Не помню точно, какая цепочка мыслей привела меня тогда к ней. Как запах жареной картошки приводит на кухню, даже если есть, совсем не хочется. И вот ты уже ждешь, когда же можно будет набить рот этой картошкой, с золотистой хрустящей корочкой и глотать ее жадно, желанную.
Мысль о ней возникла и потянула, настойчиво и крепко. Не понимаю, как и когда это произошло. Но и сейчас, хотя прошло уже столько лет, вспоминая все это, пытаясь распутать клубок свалявшихся мыслей, чувств и образов, приходит на память именно тот день. Ноябрьский зимний.
Я опоздал на первую пару больше чем на час, поэтому заходить смысла не имело. Аудитория располагалась в самом конце длинного прямого коридора. Я неспешно дошел и остановился у окна, напротив двери. Разглядывая утренний, снежный пейзаж за огромным грязным стеклом, сунул руку в карман, нащупал там пустую пачку из под сигарет, машинально вытащил ее, скомкал и втиснул в гармошку батареи. Над головой мерцала, потрескивая, лампа дневного света. Из-за двери доносился монотонный голос препода.
Вынужденное корридорное одиночество, утренние сумерки за окном, черная пыль между рамами, все это с запахом, какой бывает только в казенных учреждениях, почему-то навевало чувство собственной непричастности ко всему происходящему. Я просто смотрел за окно, ждал, перебирал обрывки мыслей…
У нас и общего то ничего не было, кроме пресно-буднечного определения – однокурсники. Лишь только воздух объединял нас, он входил в меня через рот и нос, задерживался ненадолго и выходил — не весь, — чтобы потом снова погрузиться вглубь легких. И так же погружался воздух и в ее легкие, и еще в миллиарды легких… И... Хотя мир проделывал эту нехитрую операцию со мной и с ней уже сотни миллионов раз, я только тогда ощутил, насколько мы близки... Я вдыхаю с воздухом то что выдыхает она, а она, то что выдыхаю я… Замелькали расплывчатые очертания ее тела, лица, носа, губ… Я замотал головой, стремясь избавиться от мыслей о ней, обволакивающих мое тело. Но это было уже невозможно, что-то странное произошло в то утро. Она вдруг стала мне очень важна. Это пришло так гармонично, что даже не удивило, застряло во мне свершившимся фактом, где-то внутри в голове.
Неделей позже была дискотека, куда решили организованно пойти человек двадцать с моего курса. Среди них была и она - Валерия Фролова. Окружающие называли ее Лера, пытаясь убить что-то очень мужское и сильное в сути ее имени. Описать ее довольно сложно: черноволосая, кудрявая девушка, с чуть горбатым носом, тонкими губами и глазами, смотревшимися на ее бледном лице несоразмерно огромными — стильности и красоты шокирующей, необычной настолько, что при первом взгляде как, впрочем, и при последующих, рождалось чувство отвращения, мгновенно сменявшееся восторгом... Затем снова неприязнь. Опять восхищение... Неприязнь. Восхищение... Неприязнь. Циклу ничто не мешало повторяться. Я часто наблюдал за ней во время общих перекуров, стоя на безопасном расстоянии. Было в ней все экзальтированно-богемно, даже сигарету она держала не как все, указательным и средним пальцами, а изящно зажимая ее между мизинцем и безымянным. Поворот головы, прямая напряженность тела – королевская недоступность.
Пожалуй, все побаивались заговорить с ней, даже девушки и преподаватели. Она редко была с кем-то рядом, чаще одна. Насколько я помню, за те два или три первых месяца, что мы учились, только единожды мне удалось услышать ее голос — на английском, где чтение домашних заданий было неизбежным.
Голос Валерии — чрезвычайно мягкий и в то же время тяжелый — в сравнении с алюминиевыми и медными бляшками голосков других девушек казался большой каплей ртути или расплавленного олова. Он был инертным и живым. Капитальным, заполненным, совершенным. Он был похож на ее духи, маслянистые, тягучие и сладкие, которые вязким пледом окутывали ее высокое угловатое тело. Помню, что весь тот день я тонул в глубине ее голоса, прокручивая снова и снова воображаемую кассету с этим английским упражнением.
Иногда я перехватывал случайно ее взгляд, она смотрела как-то изучающее, не отводя глаз, когда я его обнаруживал. Скорее это я отводил глаза, делая вид, что не замечаю, как она смотрит.
Глупо отрицать, что на дискотеку я поперся именно из-за нее. Я хотел, что бы она была там. И она была. Там.
Поскольку самодостаточность ее была едва ли не абсолютной, фигура девушки, одиноко сидевшей у стены, полубоком к диджейской амбразуре, ни у кого не вызывала и помысла подойти и уж тем более присесть рядом и заговорить. Любой парень боялся отказа, сделанного одним уничежающе-снисходительным взглядом, ее выразительных черных глаз. Но я к тому времени так наглотался пива, что унижение взглядом меня уже не могло сильно отяготить. Дождавшись медленного танца, я подошел и, отдышавшись, стабилизируя сердцебиение - отважился:
— Вы не потанцуете со мной, — до вопросительного тона я не дотянул; вышло утвердительно, но с некоторыми признаками глубоко запрятанной безумной надежды.
Лера перевела взгляд с моего лица на пол за моими ногами и рассеянно кивнула. Мы протанцевали с ней два или три часа, я крепко держал ее тело, время от времени проверяя его реальность, проводя по ее спине ладонями. В какой-то момент моя рука скользнула вниз и остановилась только в запретной зоне, намного ниже спины. Испугаться я не успел, да и не мог, наверное, в том состоянии чрезвычайно-одновременного опьянения и возбуждения. Она ответила мне, прижимаясь крепче, и я, обнаглев окончательно, прижался ртом к ее губам. Оторвавшись и набрав воздуха, пытаясь перекричать музыку, я предложил ей:
— Пойдем ко мне?
— Далеко?
— Рядом.
— Ну, пойдем.
Я снял ее ладонь со своего плеча, сжал ее и потянул за собой к выходу. Кое-как, коряво натянул на нее шубу, одел свою куртку, несколько раз проводя рукой по подкладке и никак не попадая в рукав. Улица из вечерней превратилась в ночную. Мы шли молча.
…Потом был лифт, проскрипевший с нами до седьмого, один поворот ключа, щелчок выключателя… Рассеянный свет, льющийся из прихожей в единственную комнату квартиры… Сплетение рук, ног, мыслей. Все потеряло смысл, завертелось в отравленном алкоголем мозгу, взорвалось яркой вспышкой, ослепившей и оглушившей бедное истерзанное сознание. А затем, за наступившей тишиной, клетки стали медленно возвращаться к жизни. И, постепенно, расслабились под накатившей волной умерщвляющего сна.
Я вернулся к жизни от того, что кто-то яростно тряс меня за плечо. Кое-как разлепил свинцовые веки. Она. Одетая. В шубе. «Дверь закрой!». Медленно встал на ноги, подошел к двери. В дверной щели увидел ее мелькнувший силуэт и шум съезжающихся дверей лифта. Один поворот замка. Медленно вернулся и рухнул. Досыпать.
Дальше потянулись одинаковые дни. Мы по-прежнему не здоровались. Отводили глаза в сторону, случайно встретившись взглядом. Все было как всегда. Но я стал относиться к ней иначе, вернее я стал относиться иначе к себе, к своим чувствам, обвиняя ее, что бы спасти себя в своих глазах. Иногда она еще появлялась в моих снах, но была уже не похожа на себя, одевая чужие тела, лишь какими-то слабыми намеками давая понять, что это она.
В январскую сессию, после какой-то общей консультации Лера поймала меня за рукав и потянула в сторону. Я пошел за ней, ловя недоуменные взгляды всех, кто мог нас видеть. По боковой лестнице молча спустились вниз, вышли на улицу. Она нервно закурила. Я тоже. Я уже почему-то знал, о чем она может мне сказать. После той ночи эта мысль появилась случайно в моей голове, но я вырубил ее одним взглядом в сторону. Теперь, когда в моих ушах звучали переливы ее голоса, я ничего не мог сделать. Вот так бы протянуть руку, взять двумя пальцами и повернуть, до упора, что бы все выключить. Но не могу. «…В конце концов, это и твоя проблема тоже! Что будем делать?» Она закончила и теперь смотрит на меня в упор, ждет ответа. Какого ответа?! Что делать? Откуда я то знаю! Я тогда вообще ничего не соображал. Моя проблема… мне то не рожать! Молча курю. Перемалываю свои мысли, их хруст похож на хруст костей в мясорубке. …Еще одна затяжка, в полную, выдох…
Она смотрит пристально, с укором. …Выдох… Она резко поворачивается и уходит. Быстро, широкими шагами. Еще затяжка, еще выдох… От мороза сводит пальцы… Смотрю на ее фигуру, долго не отрываясь. Наконец она сворачивает за угол. Выкидываю бычок. Медленно иду. Все еще переламывая чьи-то чужие кости…
В ту ночь я заснул только под утро. Мне приснилась она, одетая в красное длинное платье. Она была очень красива в этом моем сне, все смотрела, смотрела мне в глаза, не моргая. Я хотел заговорить, но у меня не получалось. А потом стало понятно, что ее платье на самом деле белое, но с него капает кровь. Я проснулся в ужасе, включил свет…
Потом я узнал, что в ту самую ночь она резала себе вены. Ее спасли…
После больницы она забрала документы, так и не доучившись до конца первого курса, и я больше никогда ее не видел.