Не из обычных людей
Тот, которого манит
Дерево без цветов.
…
Вот так часто она простужалась. И некуда от этого деться, некуда спрятаться было. Простуда настигала ее везде. Часто болеют слабые, незащищенные люди, которые слишком много думают о том, как бы не простудиться. Поэтому нужно было закалять характер, волю, и все остальное, что к этому списку, так или иначе, относится. Иначе ты слишком легко сдаешься в лохматые лапища этих чудовищных вирусов. Иначе ты просто никак себя не защитишь. Иначе просто можешь не спастись.
Огни ночных звезд отражались в ее блестящих глазах. Она жила на 5 этаже в пятиэтажном доме. Ей приятно было чувствовать себя высоко и независимо.. Так было ближе к звездам, так близко, что можно было чувствовать их искреннее тепло. А вот в высотках уже было слишком жарко, так жарко, что от горячего давления далеких звезд становилось трудно дышать и щемило сердце. Этой волшебной энергией звезд она и подпитывала свое существо, но не все, а только на 90% - его внутреннюю часть. Без внимания оставалась лишь оболочка. Она была пустая, эта обертка, и легко пропускала эти целебные атомы ей в душу, наполняя ее до краев. Но плохо. Очень плохо было то, что пропускала и вредные частицы, которые иссушали, набранную с таким трудом влагу, которой да краев была наполнена ее душа, но лишь в редкие моменты, когда удавалось защититься от этих едких крупиц острых взглядов жадных людей. Они, Звезды, такие странные помогали ей хоть на секунду вернуть ее призрачную, легкую Ю.
Поэтому сейчас она открыла окно, небрежно села на подоконник, свесив ноги во влажную, холодную, осеннюю ночь. Ее лицо освещалось серебристым светом звезд. Пусть они ледяны и безжизненны, и абсолютно нет эмоций и чувств. Пускай. Он счастлива чувствовать, как в теле наступает приятная ослабленность от тусклого мерцания разбросанной по небу серебряной крупы.
Был у нее какой – то секрет – страшный и ужасно значительный. Эта тайна и сделала ее такой – приземленной и страшно зависимой. Сделала ее растением – некрасивым, пожухлым, таким, который никогда не цветет, не давала так же быстро и нервно бежать по улицам, спешить и суетиться, как остальным жителям этого пропитанного смогом города. В такие моменты она усаживалась на пол в угол между старым бабушкиным комодом, пахнущим жизнью того мирного времени и ультра современным экстравагантным диваном пурпурным, подаренным бывшим самым любимым. Ей казалось, что на этом жалком лоскутке старого паркета между этими представителями различных эпох находится некая межвремнная, межпространственная щель, в которой сосредоточены все важности, все значения, все роли, все образы… одним словом ВСЁ, что есть в этом мире. Самое главное защелкнуть замочек где – то здесь ( обычно повествуя об этом она прикладывает правый безымянный палец левому виску, но иногда отыскивала на своей ладони малюсенькую тончайшую паутинку и говорит, что самое главное это успеть закрыться вот здесь). Иначе эта атмосфера не защитит, а погубит – высушит, вытянет душевное и оставить загнивать от ран.
Сейчас у нее были светлые волосы, небольшие темные глаза и добрые руки, немножко упрямый нос и страстные губы. Иногда хотелось казаться красивой – чувствовать холодную тяжесть жемчуга, приятную тугую сеточку белых печаток и чувствовать настоящий взмах ресниц, а не жалкое тому подобие. Тогда она ставила пластинку со своими любимыми песнями, доставала фужеры, разливала красное терпкое вино на двоих и, прикрывая глаза, чуть – чуть кивала музыке, летевшей ей на встречу. А иногда случалась какая – то сила и несла ее, несла в невидимом вальсе с призрачным собеседником все дальше, дальше, за пределы затхлой комнаты, страны и вообще планеты. В такие вечера обязательно должны быть приглушенно – яркие бордовые розы с черной бархатной окантовкой. И когда все заканчивалось, действо возрождения Ю, вечер тонкой откровенности пред самой собой, свидание с этой неуловимой и невозвратимой Ю., лепестки роз, все до единого лежали на столе, полу…такое было сильное напряжение. Такая мощная волна энергии. Тогда она просто ложилась спать. Но не спала, а тихонько думала, так как громко и настойчиво размышлять было нельзя, ведь в таком случае все ее мысли грохотали раскатами грома по всей вселенной. Мысли были неплавные, непостепенные. Они возникали в роде легких и почему – то многоугольных мыльных пузырей, которые росли, множились, увеличивались, но не исчезали, они просто копились, копились в голове, не давая уснуть. От них начинала пухнуть и болеть голова. Она вставала, брала в руки старинный потертый фотоальбом в облупившемся красном переплете с густо – черными страницами и белыми чуточку прозрачными листами кальки, мятыми и кое – где порванными. Долго гладила шершавую обложку, затем томно и пристально разглядывала каждую фотографическую карточку, как будто видела ее в первый раз. Их было целых три, а затем пустая чернота и белый туман…лицо на первой карточке было искрещено перегибами, как будто шрамами – белыми, нарушившими глянец поверхности. На ней была женщина – некрасивая, но умная – умные глаза, умный рот, даже умные уши, нос. Немножко легкая в свои раздумьях и словах. С вызывающе дерзким чувством юмора. Любила использовать в речи изображение с переносным, иносказательным значением. Руки… их руки были вылеплены как по шаблону. Руки живые и напечатанные – были вплоть до миллиметра схожи, маленько одинаковый разрез глаз. Рядом с этим большим круглым умным лицом – другое поменьше, но такое щекастое и наивное с капризно вытянутыми губками. Она помнила, как это лицо не хотело фотографироваться. Боялось злостного дядьку, прятавшего голову под черную тряпку. Уже здесь было видно, как их глаза и даже руки похожи.
Эта женщина – неженщина, это сгусток грусти, желчи, скорби, тоски, сокрушенья. Она была не согласна со своим рассудком, ей был противен здравый смысл. “так ведь… я так бередлива” - сказала тогда и мгновенно перенеслась, самовольно скрылась ото всего земного. Ее нашли назавтра в ярко – красной ванне с зияющими ранами, вот только где они не сказали. Тогда ее дочери помогла справиться с этим несчастьем Великая Ю. А сейчас Ю посещала ее изредка, и то чаще всего вызванная искусственно.
На второй фотокарточке улыбается мужественной улыбкой лицо юноши. Такого юного и наивного со светлой улыбкой и далеким ясным взором.
Это был единственный красивый человек в ее жизни – легкие искристые волосы, божественные аристократические руки с мертвенно – бледным оттенком ногтей, мраморная кожа. Мягкосердие, нравственное достоинство и сумасбродство. По осени он охапками без разбору собирал красные и оранжевые листы овдовевших деревьев. В последствии аккуратно складывал их какие – то папки, коробки, шкатулки. Она злилась, что он любит своих этих дохлых больше, чем ее. Ей неприятно было, как он их чистил мягкой кисточкой, потом каждую заворачивал в кальку и бережно укладывал. Он никогда не мог ей объяснить, зачем же ему так нужно это странное и бесполезное увлечение. Он только и отвечал – должны же люди живой природе. Я сохраняю ее детей. Скоро все погибнет, все – все вымрет, а через много столетий они будут твоими прародителями, создателями. А она не понимала, как на свои плечи можно взвалить такое ручительство - рождение новых существ в новом живом пространстве. А он продолжал из года в год свое чудное регулярное и нелепое действо.
Он все бежал, летел, все метался чего – то. И всего ему не хватало. Это дикое страсть стремления и привела его на холодный и бездушный, морозный долгожданный конец света. И очутившись там он осознал, что жаждать, пытаться и силиться больше не имеет смысла. Вот он тот недостижимый неприступный конец. Вместе с достижением этого предела в пространстве, в протяжении, во времени, в действии обозначился и финал неутомимого влечения духа, бурного и сокрушительного потока желания, а вместе с ними и смысла его жизни.
И как – то раз она стала независима от него. Просто в один прекрасный момент решилась построить между нечто крепкое, надежное недопускающее. А под фотографией был приклеен длинный прямоугольник из белой бумаги, а на нем надпись лиловыми чернилами:
Убегаешь? Что ж бреди
Твоим обетам больше не найти слушателей
Злиться – вздор, обижаться можно лишь
Я позволяю, я разрешаю, я приказываю.
Ты сильный, ты много знаешь
А я слаба перед тобой
Я слушать разучилась, так что же еще нужно
Все. Слишком поздно чего - то ждать, чего – то хотеть
Случилась секунда и сорвалось то, что строилось столетиями
А это так странно…
Да как иначе… твой мир и так слишком нелеп и призрачен
Я привыкла…
А ты все прячешь и прячешь самое важное
А я никак не могу это найти
Может, стоит прекратить эту игру?
Думай, что хочешь …а я приношу жертвы своим богам
Своим, а не твоим
Ты уходишь каждый шанс
Разучились вслушиваться в каждое слово
А они бывают хрупкими и невозвратимыми и бесконечным
Вдумайся хоть раз в меня
Не просто так я для тебя
Сломана, сокрушена, расстроена
Эти прятки с невидимыми участниками
Из угла в угол
От стены к стене
Не могу привыкнуть к твоим грезам, кошмарам
А стоит ли держать тебя за руку тогда
Если обещание подводит так часто
Ты такой ненастоящий
Ты придуман средневековыми палачами
В страшных каменных ночных подземельях
Ты сдул фею моих снов
Обрубил крылья музе моих творений
Выветрил волшебство моей души
Открыл дверь моим страхам
Сделал все, чтобы я стала растением
Питалась твоими стихами
Я одобрила, я поверила, я отказалась ослушаться
Ты стал мной, моими мечтами, моей душой
И пропал в этих странных днях
Обманул меня….
На этом история закончилась. Какой он был красивый и холодный даже не вспомнить. Но решить эту задачу было жизненно необходимо и, уж если вдуматься, то даже неизбежно. Страшное слово “неизбежно” преследовало ее нещадно, жило своей жизнью, бродило за ней неотступно, словно черная дыра, поглощая все невесомое, теплое и нужное. Фотография была черно – белая.
После второй фотографии она затягивалась сигаретой, вставленной в длинный мундштук из пожелтевшей слоновой кости. Не спеша, аккуратно стряхивала серый пепел в фарфоровую чашечку с черным кофе. Она не любила этот напиток, но считала его элегантным, придающим женщине некоторую загадочность и легкий налет изящной усталости. Поэтому наливала терпкий и сладкий, но ни капли не могла проглотить. Так с некоторой опаской она переходила к последней самой многолюдной фотографии. 27,5 человек: 27 –здоровых и один безногий и безумный, он был половиной, потому что злой и ненавидящий людей, с ополовиненной душой. Люди и она - посередине, но отдельно; среди людей, но одна. Фотография на фоне грязных серо – голубых стен, окрашенных наполовину, выше белая с толстым слоем пыли известка. Все люди в белых халатах и шапочках, и с глазами, повидавшими немало, с переполненными чужими несчастьями душами и уже лишенными милосердия, сострадания, сочувствия. Никогда не хотелось чувствовать себя частью этой машины, но деньги нужны были. Очень…и даже ей. Это была больница, центральная и городская, где работала медсестрой. Потом методично сжигала день за днем в онкологическом корпусе, где научилась переживать разлученье души с телом без слез и едкой горечи. Нестрашно, нелегко, необидно, но просто ничего. Все смотрели точно в объектив, ни одной улыбки… тоже просто ничего. Фотография была цветная.
После же - череда черных картонных листов вперемежку с белой калькой. Все. Как будто ничего больше не было. К этому времени обычно подкрадывалось утро и заставляло ее вздрагивать от неожиданности прикосновения лучей, проползших, словно змеи, сквозь прозрачность стекла. Они делали свое дело – разрезали мрак комнаты, оставляя лишь серую думку. Она кивала им головой и засыпала. К обеду выходила на улицу, особенно когда был дождь, лучше мелкий и злой. Хорошо думалось…
-Все мечешься чего – то. Туда – сюда, из угла в угол, от стены к стене. Пора уж остановиться. Успокоиться. Жить, как хочется, а не так как что – то там…самопридуманное велит. Ну, вот чего ты ждешь? Ты ничего не дождешься и ничего не получишь. Ты – бессмысленное существо. И самое страшное, что в скором времени такие как ты заполонят всю планету и будут ходить по улицам, не смотря под ноги. Ты же стремишься к ней, но сама, не чуя того, все равно отдаляешься, а не приближаешься к своей Вожделенной Ю. Чтобы хоть частично ее вернуть надо делать тело ровным, украсить себя.
- И чего?
- Ничего! ( передразнивая, с придыхом ) Она хоть приходит к тебе? Ну хоть иногда?
- Ну да … Хочу чтобы вернулась навсегда, поселилась у меня. Жила, летела, помогала мне. Я не хочу одна.
Приходит чаще злая теперь, агрессорствует…и даже немного некрасивая, даже легкие морщины – у глаз и между бровей. Даже не знаю, зачем ей это нужно. Даже не знаю чем помочь ей.
- Ты сама во всем виновата. Расстраиваешь, огорчаешь ее своими мыслями, настроениями. Когда – то будет лучше вернуться туда, откуда начали. Недоразумения больше не повторятся. Больше они не будут закономерны. Все отступит и станет как раньше – аккуратно, точно и рационально. Я думала этот КОЕ - КТО поспособствует этому.
- Ах, Сонечка, не спеши. Пусть остается, где стоит. Ему не угнаться. Не злись.
Соня была отзывчивая и решительная. Любила своих кошек и бездомных собак. Все время подкармливала их. Возле ее подъезда всегда выжидающе с надеждой, истекая слюной, ошивалась стая, пестрых, грязных, но толстых зверей. У нее были темные волосы и круглые, всегда удивленные глаза, и тонкие густо накрашенные пурпурные губы. Помада была со специфическим запахом спермы быка, поэтому этот аромат четко ассоциировался с объемной Соней. Было четверо до тошноты похожих на нее детей с одинаковыми именами, но живших в четырех разных концах света. Софочка была именитой писательницей. Написала три книги: “Как стать счастливой?, “Как стать успешной?”, “Как стать любимой?”. И плюс к этим произведениям штук десять брошюр с рекомендациями для женщин бальзковсокого возраста. Не курила, зато много и активно пила. Любила строгие и быстродействующие напитки, прозрачные. Много мужчин. Соня считала себя до умопомрачения уникальной и странной особой. Но со стороны ужасно тяжелая и обидчивая выдумщица.
Город расстроился. Погода, Дико странная. Он оделся в черный плащ и большой колпак. Выпустил темные силы. Все – все. Ощущенье жуткое. Пока бежала домой запнулась об дохлого кота, он треснул, и из него выплеснулось и вывалилось много разнообразного склизкого и невкусно пахнущего. В воздухе витал запах несчастья, назойливо и нервно циркулировал в висках, бил по локтям молоточком, так что все тело пронизывало острой чуткой болью, подавлял изощренными фантазиями. Вот – вот сейчас что – то произойдет. Вот! Сейчас в эту секунду. Ей казалось, что тенью за ней гнался кто – то, от кого непременно нужно было убежать, спастись. И убежище только там – дома между диваном и комондом. Она знала, что оно рядом, смотрит, как развеваются ее волосы ну ветру, наблюдает тихо и выжидающе как она неловко летит в туфлях на каблуках из красной лаковой кожи . Со спокойной кровожадностью грызет ноготь на левой руке, и дышит тем же воздухом что и она…дышит, посапывая и мерзко кряхтя. Она чувствовала, как его тонкие холодные кисти с неровными размякшими остатками ногтей проскальзывают подло…сквозь отверстие между лопатками, небрежно продираясь через слои мяса, паутину сосудов и вен, резким ударом разбивая хрупкость ребер. Берет в руки легкие легкие, и она чувствует как по всему телу пробегает страшная судорога – от холода и страха. Он делает вздох, но он получается коротким и натяжным, неестественным. Он стискивает каждое легкое по очереди, оба вместе. Она заливается истеричным смехом – не вдыхая, только выдыхая. Тонко, звонко. Потом глухо, мелко, остро. Потом каждый звук она уже отхаркивает. Захлебывается. Она царапает себе лицо, пытаясь разорвать, себя на куски. Впивается красными ногтями в нежную кожу век. Хватается за ресницы. Резко грубо дерзко тянет. На асфальте валяются черные ошметки накладных вперемежку с настоящими. Боль не приводит в себя. Он издевается, играет с ней, дразнит ее. Невозможно открыть глаза, она держится за лицо, и какая - то невидимая сила крутит ее вокруг своей оси со скоростью света. Игра надоела ему. Ударил наотмашь. Взял ее пальцы в руку. И смакуя, не спеша, тщательно отгрыз и ее ногти. Десять. Девять. Восемь. Семь. Шесть. Пять. Четыре. Три. Два. Последний…
Это была Ю. в костюме С.
Десять обрезков рогового вещества, покрытых ярко- красным лаком, синтетические и человечьи ресницы смыл утренний дождь. Мелкий и злой…
В глаза бил яркий свет, искрились серебристые частицы пыли. Пахло туманом и оливковым маслом. Почувствовала чью – то легкую руку. Милая, светловолосая, светлоокая девушка улыбнулась и сказала: “Ты перепутала. Это сердце”. И улыбнулась еще раз “Ты раньше никогда не была к ней так близко как тогда. Нам сюда”. Открыла дверь. Новая мебель, пахнет все также. Белые легкие ткани на окнах извивались на ветру. Девушка окинула ее невесомым взглядом и ушла, не касаясь земли. Место было незнакомым, но она почувствовала, что это та ее старая квартира, пропитанная ароматом пыли и “Красной Москвы”. Подошла к окну – 2 цвета: белый и серебряный. Сливались друг в друга, рассыпались на шарики. Жили по отдельности, потом снова встречались и смешивались. Номер ее комнаты был 986454321357868675…0
Почему – то подумалось, что хорошо бы его запомнить, знать наизусть. Улыбнулась. Подняла глаза и на время замерла, ожидая услышать ответ на свой немой вопрос недоверчиво притронулась к приглушенно – яркой поверхности зеркала и рассмеялась. Как раньше. Много – много лет назад.
“Снова счастлива” – табличка на ее двери.
Из архива морга № …
Лидия Николаевна Дуг…ая
Год рождения – 05.12.1935
Дата смерти - 03.11.2005
Причина смерти – инфаркт
Похоронена за счет государства