Матери Алина лишилась в возрасте десяти лет. Об отце ей ничего не рассказывали, она и не интересовалась. Воспитала девочку бабушка. Больше сорока лет Екатерина Анатольевна проработала парикмахером. И все, чему она научила внучку – делать замысловатые прически. Готовить Алина не умела, да и незачем ей было. Зарабатывала девушка мало, бабушкиной пенсии и ее зарплаты еле хватало на макароны и сосиски.
Друзей у Алины к двадцати годам не появилось, как-то не тянулись к ней люди. Посему и интересов особенных она не имела. Книг в дом никогда не приносилось, разве что детские сказки валялись где-то на антресоли. Единственным увлечением Алины, даже страстью - с раннего возраста была опера. И хотя театры девушка видела лишь со стороны улицы, ибо вечно не хватало денег даже на проезд, не то что на билет на концерт и прочие излишества, - об опере она знала почти все. И перевидала на своем веку все спектакли, которые только были записаны и транслировались по телевидению.
После смерти бабушки Алине показалось, что жизнь будто бы налаживается. Копейки, полученные за уборку вестибюля и коридоров районной больницы, она раскладывала по трем конвертам: первый – оплата конуры, именуемой квартирой, второй конверт – деньги на пропитание, а содержимое третьего тратилось на гигиенические и прочие мелочи. С работы Алина спешила домой, где часами сидела в старом продавленном кресле и чиркала в кроссвордах. По субботам она покупала новую телевизионную программку и пристально изучала каждый лист, выискивая среди блокбастеров всех стран и злободневных передач концерты и фильмы-оперы.
Просмотр любого такого фильма давно уже стал ритуалом. Перед тем как сесть поближе к телевизору, Алина часа два приводила себя в порядок. Она действительно собиралась в оперу. Красила жидкие рыжеватые ресницы тушью-плевалкой, подводила брови, щипала щеки, делала сложную высокую прическу. Затем обычно подыскивался подходящий наряд – Алина умела искусно комбинировать старые бабушкины платки (то ли трофейную, то ли еще откуда-то взявшуюся роскошь, чуть тронутую молью) с простенькими, но хорошо покроенными платьицами. Последним штрихом неизменно становились тонкие бусы из стекляруса или горного хрусталя, реже она доставала жемчужные, потому как последние были мамиными, раньше эти бусы трогать Алине запрещалось, осталась память и боязнь неизвестно чего. Взяв же жемчужные бусы, всякий раз Алина мучилась мигренью и в месте солнечного сплетения чувствовала тяжесть и оттого дурноту.
Планируя свой обычный ритуал, за пару дней до показа оперы Алина брала глянцевую бумагу, складывала пополам и творила либретто. На титульном листе она аккуратно выводила название спектакля, украшая надпись виньетками, а иногда в уголочках получившейся книжечки изображала крохотных купидонов (так уж ей представлялось нужным). Мелкими печатными буквами внутри книжечки она излагала сюжет так, как понимала. К слову, от кого-то она слышала, что в театре все обязательно посещают буфет и там берут маленькие пирожные или бутерброды с икрой и шампанское. Если Алине удавалось сэкономить, она обязательно покупала бутылку игристого вина, которую растягивала на два спектакля, пирожные покупала раз в три недели.
В то воскресенье должны были показать телеверсию оперы Гаэтано Доницетти «Любовный напиток». Этот спектакль Алина уже видела, он не был любимым, хотя сюжет она находила забавным. Единственным поводом посмотреть еще раз был сам «знак» – «опера». Да к тому же пел Паваротти.
Алина собралась. За день до трансляции купила бутылку красного вина, вместо обычного шампанского. Пирожные выбрала дорогие – специально зашла во французскую кондитерскую воскресным утром и разорилась. Затем забежала в аптеку. За день, в субботу, даже на работе заметили, что чем-то она взволнована, ведет себя странно, щебечет с каждым встречным, - раньше была тише воды, а тут то к врачам лезет с глупыми вопросами, то больных беспокоит по пустяковым причинам. В аптеке перед кассой уронила кошелек, рассыпала мелочь и долго неуклюже подбирала монетки, отодвигая ноги других покупателей. Потом что-то быстро тиснула в сумку и помчалась сама не своя домой.
Надела бусы из горного хрусталя. Включила телевизор. Придвинула кресло поближе. На журнальный столик поставила бутылку вина и тарелку с пирожными, большой бокал и положила что-то, завернутое в маленький аптечный полиэтиленовый пакетик. Начался фильм. Налила себе вина, что-то выпотрошила из мешочка, потеребила в нерешительности, что-то оторвала, пошелестела и высыпала в бокал. Глотнула. Поморщилась. Шумно выдохнула и допила. Облизала губы. Взяла пирожное и стала смотреть телевизор. Во втором акте ей вдруг почудилось, что Паваротти оператор взял крупным планом, и гениальный тенор вдруг оборвал исполняемую арию. Пристально посмотрел на Алину, протянул руку и поманил туда, в другой мир, на сцену или внутрь созданной постановщиком спектакля реальности… да какая разница?! - она была нужна, ее звали, ей оказали честь, заметили, она нравилась, и кому – Паваротти! Или герою, влюбленному, а кто теперь она? - его избранница…
Три дня Алину ждали на работе, звонили домой, но ехать с проверкой поленились. Решив, что запила или загуляла, молодая же, одинокая, - наняли новую уборщицу. Вспомнить и побеспокоиться о девушке было больше некому.