Маленькая

ЧАСТЬ 1

I
Я жил тогда один.
Это была маленькая комната, примерно 3х4 м. Дверь выходила в прихожую, которую я делил с дверью напротив моей, за которой жила Мадина со своей дочкой.
Размеры её комнаты были такими же, как у меня, но как мне всегда казалось, её правый верхний угол (если иметь ввиду, что я сижу на стуле лицом к двери) неправильно основан, но благодаря чему её комнате добавилось порядка 30х40 см. Прихожка была почти тех же размеров, что и обе комнаты. У неё в комнате было два окна, у меня тоже. Мои окна выходили в глухой, крытый двор, а у неё только одно во двор, а второе расположенное в западной стене, выходило на улицу и обеспечивало комнату хоть немного дневным светом, о чем я, конечно же, мог только мечтать. Вообще, всё это разумней нарисовать, хотя «художествами» и не отличался никогда.
Рис. 1
Тут необходимо заметить, что это план лишь этих двух комнат. Тут нет и противоположной части двора, и продолжения этой части и, главное, целого второго этажа, на котором и жили сами хозяева дома. Может, как-нибудь дорисую всё остальное.

II
Моя комната была вполне уютна для иногороднего студента из средней семьи. Я платил 350 рублей в месяц, к концу моей жизни в этой комнате она достигла 500р. и то, лишь потому, что я «предпочитаю веселиться с толпой, а жить почему-то один», как выражалась моя премилая хозяйка, ставя логическое ударение на «веселиться» нежели на «один».
У меня в распоряжении было некое подобие советского шифоньера без дверей, оставленный предыдущим временным хозяином комнаты, его же испорченный холодильник, черно-белый телевизор "Рекорд", оставленный двумя придурками за долги хозяину в комнате Мадины. Я его забрал до её вселения туда, естественно после разговора по душам с хозяином. Конечно же, у меня была кровать, надо отметить, очень удобная, стол с холодными железными ножками и, кажись, на этом всё. Ну, надо добавить сюда ещё стул, который я пару раз попросил у Мадины и, в конце концов, так и остался у меня. Добавим сюда же коврик 70 на 140 см., привезенный из дома и прочую необходимую утварь в быту: стаканы, чашки, кастрюля, сковородка и т.д. и т.п. В целом - всё только необходимое.
Я принципиально жил один. В силу определенных обстоятельств, к началу третьего курса я не желал ни с кем делить ночлег, хотя и понимал, что теперь не буду делить и плату за него.

III
Кроме меня, Мадины с дочкой, объединенных общей прихожкой, во дворе жили ещё несколько человек, не имеющих ничего общего с пропиской в этом доме.
За моей стеной жила семья из четырех человек. Любящие друг друга и своих детей Алим и Салимат и их две дочурки: умница-отличница со спокойным нравом Сани (ударение на второй гласной) и такая же умница, но упрямая и прелюбопытная Ани (ударение так же на второй гласной). Первая в период моего вселения в этот двор училась в третьем классе, а вторая в первом. С ними у меня с первых дней сложились очень хорошие, теплые отношения, только вот Ани временами доставала своим любопытством. Почти в такой же (чуть шире) противоположной части двора в одной комнате жили молодожены, во второй жила молодая пара, которая уже месяцев шесть ждала прибавления, а вот с третьей постоянно происходили какие-то странности, и больше 2-3 месяцев в ней никто не задерживался.
В конце сентября первого моего года в этом дворе хозяин, наконец-то, нашел причину и придрался к жившим в этой комнате девушкам без определенного рода занятий. Кажется, хозяин был раздосадован тем обстоятельством, что чуть ли не через день у ночующих в комнате девушек «братьев» и всяких прочих «родственников» менялись лица, а то и имена...

После, ближе к Новому году, хозяин на пьяную голову с чего-то решил постучаться в дверь к поселившемуся туда за два месяца до этого, студента-второкурсника. То ли хозяин увидел у него голую девушку, не успевшую ничем прикрыться, то ли тот сам был под градусом - я не помню, так как меня самого в эту ночь не было во дворе. То, что узнал, слышал от остальных квартирантов. Дело кончилось тем, что на утро малый собрал вещи и уплыл в неизвестном направлении. Вечером, когда я, наконец-то, добрался до квартиры, я с удивлением обнаружил напротив лишь горящую лампочку на фоне голых стен.

Потом были какие-то торговцы то ли лимонами, то ли мандаринами. После какая-то девушка лет 25, к которой хозяин, как мне показалось, пользуясь, так сказать должностным положением, пытался причалить, но кажется, так ничего и не добился, а об остальных и вспоминать-то нечего. Одним словом, с комнатой у хозяина были сплошные убытки, а точнее простой, словно она была заколдована.
Вот, кажется, и план первого этажа почти полностью вырисовывается. Как уже отмечал, она была «почти» такой же, как и наша сторона.
Рис. 2

IV
Я учился на филологическом факультете. Нельзя сказать, что я особо хотел туда поступать, но уже после первого курса понял, что «это мое». Конечно, я знал, что больших денег после этого факультета я не заработаю, но наряду с историей, литература доставляла мне удовольствие. Я, как мне казалось, любил литературу, журналистику, копаться в этимологии тех или иных слов. Я посчитал, что этого вполне достаточно для поступления на филологический, к тому же некогда здесь учился и отец. На факультете же я понял - у меня беда - я никак не воспринимал лингвистику. Что касается литературы... Только поступив, я, наконец, понял, что привлекает меня в ней, начал взахлеб читать русскую литературу, которую, если не считать школьный курс, игнорировал напрочь до этого, читая в свободное время главным образом зарубежных авторов, среди которых на долгие годы любимыми стали Гюго и Хемингуэй. В университете же я выборочно читал произведения из списка по зарубежной литературе и почти всё в списке по русской. К тому же в университете к моим услугам была достаточно богатая библиотека ВУЗа, а начиная со второго курса и все электронные библиотеки Интернета, о чем дома мог лишь мечтать, особенно если речь заходила о современной литературе.

Каждое утро я шел на факультет и старался просидеть все три пары, особенно это касалось первых двух курсов. На последующих курсах частенько уходил с какой-то, а на какие-то, если они стояли первой парой, вообще не появлялся. Выкручивался или на отработках после третей пары, или излишними бессонными ночами во время сессии. Слово «толкнуть» для меня не существовало, даже если была возможность именно так решить проблему. Просто я не желал платить какому-нибудь преподавателю, тем самым, доказывая ему свою тупость и неспособность выучить предмет. Конечно, мне приходилось почти на каждой сессии что-то пересдавать и во второй, а иногда и в третий раз, но в любом случае это я получал, а не покупал оценку.
После обеда всё зависело от ситуации и периода. Первый год - это библиотека, квартира, ближе к концу первого курса добавилась художественная самодеятельность, потом был период КВН.
Говоря о режиме... Никакого режима не было, особенно со второй половины второго курса, как почувствовал, что я не сухая фамилия в журнале, а довольно способный на то что бы без особых проблем отучиться все пять лет студент. О сне вообще не было речи. Отсыпался по воскресениям, оставшись в Махачкале, либо приехав в субботу вечером, домой.

V
Жизнь Мадины мало отличалась от жизни многих женщин, у которых был на руках ребенок, и которые решили, во избежание всяких разговоров после утомительного развода, сменить место жительство и пытались растить ребенка самостоятельно.
Она нашла в городе работу (перепродавала чужой товар на рынке), сняла квартиру (та, о которой я уже говорил, была уже второй в её городской жизни). У неё был ребенок, и время от времени появлялся Али. Женатый человек, который на пьяную голову готов был изменить жене, а на трезвую мог неделями не появляться. Кстати, трезвым я видел его только утром, когда он второпях пытался засунуть косолапую ногу в туфлю и что-то буркал под нос в ответ на моё приветствие. Вряд ли она его любила. Видимо, молодая ещё женщина, Мадина не готова была отказаться от всего ради ребенка. Али, конечно же, был далеко не лучшим вариантом, но он был мужчиной. Она давно перестала верить в то, что он уйдет от жены, о чем Мадина сама как-то призналась, но в каждый его приход, она накрывала стол, слушала его многочасовую белиберду с открытым ртом, даже начала с ним же выпивать. Девочку в такие вечера отправляли к подругам, а иногда просто укладывали спать раньше времени, несмотря на её протесты.
 Дочку Мадины звали Зарра. несмотря на свои занятия в школьные годы, я никак не мог вспомнить, что это обозначало в переводе с арабского, да и на имена из доисламского Дагестана она не была похожа. Наконец, как-то Мадина рассказала историю её имени. Увидев малютку в первые же дни рождения, дедушка, хорошо владевший арабским, просто произнес: «Зарра!» Она и впрямь была муравьенком. Маленькая, хрупкая, болезненная.
Через месяц после моего поселения в этом дворе, сюда же въехали и Мадина с дочкой, которой тогда шел шестой год. В начале мать, уходя на рынок, оставляла Зарру у подруг. Потом что-то между подружками разладилось. Пару недель ребенок просто оставался один дома. Но Зарра тащила в квартиру всех дворовых и уличных детей. Мадина, придя домой, естественно, обнаруживала полный бардак. Она начала закрывать её на ключ. Зарра несколько раз выходила в окно и превращала её для своих подруг в ту же дверь. Но после очередного скандала и тумаков матери - это уже не повторялось.

Зарра была болезненным ребенком. Она могла часами напролет плакать, забыв даже из-за чего начала. Временами она жутко капризничала, особенно когда чувствовала, что у мамы хорошее настроение и ей нечего опасаться. В первый год я довольно долго пытался привыкнуть к скандалам этой упрямой, капризной девочки и её мамы… и я привык. Иначе я бы просто попытался найти новую квартиру. В те минуты, когда ничего не хотелось делать, кроме как смотреть на потолок, с которого на меня смотрели бездонные глаза девушки с шикарного постера (Некогда старший брат купил её и привез домой, я же его спустя годы вернул в тот же город.), я пытался найти причину столь долгих и утомительных споров между моими соседями. Нет, формально причины были на виду: будь то разбитая чашка, не съеденный до конца кусок хлеба, перелитый через край чашки чай, но я довольно быстро заметил, что обе недолго помнят, из-за чего начался весь скандал и весь разговор переходил в сплошную ругань в адрес дочки.
 
VI
Как я уже упомянул, Мадина оставляла дочку одну. Мадина рано просыпалась, будила Зарру, говорила, что нужно ей сделать, что можно делать, а что нельзя было делать категорически. Исключением были дни после прихода Али. После его ухода, Мадина редко выходила на рынок. Чаще всего ближе к обеду Зарра что-нибудь выкидывала, и Мадина изливала на неё всю горечь обиженной женщины. Со временем я всё больше убеждался, что если Мадина была на кого-то или что-то обижена, именно в Заре сконцентрировалось для неё всё плохое на этом свете. Она, видимо, и сама это понимала, иначе, как объяснить то, что Мадина очень часто, перед тем как лечь спать, просто обнимала ничего не понимающего ребенка и тихо плакала, говоря самые нежные слова на свете в адрес дочки, но наступало утро и всё начиналось с начало.
Я пару раз пытался с ней поговорить на эту тему, и Мадина признавалась, что часто Зарра вообще ни при чем, но она не может в такие минуты сдерживать себя. Для меня тяжелее всего было воскресное утро, в которые я просыпался в своей постели, и в которые Мадина оставалась дома. Я был обречен слушать от А до Я эту ругань, состоящую из русских и национальных слов и международных ударов по лицу и голове. Через некоторое время девочка переставала что-то отвечать и, забившись в угол, молчала. Слушать и видеть это было невыносимо, но постепенно я перестал обращать на это внимание и занимался своими делами. Лишь когда я сам был раздраженный чем-то, я мог просто выйти в прихожую и сказать довольно громко, но вежливо:
«Мадина, может, хватит?!»

ЧАСТЬ 2

I
В отношениях с женским полом ещё с последних школьных лет надо мной довлели две, скажем так догмы: «Мой дом – моя крепость» и, может циничная и жестокая – «Девушки для тела и девушки для души». Первая предполагала, что ВСЁ, ни о моей интимной жизни, ни о взаимоотношениях с симпатичной старшекурсницей не должен знать никто. К счастью, очень быстро новые друзья, приятели это поняли. Кто-то считал, что её, интимно-личной жизни у меня вообще нет, а кто-то, кто общался со мной больше и видел чаще, перестали пытаться что-то узнать. Если надо, то сам расскажу.

Суть второй фразы для меня заключалось в том, что: Первое: есть девушки, для которых я и которые для меня должны были быть лишь маленькими эпизодами в жизни. Этот эпизод мог повторятся ещё пару раз, но не более того. В этом плане я не желал ни к кому привязываться, ни терять много времени на прелюдию и расставание. Максимум, что они могли знать обо мне – это имя, где я учусь и в общих чертах, откуда я вообще взялся. И главное - я старался максимально уменьшить информацию об этой стороне своей жизни не только на факультете, но и для близких знакомых.
Второе: были девушки, в которых я просто чисто по человечески влюблялся, мог страдать, мог целые дни ничего не делать, кроме как думать о них, мог часами ждать их, добиваться встречи. Они могли знать обо мне многое, впрочем, как и я о них. Я не стеснялся взаимоотношений с ними.

Если с первыми главной целью была постель, и только пастель, то со вторыми всё, кроме постели. Я понимал, что во многом такой взгляд объясняется менталитетом, определенным отношением к «девушкам» и «не девушка», опять таки вытекающим из менталитета. Но ничего не желал менять в себе.

Был ещё один фактор. Глубоко в душе я признавался, что я просто не хочу быть, скажем, вторым, хотя и понимал, что для тех с кем общался, и у которых не было ещё даже первого в общераспространенном смысле, я и не собираюсь быть им, по крайней мере, до законных отношений. Просто я был таков – вот и всё.
 
II
Ирада была моложе мена на год. Мы учились вместе. Она не была самой эффектной девушкой на курсе, она не была уже с первых дней ни отличницей, ни активной участницей художественной самодеятельности, хотя и играла на фортепьяно. Просто она чем-то отличалась от остальных, со временем я называл это «её мирком» и «её волной». У неё был очень узкий круг общения, своеобразные предпочтения в музыке, страсть ко всяким талисманчикам и украшениям. На первых курсах она была жутко инфантильна. У неё были длинные, чуть ниже плеч черные прямые волосы, за которыми она и прятала свои большие темные глаза. Она была немного смуглой. Было в ней что-то, что тянуло к ней уже с первых дней знакомства, а познакомились мы очень быстро, ещё в первые дни сентября.

«Можно к вам сесть?»(А может: «Здесь свободно?»).
«Да, конечно». (Это её подруга, она молчала).
«Меня зовут Лена, а Вас?» (Опять подруга)
«Ахмед».
«Значит Ахма. А это Ирада».
«Привет!» (Наконец-то, она).
«Привет!»
Мы мило пожали руки друг другу, и пошли разговоры о первых впечатлениях новоиспеченных студентов. Вот так, мы начали сидеть на лекциях втроем, на четвертое иногда кто-то подал, но в основном это место пустовало. Сначала я сидел с краю, а потом так получилось, что оказался между Ирадой и Леной, главным образом потому, что Лена часто опаздывала.

III
Отношения с Ирадой были простыми и сложными одновременно. По началу мы просто сидели и редко о чём говорили. Я больше болтал с Леной. Постепенно мы нашли общий язык, может потому, что я начал её лучше понимать. К Новому году отношения приобрели своеобразный характер. Появилось взаимное доверие...
Стоп. Здесь нужно добавить ещё два момента.
 
Первое: к этому времени у меня полностью прекратились всякие отношения (да их и не было) с одной одноклассницей (Она там, я тут. Приехал какой-то мачо, женился на ней и уехал), чему я в глубине сердца был рад, хотя долго не хотел признаваться себе в этом. Мир вокруг меня изменялся, менялось отношение к людям, менялось то, из-за чего тебе могли понравиться те или иные люди.
Второе: У меня были проблемы из-за недопонимания и разных взглядов с теми ребятами, с которыми я жил на квартире. К тому же я преувеличенно смотрел на любые свои проблемы (квартира, учеба, вообще сама жизнь), из-за чего впадал в своеобразные депрессивные ямы. Таким образом, Ирада стала тем человечком, с кем было приятно даже молчать. Эти отношения стали всё ближе к середине второго семестра первого курса. Как-то само собой получилось, что мы могли взяться за руки и продолжать писать лекцию (точнее я - её правая находилась в моей левой). С началом второго курса, устав от писанины, она могла положить свою голову на мои колени и о чем-то расспрашивать, играясь очередным талисманчикам. Мне нравилось трогать её лицо, волосы, губы, приобнять её, чему она противилось, как мне казалось из-за кокетства.
Самое странное было в том, что за пределами универа у нас была самостоятельная жизнь. Она чаще всего уезжала домой, а я шел по своим делам (библиотека, друзья, футбол). Иногда я провожал Ираду с Леной до маршрутного такси, а ещё реже, если они приходили в библиотеку, то, посидев с ними, я после провожал их до остановки, хотя до их дома ходьбы было на минут 25-45 (Ирада чуть ближе, Лена чуть дальше), но им, как говорила Лена, «в вилы» ходить. Я иногда, если попадался телефон, звонил Ираде. Говорили обо всем, но только не о наших взаимоотношениях. За первые два года обучения вместе, и за год этих «непонятно-странных» отношений, мы так и не встретились заранее договорившись. Только университет, может ещё репетиции к какому-то празднику – вот места где мы могли видеться.

IV
В начале Зарра, оставшись одна, просто молчала. Потом начинала играть сама с собой и со своим довольно скудным набором игрушек. В первое время очень часто за дверью собирались её подружки, и они долго, вот так, через дверь болтали между собой. Каждый раз, когда мама собиралась её оставить одну, Зарра умоляла, просила этого не делать, особенно это усилилось к концу весны, началу лета. Чтобы Зарра могла сходить по маленькому, Мадина оставляла горшок, к тому же ей настрого запрещалось трогать мамины вещи.
Так вот, в самом начале моей летней сессии, когда я после обеда больше готовился к экзаменам на квартире, Зарра пару раз справляла нужду прямо на пол и раза два выворачивала всё, что было в мамином шкафчике и сумках. Ясно было, что делает она это специально. За что получила от своей матери несколько ударов по щекам и обвинения во всех греха человечества. Зарра каждый раз молчала (что меня естественно удивило), забившись в угол, плакала и редко бросала односложные:
«Захотела», «Сама такая», «Не буду».
Вечером, после прихода матери, с середины весны она могла выйти на улицу и играть с подружками до наступления темноты. Возвращаясь как-то вечером из библиотеки вместе с Ирадой, с которой после почти годичного перерыва отношения вроде бы опять налаживались, недалеко от её дома (она жила в том же районе), мы встретили Зарру. Я остановился, поздоровался. Зарра что-то делала с другой сверстницей у самого края дороги.
«Привет, Ахма. А кто эта девушка?»
«Это Ирада.»
«Привет!» (Это Ирада).
«Она твоя невеста?»
Я просто улыбнулся в ответ и посмотрел на Ираду, боясь, что она смутилась вопросом, но она, кажется, не слышала её слов. Ирада странно смотрела на Зарру.
Ирада, неожиданно взяв меня за руку, прижалась.
«Ахма, она такая бледная». Она вся съежилась.
Не зная, что ответить я просто двинулся дальше. Оставшуюся часть дороги Ирада молчала и отпустила руку лишь после того, как мы свернули в сторону её подъезда.
«Ирада, что случилось?»
«Ничего, просто…»
«Ты расстроилась из-за Зарры?»
«Да нет, не в этом смысле. Просто она такая странная. Большие глаза, рот, бледные кожа. Она, по-моему, болеет».
Я улыбнулся
«Ты тоже странная».
Маленькая улыбка в ответ.
«Не, Ахма, ты видел её глаза?»
«Я вижу их каждый день. Ну, давай, хватит о ней. Увидимся утром. Я позвоню, когда буду выходить в библиотеку».
«Хорошо. Пока!»
«Удачи!»
На обратном пути я уже более пристально посмотрел на Зарру. Видя её каждый день, я не обращал на неё внимания, а точнее не разглядывал того, что происходит. Ирада была права – у Зарры был странные глаза. То ли страх, то ли недоумение – главное, что обращало на себя внимание в них. Для июня месяца у Зарры и впрямь была чересчур бледная кожа, тело было худым и маленьким в сравнении с ровесницами. Когда вы говорили с ней, её глаза крайне редко пересекались с вашими. В течение нескольких дней я убедился, что это уже далеко не тот ребенок, которого увидел впервые почти год назад. После завершения сессии, оставив очередной «хвост» по лингвистическому предмету на август, я уехал домой к родителям.

V
Мы никогда не говорили о наших отношениях. Ираду, как мне казалось, устраивало такое положение дел, а я никак не мог понять, что я к ней питаю. Ирада подозревала о моих «эпизодах» и знала что-то об «увлечениях», даже внутри корпуса. Она ничего никогда не спрашивала. С первыми было легче. Я или не появлялся на первых парах, или сидел и засыпал. Лена лишь временами подтрунивала: «Трудная ночь? За-гу-лял». А Ирада лишь молчала и изредка улыбалась.
Со вторыми было посложнее. Мой влюбчивый характер ещё долго не давал мне покоя. Время от времени мне кто-то начинал нравиться (как я говорил «больше чем нравится»). Я начинал заигрывать, ухаживать, как липучка стоять на всех переменах, в каких то случаях провожал (до маршрутки, до дома), мучался, страдал, потом что-то происходило (я разочаровывался, она была занята, меня не так понимали) и я успокаивался. Длились такие интрижки от двух недель до месяца - полтора. На самом пике таких отношений мне казалось, что что-то пробегало между мной и Ирадой, и мы, сидя на парах, писали лекции, мало разговаривали – одним словом вели себя как примерные студенты. Причина была не только в том, что через разговоры с Леной она что-то узнавала, но и в том, что я начинал вести себя как-то иначе, ведь мне казалось, что это очередное увлечение надолго, если не навечно. Потом всё устаканивалось, и мы вели себя как прежде: невинные рукопожатия, улыбки, полуобнимки и ласки. В глубине сердца я признавался себе, что Ирада та, кто понимает меня лучше других, что я схожу иногда с ума от её глаз, губ, волос, вообще от всей Ирады, но опять появлялась на горизонте какая-то особа, и всё опять останавливалось на пол пути. Может, загвоздка была в том, что я чувствовал, что к Ираде я могу «возвращаться» всегда, что бы там не происходило на стороне, и она всегда меня поймет. Иногда мне хотелось в одночасье поговорить с ней начистоту, определиться с нашими чувствами, но опять всё закручивалось, расшатывалось. Вообще, много в наших отношениях было детско-подросткового. Оно и понятно – нам было по 17-18 лет. Маленькие неудачи нам казались трагедиями, а жизнь такой бесконечной, в которой обязательно ВСЁ У НАС ПОЛУЧИТСЯ. Это был бурный возраст, где жизнь воспринималась больше как игра с победным финалом, где не было ни секунды, чтоб реально оценить ситуацию, то, что происходило вокруг тебя, где разум отдыхал, а чувства и эмоции правили нашими умами больше, чем теоремы и параграфы.

VI
В середине второго семестра второго курса друг за другом последовали два общефакультетских мероприятия. После них участники оставались, включали музыку, перекусывали (и закусывали), обменивались впечатлениями, танцевали. Это был тот редкий случай, когда остались и я, и Ирада. Незадолго до этого Ирада начала репетировать со студеном - первокурсником (она аккомпанировала, а он, естественно пел), моим ровесником Мансуром. На первом «междусобойчике» мы с Ирадой сидели рядом. Мансур пригласил её на танец, она станцевала, танцевал и я. Вроде бы всё было хорошо, все довольны, но ещё в начале мероприятия я заметил, что Ирада чувствует себя неуверенно, но после того как она отыграла, казалось, всё в норме. С Мансуром накануне я говорил намеками, вокруг до около об их взаимоотношениях, но, видимо, малый и так ничего не собирался предпринимать, по крайней мере, я его так понял. К тому же я заметил недоумение в его глазах. Оно и понятно, ведь то, что происходило между мной и Ирадой так и оставалось только для глаз и ушей только СВОЕГО курса, а за пределами мы выглядели обычными однокурсниками, у которых очень хорошие отношения. В середине тусовки, Ирада под столом взяла мою руку и прижалась, чего вне курса себе никогда не позволяла.

«Ахма, я хочу уйти. Проводи нас с Леной».
«Ир, подожди чуток. Я провожу».
Мне было приятно от её отношения и поведения, и, казалось, что и без слов здесь всё ясно, но, соблазнившись новыми знакомствами (две подружки с четвертого курса), я не хотел так рано уходить.
«Ахма, плиз, проводи нас».
 «Ну, подожди ещё чуть-чуть. Что-нить случилось?»
«Нет. Просто мне как-то не то. Я же редко бываю на таких тусовках».
Это было правдой, но я, закружившись в волне танцев, лишь минут через 15 после их ухода заметил, что их уже нет. Я остался. Утро было обычным. Я сел на своё место, подшутил над новой прической Бэхи (БМВ – Байрамов Магомед Вагидович), сидевшим позади нас, поздоровался за руку (как обычно) с Леной и Ирадой. На перемене Ирада вышла, а мы с Леной остались в аудитории.
«Лена, кто вас вчера проводил?»
«Мансур. А что?»
«Ничего. Я же попросил подождать немного».
 «Ну, мы и подождали, но ты вроде бы и не собирался уходить».
 «Лен, но…»
«Что «но»? Тебе не понравилось, что он нас проводил? Кстати мне он говорил о вашем разговоре, видимо пытался догнать. Что с тобой?»
«Ничего. А что?»
«Тебе не понравилось, что кто-то заглядывается на Ирку»
«Да… дело не в этом».
«Оставь, Ахма. Ты думаешь, Ирада всегда будет вот так смотреть, как ты себя ведешь?».
«А как я себя веду? Вроде, как обычно».
«Вот именно - как обычно, а это может и надоест, даже Ираде».
«Ну, блин. Она ведь сама не дает даже намекнуть о чем-либо».
«А… Оставь Ахма. Это всё твои отмазки».
«Но…» Я заметил, что Ирада возвращается, и замолчал.
Минут 15 после начала второй части пары мы просто молчали. Я вышел, покурил, и, как говориться с места в карьер.
«Ирада, что между тобой и … Мансуром, то есть, он что-нибудь…» - я не знал, как выразиться поточнее.
«Ничего, просто я помогаю ему». Она улыбнулась, и я ничего не хотел говорить. Я испугался, что обижу её.
На второй паре она немного написала, потом положила левую щеку на парту. Я остановился, убрал пальцами левой руки её волосы с лица, она прищурилась.
«Ирада?»
«Что?»
«Ничего…» Я просто хотел обнять её крепко-крепко, сказать, что мне никто-никто не нужен, но…
В течение девяти последующих дней всё было, как обычно. Я знал, что она репетирует с Мансуром. На парах мы вели себя так же, иногда я звонил ей поздно ночью, но в это же время у меня на горизонте начало появляться новое увлечение - девушка Наида, с другого факультета, находившегося в этом же корпусе ВУЗа.
 
VII
На второй тусовке, после выступления я был довольно весёл, да и Ирада была довольна. Я немного выпил, но на уставшую голову этого, видимо, было достаточно. Кто-то, уставший после выступления, не выходил из-за стола, кто-то «зажигал» на сцене, превращенной в танцпол. Ирада два раза станцевала с Мансуром. После второго танца она долга смотрела на меня с противоположного конца стола, но мое лицо, видимо, ничего вразумительного не выражало. Я пару раз подряд станцевал с одной и той же, наконец, пригласил и Ираду. Она крепко прижалась, но мы почти ни о чем не говорили, хотя я чувствовал, что Ирада хочет поговорить, но я на такую голову боялся наговорить глупостей и старался молчать. Я опять начал танцевать с одной и той же подряд несколько танцев, а Ираду в очередной раз пригласил Мансур – мне чуть башку не снесло. Я довольно открыто начал ухаживать за девушкой с первого курса, и не обращал внимание на Ираду, лишь краем глаза заметив однажды недовольную мину на её лице. Когда Лена подошла с просьбой проводить их, я стандартно попросил подождать немного. Они ушли одни, а я довольно весело провел остаток вечера.
 С первокурсницей флирт длился не долго – дней десять, да я бы, наверно, и не заметил ее, если б не та ситуация. А вот с Ирадой взаимоотношения портились с каждым днем. По началу мне казалось, что это временно, но по ходу меня самого занесло – я словно прилип к Наиде. К концу семестра мы с Ирадой сидели, поместив посередине Лену, а иногда даже за разными партами. Мы перестали о чём-либо говорить, просто здоровались, хотя пару раз я и звонил, но разговор никак не клеился. Отношения с Наидой были тяжелыми, изматывающими. Хотя многим и казалось, что у нас всё хорошо и определенно, на самом деле никакой определенности не было – всё намеки, да разговоры вокруг до около, что меня сильно раздражало, но ни довести до откровенного разговора, ни просто прекратить эти непонятные отношения я никак не мог. У меня был полный обвал и с учебой и с психологическим состоянием. Наконец, в один из жарких летних дней я решил поставить этому конец. К результату я был готов, хотя и надеялся. На моё признание, она ответила, что знала об этом, но не хочет забивать голову кем-то, ибо для неё важнее на данный момент учёба, карьера. Одним словом, она была довольно эмансипированна, чтобы считать мужчину, и, видимо, всякие чувства и взаимоотношения с ним лишней помехой к достижению каких-то карьерных успехов.
В течение двух дней друзья подыскали мне ту квартиру, в которой начал эту повесть, и я уехал домой. Измотанный, с ворохом всяких мыслей в голове, с Наидой посередине них. Об Ираде не было и речи.

VIII
Третий курс был неоднозначен. Начало его кардинально отличалось от конца. Уже с первых дней я начал ухаживать, заигрывать (как кому угодно) с девчонкой, новоиспеченной первокурсницей нашего факультета. Убеждал себя и своих друзей, что я в неё «по уши». Ей это внимание доставляло удовольствие, но на взаимность не было даже надежды – в её голове был какой-то выдуманный и идеализированный образ, основную часть деталей для которого были взяты, естественно с реального человека, но, увы, только внешние. Обо всем этом мне как-то мило и «по секрету» рассказала её подруга. Но мы определились только в районе средины ноября. Я страдал и мучался, но пережил.
Через пару месяцев я пришел к выводу, что история с Динарой (это самая однокурсница), была лишь попыткой что-то доказать Наиде, а что именно я и сам не мог понять. С Наидой здоровались, главным образом, когда попадались «глаза в глаза», на общих мероприятиях старались не попадаться друг другу, хотя один раз даже умудрился премило станцевать с ней под сногсшибательную балладу.
А теперь без иронии: отношения с Наидой были тяжелыми, но я ни в чем не мог её упрекнуть – она не пыталась вести меня за нос или держать в дураках. Наида без лишних слов объяснила, почему между нами не может быть отношений больших, чем просто дружба. Она была достаточно умна, чтобы знать цену себе и своим словам. Она знала, что она хочет, и не хотела, чтобы что-то мешало ей достичь этой цели. За это я её уважал, а может и полюбил. Единственное, что мне казалось всегда – это то, что она не совсем поверила моей искренности и боялась сама же своих чувств.
В течение третьего курса с Ирадой мы просто здоровались, крайне редко могли обмолвиться лишь парой тройкой слов. Хотя самое странное было в том, что моя новая квартира находилась в том же районе, где жили Ирада с Леной. И только к концу весны опять появилось какие-то нотки тех отношений, что были больше года назад, во время сессии я даже раза два проводил её до дома (об одном из случаев я уже упоминал), но ничего большего. Да и сам не хотел. Может, чего-то боялся, а, может, просто устал…

IX
После Динары, мои отношения с девушками сводились за пределами факультета к редким «эпизодам», а внутри него к премилым и дружеским отношениям с однокурсницами. Вообще у меня были отличные однокурсницы, и как люди, и как просто студенты. С целой группой девушек у меня сложились очень открытые и теплые взаимоотношения. Были «сестренки», которые меня выручали, прикрывали, когда я не появлялся на парах. Я мог с ними часами спорить о литературе в библиотеке, забыв даже, для чего мы сюда вообще пришли. Я мог похвастаться своим знанием компьютера и музыки, кого-то я даже пытался пристрастить к Интернету, кому-то давал «полный и объективный» отчет о вчерашнем матче местной «Анжи». Мы много спорили, читали, обмеливались своим взглядом на ту или иную книгу. Они уже довольно хорошо знали меня и могли простить какую-нибудь выходку, понимая, что это от недосыпания, усталости или просто от плохой погоды. А что сказать о друзьях-однокурсниках? С Камазом, Халидом я проводил большую часть днем и вечером, часто к нам присоединялся и Бэха, к тому же Халид жил недалеко от меня. Мы любили футбол и чай. О, Боже, сколько же литров чая было выпито за те годы, особенно из чашек Халида, и сколько же было выкурено сигарет вместе с ними. Трое из нас были не местные (я, Халид и Камаз), так что «хата гуляла» всегда. Начиная со второго курса, мы время от времени заваливались к одному на квартиру с ночевкой. Пили водку, курили (только сигареты), до изнеможения и хрипа в горле спорили о чем угодно (особенно я и Камаз). Особо частыми такие «собрания непризнанных гениев» были во время отборочных циклов сб. России по футболу и стадий плей-офф Лиги чемпионов. В такие дни мы уже с утра жили в ожидании вечера.
 
Другой кучкой «непризнанных гениев» были мои друзья и их друзья, не учившиеся непосредственно со мной на курсе. С ними я виделся в основном за пределами ВУЗа, вечером. На втором и третьем курсе мы в основном собирались часов в 6-7 или 7-8 (в зависимости от времени года) в каком-нибудь компьютерном зале (если были деньги) или на площади (если денег хватало лишь на семечки и сигареты, или их вообще не было). Играли, говорили о литературе, кино и компьютерах (В отличие от моих однокурсников, почти все они увлекались компами вообще и Интернетом в частности). С четвертого мы почти перестали играть в компьютерные игры, собирались в уютном кафе недалеко от родного факультета или всё на той же площади.

Со многими из этих двух, говоря словами Тимы, толп неудачников мы будем продолжать наши отношения и после окончания учёбы, а с кем-то просто разлетимся в разные стороны.

X
Итак, сдав сессию, шестую по счету я приехал домой. Я уже был, как принято в некоторых ВУЗах (но не в нашем) бакалавром филологических наук (или почти – мой очередной «хвост»), чем, естественно, обрадовал родителей. Позади было уже больше половины учебы и можно было подвести определенные итоги, да и сам смотрел на многое уже другими глазами, нежели тремя годами раньше.
Почти два месяца я провел дома. Жутко ленился, ходил на море с братьями, ложился спать поздно, просыпался к предобеденному чаепитию родителей. Часами говорили с отцом о литературе (У нас были немного разные взгляды), иногда спорили, чаще всего из-за политики. Катался на папином мотоцикле, мало читал, немного писал. Вот так, ленясь, купаясь, катаясь и тайно покуривая (хотя родители уже были в курсе), я раскидывал и пытался упорядочить весь ворох мыслей в голове.
Самые трудные годы в плане учебы были позади, было любимое занятие – литература, любимое увлечение – компьютеры. И там, и там я чувствовал бесконечность роста, и это радовало. Были друзья, хотя здесь я никого из них не видел, лишь созванивались иногда и переписывались через Интернет. Близкие были живы - здоровы и никаких ЧП не ожидалось. Наоборот, даже радовали – после почти десяти лет бездетства, у старшего брата, наконец-то, появился ребенок и к лету он уже уверенно полз, и его частенько привозили к нам. Таким образом, я стал уже «трехзвездным» дядей, так как у сестры уже были дети. Дочь во втором классе и мальчик, большой болтун и лентяй, которому предстояло в сентябре идти в школу. У младшего брата – девятиклассника был переходный возраст, и ему многое можно было простить.

К концу третьего курса я всё больше и больше начал ценить спокойную и размеренную обстановку, устал от шума, «увлечений» и интрижек. Я почти прервал всякие отношения с КВНом, крайне редко принимал хоть какое-то участие в худ. самодеятельности своего факультета, хотя и планировал в начале четвертого поучаствовать в посвящение первокурсников в студенты. Уже не тратил время на знакомство и поддерживание отношений со всякого рода тусовщиками и завсегдатаями любого мероприятия города. Хотелось простых, открытых, человеческих отношений, и они налаживались именно с теми, которые видели меня в обычной жизни.
Но, несмотря на всё это, в целом, позитивные сдвиги, мне не давала покоя какая-то пустота, заполнявшая самые интимные отсеки моего сердца. С виду это мало бросалось в глаза, но знавшие меня ближе, замечали эти мои временами спады, когда, несмотря на мою врожденную болтливость, я был немногословен, мог часами оставаться один и не всегда из-за того, что читал или писал, просто один. Гулял один, катался один. Здесь, дома, это замечал двоюродный брат, уже закончивший биологический в Ростове-на-Дону, и уже год писавший диссертацию про каких-то жучков (которые, по его словам, находятся чуть ли не на грани исчезновения), исследуя район за районом всей низменности республики. Он и так много знал из моей жизни. Несмотря, на разницу почти в 3 года и отношения «старший брат – младший брат», мы мало, что скрывали друг от друга, могли и жестко покритиковать друг друга и похвалить искренне. Мы отличались во многих предпочтениях и чертах характера. Он был больше человеком разума, а я эмоций. Он мог часами копаться в чем-то, тогда как у меня не хватало терпения. Он был однолюб, а обо мне и говорить не приходилось. Нам даже виды спорта нравились разные.
Несмотря на то, что он был биологом, он много читал художественную литературу, особенно классическую, а мне было интересно слушать его истории, как он однажды, чуть ли не на самой границе с Азербайджаном набрел, наконец, на брачный танец каких-то черепах, и, конечно же, сфотографировал столь жизненноважный момент несколько раз. Переписываясь сначала классическим письмами, потом электронными, созваниваясь, он знал про многие мои увлечения ещё со школы, был в курсе и некоторых универовских. Он никогда ничего лишнего не спрашивал, понимая, что я расскажу всё с чем хочу поделиться с ним сам и не более, и не менее того.
Пару раз, заметив резкий перепад в настроении, он в свойственной ему манере, ударяя правым кулаком в плечо, спрашивал:
«Чё ты, э? Чё ты?» Поделывая свой тон и говоря с акцентом, дабы хоть как-то расшевелить меня, но я отнекивался. Я просто сам не мог признаться, в чем проблема.

А проблема состояла в том, что я начал, наконец, осознавать, понимать, что та жизнь, не касавшаяся непосредственно учёбы (КВН, художественная самодеятельность, газета, ненужные и необязательные встречи, тусовки), которая началась с конца первого семестра первого курса и сошла практически на нет к началу летней сессии третьего, несмотря на множество плюсов, не дала главного – стабильных и взаимных взаимоотношений в плане любви. И то, в чем я был уверен в конце первого семестра (вот встречу ту единственную и буду любить её вечно) оказалось всего лишь иллюзией.

XI
Осознание этой безграничной пустоты было, наверное, самым главным, но, увы, тяжелым, результатом размышлений того лета об уже прошедших бурных и неоднозначных годах. За исключением отношений с Ирадой, Наидой и, в каком то смысле, с Динарой, практически во всех случаях взаимоотношений с «девушками для души» происходило одно из двух. В первом случае я, начиная ухаживать, флиртовать, останавливался в тот самый момент, когда чувствовал, что достиг какой-то цели и мне становилось неинтересно, хотя очень тяжело было осознавать это. И цель то была, конечно же, не постель и далеко не всегда даже невинный поцелуй. Нет, просто в какой то момент я останавливался и понимал: девушка или влюблена или близка к этому. Поняв это – я останавливался. Во-вторых случаях, я банально разочаровывался в той или иной особе. До знакомства, оценивая лишь внешне, моя фантазия была готова построить идеальный образ, который рассеивался в течение всего лишь нескольких дней.
Тяжелее было с первыми. Каждый раз наступали несколько дней разборок с собственной совестью. Я понимал, что это неправильно, некрасиво и не хорошо так поступать, но с каждой новой встречей был уверен: «Вот на этот раз всё будет по-другому». Но никакого «по-другому» не происходило. Возможно, это был просто ПОИСК.
И поиск, как мне казался, продолжался, но уже надеялся, что на этот раз ОНА появится сама.

ЧАСТЬ 3

I
Первого сентября Зарра пошла в школу, числа третьего я появился на квартире. В течение первой же недели я сдал свой «хвост», и мог жить спокойно. Стояли ещё жаркие дни, и мы с ребятами часто по вечерам ходили на море.
Зарру мать по-прежнему закрывала до обеда. В обед Мадина приходила, кормила ребенка, одевала и отправляла вместе с подружками по классу в школу, двое из которых жили на нашей же улице. Так как вместо военной кафедры на третьем я прошел медицину, на четвертом у меня появился ещё один свободный день – среда. В этот день я просыпался часов 10-11, впрочем, как и по воскресеньям, завтракал и, если не было никакой писанины или неотложных дел, шел в библиотеку, где встречал всех своих. Так вот, в те дни, когда я до вечера оставался дома, я невольно прислушивался к тому, что происходило в соседней комнате. Ближе к середине ноября я заметил, что Зарра довольно громко говорить сама с собой. В начале я как-то не обращал на это внимание, но в декабре, когда началась раньше, чем на предыдущих курсах сессия, не обращать внимания уже не получалось. На первый взгляд ничего странного здесь не было, если б не то, о чём она говорила. По-крайней мере, мне это казалось странным. Она не говорила о детских вещах, не с игрушками, что я видел, когда игрались племянники. Зарра, как будто говорила с матерью, но на этот раз кричала, приказывала, ругала не мать, а она. Это была та же Мадина в гневе. А игрушки превращались в молчаливых жертв. Казалось, она мстила, выплескивала всё, что хотела, оказавшись хозяйкой положения. В начале я не хотел верить в то, что у ребенка начинаются проблемы с психикой. Утверждал себя, что всё это плоды моего воображения. Но с каждой неделей понимал, что я прав.

После январских каникул у меня началась практика в своей родной школе. Временами мне нравилась работа с детьми, но часто я понимал, что это не моё. И беда была не в детях, а в коллективе. Большой коллектив, у определенных групп в котором пересекаются интересы, из-за чего постоянные интриги, склоки. А я участвовать во всем этом не желал. Мизерная зарплата, для увеличения которой надо было понабирать ещё больше часов, а часов как обычно на всех и много не хватало. Я вел уроки в классе отца, на переменах старался не говорить о школьных делах с будущими коллегами, вел себя жестко по отношению к не умеющим вести себя ученикам, уже в течение первых двух недель вызвав нескольких родителей в школу. Я отдавал себе отчет, что дети не виноваты, что они не имеют даже самых простых представлений о том, как нужно себя вести в течение шести часов, пока ты в школе и вообще с какой целью они приходят туда. Во всем виноваты были родители, которые с высокомерным видом смотря на вас и на ваши жалобы, отвечали:
«Да как? Мой? Да не может быть».

или
«Ну, что я могу сделать – это всё его друзья, телевизор (В этом ряду могло быть что угодно, вплоть до обветшалого школьного туалета, но только не они сами)».

II
После сорока дней практики, я вернулся в Махачкалу. К этому времени у Мадины начались серьезные проблемы с ребенком. Зарра перестала вообще слушаться мать. Она ничего не воспринимала из школьного курса. Мадину часто вызывали в школу: то из-за учебы, то из-за её взаимоотношений с товарками. Она несколько раз устраивала истерики в школе, дралась как с ребятами, так и с девчонками, потом садилась прямо на землю во дворе и плакала. С этими всеми новостями в первый же вечер ко мне зашла Мадина. Мы долго говорили, она в основном жаловалась, я ничем не мог помочь, кроме как: «Ничего, может, пройдет у неё. Может, просто она ещё не привыкла к школе». Хотя сам плохо верил в то, что говорил. В конце беседы, я пообещал Мадине, что позанимаюсь с Заррой по русскому языку. Вечером, в свободный часок, несколько дней подряд я пытался позаниматься с Заррой, но уже после первого дня стало ясно – это дело обречено. Вместо прописных А или Б Зарра выводила такую загогулину, чуть ли не на страницы, а читать она вообще не желала. Самое странное было в том, что Зарра, казалось бы, очень внимательно слушала то, что я говорил, говорила, что поняла, но делала всё так, как сама хотела. Я засомневался в том, правильно ли я с ней занимаюсь, ведь я вел уроки в 9 классе, но даже Ирада, которая прошла с отличием практику в 5 классе, позанимавшись с Заррой битых два часа, сама чуть не заплакала.
«Ахма, она где-то витает. Она ничего не желает понимать. Такое ощущение, что я говорю с куклой».

Она была права. Зарра играла в свою игру, где у неё были свои друзья, свой мир. Всем своим поведением Зарра закрывалась, защищалась от нашего. К концу весны, при нас, или даже наедине со своей матерью, Зарра почти ни о чём не говорила, а, оставшись одна, не умолкала ни на секунду. Мадине в школе предложили два варианта: или она забирает ребенка в другую школу или Зарру оставят на второй год. Услышав это, Мадина проплакала целый день, сказала об этом мне, а вечером устроила скандал и для пришедшего, как обычно «на веселе» Али.

III
С начало четвертого курса у меня началась уже немного иная жизнь. Я почти перестал пить, крайне редко мог выпить немного вина или бутылочку пива. Почти стабильно, без пропусков посещал занятия, больше внимания начал уделять друзьям. Перестал участвовать в художественной самодеятельности. Много сидел в библиотеке. Днем, очень часто с Камазом и Халидом сидели у последнего, пили чай, курили и разговаривали обо всем на свете. По вечерам встречался с ребятами из второй кучки, сидели в «нашем» кафе, пили кофе ели мороженое, играли в карты. Иногда ходили во вновь открывшиеся кинотеатры, а после сеанса долго обсуждали просмотренный фильм. И с первыми и со вторыми много гуляли по городу, в независимости от времени года. На парах опять сидел с Ирадой. Где-то с октября, когда окончательно стало ясно, сколько человек осталось на курсе – мы перешли в аудиторию поменьше, и так получилось, что мы опять оказались рядом. Отношения были нормальные, могли мило поболтать о чём угодно, но от нежности первых курсов ничего не осталось. Лишь иногда, когда вместе возвращались домой, Ирада могла расслабиться, вспомнить какую-нибудь мою или Ленину выходку, погрустить о чем-то. А так - она изменилась. Училась намного лучше, от прежней детскости, по крайней мере, на людях практически ничего не осталась.

Ближе к концу четвертого курса в отношениях появились какие-то новые нотки. Я смог как-то вечером уговорить пойти прогуляться, возвращаясь домой вместе, иногда мы делали крюк, спускались к морю, посидеть немного на камнях или прогуляться вдоль берега. Я объяснял эту перемену для себя очень просто – она была в курсе, что за последний год я ни с кем не встречаюсь, знала и видела, что я стал избегать шумных компаний и не скрывала своего удивления, когда я говорил, что лучше посидеть лишний часок в открытом кафе, чем скакать по танцполу. Летняя зачетная сессия прошла без сбоев, если не считать одной пересдачи после экзаменов. Да и с экзаменами проблем особых не было: набор всех положительных оценок. Но именно во время экзаменов на меня что-то давило: казалось, очередной сплин просто бессовестно затянулся. Друг Рабадан, уже отзащитившийся и работавший в одном иллюстрированном журнале, обнаружил, что, чуть ли не самый высокогорный населенный пункт в Европе находиться не где-нибудь, а в нашей республике. Через две недели после последнего экзамена мы и отправились в путь. Я более – менее владел местным языком, к тому же смог найти знакомых дяди в этом селе. Доехав после обеда, мы до темноты облазили всё вокруг, утром опять то же самое. Много фотографировали и общались с местными жителями, особенно с представителями старшего поколения. Через сутки мы двинулись обратно в путь, но уже пешком, так как из села маршрутки выезжали только через день. Двадцать км. мы протопали пешком, часа два из которых находились в облаках, словно это был странный туман. Рабадан по дороге вспоминал песни из нашего детства и пытался петь, я же старался подпевать.
Дойдя до райцентра, мы обнаружили, что местная маршрутка уже давно уехала, наняли частника, который и вывез нас и наши впечатления на равнину. А впечатления были самые красочные: люди без суеты и шума, живущие в тяжелых условиях, но не жалующиеся на свою судьбу, сногсшибательные горы прямо напротив, стоить только выйти на балкон, альпийские луга, огромная масса ароматов и орлы в небе. Куруш был идеальным местом, для уединения уставшим от цивилизации отшельникам, просто нужно было выключить телевизор (который ловил только два канала) и свет.

IV
Остаток лета я провел в дружеских спорах с отцом, двоюродным братом. Иногда ходил на море, а еще реже купался в её волнах – мне просто нравилось лежать на берегу, чувствуя немоту всего тела перед натиском горячего песка. А если приходили вечером, то просто сидеть, рисуя непонятные символы на песке и глядеть на горизонт.
В самом начале августа я просто взял и позвонил Ираде, просто захотелось услышать её голос, поболтать о пустяках.
Я специально приехал в Махачкалу ещё за несколько дней до 1 сентября, так как с середины месяца у меня опять начиналась практика в родной школе. В первый же вечер я позвонил Ираде, и мы проболтали минут двадцать. Мадины и Зарры в эту ночь дома не было. Они появились только к вечеру следующего дня. Мадина устроила Зарру в другую школу…

Попрощавшись с друзьями и проводив напоследок Ираду до дома, за день до официального начала практики я приехал домой.
И это практика ни чем не отличалась от предыдущей. Если не считать, что почти в самом конце её приехали руководитель практики и его коллега, а в середине её я звонил всё той же Ираде и Рабадану – так, поболтать.
Тихим, прохладным октябрьским вечером я вошел к себе, через час у меня уже сидела Мадина.
«Ахма, я не знаю, что делать с Заррой. Она стала совсем дурной. Она меня не слушается, не слушается учителей, вообще никого не слушается. Она и говорить почти перестала. Я, Аллах, что мне делать? Она больна, больна… Я уже несколько дней не выходила на базар, переругалась с Али…»
Сидя рядом со мной на кровати, она говорила тихим, потухшим голосом, иногда поднимая правую руку, как бы от чего-то отмахиваясь и почти не глядя на меня.
Усталые, не первый день в слезах глаза, припухшие веки – зрелище для меня всегда невыносимое.

В её неполные тридцать, несмотря на житейские неурядицы и тяжелую жизнь, Мадина очень хорошо выглядела. Невысокая, чуть полненькая, ухоженное лицо, темные глубокие глаза, чуть вздернутый нос – она могла бы без проблем начать всё с начало, попадись на её пути хороший человек.
Неожиданно и для меня и для неё самой она оказалась в моих объятиях, точнее она попыталась поудобней присесть, а я как-то нескладно, но механически обнял её правой рукой. Мой подбородок оказался у её правого виска, правая рука рефлекторно поглаживала её талию, то и дело натыкаясь на узел ремешка халата. Пауза длилось бесконечно долго для меня. Что-то отвратительно-мерзкое, дикое поднималось внутри меня, подступало к горлу. Левой рукой я довольно грубо сжал её правую грудь, чуть дернул к верху. Полная, возбуждающая желание она заполнила мою, хоть и худую, но большую руку. Я чувствовал, как безымянный палец впивается через халат в её кожу чуть выше верхнего края лифчика, а большой палец достает застежку впереди. Раза два, чуть ослабевая, я всё сильнее сжимал её грудь. При последнем таком сжатии, верхняя пуговица халата выскочила из петли, а молчавшая до этого Мадина издала глухой стон, больше напоминавший всхлип девушки, проснувшейся после кошмарного сна. Меня передернуло, а перед глазами на секунду встала картина почти двухлетней давности.
Тогда, под самый занавес первого семестра третьего курса, когда после очередного «эпизода», мне пришлось протопать по ночному парку полгорода, а утром появиться лишь к третьей паре. За пару дней до этого я слышал от Лены, что у Ирады какие-то проблемы с семейными, но так как отношения с ней были сложными, я ни о чем её не расспрашивал. Я поднялся на второй этаж в поисках ребят, а нашел Ираду, стоящую одиноко у окна.

Я подошел, поздоровался и хотел спросить, не видела ли она Камаза и Халида, но не успел. Ответив на приветствие и, не оглядываясь, сама же спросила:
«Ахма, чтобы ты сделал, если сильно-сильно устав от всего оказался бы один посредине бесконечной степи?»
В голове промелькнуло два варианта: первое – «Поискал бы тебя». (Это было искренне); второе – «Заплакал бы». (Следствие жуткой усталости), но ответил лишь глупо:
«Не знаю».
Она повернулась и кивнула. Только потом, спустя несколько месяцев, вспоминая эту сцену, я понял, что она нуждалась в поддержке, защите, но она не решилась сказать об этом, а я её не понял…

Я резко отдернулся и пересел на кровати, освободив Мадину, а она вскочила на ноги и механически застегнула пуговицу халата.
«Мадина, извини… я не хотел...». Я не знал, что сказать.
«Ничего,... я сама виновата». Она пулей выскочила из комнаты.
Это было совсем не то, не так как я поступал. Всё было спонтанно. Я ни разу не задумывался о том, чтобы переспать с Мадиной – она была для меня совсем из другого разряда женщин. Виски давили на мозг, а рука никак не забывала ощущение заполненности её грудью. Мне было противно, что я чуть не воспользовался моментом, не защищенностью Мадины.

Утром мы как обычно поздоровались, лишь стоя у плиты Мадина вела себя как-то скованно. К вечеру через своих знакомых журналистов, я нашел адрес и телефон хорошего детского психолога (или психотерапевта – не помню точно) и передал Мадине, как и обещал накануне. Она пообещала отвести Зарру, но сделала это лишь вначале января. Мадина не хотела признаваться себе, что у ребенка не всё в порядке с психикой. В конце января Зарра должна была лечь в клинику, а Мадина решила снять квартиру рядом с ней, устроилась там же, рядом, в магазинчик и бросила рынок.

V
Именно ближе к новому году отношения с Ирадой приняли новые краски, хотя я не хотел себе в этом признаваться и всячески старался не показывать то, что твориться со мной. Но так не могло продолжаться долго. Последняя сессия была самой странной за все пять лет учёбы. Я почти не напрягался и не боялся за итоги. Сразу после сессии я вплотную занялся своей дипломной работой, хотя в марте ещё предстояло сдать гос экзамен, но мне важнее была дипломная. Я полностью обо всём забывал, работая над ней, я чувствовал необычайный прилив сил, когда удавался очередной абзац. Вплоть до последних двух недель до госа, я пару дней проводил у родителей, пару дней в Махачкале. У родителей я гулял по окрестностям, болтал обо всём с ними, пресекая всячески любые намеки на женитьбу этим же летом. В конце февраля, жена старшего брата родила второго ребенка, на что после бессонной ночи у роддома я заключил: «Раз начали, их уже не остановишь». Хохот со стороны родственников и смущение старшего брата стали гарниром к этим словам.

В Махачкале днем я или сидел в библиотеке вместе с Ирадой, иногда отлучаясь вместе с ней на короткие прогулки, или болтался с ребятами. Вечерами виделся со второй «могучей кучкой», бороздил по сети. Раза два побывал у Зарры. Она весело приветствовала меня, но после на все мои расспросы отвечала лишь лаконичными «Да» или «Нет». А, увидев грустные глаза моего скромного подарка (Мягкая плющевая собачка сантиметров тридцать высотой), спросила: «Ахма, она же плачет?»
По словам Мадины, которую иногда встречал, проходя мимо магазина, врачи говорили, что Зарра то ли боится чего-то, то ли обижена на что-то, одним словом, не желает открыться для этого мира (Не помню дословно всю врачебную муть, но в целом что-то в этом смысле, хотя дедушка Фрейд, возможно, дал бы другое определение), но уверяли, что через пару месяцев, ребенок поправиться.

VI
«Ахма, ты собираешься продолжить учёбу?» Это она.
«Да, вероятней всего. Литература – это моё, м-о-ё». Это я.
Была уже последняя декада марта. У меня позади были несколько литров кофе, пара пачек сигарет и несколько суток без сна, но спать не желал. У Ирады размеренная и планомерная подготовка к экзамену в течение последнего месяца. В итоге – у обоих по четверке за гос. экзамен.
Немного ветреная погода, синее море, приятный холодок. Мы сидели недалеко от городского пляжа, поднявшись на большие прибрежные камни. Мы больше молчали, нежели говорили.
Она больше смотрела на море, а я на неё. Она за эти годы сотню раз видела меня, доведенного до предела недостатком сна, и знала все мои «бзики» в таком состоянии - я был словно пьяный. Мне ничего не нужно было, лишь бы оставили вот так, сидя напротив неё, глядеть на её повернутое к морю лицо, развивающиеся на ветру волосы, глаза, боковым зрением которых она видела, куда я смотрю.
«А ты что собираешься делать?»

«Не знаю. После защиты хочу отдохнуть, но продолжать в этом году не собираюсь».
От бокового ветра у меня слезился правый глаз, то же самое я видел на левом у Ирады. Со мной вопрос был ясен: после защиты летом, я осенью собирался поступить на аспирантуру и продолжить учёбу. Ирада же никак не могла определиться. Старший брат давно предлагал ей перейти на заочное обучение и, переехав к нему в Питер, работать у него в конторе, занимающейся недвижимостью. Родители же хотели, чтоб она осталась, попыталась поступить на заочное отделение аспирантуры и, может, в тайне надеялись, что у неё кто-нибудь появится, и она выйдет замуж.
«А если ты уедешь в Питер?»
«И что?»
Я улыбнулся, она обернулась лицом ко мне.
«С кем я буду сидеть вот так, на берегу моря?»
«Ну, не беда, найдешь кого-нибудь» Она опять обернулась к морю.
«Ирада…(пауза), как же я буду здесь без т е б я?»
«А… (пауза, она повернулась ко мне) я?»
Я, конечно же, был удивлен её прямотой.
«Ну, тогда…»
«Тогда ничего. Просто у нас ничего не получится»
«Откуда ты знаешь?»
«Просто, знаю. Ахма, не надо об этом, плиз».
«Окей».
Я удивился тому, как легко и просто мы затронули эту тему.
Мы ещё минут десять сидели вот так, молча. Я думал о ней, она о море, потому что она обожала его, как и я…
После я помог ей спуститься вниз, проводил до ЦУМа, обещал звонить и пошел на квартиру Халида. Меня ждал сабантуй с ребятами по поводу удачной сдачи экзамена, а утром дорога и две недели родительского дома, и разлуки с Ирадой, а что будет там дальше, меня мало интересовало, точнее я не хотел об этом думать.

VII
За две недели я почти полностью решил, что будет включено в дипломную работу, а что безжалостно придется удалять. Я почти полностью подготовил рукописный, черновой вариант работы, хотя и понимал, что с моим характером я всё равно что-то переделаю при подготовке окончательного варианта. Дома было жутко красиво – весна в нашем саду был самым любимым периодом для меня. Посидеть с родителями под виноградным чердаком, выпивая медленно и ни о чём не думая несколько чашек чая – это был один из самых любимых вариантов, чтоб расслабиться.

При приезде в Махачкалу меня ждал приятный сюрприз. Друг Магомед вместе с семьей перебрался на новую, трехкомнатную квартиру, а старая, до начало ремонта летом, оставалась пустой. Это было недалеко от факультета и от моей квартиры. Но главное, Мага готов был ради друга (то бишь меня) оставить до лета на квартире свой старенький, но «надежный и работящий» компьютер, над которым итак в последние годы экспериментировал именно я, точнее он был для меня своеобразным полигоном для обкатки своих знаний в компьютерах. Большего мне и не надо было.
За один вечер мы перебросили весь мой хлам с моей квартиры в эту однокомнатку.
Каждый вторник у нас были консультации с научным руководителем, семинары для защиты. При необходимости я заходил в библиотеку, гулял и работал, работал.
Как и предполагал, при наборе окончательного варианта я переделал порядка 30-40% текста. Сразу после майских праздников, я представил научному руководителю уже распечатанный текст, формально это был ещё черновик, хотя и понимал, что замечания будут незначительными. Так и получилось.

С Ирадой мы продолжали общаться всё так же, как и все последние месяцы, разговора после госа как будто и не было. И это устраивало, видимо, обоих.
Ирада сильно беспокоилась за свою работу и переживала из-за предстоящей защиты.
К 31 мая и у меня, и у неё всё было готово, и мы сдали работы на кафедру. Пятого нас ждала защита, и я поехал домой, где не был с первомайских праздников, четвертого утром я собирался вернуться в Махачкалу. Третьего июня, часов пять вечера, я позвонил Ираде, с которой долго прощался при отъезде (Она на полпути к своему дому решила проводить меня до автостанции, но с условием, что мы пойдем пешком, а это порядка часу ходьбы).
У неё был грустный, так знакомый наедине ещё с первого курса голос. У неё была маленькая депрессия, ей не хватало уверенности перед защитой, видимо, голове не давали покоя всякие мысли. Она несколько раз переспросила, к скольким часам я приеду утром – меня осенило.
«Ирада, потерпи пару часиков, я перезвоню».
«Ахма, ты занят?»
«Нет, просто потерпи». Я положил трубку.
В самом начале восьмого часа я уже был в Махачкале и набирал её номер с автомата у её дома.
«Привет! Долго ждала?»
«Ахма… Я не знаю, у меня странное состояние, меня от всего тошнит, даже от самой себя, меня всё раздражает». Давно не слышал от неё таких признаний.
«Ну, не преувеличивай. Может, прогуляемся?»
«Ага, ты там, а я здесь?! Не шути так, мне станет ещё хуже».
«Я тебе серьезно. Я звоню с вашего автомата. Хочешь поздороваться с Патей? Она, вот, стоит в дверях магазина».
«Это правда?» Голос её стал ещё тише. Это был скорее даже не вопрос.
«Да, выходи».
«Мама вряд ли отпустить. Может только на нашу улицу. Уже поздно, скоро стемнеет».
«Нет, так не пойдет. Мы прогуляемся до нашего места, на камни».
«Нет, Ахма, не получится».
«Ну, тогда я сам поговорю с твоей мамой». Я повесил трубку.
Нажав на кнопку звонка два раза, я начал ждать встречи с её матерью. Мы уже много раз встречались, несколько раз даже обменялись парой тройкой слов (о погоде, об учёбе) в течение последних месяцев, когда ожидал выхода Ирады или приходил что-то забирать у неё.
«Добрый вечер, тетя Хадижат».
«Здравствуй, Ахмед. Я сейчас её позову».
«Нет, я бы хотел сначала поговорить с вами».
Она малость выглядела удивленной.

«Мы просто хотели прогуляться с Ирадой, но я чуть опоздал, и она боится, что вы её не отпустите. Обещаю вернуть дочь в целости и сохранности».
Я выпалил всё словно вызубренный школьником текст, а на последних словах даже улыбнулся.
«Ну, раз так…(Она отдала долг улыбкой). Ирада! (Обернувшись ко мне спиной.) Только она с утра что-то плохо себя чувствует. Ирада!» Ирада, видимо, собиралась духом.
«Это волнение из-за предстоящей защиты. Мы уже говорили по телефону. Ничего, пройдет».
Наконец, она появилась в конце коридора, медленно выходя и усиленно пытаясь развязать узел шали, завязанный на бедре, что ей так и не удалось сделать.
«Тут к тебе Ахмед пришел». Мама оставила нас наедине.
Давно не видел её такой: растерянная, беззащитная, с красными щеками от волнения и уставшими глазами. Последние три года она была сама собранность.

«Привет!»
«Ну, что с тобой? Накинь что-нибудь. Пройдемся».
«Но, Ахма…»
«Ничего не желаю слушать». Я улыбнулся.
«Хорошо… тока я переоденусь». Почему-то меня сводил с ума её жалостливый вид.
«Не надо ничего. Ты мне и в этих джинсах нравишься. Просто накинь что-нибудь. На берегу будет холодно».
«Хорошо». Легкий вздох, улыбка.
Она исчезла на пару минут. Я довольно нагло, ещё не выходя из прихожей, взял её руку и выскочил за порог. Сразу как захлопнулась дверь она чуть ли не шепотом:
«Сумасшедший. Ты су-ма-сшед-ший».
«Может быть, всё может быть».

Мы неторопливо спустились вниз по ул. Дахадаева, перебежали проспект Ленина, через Буйнакского и парк вышли на наши камни, где море было бесконечным, а ветер вызывал соленые слезы на глазах...
Она всю дорогу жаловалась на здоровье (Хотя мне она очень нравилась и такой), на погоду (прекрасная ясная погода с дежурным для Махачкалы ветром), на то, что она не сможет при такой толпе, глядя им в глаза прочитать вступительное слово (Зачем глядеть в глаза всех, если есть мои?) и т.д. и т.п. Я лишь «дакал», да «некал».
Лишь сев на огромный камень, у самого берега, где морские брызги доставали до нашей обуви, она замолчала. Мы сели рядом, глядя на море, плечом к плечу. Через её плащевую ветровку я чувствовал её кожу, её волосы, развеваемые ветром, касались моего лица, шеи. Я смотрел на неё – она на море. Я, нежно подтолкнув плечом, просто произнес с расстановкой.
«Всё у нас получится». Она обернулась. Указательным пальцем я нежно, с низу вверх щелкнул её носик.
«Выше нос».
Со второго курса я не позволял себе дотронуться до её лица, а этот жест я впервые делал именно для неё.
Она улыбнулась.
«Как мило…»
«Ты уже забыла?»
«Ага!» Это уже было кокетство. Она повернулась к морю.
«Дай руку». Она придерживала ею колено.
«Нет!» Она улыбнулась, но не оборачивалась.
«Дай ру-ку!»
«Нет!» Улыбка всё ширилась.
Я взял руку и приложил все свои пять пальцев к её. (Это тоже было с первых курсов.) Её пальцы были короче.
«Ахма?»
«Что?»
Она обернулась ко мне
«Может…»
«Помолчи, (Я улыбнулся.) и смотри на море».
Сначала мы просто молчали, потом я рассказал ей маленькую историю о человеке, который вот так сидел на берегу моря, у которого промокли крылья после долго полета над морем. Он продолжал сидеть и думал о жизни, об облаках, о словах с титрами на песке.
«Мне так жаль его».
«Почему?»
«Потому что он одинок».
«Но у него есть море, холмы, воспоминания».
«Всё равно, он одинок. Этого всего мало для счастья. Для полного счастья мало призраков из прошлого, какими бы хорошими они не были».
«Да, наверное, ты права».
«Это же написал ты?»
«Нет ещё, е щ ё не написал».
Она улыбнулась.
Я поймал такси и довез её до дома. У подъезда стояла её мать с соседкой.
«Добрый вечер!»
«Добрый вечер, молодые люди. Ну, что, надышались ещё студенческим свежим воздухом?»
«Да, вроде того. Спасибо, что отпустили Ираду».
«С тобой я не беспокоюсь за неё». Она мне льстила.
«Спасибо». (Моя очередная улыбка).
«Ахма, значить завтра в девять?»
«Да, буду ждать. Посмотрим, как сдадут «первопроходцы»».
«Пока!» (Это она мне).
«Доброй ночи! (это её матери) Пока! (а это для неё)».
«Доброй ночи».

VIII
Целый день мы были на факультете, болели за тех, кто сдавал первыми, среди которых были Камаз и Халид.
Часов в четыре, мы пешком прошлись до Ирадиного дома, пообещав позвонить попозже, я пошел к ребятам, отмечать их «удов.»(Камаз) и «хор.»(Халид), Беха защищался только через день. Я немного выпил пива, ребята глушили водку. Много болтали, шутили, пытались представить себя лет эдак в шестьдесят. Камаз не унимался.
«Нет, Ахмед Магомедович, скажите, пожалуйста, как это получается – на первом курсе Ирада, на пятом опять она? А что тогда с теми, «своеобразными» Динами, Наидами и прочими?»
«Да пошли Вы, Камаз Юсуфович…»
«Это любовь». Тяжело, удрученным голосом, еле сдерживая смех, конкретизировал каждый мой ответ на их вопросы об Ираде Халид.
«Нет, Ахма, она, конечно же, хороша, но Динара была лучше. Халид, подтверди». Камаз пытался меня взбесить.
«Я вас удавлю обоих».
«Это любовь». Халид, после первой бутылки на уставшую голову на большее уже, видимо, не был способен.
«Бэха, а ты что молчишь?» Камаз понял, что с меня толку нет.
«Оставь его. Он сегодня вечером увидел пьяным своего научного руководителя. Это его шокировало – он ведь думал, что преподаватели это не люди». Это я.
«Нелюди, ты хотел сказать». Это опять Камаз.
В районе половины 12 ночи я двинулся домой. Три бутылки пива в животе и её номер в голове, ноги шли на автопилоте.
«Привет!» (Я усиленно пытался собрать расплывающиеся губы в районе трубки, но они плохо поддавались).
«Привет! Как отметили?»
«Нормально!» Я зажег сигарету и приготовил второй жетон.
«Ты пьян?» Она кашлянула.
«Всё относительно. Я только зажег сигарету, а ты уже кашляешь»
Легкий смешок на том конце провода.
«Ага. Я тебя и отсюда чувствую».
«Мне это нравиться. Чертовски нравиться (пауза). Как настроение?»
«Волнуюсь».
«Брось. Ты просто смотри мне в глаза и говори не торопясь».
«Хорошо. (пауза) Куда мне ещё смотреть?!».
«Мне это тоже, чертовски нравится (опять пауза). Окей. Утром, возле моего дома».
«Хорошо».
«Жду. Пока! Доброй ночи! Бай-бай!»
«Пока! Спокойной ночи!» Щелчок на том конце провода, второй жетон не понадобился.
В списке она шла третей, а я пятым, но это не имело никакого значения. И научные руководители, и рецензенты предлагали за наши работы оценку «отл.». Главное нельзя было теряться при ответах на вопросы членов комиссии.
Она вышла, встала за трибуну, посмотрела на меня, а после уставилась куда-то на район центральной рамы окна над моей головой. Она спокойно, не торопясь, произнесла весь свой заготовленный текст, лишь два раза обратившись непосредственно к листку. Ответив достаточно уверенно на три вопроса, она пришла и села на своё место, рядом со мной.
Я неожиданно для себя начал волноваться («А вдруг!»). Взяв тихо под партой её руку, я приставил все её пять пальцев к моим. Они всё так же были короче моих.
«Ахма…»
«Ты почему не смотрела на меня?»
«Испугалась, что всё забуду».
До моей очереди, мы просто молчали.
«Удачи!»
В ответ я выставил два пальца латинской «V» в районе живота и улыбнулся.
Всё время, пока я говорил, я смотрел только на неё.
Ответив на несколько вопросов, первый из которых мне уже сотню раз задавали и преподаватели и сокурсники («А почему вы выбрали именно это произведение, столь скандальное и неоднозначное?»), я вернулся на своё место.
«Ну, как?»
«Класс». Это был комплимент.
Час ожидания, вердикт председателя комиссии и мы свободны.

IX
Провожая Ираду домой, я попросил её об одолжении.
«Ирада, ты можешь поехать со мной часов в шесть в одно место?»
«Куда?»
«Помнишь Зарру? Я тебе рассказывал, где она сейчас находится. Я давно у неё не был. Сходишь со мной?».
«Можно. Я бы тоже хотела её увидеть».
«Она будет рада. Тогда в шесть, здесь же».
«Хорошо».
Я попросил ребят появиться у меня попозже, чтоб я успел вернуться.
Мы встретились уже в седьмом часу. После часа сна я чувствовал какую-то вялость в теле, а Ирада выглядела посвежевшей.
«Пошли?»
«Пошли. Возьмем что-нибудь для неё?»
«Да. Сладости».
Купив по дороге конфеты и две разные плитки шоколада, мы были у Зарры.
Я первым вошел к ней во двор, Ирада задержалась, покупая мороженое.
Зарра довольно холодно поприветствовала меня. Я понял почему.
«Зарра, у меня не было времени. Ты же меня простишь?»
«Почему? Что ты делал?»
«Я учился, мне же много надо учиться».
«Я тоже буду учиться».
«Да, конечно, я буду тебе помогать».
Зашла Ирада.
«А теперь посмотри, кто пришел?»
«Ирада!» Я впервые за последние месяцы видел, как искренне улыбается Зарра.
«Ирада!»
«Привет! Как дела?»
«Ничего. А ты как?» Зарра спрашивала почти по-взрослому.
«Нормально. На, это тебе, это Ахме, а это мне». Она каждому вручила по мороженому.
«Спасибо».
Мы с Ирадой сели на скамейку, а Зарра не захотела, и вертелась перед нами. Всё время о чем-то рассказывала, спрашивала. Я искренне радовался, что этот ребенок поправляется. Она смеялась, предлагала завязать Ираде мою далеко не короткую стрижку резинкой.
«А теперь, я хочу кое-что сказать Ахме, только ему».
«Можешь говорить при ней, я разрешаю».
«Она может, обидится. Ирада воткни пальцы в уши».
Ирада повиновалась и прикрыла уши ладонями.
«Ахма, Ирада же твоя невеста?» Почти шепотом, наклонившись ко мне, спросила Зарра.
Я невольно улыбнулся и посмотрел на Ираду, у которой тоже на губах играла чуть заметная улыбка
«Скажу по секрету – да. Только ты никому не говори. Хорошо?»
«Даже Ираде?»
«Даже Ираде».
«Хорошо, но мы же с ней подруги».
«Если подруги, то разреши ей снять с ушей руки, а то она сейчас не выдержит».
Она дотронулась до локтей Ирады, та спустила руки.
«Ахма, можно ей сказать?»
«Ну, это же секрет, Зарра».
«Но она же моя подруга. Так же, Ирада?»
«Да, конечно. А что ты мне хочешь сказать?»
«Ничего, ничего. Это секрет. Ахма обидеться и больше не придет ко мне».
«Я теперь часто буду приходить».
«С Ирадой?»
«С Ирадой».

Через минут пять мы попрощались с Заррой и вышли за ворота, где столкнулись с Мадиной. По её словам, Зарра почти выздоровела (Это я, конечно же, заметил), хотя иногда продолжает беспричинно плакать и устраивает истерики, но это намного лучше, да и говорить она стала, как прежде. Ещё где-то месяц она ещё пробудет здесь, потом выпишут.
«Да, Зарра выгладить намного лучше. Мы сегодня целый час проболтали».
«Спасибо, Ахма, что не забываешь про неё».
«Да ты что? Мы ещё появимся здесь с Ирадой».
«Спасибо».

Попрощавшись с Мадиной, мы решили немного прогуляться. Первые пять минут мы молча шли рядом. Нам было просто приятно вот так идти вместе и думать друг о друге. Я выставил правую руку и просто обнял её за плечо.
«Иди-ка сюда, моя маленькая». (Румата меня простить за плагиат).
Она в ответ обняла меня левой рукой за туловище, вздохнула. Я легко коснулся губами её волос. Мы медленно шли по улице вниз.
«Как давно я этого ждал».
«А я?! (Пауза.) И всё у нас получится?»
Я улыбнулся.
«И ВСЁ У НАС ПОЛУЧИТСЯ!»

декабрь 2003, зима-весна-лето 2004 г.