Мы сидели в больничном парке, на полянке, усыпанной полевыми цветами. Прозрачное синее небо над головой дарило радость свободы от тесноты, пропитанной особым больничным запахом, палаты, где мы набивались по вечерам, как сельдь в бочке. Кто-нибудь из ходячих больных, сидя на дальней, в углу, койке руководил розливом напитков, пряча каждый раз бутылку с водкой за тумбочку. Соблюдали конспирацию. До поры, до времени, пока веселый гомон голосов и дружный смех не переходил в задушевное хоровое пение под гитару.
- Тише вы! – урезонивала нас дежурная медсестра.
После отбоя большинство разъезжались по своим двухместным палатам и там боролись со сном каждый по своему. Были и влюбленные парочки, утоляющие свою жажду общения с противоположным полом, которая копилась в течении долгих осеннее-зимних месяцев.
Весной, или в начале лета мы собираемся дружной компанией в «Областном реабилитационном спинальном Центре» и реабилитируемся, заряжаясь энергией на весь год сидения по своим, разбросанным по разным городам домам.
Так вот, сидим мы на своих колясках с Любочкой на полянке, укрытой густыми кустами от дорожки, по которой иногда деловито протопает по своим делам старшая медсестра и нарушаем режим красным вином.
- Повяжут меня за совращение несовершеннолетних, - сокрушаюсь я, намекая на шестнадцатилетний возраст собутыльницы.
- Мне скоро семнадцать, - добавляет себе солидности Любочка. А веселые веснушки на носу никак не соглашаются с ней. Хотя этот ребенок испытал на себе уже столько прелестей жизни, что хватило бы на пяток взрослых.
Первый раз судьба ударила ее в тринадцать лет. Тусовались дети в подвале, пробовали косячки. Обкуренные пацаны завалили девчонку на грязный матрас и изнасиловали.
– Смотри, видишь следы ожогов на бедрах? Это те козлы тушили об меня свои окурки.
Взгляд девочки гаснет и она щелчком отбрасывает в траву недокуренную сигарету.
-Я после этого случая хотела покончить с собой, спасибо бабуле – спасла.
О бабуле Люба всегда говорит с нежностью и любовью. Дело в том, что родители у ней развелись и мама осталась с четырьмя дочерьми. Старшую, Любу, взяла к себе бабуля и была ей за маму и папу.
- Везет мне на насильников, - невесело пошутила Любашка. – Знаешь, что со мной произошло?
Я искала сестренку. Уже двенадцатый час ночи, давно пора быть дома. Попадет в историю, не прощу себе. Пацаны, гоняющие шайбу во дворе, сказали, что видели, как она зашла с подружкой в соседний подъезд. Значит у Таньки в гостях засиделась.
Я поднялась на третий этаж, позвонила в дверь, за которой громко играла музыка и слышались пьяные голоса. Дверь открыл толстый, воняющий потом и перегаром мужик.
– Светка у вас? – спросила я, не собираясь входить в квартиру.
– Заходи, – посторонился мужик, ощупав масленым взглядом мою фигуру.
Я вошла и заглянула в комнату, где за столом сидела еще парочка алконавтов, уже дошедших до кондиции. Дверь в следующую комнату была плотно прикрыта. Мужик, впустивший меня, захлопнул входную дверь и двинулся ко мне, расставив свои потные ручищи в стороны и тесня из прихожей в комнату к собутыльникам. Похотливые глаза его уже откровенно раздевали меня. Этот взгляд ощутимо обливал мою кожу липкой грязью, которую невозможно будет отмыть никакими моющими средствами. Уж это-то было мне знакомо - свежи еще были воспоминания о дружках-подонках в подвале. Мне стало страшно до противной дрожи в коленках, до спазмов в желудке. Воздух застрял в легких и не мог выйти криком, визгом, который порвал бы барабанные перепонки этой твари!!! Я ринулась к балконной двери и распахнула ее настежь. К счастью, шпингалет был отодвинут и не препятствовал моему бегству.
– Куда ты, дура! Третий этаж! – услышала я за спиной хриплый от возбуждения голос преследователя.
Сугробы! Меня спасет эта мягкая перина из белых кружевных хлопьев. И я прыгнула и, как в замедленной съемке, полетела к земле в хороводе кружащихся и сверкающих в свете фонарей снежинок. Удар о снег оказался, вопреки ожиданиям, жестким. Резкая боль вспыхнула в сломанном позвоночнике и растеклась горячей волной по теряющим чувствительность ногам. Из мерзлой земли, в том месте, где я упала, торчал пенек спиленного по весне тополя. Он как бы отомстил мне за смерть дерева, в которой не было моей вины.
Дерево мешало дяде Вите наслаждаться солнечным светом. Нормальное веселое дерево, хихикающее от щекотки, когда ветер трепал его листья и бранящееся о чем-то своем с шумными воробьями. «Как в погребе живем», – ворчал дядя Витя и, в конце концов, спилил тополь. И меня сломал такой же дядя витя. Только вот хрен ему!...
И Любашка изобразила обеими руками неприлично-хулиганский жест. Я аж хрюкнул от неожиданности – это был чисто мужской жест, означающий «иди сюда!».
– Да уж, милая моя, ненаглядный мой Кошмарик, нас не так просто сломать, – улыбнулся я, заворожено глядя в искрящиеся озорством глаза юной оптимистки, которая неизменно желала мне на ночь вместо приятных снов – кошмаров, за что и заработала от меня такое прозвище. Судьба с интересом наблюдала, как мы справляемся с ее сюрпризами и дарила нам сладкий пряник общения в цветущем больничном парке.