Крест-накрест
Чтобы сделать петушиный хвост, крестиков понадобится не одна сотня. Но в приюте эта комната – единственное место, где легально в тихий час можно не спать. Крест-накрест, и собственная независимость
от общего распорядка выкуплена. Можно ни о чем не думать. Разве что – цвета ниток… В конце концов, все в приюте ненадолго, и до конца срока редко у кого выходит – кочет из сотни крестиков.
На полотенце – петухи. Красные с желтым. В виде наглядного пособия они живут в бытовке, а мальчишки сидят вокруг. Полукольцом…
Корявые заусенистые пальцы держат длинные иголки и на белой материи выходит: крест-накрест, крест-накрест.
Крест-накрест. В повторении есть какая-то магическая сила. Крест-накрест – и твоя воля и воображение уже находятся далеко за пределами обиталища, которого без разрешения покидать запрещается. За-пре-щается. Крест-накрест.
У Сергея жизнь перечеркнута именно вот так: накрест. Ушел отец. Раз. Оценки в школе перестали интересовать его, Сергееву личность, два. Появился отчим - три. В общем, пропадай все: "На тебе, Сережа, уже пора ставить большой крест". И такой "крещенный", он покатился. А вправду, чего делать, раз жизнь пропала?! Пропала - крест-накрест. И это уже не игра…
Нить петуха вплетается в ткань Сергеева существа. Вплетается легко и бесшумно… Личности знают себе цену и не станут кого-нибудь жалеть… Жалеют только трусы и слабаки, а он целую неделю осенью ночевал в люках теплотрассы и нечего…
Сергей опустил иголку и вспомнил облупившийся маревый кирпич, обтертые трубы теплой трассы и ощутил прилив самоуважения. Под утро правда жизни была холодной. То один, то другой бок замерзал. Приходилось вертеться все время. А однажды к нему пришла большая собака. Выбрала себе место, покрутилась, легла и заснула, вздыхая во сне совсем как человек.
И они заснули рядом: спиной к спине – крест-накрест.
Вообще-то милиция ни за что бы его не вычислила. Если бы не эта псина. Чего было лаять? И самого Сергея вытянули из люка в вечернюю сырость как щенка и, взяв за воротник куртки, коротко расспросив, потащили в отделение. И стянули руки за спиной. Крест – накрест. Пыток и страшных побоев не было. Его просто передали на следующий день в изолятор, а затем нашли мать, и с наплаканного заявления "определили" Сергея окончательно вот сюда.
Через неделю сытой приютской тоски он заскучал. Вышивать скучно, а там, на воле, в любой балке можно было жечь костер и, подкладывая в него веточки и разный пластмассовый хлам, наблюдать, как горят цветными огоньками, и плавятся, и коптят длинные пустые бутылки из-под недосягаемой "Пепси"… А потом насобирать уже стеклянные прямо под носом медлительных бомжей. И купить тяжелого крестьянского хлеба… Весной и летом лучше. Спать можно в коробках из-под телевизоров. Лучше импортных; они плотнее и там попадается пенопласт. А тут сиди и вышивай крестиком.
После нескольких месяцев приюта Сергей вернулся к матери. Прав ее родительских не лишили, и жизнь началась прежняя – до зимы. Зимой, померзнув по подъездам и чердакам, он сам пришел в инспекцию. В приюте, он запомнил, кормили.
Белая ткань на пальцах почему-то просвечивает. Игла проходит легко: крест-накрест. Сергей выше всех на голову и постепенно это молчаливое всеобщее рабство начинает ему досаждать. Куда ни глянь, у всех - крест-накрест, у кого хвост, у кого глаз и ни у кого - целого петуха, чтоб его! Эта мелюзга еще ничего в жизни не понимает: им лишь бы не спать. Сергей, Сергей-то, зачем здесь? Крестики это его срок, это теперь его тихий Протест, и шьет он потому медленно: крест-накрест…крест-накрест. Ему уже давно здесь все опротивело! Крест-на-а-крест! И не нужно ему всего этого, не ну-e-жно.
Он медленно встает с табурета, швыряет под ноги пяльцы с иголкой, со всеми осточертевшими крестами. И идет в спальню. Там, прямо в одежде, не снимая тапок, валится на постель, лениво, сквозь прикрытые веки, наблюдая, как к кровати идет воспитательница. Она начинает привычно шуметь, а он лежит, он уже устал от всего этого лагерного распорядка, где все крест-накрест, пусть поорет…
На шум из дальних комнат сбегаются. Воспитательница кричит, и голос ее все выше и выше, все визгливей и неприятней. И тут заходит заведующая. Подходит к кровати Сергея и тихо, твердым голосом говорит:
- Сергей, а ну встань!
Перед глазами мелькают крестики на потолке и обоях.
-Сергей!!
Крестики пересекаются, и в глазах начинает рябить…
- А ну, встань сейчас же!
И Сергей не выдерживает. На полголовы выше заведующей, он вскакивает, и кулаки начинают бело твердеть. И в тот же миг Сергей видит странное выражение в этих глазах: в них испуг и решимость. И решимости, видит он, все-таки больше.
- И не нужна мне ваша вонючая еда! И кричит что-то еще обидное…
С лицом заведующей что-то происходит, но она, поджав губы, говорит все тише и тише.
- Не кричала я на тебя…Я…
И разворачивается, и, не дождавшись ответа, уходит к себе. Все затихают. И в руках у многих, нет, у всех, Сергей вдруг видит глупых петухов.
Из крестиков…