Это была очень печальная песня.
Может быть, самая печальная их тех, что когда-либо звучали под яркими южными звездами, вот уже миллионы лет равнодушно созерцающими по ночам раскинувшуюся на сотни миль Великую Пустыню.
Она была столь же печальна, сколь печален вид ночных песков.
Это была очень странная песня.
Может быть, самая странная из тех, что когда-либо касались человеческого уха.
Она была столь же странной, сколь странной была группа людей, сидящих вокруг тлеющего костра среди безбрежного песка.
…старик, запрокинувший голову к мерцающими звездам, с закрытыми глазами выпевающий Песню навстречу встающей из-за барханов полной луне, старуха, из-под закрытых век которой текли по морщинистым щекам светлые старческие слезы, и молодая пара – мужчина и женщина с изысканно точеными чертами смуглых лиц – признак чистой расы, не встречающийся уже давно у современных людей. Мужчина сосредоточено смотрел на огонь, словно искал тайный смысл в пляске язычков пламени угасающего костра, а женщина, склонив голову, качала на руках ребенка в такт звучащей в полном безмолвии Песне…
Это была очень красивая песня.
Может быть, самая красивая из тех, что плыли когда-либо над этой опустошенной землей.
Она была столь же красива, сколь красива ночная Пустыня, посеребренная лунным светом.
Это была очень древняя песня.
Может быть, самая древняя из тех, что хранили пески Пустыни.
Она была столь же древней, сколь древней была кровь, текшая когда-то в жилах старика-певца и благоговейно внимающих ему слушателей.
Все они были мертвы. Совсем мертвы. Он были мертвы уже многие сотни, а, может быть, тысячи лет. А Песня звучала лунными, безоблачными ночами, вплеталась в тихий, еле различимый шепот ручейков песка, струящихся при полном безветрии по Пустыне.
Это была очень мертвая песня.
Может быть, самая мертвая из тех, что когда-либо…