Жили-были в в блочной пятиэтажке Володька-пьяница и жена его Алка. Жили весело, дружно -- пили вместе с друзьями, и гуляли так, что стонал весь подъезд. Было у них двое детей. Старшая дочка, похожая на мать - такая же рыжая, хваткая и веселая - жила с мужем и ребенком отдельно, а младшая - невысокая и смуглая, не похожая ни на мать, ни на отца - жила с ними. Поговаривали, что нагуляла ее Алка в общежитиях института Патриса Лулумбы, что Володька бил ее за это, гонял по двору, но теперь все уже забылось, и любили, и по своему баловали ее они оба. А еще с ними жила очень милая небольшая мохнатенькая собачка, которая напоминала чеховскую Каштанку. Это была Алкина любимица, и характер у нее был Алкин - веселый и общительный.
Жили они так, жили - дружно, весело, разгульно - и вдруг Алка умерла, хоть и было-то ей всего лет под сорок. И остался Володька с дочкой один. Девочке уже шестнадцать равнялось; хваткая, как и мать, взяла она хозяйство на себя. А Володька запил беспробудно, по-черному. Дочка его жалела, дружков его - выпивох - гоняла, чтоб не спаивали отца дальше, а он и один все равно пил. Не мог он, не знал он как без Алки жить. И собачка притихла, скучная стала: при встрече еле виляла своим роскошным мохнатым хвостом.
Месяца два прошло после Алкиной смерти, а Ира, столкнувшись с Володькой в подъезде, едва узнала его: плечи опущены, как под тяжестью, глаза тусклые, в пол глядят, и лицо темное, как неживое - аж мурашки по спине. Он испугался ее (видно, не узнал), вскрикнул, вскинул руки к лицу, защищаясь от женщины в светлом плаще, как от страшной угрозы. И вдруг очнулся, извинился, и тяжело, через силу, зашагал к себе. А на следующий день у него случился обширный инфаркт, и он упал прямо на пороге подъезда так, что обе двери были открыты, а он лежал, перегородив своим телом вход. До больницы его только и успели довезти: в приемном покое умер.
Приехала старшая сестра и распорядилась всем: сестру забрала к себе, квартиру сдала жильцам, а собачку отдала знакомым (у себя тесно держать). И жизнь пошла своим чередом. Только собачка не прижилась на новом месте и повадилась прибегать в подъезд и выть под дверью своей бывшей квартиры. Одна из соседок пыталась подкормить ее, приласкать, но собачка все равно убежала выть под родную дверь. Выла она так тоскливо, с переливами, надрывно, что сердце тоска брала. И соседи потребовали от Алкиной дочки, чтобы она радикально решила эту проблему.
Все это Ира узнала потом, а в эту ночь собачка пришла под ее дверь и заскреблась, и заскулила. Муж впустил ее, и собачка юркнула сразу под кухонный стол. Покормила ее Ирина, и стала выпроваживать, а она не идет: и не скулит, и не лает, а как будто говорит, обьясняет ей что-то, умоляет о чем-то... Так они и поговорили: собачка о своем - что плохо ей без родных хозяев, что взяли бы они ее к себе пожить недалеко от родной двери, а Ира о своем - что тесно у нее, что дети еще маленькие, и не потянуть им сейчас собаку, и что пусть идет она к своим новым хозяевам. Собачка будто поняла все и пошла к двери, тихая такая, как пришибленная, и ушла, и больше Ира ее не видела.
А через несколько дней, разговаривая с соседкой, узнала, что собачку усыпили. И уже ничего нельзя было сделать, нельзя было вернуть ту ночь и решить все по-другому.