Жрица любви.
В моем почтовом ящике все время лежат чужие письма. Ящик номер тринадцать поломан. В варварском желании прямо вот сейчас достать корреспонденцию, жестяная створка-конверт отогнута, оттопырена… и навсегда открыта. Для всех. Никто ведь не подумает, что сам хозяин может так разворотить свой ящик? Никто. И еще… из открытого ящика никто и ничего не ворует. Попробуйте вывернуть свой наизнанку, сядьте тут же на ступени или лестничную площадку и прочтите письмо, (если вам пишут, конечно)… И примите это удовольствие.
Ну, вот, поломан – не поломан, а письма в тринадцатый приходят. Приходят для людей, которые жили в моей квартире давно. Письма приходят и я хожу на почту, и терпеливо, как дурак, отправляю их обратно. Не выбрасывать же… И каждый день, поднимаясь к себе на четвертый поздно вечером, я прохожу мимо этого уродца, и даю себе слово его починить. Но поскольку слово даю себе, то уже не чиню никогда. Зачем? Мне, я знаю, писем никто не напишет. А спам в виде бесплатных газет…
Да ну их, бесплатных…
Вместо починки я нахожу такой специальный вечер, и, придя с работы, еще даже не поев, набираю где-то криво записанный на листке номер и звоню. И делаю несколько глотков холодного кофе, который, похоже, никогда внутри меня не растворяется…
Пока мой мокрый палец, как слепой щенок тыкается в кнопки мобильника, где-то к горлу подбирается сердце. Гудки недолгие. А сердце я свое уже слышу изнутри, потому что знаю наверняка: там ждут таких звонков. И я почему-то всегда представляю себе, как некто… очень грустный, вернее, грустная, укутавшись в потерявшее цвет шерстяное одеяло, тоже ждет. Своей очереди.
Я говорю в телефон. И слышу почему-то не слова, а как пульсирует в ушах кровь. Мы, кажется, договариваемся. И наверняка я уже знаю, что она приедет минут через двадцать. Ну, тридцать, если не будет пробок. Вот, что касается пробок, то их стоит давно все повыкидывать… Пробки почему-то так много скапливаются в ящике старого кухонного стола, что иногда невозможно понять – куда подевался штопор? А без штопора, сами понимаете, не достать новых пробок. В общем, хорошее дело пробкой не назовут… М-да. Наверное, еще и поэтому она приезжает через час с лишним, когда я уже давно пожалел о том, что в руки попался этот штопор. Тьфу ты, телефон... Конечно, можно позвонить по другим, но она… вот она уже приехала, стоит в прихожей, и я сразу отдаю деньги. Ее приезд очень дорогой, и каждый раз я думаю, что вот, можно было бы починить зуб за ее этот приезд, просверлить без боли дырку и тут же эту дырку починить. И вообще, за все приезды уже можно было бы починить целый рот. Наверное, рта даже два. Но зачем мне два? Тем более, что она мне нужна именно сейчас. Ее этот приезд нужен позарез. И поэтому я починю зубы в следующий раз, когда уже будет хотеться чинить только зубы.
Потом начинается самое главное. Она, почти не краснея, спрашивает, где ванная, хотя хорошо сама видит где, но она спрашивает так, словно хочет что-то подчеркнуть. Специально для меня. И я молча киваю, а сам иду машинально ставить чайник на газ. Гостеприимства никто не отменял. Нет, дело не в этом, совсем-совсем не в этом, но я точно знаю – зачем она здесь, и поэтому – главное… главное, чтобы сначала она не отказалась от горячего чая с бергамотом. И, выйдя после ванной, теплая, еще слегка влажная, она обязательно должна взять в руки эту огромную кружку, и, словно грея руки, должна начать пить.
И смотреть только в кружку…
Потом она вдруг скажет что-то про мои книги, хотя это уж совсем необязательно, и я ей тоже что-то отвечу, а сам я сижу уже на другом краю дивана, и мы оба понимаем, что говорить совсем-совсем нечего и незачем… Она вдруг достает из сумочки блестящие плоские фантики, купленные в аптеке к случаю, и уже с какой-то заученной, тяжелой и натянутой игривостью протягивает их мне…
А я говорю – есть хочешь?...
Она отрывает глаза от кружки. И через миг замешательства понимает, что отказываться не стоит, что все равно голодна, и время все равно идет - ее…
А я смотрю на детские бледные плечи, хочу найти старое теплое одеяло, потому что на кухне холодно, и окна на зиму у меня никто не клеил…
Потом она с аппетитом ест. Вот аппетит в ней... Настоящий аппетит. И я сначала тихо про себя смеюсь. Она ведь много ест. Ужасно много. Мне не жалко, но она ест так много и торопливо, что можно сказать, что… что жрет*!
Я смеюсь - жрица… Жрица Любви…
Починить надо ящик.