- Ты-то хотя бы знаешь, что такое война? - спросил Ванечка у Сережкиного оловянного солдатика, и сам же ответил. - Скоро узнаешь. Тебя, наверное, Сережа оставил дом охранять? Ну, уж нет, брат! Негоже солдату барахло сторожить, тем более...
Ваня окинул взглядом комнату и улыбнулся. Потом сгреб с тумбочки солдатика и отправил его квартироваться в левый нагрудный карман гимнастерки.
Минуту назад, подходя к дому, он застал соседей, с вещами выходивших на улицу. Словоохотливая маленькая Наталка объяснила, что все, то есть его мама, тетка, старшая сестра Катерина и трое маленьких Татьяна, Зинуша и Сереженька с полчасика как ушли. И они уходят. Все уходят. Пешком на левый берег, на ту дальнюю станцию, потому что Центральный вокзал... Тут ее закрутило, как в омут, и вся семья растворилась в блаженном июньском тепле.
Одно только и понял Иван, что теперь он здесь самый взрослый, и ему надо узнать, куда отправятся остальные. Потом он оставит дом, как капитан, последним, ведь это он - старший брат, а это знаете ли важная должность, хоть тебе и стукнет двадцать только в октябре.
Что-то торжественное было в его настроении, мальчишеский азарт при слове война, а может... Он подумал о подвиге, который ему, вероятно, предстоит совершить. И когда у него спросит важный генерал, как в сказке, чего, солдат, желаете, не раздумывая, скажет Ванечка: «Знаете, с папой моим какая-то ошибка вышла... Он ничего плохого не делал... Он не враг народа, его ведь все так любят...» И тотчас улыбнется старый генерал: «Разберемся», накрутит что-то на телефоне, покопается в бумажках и прикажет: «Отпустить домой немедленно!»
Хлопнула калитка, перед окном промелькнула Шуркина тень и звонкий голос сестры из прихожей оповестил:
- Иван! Поздравь меня! Я сестрой - на фронт!
Что-то больно кольнуло в груди, может быть, солдатик зашевелился...
- Уже?... - голос его стал совсем детским, но старший брат не имел права плакать, поэтому он лишь сжал зубы и вышел ей навстречу.
- Вроде бы всё... - Шурка пошарила рукой в недрах вещмешка и улыбнулась.
- А мама... - начала она.
- Они уже ушли.
- Вот и хорошо, - Шурка казалась теперь взрослее. Она первая обняла брата, троекратно расцеловала, словно бы по правилам какой-то детской игры, и опять скрылась под маской новой для него покровительственной улыбки.
- Шура, присядем...
Они помолчали, глядя в пол.
- С Богом, - она резко поднялась. И когда ее полноватая фигурка покатилась вприпрыжку к калитке Иван вышел и, скрывая даже от себя, это непривычное движение, перекрестил воздух, еще колышущийся от того, что секунду назад здесь стояла вертлявая круглолицая девчонка.
И тотчас пропал детский азарт, стало страшно, оттого, что Шурка ушла воевать, и он не может ее остановить, уйти вместо нее, как когда-то делал за нее всякую трудную работу. Не сможет заменить на войне ни Аню, ни Васю, потому что сам станет в строй, за себя... Что там делается на этой войне, какая она? Что за фронт такой?
За окошком снова послышались шаги и голоса.
Аня и Вася, как всегда возвращались вместе. Высокие, шумные, от них и поодиночке в комнате делалось тесно. Загалдели что-то, но поймав его взгляд, притихли и сели по разным углам. Ваня рассказал им все, что случилось за этот час, они еще больше присмирели, скорее не от его слов, а оттого, что он не шутил. Они привыкли к нему веселому, всегда поддразнивающему, они привыкли видеть в нем заводилу, а не командира.
Узнав про Шурку, Аня выскочила во двор, будто хотела проститься хоть со следами сестры, а Вася испытал ту же мучительную боль, что и брат: защитить, забрать, не отдавать... Она ведь такая растяпа, вечно все напутает, потеряется, за ней же глаз да глаз... Опять же, собак боится, плавает, как топор... Куда ее увезут? Кто за ней присмотрит?
Собравшись, осмотрев дом, все трое вышли вместе, Аня - в институт - там назначен сбор, а братья уже на станцию. Их пока эвакуировали - учиться, а через год - туда же, в пасть к призрачному чудищу, на фронт.
Васька, уходя, ободрал еще неспелый крыжовник, и шагая по мосту, они грызли кислые зеленые ягоды - хороший повод помолчать. Издалека, Ваську все принимали за старшего - он выше, стройнее и голос у него, как у батюшки в Никольской церкви. Но вблизи было видно, как он побаивается щуплого, всегда скорого на меткие шуточки Ивана. Ох, уж этот его взгляд, да ухмылочки. Все подметит, да так ввернет, что и не обидишься, будешь вместе с ним хохотать. Артист, не зря же он... Ваня тоже вдруг вспомнил о театре... Вот он топает в сапогах по деревянному мосту, совсем не то, что в ботиночках на сцене Драматического... Когда еще... Вот он солдат на войне, совсем не то, что студент в массовке... И тут уж никуда не деться, промелькнула в мыслях и Лизочка, говорившая подругам, до того, как он окончательно надумал идти в медицинский: «А Ваня мой режиссером станет!» Как же я Лизочка. про тебя-то не вспомнил, не зашел проститься? Да, верно, тоже ушли уже... Может, на станции... Васька, до того молчавший, но мысленно, видимо догонявший брата, как бы невзначай заметил:
- А я Потемкиных видел. Юрка сказал, что Лиза с матерью эвакуируются, отец пока в городе, а его, наверное, на фронт...
Вот и хорошо, значит Лизочкин серебряный голос уедет подальше от страшного, пустыней ставшего города, в те места, куда война доберется только в газетах, да сводках по радио, и две черные коротенькие косички, каждое утро будет маменька подкалывать шпилечками. А Шурка? А как же Аня?
Ваня хотел отбросить эти мысли, но не мог, вот одним глазком взглянуть бы на этот фронт, узнать, что там делается, может быть не так страшно бы было за сестер, но он и представить не мог, каково оно там, и от этой безвестности, черной пропасти, делалось по-настоящему жутко. Чтобы отвлечься, он, насупившись, допрашивал Ваську:
- Ты все взял, что нужно? Документы не забыл?
- Вот они, - Васька полез в какие-то карманы.
- Ну-ну, не копайся, растеряешь все... Пусть лежат...
И снова замолчали, а хотелось сказать так много. Хотелось сказать, помнишь речку, окуней полосатых, помнишь? А елку с серебряными орешками? А драку с ребятами на соседней улице? А как Юрка Потемкин на рояле играл под надзором тощего томного немца, а мы специально под его окном мяч гоняли? Как самая старшая - Манечка - замуж выходила, а мы от ее жениха на чердаке прятались? И от нее теперь тоже никаких вестей...
Станция оповестила о своем приближении гулом и едким запахом; времени оставалось все меньше, а слова, так и застряли где-то, сбились комком у горла, щекотали глаза. Братья молча обнялись. Потом крепко пожали друг другу руки, снова обнялись и разошлись.
И вот ночью, по прошествии всей суеты, укладываясь спать, Ваня почувствовал какое-то неудобство под левой рукой, оглядевшись, чтобы никто не заметил, он достал из кармана маленького солдатика и, подмигнув ему, подумал: «Нам надо скорее закончить войну, что бы Сережка даже не успел испугаться...»