Кошку заводят, когда всё есть, но чего-то не хватает. Собаку – когда ничего нет, но вроде всего хватает. При каких жизненных обстоятельствах заводят аллигаторов в ванной, пингвинов или страусов, я не знаю. Может быть, вследствие больших душевных потрясений. В самом деле, когда в ванной плавает крокодил - в объятьях депрессии особенно не расслабишься и в трагический запой не уйдешь.
Морских свинок заводят тогда, когда нехуй делать.
У нас и вправду тогда было все хорошо. Так хорошо, что я тихо дышала в лифте, ровно 25 секунд, 10-ый этаж, до двери, обитой коричневым дерматином. Самых любимых любят за всякую фигню - она, например, невероятно точно укладывалась головой в сгиб моего локтя. Ночью я тихо дышала в ее верхний шейный позвонок, освобожденный от откинутых волос, и кусала губы от страшного счастья.
Осенью я привезла домой Варю. Варя была маленькой печальной перуанской морской свинкой. Оказывается, у морских свинок первые дети рождаются такими же отягощенными заботами, как у людей. На первых детях камнем лежат надежды родителей. Мне посчастливилось быть второй, а вот Дюка с детства был обязан быть умным мальчиком. Один раз в глубоком детстве я довела его до психического приступа, он помчался за мной с железой линейкой, и влетел в остекленную дверь. Ему наложили на руку одиннадцать уродливых швов. О том, что драку затеяла я, он благородно умолчал.
Варя была такая. Серьезная. Как будто знала, что ей придется воспитывать миллион младших – учитывая, с какой скоростью плодятся морские свинки. Она была черно-белая, как пингвин, но скорее, ее окрас больше напоминал школьную форму или облачение монашки. Еще у нее была борода и длинная челка, закрывающая глаза. Это делало ее неуловимо похожей на жену кролика Роджера…
В первое время у Вари не было даже клетки. Она жила на кресле. Тогда же стало понятно, что свинка склонна к депрессии – она часами тихо сидела под своей челкой и повизгивала от страха, когда ее брали на руки. Единственное, при виде чего она сильно оживлялась, был свежий укроп. Варя точила укроп пучками, с феноменальной скоростью.
Когда животное окончательно закакало кресло, я, наконец, купила клетку и деревянный домик. Варя изобразила сдержанный восторг. Она забралась в домик, высунула бороду за порог и продолжила грустить о чем-то своем.
Мы с Яной решили, что ей просто одиноко. Вокруг всё люди да люди, даже поговорить не с кем… Тем временем Варины родители принесли еще одно потомство – очаровательнейшее рыжее существо с большими прозрачными ушками. Свинку идентифицировали как девочку. Подумав, мы забрали ее к Варе.
Билли Холидэй (так Яна назвала младшенькую за вокальные данные) встрече со старшей сестрой обрадовалась несказанно – заверещала от счастья и полезла обниматься. Варя, однако, в своем монашеском прикиде, была довольно холодна. Билли пела песни и носилась по клетке со скоростью сумасшедшего сперматозоида. Варя депрессовала в домике, глядя на Билли с выражением «в семье не без урода» на морде. Блаженная Билли не обижалась.
Свежего укропа теперь требовалось в два раза больше. Была зима, мы по очереди ходили на рынок.
Первой заскучала Яна. Стала приходить домой с потусторонними глазами. Писать на каких-то клочочках что-то про какие-то глаза как вишни… Молчала. Главное, что и говорить было незачем. У нас всё было слишком хорошо. А когда всё слишком хорошо, непреодолимо тянет всё испортить. Мы думаем, что не можем жить без счастья, а на самом деле – чахнем без трагедий…
Сказать, что я просто ревновала – значит, ничего не сказать. Хотелось повеситься. На душе было гаже некуда.
Впрочем, было куда. Например, в сеть. «Как ты со мной – так и я с тобой» - решила я - и пустилась во все тяжкие. Она приходила поздно ночью – я сидела в привате. Она приносила чахлые розочки, смотрела мимо – я вперялась аську. Один хер. У нее был роман настоящий, у меня - виртуальный. У нее – прикосновения, у меня – буковки…Снесла курочка яичко, да не простое, а золотое. А какая, к чертям, разница, какое там было яичко? ****ь ваша курочка, вот в чем дело.
Что мы наделали со своими жизнями – страшно вспомнить. Всё снесли до основанья, а затем до кучи закидали гранатами последний госпиталь с ранеными. Всё испортили, растоптали всё, что могли, а когда остановились, поняли, что всё, что у нас осталось – это две маленькие морские свинки.
По моим подсчетам, Билли исполнился год. Она по-прежнему выводила рулады и донимала Варю. Аутичная Варя окончательно забилась в домик, повизгивала и обкусывала свою черно-белую горжетку. У свинок это означает тоже самое, что грызть заусенцы - глубокий невроз. Однажды утром я проснулась от несусветного визга, производимого животными. Я вышла на кухню, успела грозно прикрикнуть «что за свинарник!?» - и вдруг увидела, что Билли – вовсе никакая не Билли, а самый настоящий Билл. Он решительно наседал на Варю, а она орала на всю Ивановскую.
Для меня так и осталось загадкой, как Варе удалось целый год прожить в одной клетке с половозрелым самцом и ни разу – ни разу! – не уступить его настойчивым домогательствам. При том, что этим забавным зверькам незнакомо явление инцеста. Проще говоря, им все равно, с кем трахаться. Изо дня в день эта смешная бородатая свинка держала осаду и не сдавала крепость. Кому, чему она хранила верность?
А мы… Даже говорить смешно.