Александр Апальков
ХОТЯ БЫ
Ещё можно вдыхать лаванду, ею привезенную с морских берегов. Но нельзя вдохнуть её. И, даже, если вдохнуть, она не пахнет.
– Я стала другая, ты не чувствуешь?
***
Грандиозные идеи в борьбе антитез.
Читать, что под руку попадётся. И жажда восторга. Мизерное приводит в восхищение, как шедевр. Средство от страстей.
***
Чтение – единственное спасение от растления провинции. Не трогать её сиськи.
***
Постепенное огрубение, притупляющее ум. Спасает декламирование стихов. Даже под дождём. Даже когда покидает женщина, обильная мякотями. Стихи в душе, когда никто не моется и не срёт.
***
Когда высохнут мои чернила и поблекнет графит. И, читая записи, можно думать о смерти.
Любовь?
Дружба?
Всё – цепь предательств. Но, не по-злобе. По-жизни. Человек-человеку – чужак. Один грустит, не находит покоя, другой – счастлив, без удержу.
***
И где ещё женщины могут отдаваться самозабвенно, как ни в поэзии? В жизни? Чушь! Растаяв в сумерках. Исчезнув, как тени…
***
Стихи – эскизы. Вот вьётся, встаёт женское коварство, глупое, бездарное, но опоэтизированное. Баба сгниёт во гробе, или в канаве. Но, кто-то прочтёт о её прелестях.
Поэт – демиург. По-доброте. По неизлитой сперме, собравшейся в углах его глаз и на конце карандаша. А его, всё равно, предадут. Кинут.
Но, счастливое время – творчество. Оно и секс – почти равны. Не возможно не улыбнуться.
Вот стоит сосна и плачет смоляными слезами, крупными. Здесь он драл её раком. А она укусила его в зад, когда он кончил.
Смола сочилась по коре, тёмной, как её душа. Или место у её ануса. Освещённое закатом солнца, ослепительным.
***
Сколько их ещё будет, этих ослепительных бабьих задов? То с раскалёнными до красна провалами влагалищ, то сухими и вялыми.
Кто высосал из них влагу, поэт? Под ногтями запах её. Поэт всегда вор. Тать. Но он добрый. Пусть часто грустен и скучен в обиходе. Но – сама нежность, козьи тропы в горных вершинах, в синеве небес.
– Как? Разве ты не помнишь, как я карабкался, сливая в тебя себя? Из глубины столетий, сарматских и гуннских. Ты же была со мной.
Груди – гладкие, губы соскальзывают. И хватаешься; руками, ногами, всем… Всем, всем, всем – это рабом, кровью пьяным, царством, всякого рода… И нельзя ни подняться, ни опуститься, такой момент.
Бездарные слова.
А нынче ты сидишь, прикрыв руками пиз-у, скромно.
– Да-да. Каждый из нас на разминированной кладочке. Но куда?
***
Сон. Я жарил шашлык. А ты говорила, смеясь: «Твоя палочка сгорит. Твоё мясо превращается в уголь». И ходит карлик, кругами. В песочном костюме при галстуке, кривоногий. И смеётся: « А я ебу её и плачу». И сыплется снег, в зелёнке. Как твои ляжки, после операции. И я хочу.
А ночи тянутся, как гондоны, немецкие. И бессонница, тварь.
– Всё ушло, безвозвратно?
– Не профанируй.
***
Остаётся жить, презирая всё. Со стиснутыми зубами. Натура ускользает. А подо мной, внизу, ночное небо…
***
Я взял задачу не по-плечу?
Но я вернусь к ней. И напишу такое, что ты обалдеешь.
Заплачь, любимая, хотя бы в предменструальные дни…