Глава 2
Бытие
Не скорби, душа. Найди
Силу в том, что позади
Лизонька родилась в селении Спас русской глубинки в морозное полнолуние сочельника. День выбирала тщательно, появившись на свет позже назначенного врачами срока. А может, она просто боялась этого мира? Будучи ещё мизерной плотью, она чувствовала, что пока нежеланна здесь. Её мама все месяцы беременности жила в страхе ожидания предстоящих родовых схваток, а когда они пришли – продолжительные, изматывающие, страшные, обратного пути не было. Лиза чувствовала, что причиняет матери нестерпимую боль, но как обойти эту боль не знала, да и не умела пока что-либо обходить. Оказавшись вне материнского тела, девочка увидела размытый тёмный провал окна родильной палаты, сквозь который тянулась призрачная дорога к луне. «Как здесь страшно», - подумала она, ощутив скопом и вселенский холод, и одиночество души, и беззащитность неокрепшего тела, и полную зависимость от чужих рук. Испугавшись ещё больше, она вдохнула в себя земного воздуха и, что было сил, зашлась в плаче. Говорят, какой день рождения выберешь, так и жить будешь. С того дня Лиза жила трудно.
Спустя две недели, когда мать окрепла, их отпустили домой. Впервые в жизни ехала новорождённая в нарядной кошевке с полостью по обкатанной машинами дороге. Лошадка колокольчиком оглашала мир о пришествии нового человека. Было уже сумеречно, но возница углядел-таки на дороге кем-то утерянную «пятёрку», этих денег хватило, чтоб купить по пути бутылку водки и, как полагается, по-мужски «обмыть» тугой свёрток, перепоясанный капроновой лентой. Радости от свалившейся нежданно-негаданно выпивки было много, но только бутылка опустела быстро, а Лиза в доме осталась надолго. Как ни старалась девочка быть тихой и умненькой, но проблемы создавала, впрочем, таковы все дети.
Первый Лизин дом оказался просторным и светлым, раньше в нём хозяйствовали батюшка с попадьёй. За домом раскинулся старый сад с вишнями, яблонями и рябинами. До церкви было как до ближайших соседей - метров сто. Впрочем, в то время, когда явилась на свет Лиза, от церкви остались лишь израненные стены, устремлённые в небо. До сих пор стоят они в селе, постаревшие, морщинистые. Ни людей, ни божьих ликов рядом, только залётные ветра шастают сквозь оконные проёмы, когда и куда им заблагорассудится.
В детстве Лиза росла свободно. Весной ловила подолом фланелевого платья лягушачью икру, потом головастиков. Кожа на ручках и ножках девочки от этих игр обветривалась, трескалась, покрываясь сеточкой цыпок. К тому времени, когда лужи подсыхали и головастики превращались в лягушек, Лизу уже манил ягодами лес. Ближе к холодам выспевали райские яблоки, черёмуха и рябина. Лизонька любила это время и часами просиживала среди ветвей, набивая живот сочной мякотью вызревающих плодов. После такого обеда её клонило в сон, она бежала к дому и, свернувшись клубком, засыпала то на скамейке, то на ступенях крыльца.
Мама девочки работала на молокозаводе. Не каждый день, но довольно часто она брала Лизу с собой, чтоб та не слонялась по улице. Девочка увлекалась путешествиями по придуманному ею миру, однажды, она заигралась настолько, что упала в очко водогрейной коробки. Кричащую от боли малышку вытащили из кипятка и отнесли в местную больницу. Спасать ногу выпало врачу – осетину. Хороший оказался врач, от Бога! Умел лечить. Далеко его нелёгкая занесла от родных мест, может, лишь для того, чтобы сохранить ножку ребёнка от хромоты. Часами кропотливо составлял он специальные мази и присыпки для Лизоньки. Что смешивал, никто не знал. Два месяца ушло, прежде чем девочка поправилась. А как только смогла самостоятельно ходить, врач уехал, и больше их дороги уже не соприкасались. Заметный шрам, протянувшийся от стопы на голень, остался с Лизой как напоминание о беде. Другие следы ожога постепенно стёрлись, почти не оставив отметин, а этот прирос на жизнь.
Ей было семь. Однажды, она ощипала тяжёлую кисть рябины в родном саду и ушла с мамой на автобусную остановку, чтобы жить отныне на новом месте, в городе. Она вернулась на родину лишь однажды, спустя двадцать лет. Приехала на неделю, чтоб надышаться привольем и снова оставить эти места, одной судьбе ведомо на какое время.
Очередь, растянутая в сотни метров, продвигалась медленно. Рябины на соборной аллее склоняли ветви от обилия плодов. Лиза вспомнила любимый вкус рябинового варенья, отдающий горчинкой, задумалась: «Много ягод, значит, морозы сильные придут. От холодов не убежать, а птицам корм будет. В лесу, наверное, тоже урожайная осень…». И виделось ей вновь «рябиновое» детство, и вспоминался сон, что пришёл к ней неделю назад – будто бы привезли какую-то икону и тысячи людей с плачем преклоняли пред нею колени. Лиза среди сна подумала, подумала и тоже на колени встала. А спустя два дня услышала мимоходом, что в Петербурге будет гостить Феодоровская. Говорили, что икона написана вроде бы Евангелистом Лукой, что много чудес явила она людям. Привезли Феодоровскую с Лизиной родины. Одержимо захотелось увидеть святыню эту наяву. Отбросив дела, поехала Лиза в Лавру. За четыре часа в очереди она приблизилась к объекту поклонения лишь наполовину. Времени свободного больше не оставалось. «Не судьба…», - отметила она удручённо и, напоследок, решилась таки зайти в собор, чтоб издали посмотреть на чудотворный лик. Там они и встретились. Лизу пронзило желание снять с шеи цепочку с подвеской. Она расстегнула замочек и протянула украшение священнику, тот понял её без слов. Приложил подвеску к иконе а, возвращая, задержался взглядом в Лизиных глазах.
- Не могу Вас вот так отпустить, проходите, подведу к иконе.
Очередь остановилась, а Лиза шагнула к Богородице. Сила, исходившая от лика, была столь ощутимой, что Лиза оторопела и плохо помнила, как повторно, на этот раз сама приложила к святыне драгоценную подвеску. Плохо помнила, даже как отступила в сторону.
С тех пор каждый день вспоминала Лиза встречу с Феодоровской и стала икона для неё неотъемлемой частью жизни. Всё настойчивее всплывало в памяти воспоминание, как пятилетней девчонкой бегала она с подружками в лес к дальнему роднику. Там у воды была икона Богоматери и полотенце чистое домотканое рядом. Вспоминала, как пригоршнями черпала ледяную воду и пила её перед иконой. Как изумрудно зеленела тогда трава, как сверкало солнце, как умиротворённо журчала вода и вся большущая жизнь была впереди, а за спиной малая часть - рождение, да первые робкие шаги в неосвоенном мире.
Три месяца спустя со встречи с Феодоровской, Лиза подхватила блуждающую простуду. У неё болели то бронхи, то горло, то уши, то нос. Болезнь не давала ей ни дня передышки. А потом пришла настоящая беда – заболели глаза. День ото дня, больше и больше Лиза теряла возможность видеть мир. Ужас от приблизившейся слепоты вынуждал её кидаться из крайности в крайность. Она лечилась, на сколько хватало сил и воли преодолеть недуг. Так мало что видя, в отчаянии, однажды она дошла до церкви. Сил к тому времени не осталось ни душевных, ни физических. Ровный звучный голос вошёл в её сознание, отчётливы были сказанные им слова: «Твой Отец любит тебя совершенной любовью и пока безответно. Искренне любят тебя твои Хранители, но и их любовь без взаимности. Твоё тело любит тебя, жертвуя собой, но ты не замечаешь даже его любви. Твой храм не здесь, а в теле твоём. Наводи в нём порядок: ещё не поздно. Если справишься, будешь жить и будешь видеть».
Боль принуждала думать и заниматься поисками спасения. И Лиза однажды увидала со стороны свои амбиции, своё безудержное желание добывать желаемое любой ценой. Потребность возвыситься попирала нужды прекрасного тела, данного ей при рождении. Так открылась Лизе мрачная тайна, что, действительно, не додала она телу ответной любви. Ей легко давалась любовь показная, и она одаривала ею всех подряд, ибо любить от сердца ни себя, ни других ещё не умела. «Предательство», - вертелось у неё в голове. – Я предала себя ради чего, ради кого? Что есть у меня дороже жизни? Но если я болею, значит, я предала её доверие. А ведь она любит меня, иначе бы давно ушла. …Жизнь даёт мне шанс, а я не знаю, как к нему подступиться».
Внезапно к ней пришли слёзы отчаяния и слёзы очищения. Она выплакивала их часами, так горько и обречённо, что сердце останавливалось в раздумье, а нужно ли ему работать дальше, но потом снова начинало стучать и трудилось на пределе сил, ибо Лиза свалила на него тяжеленную ношу накопленного годами груза. Порой она обессилено затихала, но раскаяние вновь настигало её, и вновь глаза исторгали потоки слёз. Прощение бывает не так-то легко вымолить! Но Лиза исступленно просила его и у глаз, и у сердца, и у тела, просила прощения за затмение рассудка: ибо не раз бездумно предавала и тело, и тех, кто был рядом. Лиза заснула в полном изнеможении. Наутро глазам стало легче.
Прошли ещё две недели. Боль то отступала, то снова атаковала Лизу в уязвимое место. Лекарства облегчали её состояние, но лишь на время. Глаза её словно были засыпаны чем-то раскалённым - то ли песком, то ли золой. Она вспомнила схожую боль памятью души внезапно, но ярко, в мельчайших деталях. Боль жила в другом Лизином явлении на свет. Она уже напоминала о себе в раннем детстве девочки. Это случалось всякий раз, когда Лиза видела строительный инструмент - клещи, молоток, топорик. Страх уже тогда шевелился в её груди, пытаясь высвободиться. Уже взрослой, чтобы лучше понять его, она мысленно погрузила себя в капсулу времени и отправилась туда, где он зародился.
Страх рос среди пасмурного летнего дня. Девушка Эльза, убогая, израненная пряталась вместе с ним на дне оврага, дожидаясь ночи. Одичавшие кошки, тощие, но мускулистые, завидев её, надсадно вопили. Она вздрагивала от протяжного воя, вползая под ветви кустов ближе и ближе к земле, чтоб ни один человеческий глаз не обнаружил её здесь. Ноги болели нестерпимо: изувеченные пытками, распухшие, в подтёках запекшейся крови, прежде они были гордостью Эльзы, но после того, как к ним приложился палач, стали для девушки мукой. Родная деревня находилась не вдалеке от оврага. На её окраине, чуть в стороне от других домов, ютился бедный домик местной знахарки - Эльзиной матери.
Как только ночь сгустилась до черноты, девушка добралась домой. В почти пустом доме росло множество фиалок. Цветы занимали все его подоконники. Из фиалок, как домашних, так и лесных, и мать, и дочь умело составляли многие целебные снадобья. Эльза верила, что мать и фиалки помогут ей выжить.
Ранним утром, едва мать приложила к ранам дочери свежие бархатистые листья, и лишь намерилась обмотать ноги тканью, пропитанной фиалковым отваром, в дом неприметно вошла ранняя гостья – соседка. Та не поверила глазам своим: Эльза, пресловутая Эльза, в которой вся деревня признала ведьму, находилась не в тюремной хижине, а дома. Девушка почувствовала её взгляд и окончательный приговор себе.
- Я только лечу фиалками, я не ведьма, – твердила Эльза затравленно, но вытаращенные глаза незваной гости полнились ужасом и ненавистью. – Не ведьма…
Соседка, не проронив ни слова, попятилась вон. И как только оказалась на улице, побежала по деревне, причитая, собирая женщин на сходку. Эльза знала, что теперь ей точно не жить, без ног куда убежишь, не добраться даже до оврага.
Вскоре толпа ворвалась в дом, подхватив Эльзино тело, поволокла его по пыльной дороге. Так девушка снова оказалась в тюрьме и палач, пытавший её, а позапрошлой ночью, тайно отпустивший на волю, больше ничего уже не смог для неё сделать. Он, хорошо знал своё ремесло и до встречи с Эльзой не ведал ни о любви, ни о сострадании: изгой, умевший истязать чужую плоть, теперь ощущал на себе, что значит страдать. Мать Эльзы помогла ему появиться на свет. Знахарка едва выходила тогда роженицу, ибо большеголовый крепыш в стремлении к свету не пощадил мать. Роженица долго истекала кровью, но таки выжила и выкормила сына. Мальчишка не выбирал жуткое ремесло, ремесло подготовило его для себя. Когда впервые осознал он, что из боли можно черпать силы для жизни, что кровь подобна вину, что страх жертвы провоцирует на причинение ей ещё больших мук? Видимо, с рождением. Палачу нравилась работа до тех пор, пока пыточный инструмент не коснулся Эльзиных ног.
Через три дня на площади в деревне выросла высокая кладка дров. Поленья для костра принесли женщины деревни - с каждого двора по вязанке.
Эльзу, связанную и ещё более изувеченную, доставили к месту казни на повозке. Палач прислонил её тело к корявому столбу, возвышающемуся в центре кладки, затем, чтобы тело не падало, привязал к столбу верёвкой. Не торопливо поджёг дрова, раздувая ртом пламя. Костёр разгорался нехотя, окутывая жертву клубами едкого дыма. В толпе глазевших на казнь крестились и сплёвывали на землю, надеясь на скорое избавление от нечисти.
Дым разъедал глаза, и Эльза чувствовала, что свет меркнет. Воздуха не хватало. Огонь коснулся ног, уцепившись за подол окровавленной юбки. Ей захотелось в последний раз увидеть мать, но пред нею раскинулась лишь серая мгла. Вдруг, синее бездонное небо, прорвавшееся к ней, подхватило её и потянуло на себя. Руки сильные, любящие, огромные взяли её в ладони и стремительно понесли вверх. Палачу было ясно, что Эльза уже задохнулась в дыму. По лицу его впервые в жизни пробежала слеза, а тонкие губы на обезображенном оспой лице прошептали заклинание, лишённое смысла:
- Эльза, не умирай, …не умирай. Я люблю тебя!
Но Эльза ничем не могла уже ему помочь.
Шрам от ожога, подученный в раннем детстве, достался Лизе как напоминание, что в этой жизни будет время проработать и осмыслить давний печальный опыт. В школьные годы Лиза стеснялась травмы, а, повзрослев, со шрамом свыклась. Скорее демонстративно, как вызов себе и всем, кому она нравилась, в двадцать пять стала носить на лодыжке изувеченной ноги золотой браслет с бабочками. Сияющие бабочки легкомысленно позванивали, окружающие их видели, а шрам – нет, ибо замечали они лишь то, что хотели видеть - стройные длинные ноги с легкокрылыми бабочками, не желающими улетать в другое место.
Смотри, Лиза, смотри на себя, даже если тебе станет дурно. Разберись в себе и в прошлом, время тому. Зла, страха, вражды, ненависти накопилось немеренно. Не вмещает больше тело их, а глаза, чтобы не преумножать и без того огромный груз, отказываются видеть мир жестокости и боли.
Лиза просматривала свою жизнь, словно фильм, словно всё происходило не с ней, а с кем-то посторонним. Она вглядывалась в себя прежнюю, с пристрастием. И видела, что та отчаянная девчонка боялась жизни, боялась людей, а потому выживала, как могла, а не просто полноценно жила. Лиза отпускала прошлое, отпускала ради того, чтобы жить сегодня, и завтра, и через год. Ибо, кто мудр, кто обретает равновесие в себе, живёт долго. И не было больше врагов, вокруг пребывали лишь люди, скрученные своими проблемами и страхами. Каждый жил и выживал, как мог под единым вселенским шатром. «Простите меня, простите все. Прости меня страх. Прости моя память и моя совесть. Я знаю, что преодолела скользкий путь. Если я смогу полюбить себя, если смогу уберечь себя от нового зла, значит, мне будет, чем поделиться с другими. Я сохраню тело здоровым и укреплю душевную силу, а тому, кто обладает душевной силой, не бывает тесно под солнцем.
Глаза перестали болеть внезапно, хотя были ещё воспалены.
Лиза вошла в церковь и тут же обратила внимание на фотографию Феодоровской иконы, сделанную в памятный осенний день, когда нескончаемая очередь жаждущих святыни надеялась прикоснуться к чуду. Вспомнилась рябина, изнемогающая под тяжестью плодов и детство с иконой у ручья. Она вздрогнула, очнувшись от воспоминаний и, прижав к груди купленный снимок, заторопилась к выходу. Прикрывая двери, прищемила полу шубки и приняла это как знак, что храм не отпускает-таки её. Что ж она ещё вернётся сюда, но не сегодня.
Лиза вдохнула в себя глубоко-глубоко морозный воздух и подняла глаза к небу. Тысячи мерцающих звезд перемигивались на просторах его.
- Эльза, я простила их за тебя. Слышишь, дорогая, я сделала это. Ты не одинока: я люблю тебя.
Благодать опустилась на голову и поцеловала Лизу в глаза. Больше не будет в её жизни предательства и подножек, по крайней мере, с её, Лизиной, стороны. Отныне ей предстоит жить по-новому, радоваться каждому дню и любить мир. Предстоит обрести в себе совершенную женщину, предназначение которой – сотворить нового человека.
- Ещё одно усилие, Лиза, - сказала она. – Пред тобой новая страница, может нужно начать её с дороги к роднику из детства? Ах, Лиза, Лизонька, смой-ка с себя усталость, чтобы странствовать налегке!
Она всматривалась и всматривалась в свои глаза. Вода искажала её черты, то преувеличивая, то преуменьшая их. Пора! Лиза проворно скинула с себя всё, что удерживало её на старом пути и, шагнула в журчащий поток. Вода здесь много-много лет без устали смывала с людей их тяготы. Вот и сейчас, она с нежностью обняла стройные женские ноги. Течение проворно расстегнуло золотой браслет с бабочками и, спрятало его от людских глаз на дне среди песка и отшлифованных камней.
Глава 3
Самый медленный танец
В ней всё, что в нём меня влечёт.
Любовь это дар небес. Кто бы сомневался? Она стихийной субстанцией заполняет душу, преображая сознание и тело. Обратим внимание лишь на один из её аспектов – предначертанную любовь женщины к мужчине и мужчины к женщине, на так называемое кольцо любви. Каждому оно даётся как возможность, но на пути к нему полно бурелома. Одни пробираются к кольцу, терпеливо преодолевая преграды, другие, останавливаются на подступах, третьи замирают, едва замаячит первое препятствие.
Мы не знаем заранее ни места, ни времени дарованной встречи, но сердце-вещун способно расслышать её зов и многое преодолеть на пути к ней, лишь бы сознание позволило. Как только двое находят друг друга, их прозорливые сердца не успокаиваются, они в импульсе распознавания: «примите этот дар и храните его вечно» стремятся соединиться в неделимую сущность. Этот импульс прекрасен и неповторим, ибо ему покровительствует вселенная. Это он лишает влюблённых сна и здравомыслия, это он волнует кровь и вносит сумятицу в их мысли.
У каждого импульса есть эхо. В человеческое сознание оно вторгается потребностью сохранить и уберечь дар от посягательств на него со стороны, и страхом, что потери не избежать. Чем выше потребность в сбережении, тем масштабнее страх, а где страх, там и паника, а где паника там и ошибки. Людям свойственно ошибаться и учиться на собственном опыте, я, как и Вы, это знаю. Однако любви накопленный опыт отнюдь не подспорье! Она живёт сама по себе. Любовью нельзя обладать, она с каждым из нас, лишь пока мы намерены ею делиться безоглядно.
Довольно часто я слышу, что одна любовь в чьей-то жизни вытеснила другую. Так не бывает. Энергия не может побороть энергию своего вида, она может только усилить её, добавить новый импульс, как говорят в народе – окрылить. Любовь – таинство, дар и величайшая, благотворная сила, которую мы часто используем по глупости, скорее во зло себе, чем во благо. И не надо искать виновных, все беды от нас самих…
Лиза выпустила на волю, как казалось ей, самую значимую любовь жизни. Но та не спешила покидать её, она то кружила в Лизином сердце, то, шла рядом настолько близко, что касалась её дыханием. Однако в один из дней, махнув на прощание подобием руки, любовь скрылась в облаке, заслонившем солнце. К Лизе она уже не вернулась. В женском сердце на её месте прижилась и обжилась пустота.
Полтора года сердце тихо побаливало, но никто об этом не догадывался. Лиза проживала дни, не пытаясь под кого-то суетно подстроиться. Внешне она не была совсем уж одна: время от времени её отлавливали давние приятели или шапочные знакомые, она ходила с ними в театр, на выставки, в рестораны или кафе, но к дальнейшему сближению не стремилась. Ни денег, ни подарков, ни секса - такой стиль поведения вполне её устраивал. Мужчины бесились: безопасную дистанцию они отождествляли с завышенными ожиданиями «найду и покруче».
Трудно, но вполне реально жить с кажущейся пустотой в сердце под неусыпным контролем взращённого сознанием сторожа, хотя это и насилие над собой. Женщина изначально приходит в мир, чтобы реализоваться в любви к мужчине. Ни родственники, ни друзья, ни дети не могут компенсировать предначертанность, заложенную в гены Создателем. Эта предначертанность напоминает о себе сразу, как только часовой на посту теряет бдительность, а сохранять бдительность двадцать четыре часа в сутки – это уж из области фантастики! Отсюда и сбои, и немотивированные поступки!
Сны яркие, тревожные намекали на скорое возвращение любви. Лиза не пыталась ни помогать, ни мешать судьбе. Не однажды среди сна, она видела себя в просторном особняке. Этот дом с анфиладой пустынных комнат имел центральный вход со стороны луга и дополнительный с террасы. Полукруглые ступени террасы спускались в запущенный сад. Всякий раз во сне наступало время, когда уже не день, но ещё и не ночь. Как только сумерки сгущались, состояние необоснованной тревоги настигало Лизу и не отпускало. Очередной вечер не стал исключением. В саду не унимался ветер, сильный и теплый. Он раскачивал ветви деревьев, теребил листву в поисках места для отдыха, но не находил поблизости ничего подходящего. На садовом диване под кроной цветущей липы расположился мужчина. Его глаза выжидательно наблюдали за Лизой. Излишне нервно она стянула на груди концы белой шали и ощутила холод в спине. В смятении она захлопнула створки входных дверей, чтобы запереться, но верхние петли внезапно сорвались с косяков и дверные половины, протяжно скрипнув, повисли, откинувшись на улицу. Бесприютный ветер влетел в дом, нашёл Лизу и, уцепившись за волосы и платье, как юродивый тоненько завыл. Отпустил внезапно и снова устремился в сад. Незнакомец не двигался. Лиза осознала, что нет у неё от него защиты. Если он решит войти к ней, то войдёт, и никакая сила не станет ему преградой. Стемнело, но фигура незнакомца по-прежнему хорошо различалась на белеющем сиденье дивана. Кто покровительствовал ему – тёмная ночь или солнечный день? Чем намеревался он с Лизою поделиться – страданием или блаженством? Этого она не знала. Сон, тревожный поверхностный сон не давал ответа, а в реальности она продолжала жить в центре города, в обычном для Петербурга доме, которому было почти два века. Окна её квартиры никогда не видели сада, её комнаты были вполне современны, а наследство от прошлого ограничивалось лишь личностью шалуна – домового, периодически подшучивающего над ней.
Зима меж тем торопилась к своему завершению. В один из обычных февральских вечеров Лиза возвращалась домой. Она не знала этого мужчину: жизнь свела их не более чем на полчаса. Лиза попросила её подвезти, он без раздумий согласился. Автомобиль на хорошей скорости уверенно обгонял как более скромных собратьев, так и равных себе. Лизино сердце без веских оснований на то стало заваливаться в пустоту. В попытке обрести спасительную опору, оно учащённо простукивало пространство, но обмирало, натыкаясь лишь на зыбкие плывуны. Бесцеремонное желание близости с мужчиной выбило остатки почвы под ним, затем просочилось в мысли, лишив их трезвости. Несовместимо с нормами приличия? Да кто ж спорит - несовместимо! Но Лиза так долго обделяла себя нежностью, что могла, позволить себе сумасбродную случайную связь. Всего лишь маленький эпизод-приключение, не больше! Ничего себе, вот и оправдание! Как только сторож вздремнул, на пороге немотивированный поступок! Хотя если посмотреть на него под другим углом зрения, поступок вполне оправдан: да, мы более чем правы в своих собственных глазах! И Лиза не стремилась быть исключением из правил!
Добиваясь желаемого, женщина располагает множеством способов, позволяющих вывернуть наизнанку мужские мозги – это как игра. Однако игры на этот раз не хотелось. Город ускользал, не вторгаясь в ограниченный пространством автомобиля мирок. Справа остался Московский вокзал. Через минуту машина впишется в финальный левый поворот, за которым Лиза распахнёт дверь кабины и выйдет на притоптанный снег.
Совместное перемещение в ночи отняло у них не более получаса. Он поцеловал Лизину руку. Поцеловал неожиданно для неё нежно, грустно и спокойно. Она увидела его выбритую щеку и смягчённый овал, темные волосы, карие глаза с вкраплениями зелени и сильные, чувственные губы. Она запомнила его таким и, обмирая, узнала сердцем. Будущее из сна настигло Лизу внезапно.
Все влюбленные слепнут, принимая в себя дорогой и желанный образ самым совершенным творением жизни. Их чувства нередко зашкаливают. Нужно признать, что человеку вреден не только избыток отрицательных чувств, переизбыток положительных эмоций также грозит сильнейшим стрессом. Проверить эту мудрость Лизе предстояло на собственном опыте.
Почерневший от наносной гари снег и лужи типичное явление для предвесеннего Петербурга. Павел запарковал «ауди» на площади перед храмом: Лиза уговорила его заглянуть в Лавру, чтобы купить монастырского мёда. Матушка, передавая им банки с мёдом и кагор, задела донышком бутылки о стекло на столе. Дно как срезанное отлетело на пол, а стол моментально покрылся кровавой влагой. Приторно сладкий аромат растёкся по воздуху. Павел рассмеялся, слизывая с пальца винные капли. От растёкшейся багровой лужи Лизе стало страшно до озноба. Мысленно, как «Чур, меня!», она прошептала: «Свят, свят, свят…» и, заметила Феодоровскую. Скорбный лик! Богородица прижимала к себе сына, желая оградить его от всяческих невзгод мира земного. Что увидала она впереди?
Успокоиться Лизе не удалось ни вечером, ни ночью. Утром она вернулась в храм. Зажжённая ею свеча бессильно угасла. Лиза проворно подхватила её, чтобы от чужого пламени зажечь вновь. Фитилёк в воске с неохотой разгорелся и огонь ровный, чистый потянулся вверх. Однако на душе легче не стало.
Новая любовь Лизы разлилась половодьем по душе, потом затопила и тело. Её было много, очень много и она давала Лизе возможность пожить в себе без оглядки. Лиза опрокидывалась в глаза Павла и не понимала где он, а где она, вкладывала себя в его ладонь и превращалась в обычную линию его судьбы, но тело, уравновешенное мужской силой всякий раз возвращалось к ней обратно. В новый день Лиза заново растворялась в Павле, через дыхание иль биение сердца, через слова и взгляды. В датах рождения их разделяло едва ли три месяца. Однажды, её глаза заметили очевидное – то, что с первого дня знакомства находилось на поверхности - если б она родилась в этой жизни мужчиной, то, скорее всего, была бы Павлом. Но её душа выбрала путь женщины. Видимо, ей изначально хотелось роли ведомой половинки в познании величайшего таинства Духа – любви Абсолюта.
Любовь женщины, для которой всё кроме любви стало второстепенным или третьестепенным – то единственное, что могла дать Павлу Лиза. Много это или мало, не знаю. Он принял её подарок, значит, в нём нуждался. Счастье на грани, то, что можно назвать запредельным счастьем, не может оставаться безоблачным продолжительное время. В один из дней марта скорая помощь отвезла Лизу в больницу. Там, где жизнь обычно висит на волоске, среди ярких ламп и сосредоточенных масок в ней укоренилась спасительная мысль: «Если мне не хватит своей крови, он даст мне крови, и я всё равно выживу». Спасительная мысль, позволила ей спокойно перенести операцию. Спустя несколько часов Павел был рядом.
Ночами под окнами выли собаки, напоминая живым о бренности и хрупкости людской жизни. Заливистый лай давал понять, что у каждого пока остаётся шанс выжить и, подлатав тело, вернуться в привычное русло. В одну из ночей какую-то из собак жестоко избили, и она выплакивала до утра свою боль. Той долгой ночью в Лизиной палате не спали, а маялись: болячки у выздоравливающих обострились предельно. Лиза не стала исключением. Утром за окном она увидела среди собачьей стаи ту несчастную. Две её лапы были повреждены, она передвигалась с трудом, стараясь не отстать от бродячих собратьев. Как же мы все зависимы, – спазм перехватил Лизино горло, но образ смеющегося Павла незамедлительно разделил мир на две половины. Лиза поместила себя туда, где светило солнце и царило счастье, там не было места для бродячих собак. Пусть побудут с другой стороны, не хочу лишний раз расстраиваться. Нужно жить радостью и любовью! Лиза любила, очень любила Павла. Вскоре её отпустили домой.
Сны по-прежнему являлись ей. В одном из них предстала ясная ночь. Лиза и мужчина стояли на поляне среди весеннего леса. Природа пробуждалась от затяжного сна. Ковром цвели подснежники, но ветви деревьев были ещё обнажены, хотя почки уже напряглись от желания показать миру во всей красе зелёные одежды свои. Итак, они стояли в центре поляны среди цветущей земли. Лиза впереди, мужчина - за ней. Спиной она чувствовала тепло и покровительство его тела. Единой плотью они совершили волнообразное движение влево, потом вправо, замерли на мгновение и вновь повторили волну вправо, затем влево. Босые ноги их медленно стронулись, переступая по канве кем-то очерченной окружности. Небо вспыхнуло звёздами и зазвучало сперва тихо, но нижний регистр постепенно набирал силу и величие, а верхний страстную проникновенность. Звуки миллионов звёзд мощные, торжественные, глубокие пронизывали их тактами небесной сюиты. В этом ритуальном танце они сливались не только с вселенной, но и с природой земли. Тела, достигшие целостности, исполняли тот самый высший танец, что предначертан любому из людей лишь единожды в жизни. На Лизе было платье совсем простого покроя, то ли алое, то ли бордовое, хорошо облегающее грудь, живот, бёдра. Её волосы длинные, густые, тёмные свободно стекали по телу, её руки удерживали руки любимого. Это была не нынешняя Лиза, она видела среди сна истинное лицо своей души. В танце она была праматерью рода человеческого, а он, её любимый, – земным праотцем, ибо не было на той планете других людей, кроме них. В ночи в какое прошлое проникла она? Это путешествие познакомило её с таинством воссоединения двух полярных начал, где единым духом постигается гармония абсолютной любви.
Лиза проснулась, хотя звуки всё еще отчетливо пронизывали её мир. Чуть позже пришла тишина. Она лежала, потрясённая грандиозным зрелищем, что довелось ей пережить. Вяло зазвонил телефон. Она не встала и не ответила.
Ради встречи с мужчиной из сна, она пришла в суетный мир и всё, что было до него – это прелюдия к нему. Они встретились, когда пришло время для встречи: всё предначертанное совершается по своему наиточнейшему расписанию.
Душе маетно в Лизиной груди и оттого она просится в храм. Свеча на этот раз не сопротивляется огню. Лиза видит, как та ровно подтаивает, как светится вся, преисполненная жертвенности. Короток её путь, но свеча прогорит его в соответствии с состоянием Лизиной души.
До начала вечерней службы ещё есть время, час, быть может. В храме совсем мало прихожан. Лиза присела на деревянную скамью. Никто не мешает её раздумьям. Её мысли снова и снова возвращаются к дарованному чуду любви. Жизнь так и не научила её жить без ошибок, видимо до сих пор учит Лизу чему-то другому. Она тихо улыбнулась своему счастью.
Пожилая издёрганная женщина привела немощную старушку к вечерне. Старушка устроилась вблизи Лизы. Чуть отдохнув, неторопливо расстегнула пуговицы на вытертом драповом пальто. Расколов на груди булавки, сняла с головы старенький оренбургский платок. «Ну вот, управилась!», - её сосредоточенное лицо повернулось в Лизину сторону. Пред Лизой предстали окруженные морщинами времени, мудрые и оттого кроткие глаза человека, познавшего жизнь.
- С праздником! - старушка улыбнулась ей светло и радостно.
- С праздником, матушка! – шёпотом ответила Лиза.
А мысли её вновь вернулись в круг дум о жизни, времени и любви. Пусть будет так, как будет: всё идёт своим чередом, и я пойду в потоке отведённых мне дней, не ведая к какому концу. Надо сегодня, пусть это будет пока в первый раз, принять счастье не абстрактно, а вполне конкретно, как дарованное природой дитя – таким, какое оно есть, с его особенностями, с его может быть не очень устойчивой жизненной силой. Я могу, а кто мне запретит(?), приласкать его, согреть своим теплом и защитить силой любви. Страх, что оно внезапно исчезнет - это лишь надуманный страх. Редкое счастье покинет того, в ком нуждается! В ответном порыве оно поддержит силы ниспосланной Свыше любви. Кольцо замкнётся. Энергия будет циркулировать в нём до тех пор, пока Павел иль я, или мы общим усилием не разомкнём кольцо, отказавшись от дара судьбы. На то, наша добрая или злая воля...
Старушка чихнула.
- Будьте здоровы, милая! А мне пора. – Лиза направилась к выходу. - Я возвращаюсь в шум и суету города, чтобы танцевать с любимым самый медленный, самый восхитительный танец моей жизни.