Папуа Новая Гвинея. Время, как лазурная вода сквозь пальцы. Лето, словно один длинный день, что никогда не кончится. И, пока тебе не в небо - ты заходишь в милый кабачок, прозванный ребятами из второй эскадрильи «Жестянка Лиззи» за автомобиль владельца, что дни напролет жарится возле крыльца на солнцепеке.
На самом деле он называется «Приют моряка». По крайней мере, так написано на входе в лачугу на ломаном английском. Там – дощатые столы, восьмиугольные часы потемневшего от копоти и морских туманов дерева. И Кристина.
Боги Южных морей, наверное, были много мудрее, чем мы могли бы себе вообразить. Ибо мать-полинезийка и отец-мечтатель из Калифорнии, чье фото стоит у тебя на потрескавшемся трюмо, под лампой, куда по вечерам слетаются полчища ночных мотыльков, без их благословения не могли бы создать такое чудо. Книги врали, говоря про семь чудес света. Такое чудо было только одно, и оно лежало у меня на спине, а под лампой в смертельном и прекрасном танце кружились мотыльки. И если бы я только мог представить в этот миг просвечивающую сквозь Южный Крест над головой бороду старого Фрейда, то мог бы поклясться, что он, несомненно, улыбается. Глядя на самолеты, что стояли в ангарах, и на нас с Кристиной.
Несомненно, много мудрее нашего командования были и британцы. Ибо собрание перед утренним боевым вылетом у них происходило вечером. Вероятно, для того, чтобы безвестные правнуки вольного шотландского народа и их поработители - англичане могли вместе в тиши стального кубрика авианосца лучше обдумать прощальное письмо домой… Виски, насколько известно, судовое расписание летчиков Королевского флота в себя не включает – по крайней мере, в этом у нас перед ними было явное преимущество.
- Ах, Юджин!..
Благословенный, неведомо от какого самолета пропеллер рвет воздух над нами.
Шестерка «Дугласов», оторвавшись от бетонки, взмывает в небо. Школьный автобус, лимузин – что угодно, только не самолет. В небе – как на асфальте. Земля от виража опрокидывается, под тобой проплывает город, но машина послушна.
Папуа Новая Гвинея! Родина бокситов и людоедов; о бокситах, ты быть может, мог и умолчать, но образование и годы работы школьным учителем просятся наружу, даже когда их не просят. Горы, поросшие лесом; линия фронта проходит через горный массив, заросший лесом, но японцами там и не пахнет; и вот, какой-то болван из штаба отдал распоряжение подходить к японским позициям над верхушками деревьев. Но что нам до него дело – твой самолет взмывает на триста футов, хотя радио неустанно повторяет – стричь их крыльями… Несколько прекрасных алюминиевых птиц, услышав звук манка на штабной частоте, словно подныривают – и через мгновение лишь только столб дыма напоминает о трех, нет, шести парнях из твоей эскадрильи…
У меня – хорошая работа. Прекрасный грузовик. До японской базы полчаса лета; где-то впереди летит шестерка «Аэрокобр», чтобы прикрыть нас от японских истребителей, связать их боем, чтобы другие птички аккуратно снесли яички… Тебе становится смешно. Там, за горами, будет не до смеха; в прошлый раз аккуратно снести яички с большой высоты ни у кого не получилось, мы зашли на второй круг, и…
Та-та-та-та-та! Если повезло, пылают самолеты. На земле. Но в этот раз не повезло. Третий круг. Это уже чистая штурмовка. Или – безумие. Справа по самолету стучит свинцовый дятел… какой же он настойчивый!.. И – дым из правого двигателя.
Ну давай же черепашка, черепаха, черепашище! Я готов умолять мотор, если это возможно, вынести скорей, скорей, скорей… Воздух разрывается от криков, монотонно 1, 2,3,.. Выше! Выше! Машина содрогается от разрывов там, на земле. Слишком низко! Слишком!..
Но и японцы что-то притихли. Правый пока тянет на 800, но об обратном курсе лучше забыть. Горный массив, поросший лесом – его не преодолеть с одним мотором и дюжиной дыр в плоскостях. Дотянуть бы до линии фронта! Полуразворот. На земле, за спиной – дымные костры, и не разобрать – горят это самолеты узкоглазых или «Дуглас» капитана Пратта. Жертвенные костры молоху войны. Дым поднимается до небес. Мат бомбера, как молитва – мы пока среди живых.
Штурвал невозможно отпустить не на секунду, через несколько минут бесконечного выравнивания машины руки деревенеют, ты наваливаешься на штурвал ногой, потом зовешь бомбера, и вы вместе изо всех сил направляете самолет на юго-восток.
…Это чудо, но рация не разбита. Это невероятно – но мотор еще работает. Линия фронта преодолена. Теперь на юг.
Это невероятно тяжелая работа – война.
Это все, что приходит тебе в голову, когда все позади.
Папуа Новая Гвинея. Среди нас нет героев. Герой – это сумасшедший. Если ты вынесешь все это – ты, может быть, вернешься домой.
За родину… За какую, к черту родину мы здесь воюем?! Родина – это домик под черепичной крышей, долг за который не выплачен; это – отец, который умер от туберкулеза, потому, что не было денег на лечение; это – тощие ножки черно-белого кино. И плакат: «Радуйся, ты теперь американец!» на закопченной стене ткацкой фабрики…
Иногда только злость спасает тебя от страха.
Это – не кино. Это – часть твоей жизни. И потому лишь – коснуться нежного полураскрытого бутона, провести пальцами по морским прохладным камешкам позвонков.
- Ах, Юджин!..
Папуа Новая Гвинея…