронькин, иногда приезжал и в Измайлово, где Андрей в окружении других художников показывал свои работы.
Алик смотрел на скопление людей, продающих, покупающих или просто гуляющих, странным взглядом и чувствовал, что здесь крутятся деньги - небольшие, но деньги...
К тому же, он считал престижным вот так стоять рядом со своими картинами, гордо поглядывая по сторонам. Как жаль, что это ему не дано... хотя ещё, как говорится, не вечер... Поживём – увидим!
Сегодня Алик опять приехал на „вернисаж“ и неспеша шёл по аллее, сжимая в руке свежий номер журнала „Столица“, где напечатана статья о Разумовском с репродукциями его работ. Ага, вон его долговязая фигура в окружении ярких лубочных картин.
-Привет!- помахал он рукой с журналом.- Ты, я смотрю, несколько изменил свой жанр?
-Почему же?- Андрей протянул руку.- Я всегда лубок делал... не только религиозное...
-Читал?- спросил Алик и открыл журнал.
-Ага, мне в редакции дали несколько авторских экземпляров. Печать неплохая, краски получились почти натуральные...
-Поздравляю! Ты становишься известным художником!- Пронькин радостно заулыбался.
-Да что ты! Просто немного повезло – время сейчас такое,- засмущался Разумовский.
-Ну-ну, не прибедняйся...- Алик похлопал друга по плечу.
-Ты знаешь,- начал Андрей, чтобы переменить тему.- Я познакомился с одним довольно интересным человеком, художником из Лосиного острова. Можно съездить, пообщаться, у него мастерская в лесничестве.
-Ну что ж... с удовольствием,- Алик огляделся по сторонам.- Ну, я пройдусь, посмотрю, что тут есть... А когда ты хочешь поехать к этому художнику?
-Когда ты сможешь. Он там каждый день, оформиловкой занимается... А у меня теперь тоже со временем всё в порядке...
-А твоя вахта?- насторожился Пронькин.
-Уволился... теперь ни к чему...
-Вот как...- протянул Алик и задумался.- Ну, ладно, пока.
Друзья расстались.
6
Через несколько дней Андрею пришла повестка из милиции, в которой предписывалось явиться для беседы.
„Зачем я им понадобился?“- недоумевал Разумовский, шагая в милицию. Постучал в дверь, указанную в повестке, вошёл.
За столом сидел капитан, что-то писал и поминутно вытирал нос платком – видимо, страдал аллергией. Он оторвался от бумаг и вопросительно посмотрел на вошедшего, приложив платок к носу.
Посетитель протянул повестку и тоже вопросительно взглянул на капитана.
-А...Разумовский...- офицер бегло глянул на бумажку и выразительно сжал пальцы в кулак.- Скажите, где Вы работаете?
-Я художник.
-Я Вас спрашиваю, где Вы работаете?- повторил капитан спокойно, но с заметно сдерживаемым раздражением.- Вы ещё скажите, что работаете поэтом...
Милиционер улыбнулся собственной шутке и посмотрел на него, как смотрят, наверное, на докучающих чужих больных детей – с жалостью, но и с досадой...
Судя по всему, капитан не был злым человеком, он только выполнял свой долг.
Быстро написав что-то на бланке, протянул его посетителю.
-Распишитесь в Предупреждении,- офицер постучал пальцем по бумажке.- В течение месяца Вы должны устроиться на официальную работу. В противном случае привлечём Вас к уголовной ответственности по статье 209, за тунеядство - до двух лет лишения свободы.
Капитан смотрел спокойно, но твёрдо с сознанием собственной значимости и правоты. За ним стоит закон!
Разумовский молча расписался и вышел за дверь, понимая, что спорить и что-либо доказывать не имеет смысла. Для Закона он тунеядец, потому что не может представить справку с работы. Вот если бы имел членскую книжку Союза художников, тогда бы его оставили в покое – он художник, взгляните на документ! А теперь ему придёться идти в свою контору и вновь устраиваться сторожем.
Андрей возвращался домой в унылом настроении. Откуда милиции стало известно, что он уволился с работы? Ясно, кто-то настучал! Но кто, соседи? Вряд ли... Они и не знали, когда он уходил на дежурства, а об увольнении он им ничего не говорил.
Так ничего и не придумав, Разумовский пришёл домой и принялся за работу. Он уже давно заметил, что живопись для него необходимое лекарство, позволяющее забывать все невзгоды.
На следующий день он вновь устроился сторожем вневедомственной охраны и для него потекли привычные дежурства – через две ночи на третью...
7
Пронькин хорошо знал, что его друг по воскресеньям стоит со своими работами в Измайлове. Но всё-таки решил подстраховаться и позвонил ему домой.
-Ало,- ответил чей-то нелюбезный женский голос.
-Андрей дома?
-Счас...- было слышно, как стучали в дверь.
-Нету его,- гаркнули в трубку и раздались короткие гудки.
„Ага...“- подумал Алик.-„Похоже Люська дома“.
Из всех соседей в этой квартире его интересовала именно она. Он приглядывался ещё к Таньке, угрюмой разведёнке, живущей с сыном-школьником, но остановил свой выбор всё-таки на Люське. Танька слишком замкнута и, похоже, не пьёт. С ней каши не сваришь.
Пронькин доехал до гаража на трамвае. Оставлять на ночь машину под окнами он не решался – могли угнать. По пути зашёл в магазин и купил бутылку „Столичной“. Затем сел в машину и приехал на Кировскую, где жил Андрей. Вошёл в подъезд, поднялся на второй этаж и позвонил в дверь. К счастью, открыла сама Люська. Была она с похмелья и не в духе, смотрела с неприязнью, хотя видела его в квартире много раз.
-Чего?- выдохнула женщина.
-Разговор есть,- улыбнулся Алик и показал горлышко бутылки, торчащей из кармана.
-Входи...
Они прошли в Люськину комнату. Пронькин старался не смотреть по сторонам, чтобы не видеть разбросанную в беспорядке одежду, неубранную постель, остатки еды на столе и опрокинутые пустые бутылки.
Люська сдвинула в сторону грязную посуду, расчищая место. Открыла холодильник, стоящий рядом со столом, и достала начатую литровую банку с солёными огурцами. Отрезала два куска от буханки Бородинского хлеба. Взяла со стола грязные стаканы и сходила на кухню – помыла. Быстро вернулась и вопросительно-нетерпеливо уставилась на гостя.
Алик открыл бутылку и налил в стаканы – ей побольше, а себе поменьше. Вообще-то, он не пил, так иногда, только „для дела“.
-Садись,- бросила хозяйка и взяла стакан.
Она выпила стоя, затем села и достала пальцами из банки огурец - смачно захрустела.
Настроение её заметно улучшилось. Лицо порозовело, в глазах появился весёлый блеск.
-Вверх пошло...- довольно прохрипела она.
Выпил и Алик и тут же налил по второй. Дома он съел сразу полпачки масла, чтобы быстро не опьянеть.
-Обожди... перекурим,- проговорила Люська и потянулась за пачкой „Беломора“, лежащей между грязными тарелками.
Но пачка оказалось пустой. Она резко смяла её и бросила на пол.
-Вот, ****ь,- выругалась женщина.
Гость услужливо протянул ей пачку „Столичных“ и закурил сам. Над столом поплыл сизый дым.
-Людмила,- наконец, перешёл он к делу, когда они выпили по второй.- Знаете ли Вы, что Андрей не сам рисует картины, а только делает вид.
Люська насторожилась, будучи, в сущности, ещё нестарой и неглупой женщиной.
-А кто?- быстро спросила она и перестала жевать.
-Я,- Алик поперхнулся.
Прозвучало это неуверенно и неубедительно, он сам почувствовал. Но лиха беда начало!
Женщина с интересом взглянула на него и сама потянулась за бутылкой.
-А как?- опять спросила она, залпом выпила с полстакана водки и понюхала хлебную корку.
-А так,- он осмелел и продолжал.- Сидит весь день, плюёт в потолок и делает вид, что рисует. А на самом деле рисую я, а он у меня покупает картины и говорит потом...
-Ну... мне всё равно. Это Ваши дела...- она сунула хлебную корку в рот.
-Его и в милицию вызывали за это.
-За что, за „это“?- Люська напряглась при упоминании о милиции.
-За тунеядство...
-Ну, он как будто сторожём пашет...
-Уволился... В случае чего, надо подтвердить - мол, сама видела, как я привозил ему картины и деньги-де видела...- гость произвёл пальцами характерное движение, как при счёте денег.
-Ну, это будет стоить...- хозяйка снисходительно улыбнулась.
Она совсем повеселела и с сожалением посмотрела на опустевшую бутылку.
-Само-собой... не обижу...- забормотал Пронькин.
Он смотрел на её отёчное лицо с мешками под глазами, беззубый рот, большие висящие груди и думал: „Да, мой друг, воистину – искусство требует жертв!“
Алик встал со стула, приблизился к женщине и опустился перед ней на колени, уткнувшись головой ей в живот.
Она, в улыбке обнажая дёсны, склонилась к нему и по-матерински погладила его по лысине.
-Ну, пошли...- Люська кивнула в сторону постели.- А потом ещё в магазин сходим...
8
Друзья ехали по Ярославскому шоссе в сторону Лосиного острова. Машина у Алика „Волга“, не новая, но удобная – „универсал“. Где и как тот её заимел, Андрей не спрашивал – знал, не скажет, да и не интересовался очень-то. Есть вещи поинтереснее – искусство, захватывающее и приносящее наслаждение, несравнимое ни с чем.
У парка Пронькин остановил машину, а дальше они пошли пешком по извивающейся асфальтовой дорожке, окружённой смешанным лесом. Время от времени то там, то здесь из-за кустов внезапно появлялись почти трёхметровые брёвна, вкопанные в землю, с резными головами наверху. Они походили на суровых северных старцев с длинными бородами и запавшими глазами. От их облика веяло чем-то первобытным и языческим.
-Смотри,- обратился Андрей к своему другу, показывая на лесные скульптуры.- Это работа Егора, к которому мы сейчас идём.
-Ага,- равнодушно бросил Алик.- А население их не портит?
-Он говорит, бывает. Приходиться реставрировать...
Они подошли к лесной мастерской, постучали. На пороге появился Углов.
-Привет,- Андрей протянул руку.- Познакомься – мой друг Алик. Я тебе о нём говорил.
Пронькин внимательно смотрел на нового знакомого – из-за низкой переносицы надбровные дуги сильно нависали над маленькими свинцовыми глазками, нижняя челюсть далеко выступала вперёд, так что даже большая густая борода не скрадывала это.
„Да уж... он просто прямой потомок пятикантропа...“- подумал Алик, затем дружески улыбнулся и ответил на рукопожатие.
Вошли в дом. Андрей уже бывал здесь несколько раз, но для его друга всё было внове. Пронькин с любопытством озирался и старался прикоснуться к каждой вещи.
-Осторожно!- проговорил Егор, заметив это.- Стамески очень острые...
Но было уже поздно – его новый знакомый порезал палец и пытался отсосать кровь.
-Вот, возьмите,- Углов протянул пластырь.- Я тоже иногда режусь...
Он почему-то с Пронькиным сразу не перешёл на „ты“ как с Андреем, а держался почтительно и на дистанции.
-Что же ты, дружок,- с лёгкой иронией улыбнулся Андрей.- Я же тебя всегда предупреждал – с режущим инструментом шутки плохи.
-Да знаю...- поморщился Алик и заклеил порез пластырем.
Жарко пылали дрова в камине, отблески пламени плясали на бревенчатых стенах. Хозяин пошевелил кочергой угли, подбросил ещё дров и включил проигрыватель. Он поставил пластинку с записями Билли Холидей. Они все трое любили джаз. Затем сходил на кухню и принёс чай.
Алик взял кочергу и внимательно осмотрел её. Это была обыкновенная печная кочерга, какие бывают во всех русских избах.
-А у меня на даче каминные щипцы,- небрежно бросил он.
Это была правда. У него на даче устроен прекрасный камин, выложенный декоративным камнем, с раздвижной каминной решёткой и щипцами. Он для этого выписывал откуда-то мастеров.
-Но, наверное, Ваш камин всё равно тепло не держит как русская печь,- заметил Егор.
-Ну, конечно, камины тепло не держат – западное изобретение. Им там это не надо, тёплое течение Гольфстрим выручает,- назидательно проговорил Пронькин.- А для тепла у меня есть водяное отопление и печь, работающая на солярке.
Это тоже было правдой. Дальше пошла речь только на технические темы – как построить камин, где достать вагонку для отделки стен.... Алик в этом дока, это его „конёк“.
Андрей сначала без интереса слушал эти разговоры, а потом взял сосновую доску, сел к верстаку и без всякой разметки вырезал лик. Получился тоже бородатый старец, но не суровый, никого не осуждающий, а, скорее, всепрощающий. Карандашом написал своё имя – А.Разумовский. Резьба была быстрой, неглубокой, контурной, но получилось очень выразительно – линией удалось создать впечатление объёма. Полукруглой стамеской на обратной стороне вырезал небольшую лунку и повесил доску на стену, недалеко от камина.
-Егор,- обратился он к хозяину.- Это мой тебе подарок, на память...
Углов встал из-за стола, взял в руки доску и внимательно осмотрел её. Он и раньше, во время разговора с Аликом, искоса ревниво следил за работой Андрея. Теперь же внимательно изучал её, приблизив к глазам, рассматривая каждую деталь.
-Хм... спасибо...- неопределённо протянул он.
И было не понятно, как Егор относится к самой работе и подарку. Он только поджал губы, отчего их не стало видно из-за нависающих усов.
Незаметно наступил вечер, но свет включать не хотелось – слишком красиво в комнате при свете камина. Все предметы казались искрасна-жёлтыми с глубокими густыми тенями.
Гости начали собираться – пора и честь знать!
-Приезжайте ещё, буду рад!- пригласил гостеприимный хозяин.
-Спасибо, обязательно,- ответил Алик и выразительно посмотрел на Егора.
9
Мольберт стоял у окна. Свет падал слева и несколько сбоку. Это его вполне устраивало - он правша. Но другого места в комнате всё равно нет.
Андрей вытер кисть и бросил взгляд в окно – увидел, как всегда, крышу соседнего дома. Но внезапно возникшее чувство тревоги заставило его встать и посмотреть вниз. С удивлением он увидел Алика, который вытаскивал из машины картины. В стороне стоял какой-то человек и щёлкал фотоаппаратом. Его друг, явно, позировал, вставая так, чтобы хорошо получились и его лицо, и картины – щёлк, снимок на фоне подъезда - щёлк, снимок на фоне машины. Лицо Алика сосредоточено и озабочено. Сделав с десяток снимков, фотограф ушёл.
Если бы Разумовский мог, то увидел бы, что из своего окна за происходящим наблюдает Люська.
Пронькин же поднялся к Андрею, держа под мышкой две-три небольшие работы.
-Не понимаю...- вместо приветствия проговорил художник.- Я же не просил привозить мои работы... и почему именно эти?
-Извини, так получилось,- невинно глядя ему в глаза, проговорил гость.- Если хочешь, я увезу...
-Сделай одолжение...- Андрей пожал плечами.- Ты же видишь – работы прибавляются, а места нет...
-Ты слишком писучий...- сострил Алик.
-Какой есть...
Пронькин ещё раз извинился и самодовольно улыбаясь уехал, захватив ещё несколько работ, кроме тех, что привозил.
„Странно“- думал Андрей - „Что бы это значило? Ерунда какая-то...“
Но неприятный осадок, оставшийся после этого происшествия, скоро прошёл, потому что художник погрузился в спасительную работу, защищающую его от опасностей жизни.
Но творчество – это только внутренняя защита, не уменьшающая опасности внешней.
Однако, Разумовский этого не понимал или не хотел понимать, чтобы не разочаровываться в людях и в жизни...
Так или иначе, этот эпизод скоро забылся и жизнь Андрея вошла в привычное русло – ночные дежурства, живопись и Измайлово, куда его тянуло неумолимо. Иногда он приходил туда сразу после дежурства, наскоро перекусив и захватив заранее упакованные картины.
Нет, дело не в заработке – на жизнь хватало. Ему доставляло удовольствие общение со зрителями. Порой у его работ собирались десятки людей, отечественные и зарубежные корреспонденты делали снимки, брали интервью. Это льстило, что и говорить! Но главное – он чувствовал, что нужен людям! Тогда, в период романтического угара перестройкой, люди искали что-то новое в жизни и в искусстве как форме её отражения.
Андрей в это время много писал лубок, который во все времена был острым, социальным. Его же работы можно назвать не вторичными, подражательными, а, скорее, развитием лубка, потому что порой в сатирической форме он отражал современную жизнь, не ограничиваясь только воспоминаниями о „милой старине“.
Стоял холодный пасмурный день, но, слава богу, без дождя, вечного врага уличных художников. Видимо, поэтому посетителей достаточно много – идут по аллее толпой, поглядывая на картины, стоящие рядами по обе стороны.
Разумовский пришёл недавно, попил чаю из термоса, раскурил трубку. Стоял у своих работ, внимательно следя за реакцией зрителей.
Вдруг к нему подошёл какой-то парень, поздоровался. Андрей его не знал, но по каким-то неуловимым признакам понял – это свой, из числа художников.
-А как ты подписываешь свои работы?- спросил парень.
-Ну, расписываюсь... а на обороте пишу свою фамилию и название...
-Чем?
-Чем пишу?- уточнил Андрей.
-Да.
-На обороте фломастером...
-Зря, могут смыть и написать свою фамилию.
-Как?- не понял Разумовский.- У меня такая характерная манера письма...
-А это неважно. Тебя крепко подставили...- парень повернулся и ушёл.
Андрей же остался стоять, недоумевая – подстава, доказывать своё авторство...
Кому охота этим заниматься? В жизни столько интересных дел!
До него не доходило, что у людей могут быть разные интересы. Кому попадья, а кому попова дочка, как говорится. У людей с негативной ментальностью совсем другие интересы!
Погружённый в своё творчество, Разумовский не понимал, что основным мотивом многих преступлений бывает доступность, беспечность жертвы!
Зрители проходили мимо, иные что-то спрашивали, но Андрей отвечал односложно - мысли его были далеко... в памяти всплыл случай, произошедший однажды в гостях у Егора. Тогда стоял тёплый летний день. Они сидели на зелёном дворе дома-мастерской и пили чай. Разумовский увидел, что рядом с ними скачет птичка, ища что-то на земле и постоянно поворачивая своей иссиня-чёрной головкой.
-Смотри-ка, Егор,- обратился гость к хозяину.- Ищет пропитание, но при этом не забывает об опасности и постоянно вертит головой...
-А у людей?- внимательно посмотрел на него Углов.
-Ну, у людей всё сложнее...- глубокомысленно заметил Андрей.
Егор тогда промолчал и они на эту тему больше не говорили.
„Так, неужели у людей всё точно так же, как в животном мире?“- теперь спрашивал себя Разумовский – „Ну нет, не хочется в это верить!“
Стало смеркаться, заморосил дождь и люди потянулись из парка к метро или автомобильным стоянкам.
Андрей решил, что сегодня из-за погоды день сложился неудачно – никто ничего не купил, да и публика была какая-то вялая. Так бывает в пасмурную погоду. Он и раньше замечал, что в солнечную сухую погоду дела идут успешнее – всё бежит веселей.
Разумовский собрал свои картины и вернулся на метро домой.
10
Утром следующего дня Андрей проснулся и открыл глаза – в окно светило солнце. Он почувствовал прилив сил, от вчерашней хандры не осталось и следа. Без какого-то ясного плана он завернул в плотную бумагу несколько своих работ и отправился в Союз хдожников на Малую Грузинскую улицу.
Приехал, показал комиссии. Он был там не один, собралось довольно много желающих вступить в эту организацию. Кому-то вежливо отказали, кого-то зачислили...
В числе принятых оказался и Разумовский. Через несколько дней он получил удостоверение – красную книжечку. Всё произошло как-то обыденно и так быстро, что Андрей не успел по-настоящему обрадоваться. А ведь он столько мечтал об этом! Теперь мог не бояться, что его привлекут к ответственности за тунеядство. Это он-то тунеядец? Работает как пчёлка с утра до вечера! Но...
Теперь, наверное, может осуществить свою давнюю мечту - купить дом в деревне. Он слышал, что членам творческих союзов это разрешено.
Конечно, тогда Андрей не мог знать, что скоро система запретов рухнет и некоторые люди смогут покупать целые нефтяные прииски...
Либеральные ветры в стране достигли такой силы, что их „Малая Грузинка“ получила возможнось устроить выставку в Манеже, доселе вотчине только академических организаций.
Получил такую возможность и Андрей. Он отобрал свои самые большие, метровые холсты, которые из-за их размеров никогда не показывал в Измайлове. Решил попросить помощи у своего друга, чтобы доставить картины к выставочному залу.
Конечно, можно заказать такси, но Алик сам всегда предлагает свои услуги. Позвонил.
-Какие трудности?- сразу же согласился Пронькин.- Нет проблем!
Действительно, в назначенное время „универсал“ друга стоял во дворе и они вместе погрузили в машину пять отобранных работ, причём подносил, в основном, Андрей, а его друг стоял рядом и давал советы - спасибо!
Но всё изменилось, когда они подъехали к Манежу. Остановились на виду у каких-то людей, стоявших у входа и глазевших по сторонам. Когда зеваки увидели машину Алика, то сразу насторожились и стали внимательно следить за тем, что происходит.
А происходило следующее. Андрей, как и раньше, пытался поочерёдно вытаскивать свои картины из машины, но Пронькин резко выхватил одну из них и притянул к себе, как будто показывая всей своей пантомимикой – это моё!
Андрей с удивлением поднял брови, но промолчал. Алик же быстро понёс одну из картин ко входу в Манеж.
-Это моё!- уверенно проговорил он, когда поравнялся с зеваками.
Разумовский стоял около машины и не мог этого слышать. Не мог он понять и причину перемены, произошедшей с его другом - отчего он вдруг решил взять инициативу в свои руки, как будто автор работ, а не помощник.
Сделав своё дело, Пронькин уехал. Андрей же развесил картины там, где ему отвёл место человек из приёмной комиссии. Место не ахти, на задворках. Оно и понятно – он молодой член организации, а были и маститые, видавшие виды зубры, которым отвели первые места.
Зрителей было не слишком много, не так как в Измайлове, но всё-таки были...
Андрей приходил в Манеж почти каждый день, интересовался, как идут дела.
Однажды к нему подошёл молодой человек из числа вновь принятых художников. Раньше они не встречались.Разговорились.
-А ты как грунтуешь свои работы?- спросил парень.
-Проклеиваю бустилатом, а потом грунтую белилами,- ответил Разумовский.
-А какой он, бустилат,- не отставал новый знакомый.
-Он такой белый, как сметана,- простодушно ответил Андрей.
-Понятно,- согласно кивнул парень и повернулся, чтобы уйти.
-Но когда высохнет, бустилат становится бесцветным,- бросил ему вслед Разумовский.
-Да и так ясно, ты сам делаешь...подставили тебя,- на ходу проговорил собеседник и скрылся в толпе.
-А что говорят?- Андрей попытался догнать его.
-Говорят, что ты не сам рисуешь, а покупаешь картины...
Парень ушёл, а Разумовский остался стоять с открытым от удивления ртом. Боже мой! Какая низость! Какой же подлец распускает такие слухи?
Но сколько Андрей ни думал, но так и не мог понять, кто из его знакомых способен на подобную подлость. В том, что это должен быть его знакомый, он не сомневался...
11
Алик зачастил в лесничество, проявлял интерес к работам Углова, говорил комплименты, выражал сожаление, что слишком мало людей их видят. Но не только. А привозил он ещё и работы Разумовского, с которых за небольшую плату удалял Егор авторские подписи и ставил „А.Пронькин“.
Сегодня Алик решил „выстрелить дуплетом“ – вёз подарок, набор инструментов для резьбы по дереву, достал... Изделие производственных мастерских МОСХа. В инструментах он ничего не смыслил, но знающие люди сказали, что стамески выполнены из отличной стали. Но подача – блеск, это понятно даже ему. Хромированные инструменты с лакированными деревянными ручками лежали на красном бархате плоской деревянной коробки. Любой резчик будет рад такому подарку. Но это ещё не всё. Алик решил показать Егору журнал „Столица“ со статьёй о Разумовском...
Весь расчёт состоял в том, что подарок должен вызвать расположение и чувство благодарности, а статья в журнале – зависть, то есть получался двойной удар, как в боксе, одновременно – крюк слева и прямой правой в челюсть. Алик возлагал большие надежды на этот приём...
Пронькин освоился настолько, что не стал оставлять машину у входа в парк, а подрулил прямо к мастерской, хотя въезд на машинах на территорию лесничества строго запрещён.
-Привет! Как дела?- он вошёл в мастерскую без стука.
Углов сидел за столом и задумчиво размешивал гуашь в банке. Увидев гостя, он оживился и поднялся ему навстречу.
-Привет, ничего,- ответил Егор бесцветным голосом.
-Как подписи? Все удалил?- спросил пришедший.
-Ещё нет, в последнее время он стал подписывать не фломастером, как раньше, а маслом – не смоешь...
-И что теперь?
-Да ничего... работы больше. Придётся грунтовать оборотную сторону холста, а потом уже писать Вашу фамилию...
-Ну, это твои дела... А я принёс тебе подарок...- решил переменить тему Алик и открыл ящичек с инструментами.
Ну, какой резчик ни обрадуется такому инструменту? Глаза Егора загорелись жадным блеском, когда он взял коробку и принялся разглядывать стамески.
-Ну, их ещё оправлять надо...- пробормотал он, прикоснувшись к одной из них.
-А для этого я привёз тебе алмазный брусок,- тоном деда Мороза проговорил гость и протянул брусок, купленный там же, на складе МОСХа.
Егор взял брусок, обе стороны которого содержали алмазную крошку, с одной стороны - покрупнее, а с другой – помельче. Инструмент можно довести до совершенства!
-Ну, спасибо, удружил,- благодарно проговорил хозяин.
Алик решил, что настал подходящий момент для нанесения второго удара.
-Да... вот, ещё что...- будто вспомнив, обронил он.
- Читал? Статья про твоего друга... хвалят...- гость протянул журнал.
Углов взял журнал, раскрыл и посерел лицом, увидев фотографию Разумовского и его работы.
-А ты не спеши, дома почитаешь в спокойной обстановке...- „подлил масла в огонь“ Пронькин.
-Кончать с этим надо, а то далеко пойдёт!- рубанул он рукой по воздуху.
-Но как?
-Как? Молча!- воскликнул Алик.- Ты знаешь, как у Разумовского иностранцы картины покупают? Нарасхват! За валюту берут! Я слышал по „Би-Би-Си“, что заграницей по телевидению об Измайлове была передача, так о нашем друге тоже упоминали...
Углов слушал, сжав челюсти и напряжённо глядя перед собой. Черты его лица обострились, а нижняя челюсть ещё больше выдвинулась вперёд. Он нахмурился, отчего нависающие брови почти скрыли свинцовые глаза.
-Завалить его... и все дела!- вскричал Пронькин.
Егор долго молчал, тяжело дыша. Наконец, как будто очнувшись, посмотрел на гостя долгим холодным взглядом.
-Не так это просто...- тяжело проговорил он.- Могут хватиться...
-Да что ты! Он прост и наивен как ребёнок! Всё пройдёт как по маслу!- напирал пришедший.- К тому же, у него никого нет.
-А бывшая жена?- засомневался хозяин.
-Он с ней встречается очень редко.
-А мать?
-Мать есть, но она далеко!
-Приедет ради такого дела!
-Ну, когда она приедет, концов уже не найти...- Алик мечтательно потёр руки.
-Ну, а труп куда?- Егор, казалось, уже принял решение.
-Это не проблема! Выкопаешь ямку в погребе – и все дела! Никто и не хватится!- каким-то чутьём Пронькин угадал, что наступил переломный момент, достал из кармана жиденькую пачку денег и протянул её собеседнику.
Углов мельком взглянул на деньги и поморщился.
-А чё так мало?- разочарованно спросил он.
А денег действительно было мало – пачка тоненькая, состоящая, в основном, из пятёрок, перетянута розовой резинкой.
-Не в деньгах дело, а в идее!- выпалил Алик и достал из кармана маленький томик Есенина.
-Вот, читай,- продолжил он и раскрыл, заранее заложенную страницу.
-Я одну мечту скрывая нежу
И хотя я сердцем чист.
Но и я кого-нибудь зарежу
Под осенний свист!
Пронькин победоносно смотрел на собеседника, потрясая кижкой.
-Видишь? Этого все хотят, а Разумовский не такой как все... такого тем более надо,- гость захлопнул книгу и засобирался домой.
Он чувствовал, что семя посеяно и скоро даст всходы...
12
Андрей решил расслабиться и немного отдохнуть. Сторожем он больше не работал, опять уволился, теперь у него есть защита – членская книжка Союза художников. Участковый ему не страшен. Но даже от любимой работы можно устать, поэтому решил съездить к Егору в лесничество, посидеть в крестьянской избе, попить чаю и поговорить об искусстве.
Утром собрался и поехал – сначала на метро, потом на на тролейбусе до Лосиного острова.
Стоял серенький денёк, временами накрапывал холодный дождь. Как хорошо в такую промозглую погоду посидеть у жаркого камина и попить горячего душистого чаю!
Егор встретил гостя радушно, может быть, даже приветливее обычного. Он льстиво улыбался, когда спрашивал, как идут дела, и как будто радовался его успехам.
День пролетел незаметно и наступил вечер. За окном сгустились сумерки, а затем наступила кромешная тьма. Не видно ни зги! Только в отдалении светилось окно конторы.
Углов встал из-за стола, включил свет и глянул на гостя.
Андрей сидел у камина, вытянув свои длинные ноги. Он смотрел на резную доску, которую подарил хозяину мастерской, но не видел своей подписи, сделанной тогда карандашом. Стёрлась что-ли? Однако, какие это пустяки - неважно!
Егор постоял в нерешительности, затем подошёл к нему и внимательно посмотрел прямо в глаза, потом взял кочергу и пошевелил ею раскалённые угли.
-Егор, ты помнишь ту птичку?- неожиданно спросил гость.
-Какую птичку?- не понял хозяин.
-Ну, помнишь, летом мы сидели во дворе и пили чай, а она шныряла у нас между ног. Я ещё сказал, что ищет корм, а сама постоянно вертит головой, следит – нет ли опасности.
-А...- неопределённо протянул Углов.
-Ты ещё спросил, а как у людей, помнишь?
Егор промолчал и отошёл. Он стоял теперь сзади и немного сбоку, держа в правой руке кочергу.
-Так вот,- продолжил Андрей.- Я пришёл к выводу, что у людей всё точно так же, как у животных...
Он откинулся в кресле, чтобы не обжигало жаром, исходящим от камина.
Вдруг Углов взял двумя руками кочергу, размахнулся ею как хоккейной клюшкой и наотмашь ударил Разумовского по голове. Удар пришёлся в правый висок. Смерть наступила мгновенно.
-Нет, дорогой,- зло проговорил он.- Животные убивают, только когда голодны, а человек ещё и для собственного удовольствия...
Егор сунул окровавленную кочергу в огонь. Он всё продумал. Кровь мгновенно закипела на конце кочерги и испарилась.
Но внезапно он почувствовал смутное беспокойство и обернулся. К окну прилипло какое-то бледное пятно с широко открытыми глазами. В следующее мгновение пятно исчезло.
Это сторожиха Петровна, охранявшая контору, простая и набожная женщина, подошла и посмотрела, привлечённая светом в окне, и увидела страшную картину.
-Уби-ли! Чело-ве-ка убили!- завопила она истошным голосом и побежала прочь, сорвав с головы платок и размахивая им как флагом.
Было безлюдно, темно и холодно. Накрапывал дождь. Её голос никто не услышал, но Петровна добежала до конторы, схватила трубку и набрала номер телефона бригадира сторожей – всё как требовала инструкция в случае чрезвычайных происшествий.
-Человека убили!- закричала она в трубку.
А Углов стоял, опустив руки и понимая, что уличён на месте преступления. Тащить труп в заранее вырытую ямку в подполе не имело смысла – с Петровной не договоришься, он знал это. Недаром рабочие в лесничестве за дотошность и непреклонный нрав называли её „КГБ“. Обессиленно опустился на лавку.
Нет, никаких угрызений совести он не чувствовал. Скорее, это была досада, что попался, но и облегчение – будто свалилась гора с плеч и не надо больше завидовать, самоутверждаться и бороться... Теперь уже ничего от него не зависит...
13
Очень скоро Алику всё стало известно. Он немного расстроился – не ожидал такой досадной развязки. „Вот, кретин! Действительно, пятикантроп! Не мог занавески задёрнуть... Но нанимать профессионала слишком дорого!“- с раздражением думал он.
На следующий день под шумок Алик приехал к Андрею домой и с помощью соседки Люськи вынес все картины. Теперь он автор! А когда объявятся наследники, будет уже поздно! Если ещё объявятся...
Пронькина вызывали к следователю, но он заявил, что ничего не знает – Разумовский был ему другом, а с Угловым едва знаком и какие у них были отношения, не имеет понятия.
Его оставили в покое, а Егора обвинили в убийстве по неосторожности и осудили на три года.
Постепенно всё забылось и никто уже не помнил, что был когда-то такой странный человек, художник, который рисовал картины для собственного удовольствия, потому что не мог иначе жить...
А в стране произошли революционные изменения и людям стали внушать, что единственным идеалом в жизни являются деньги и больше ничего нет и не может быть.
Пронькин арендовал престижный просторный зал, подключил прессу и выставил картины Разумовского под своим именем.
Он с гордым и самодовольным видом ходил по залу, но на вопросы зрителей отвечал неохотно и уклончиво, не вдаваясь в детали техники и сюжета – „Я так вижу“ или „Я так хочу“...
Сколько в своё время ни бился Разумовский, но Алик так и не понял разницу в картинах, написанных кистью, мастихином или просто пальцем. Для него все они были одинаковы.
-Альберт Самуилович,- обратилась к Пронькину молоденькая журналистка из модного еженедельника.- Какая метаморфоза! Вы... и русский лубок, и ещё православие…
-Видете ли...- Пронькин сделал многозначительную паузу, отчего окружающие напряглись и замерли в ожидании откровений.- Русскость... это прежде всего состояние души, а не генетический код! Вспомните хотя бы Иосифа Бродского или Абрама Архипова... Вот, и я, Пронькин, принял в себя русский дух, русскую ауру...
Окружающие молча смотрели на „художника“ как на жреца и кудесника, только некоторые из них шёпотом обменивались восторженными суждениями.
-Спасибо, мастер!- громко и почтительно проговорила молодая журналистка.
-Спаси Вас Бог!- покровительственно объявил Пронькин, глядя поверх голов собравшихся.
Он, ни на кого не глядя, медленно пошёл вдоль висевших на стенах картин. Его распирало от чувства собственной значимости.
Да, успех выбирает только самых достойных!