Александр Муленко
ЖИЗНЬ БЕЗ НАСЕКОМЫХ
Доля ты долюшка, доля солдатская.
Построения, проверки, марш броски. Пустые прилавки, скупые обеды. Безразмерные лесные делянки - каторжанские труды. А после захода солнца наряды на службу: столовая и штаб, баня и клуб, да и мало ли чего, если твое подразделение дежурное. Леготы бы, братушки, поспать бы. Вытянуться на лесоповале - одну лапу хвои под себя, а другою укрывшись от падающего снега, да маскируясь от недоброго взгляда командира - сержанта. А ещё бы лучше самому разводить руками.
У военного строителя Рустема Халилова было завидное лицо – широкое и круглое, как луна в её полной фазе, и фигура у него была ладная, и не переводился жирок на брюхе. Прямо и не азиат! И пользовался Халилов заслуженным авторитетом среди земляков, и не перетруждался на производстве. Человеком прослыл он «борзым и могучим», и доверяли ему товарищи по казарме вершить «третейские суды», и оставляли ему на хранение деньги новобранцы, опасаясь, что придут иные люди и отберут эти копейки - неправдами и правдами. А у такого не возьмёшь – он и сам кого угодно по миру пустит. Вот и прослыл Халилов «крышей и надеждой» у слабых духом.
- У меня целее будет. – Он бережно прятал денежные купюры в самый дальний карман рабочей куртки и подбадривал ещё неокрепшего воина. – Не горюй, солдат! И держись! Дембель неизбежен! – и предлагал ему в руки взять половую тряпку и тазик.
Эти его недюжинные способности и умение организовать работу по хозяйству не могли не остаться не замеченными вышестоящим командованием и как-то на великий праздник, кажется это была очередная годовщина Великой Октябрьской Социалистической Революции, наш герой был принят кандидатом в члены партии и получил очередное воинское звание – ефрейтор.
- Продолжай в том же духе! – старший прапорщик Шекера торжественно вручил рядовому Халилову партбилет и его новые погоны. – Пришей! И принимай командование бригадой.
- Служу Советскому Союзу! Я оправдаю оказанное мне партией доверие.
- А через полгода мы тебе вторую соплю повесим!
Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается.
Вот и ударили морозы. Поостыла горячая ефрейторская кровь, и южному человеку стало не по себе. На лесоповале ему не понравилось, и всё более прятался свежеиспечённый командир по кильдымам да по теплушкам, «оттопыривался» и поигрывал в картишки с гражданскими шоферами да ещё и чифирил с ними - на халяву. И всё же не уберёгся от русской зимы, потому что не опускал ушанку – за падло! - очень уже ему хотелось форсонуть и фраернуться перед миром, и когда выглядывало солнышко наш герой - нараспашку душа важно гулял по объектам великой стройки, попыхивая свеженабитой папиросой.
- Коммунист Халилов! – так однажды обратился он к командиру полка, и около часа старый полковник беседовал с ним на равных, наблюдая с возвышенности как работают на повале бравые лесорубы ефрейтора. И отморозил уши Рустем во время этой беседы, и покрылись они волдырями, и повисли тяжёлыми яблоками на его могучей шее, закрывая собою ослепительные лычки.
- Мне понравился коммунист Халилов, - замполиту части было лестно услышать от вышестоящего командования похвалу по поводу проделанной им работы по привлечению в ряды коммунистической партии лучших военнослужащих срочной службы. – Но мало вы, мало трудитесь, товарищи офицеры!
И на внеочередном собрании партийного актива было решено принять кандидатами в члены партии ещё одного или двух человек от нашей роты.
- Да они же все у меня дебилы, - посетовал ротный командир, - Они же двух слов без мата не произнесут и не ответят на самые примитивные вопросы из истории становления партии. Маркс у них – это сторожевая собака на продовольственном складе, а Энгельс погоняло кладовщика.
- У меня есть поэт!
- Этот самый? Шпион?
- Зато он не молчит, ты ему раз, а он тебе два… И рифму для слова жуй всегда найдёт.
- Вот и подготовьте его, товарищ старший прапорщик, к вступлению в ряды КПСС.
Моя участь была решена, но я ещё не догадывался об этом…
----------------------------------------------
Снова пьют здесь, дерутся и плачут
Под гармоники жёлтую грусть,
Проклинают свои неудачи,
Вспоминают московскую Русь.
И я сам, опустясь головою,
Заливаю глаза вином,
Чтоб не видеть лицо роковое,
Чтоб подумать хоть миг об ином. (Сергей Александрович Есенин)
-----------------------------------------------------------
- Мне очень понравилась ваша сатирическая газета! – Главному врачу нашей части старшему лейтенанту Зарипову партия поручила подготовить к изданию первый выпуск всеотрядной газеты, в которой высмеивались бы неряхи и пьяницы.
- Педикулёз или вшивость - вот она самая актуальная тема сегодняшнего дня. Я приглашаю вас поучаствовать в новом молодёжном проекте: «Жизнь без насекомых». Вот и располагайтесь у меня в кабинете вольготно, и начинайте работать.
Лучшие творческие силы войсковой части подпирали кулаками небритые щёки. Мой подельник по выпуску ротной газеты «Авось» рядовой Мастихин выглядел очень неважно, колени у него под столом подпрыгивали так, что дребезжали пробирки в соседнем шкафу. Я вопросительно поглядел в сторону позванивающей посуды:
- Товарищ старший лейтенант?! Музы молчат.
- Хорошо понимаю! Магнезия! Принесите ребятам лекарство от депрессии.
Младший сержант Магнезия был избалованным солдатом. Ранее я никогда не общался с ним. Да и другие военнослужащие срочной службы никогда не здоровались за руку с подозрительным санинструктором. В иных кругах вращался этот наш герой - среди офицеров части. В коммунистической партии он состоял уже не первый год.
- По сто граммов на брата, товарищ ефрейтор.
- По сто пятьдесят, - уточнил Мастихин.
- Можно и по двести, - старший лейтенант Зарипов не мелочился. - Чтобы музы заговорили.
- Будет сделано, гражданин начальник, - обрадованный таким поворотом дела, я торжественно обнадёжил руководителя нового проекта «Жизнь без насекомых».
- Мы не подведём! – поддержал меня мой приятель художник.
Коленная дрожь у него участилась. Из тревожной и глухой она неожиданно стала нетерпеливой и бойкой.
- Не подведём! – ещё один раз подтвердил мой подельник окрепшим от радости баритоном.
Младший сержант Магнезия поставил перед каждым из нас троих почти доверху наполненные стаканы с этиловым спиртом.
- Конечно, не подведён, - согласился я.
- Будете запивать? – поинтересовался санинструктор. – Или как?
- Дуру гонишь, фальшивый чёрт! - старший лейтенант Зарипов залпом опрокинул в себя свою долю спиртного и раскланялся, пожелав нам успешного сотрудничества.
- Я на совещание в штаб полка. Вечером наша газета должна висеть! И не хуже чем «Оса» в четвёртой роте.
- Ну, будем здоровы!
-----------------------------------------------------
Что-то всеми навек утрачено
Май мой синий! Июнь голубой!
Не с того ли чадит мертвячиной
Над пропащую этой гульбой.
Ах, сегодня так весело россам
Самогонного спирта река.
Гармонист с провалившимся носом
Им про Волгу поёт и про Чека. (Сергей Александрович Есенин)
Мастихин остограмился и успокоился. Колени у него перестали дрожать. Человек отыскал у себя во внутреннем кармане куртки беличьи кисти и распечатал, любезно предоставленную врачами, новую гуашь:
- В капиталистическом мире, суровое это слово, конкурирующие издательства поливают друг друга грязью. Как Вам нравиться эта паршивая «Оса», которую нам – настоящим художникам, сегодня поставили в пример? Вы видели эту газету? – высокопарно обратился он ко мне.
- Нет. Мы не видели.
- И я не видел.
- Поэтому наше новое детище будет называться «Диклофос». Пиши!
И он приготовился внимать моему голосу.
- Пишу!
Я начитывал следующее:
- Сильнее всех на свете ос денатурат и диклофос,
Одна оса сегодня вроде ещё жужжит в четвёртой роте!
- Замечательно!
Мы понимали друг друга с полуслова. Найду ли я когда-нибудь второго такого единомышленника? Вряд ли…
- Вот и нарисуй фонфурик, разбрызгивающий шипящую отраву на ядовитых насекомых.
И спустя некоторое время оса и четыре дохлых воши лежали сражённые кверху брюхом в правом нижнем углу газеты.
- Поэт! А ты «Лану» пил? Или, например, средство от пота? А ты знаешь, что у нашего ротного в шкафу в канцелярии в его сейфе ящик дезодоранта для обуви нетронутый лежит?
- Конечно, я пил и «Лану», и дезодорант. Получше иного одеколона будет.
- Деликатес.
- Надо бы отомкнуть замок.
Я замахнул в себя остатки этилового спирта, любезно предоставленного мне главным лекарем нашей части и высморкался на скатерть.
- Не сегодня.
- Это почему? Старший прапорщик Шекера взял отпуск без содержания на службе и уехал на свадьбу в Бугуруслан. На ****ки на старости лет - так он похвастался замполиту. Я слышал. Они смеялись... А вместо себя он оставил на казарме ефрейтора Халилова. Это лопоухое чмо и поныне гуляет по коридорам санчасти - перебинтованный.
- Надо бы газету нарисовать, а заодно и старшину поутюжить немного, да и про клопов не забыть. – так мы называли вшей в кальсонах. - У тебя их много?
- Донимают, однако ж - армия!
День ото дня живётся слаще
Под лоном солнечных небес.
Спокоен за лесные чащи
Медведь решил покинуть лес.
Зверьё почуяло усталость
А как же – некому трясти
Чтобы вольготнее дышалось
Клопов решили развести.
Из калорифера окурки
На шкуры грязные летят
Ликуют пьяные придурки
И мыться в бане не хотят
Старанья творческие ловки
Рекою в море принесёт
Медведь с блатной командировки
Зверью подарки привезёт
Кому кулак тяжёлый в рыльник,
Кому иной могучий клад,
Кому пинка и подзатыльник,
Кому конец медвежий в зад
К вечеру газета висела на информационном щите под стеклом около штаба. Выпитый нами утром спирт, уже не единожды проциркулировал по большому и по малому кругу кровообращения и потерял почти всю свою живительную силу. Сумерки на дворе сгущались: ожидаемая нами долгая зимняя ночь и уже наступившее похмелье угнетали наши опустошённые художественным ремеслом души. Кондрашка преследовала обоих, постукивали зубы, и ломилась от боли головушка.
- Мастихин!
- Ну, чего тебе?
- У тебя височная артерия на голове отплясывает чечётку.
- Алкогольная гипертония это моя наследственная болезнь. И отцы мои и деды были творческими работниками.
- Догнаться бы…
- Не плохо.
- А у кого ключи от сейфа в канцелярии?
- Наверное, у Халилова.
- А он в санчасти, больной…
- А ведь там ещё немало спирта оставалось. У-у… у… Я видел, как Магнезия банчил его по стаканам, прежде чем на стол нам подать.
- Айда, может быть, и выпросим?
Окна в медсанчасти были уже погашены. Тускло горела на веранде одинокая лампочка, и, в потоке её света, перед самой калиткой снежинки вытанцовывали сатанинское танго; старые следы замело порошей - никто уже давно не входил и не выходил из помещения.
Двухстворчатая парадная дверь оказалась закрытой. Нездоровый мой напарник в отчаянье принялся обеими руками её трясти и неожиданно отворил - давно уже расшатанная народом, дверная ручка оторвалась изнутри и металлическая швабра, в неё воткнутая упала на пол. Гулкое эхо прокатилось по коридору и увязло во тьме.
- Немало, однако, больных ломилось в это негостеприимное здание, – резюмировал я. - Где-то тут выключатель.
Я его нашёл и зажёг освещение. Мы увидели немытый большак и горбатые серые стены больницы, на которых желтели состарившиеся уже плакаты о профилактике тех или иных заболеваний.
- Плохо рисует Магнезия! – заключил художник
- Зато не имеет нужды он в главном.
- Завидую… А откуда он взялся?
- А бес его знает. Из другой части перевели - специалист. Он имеет среднее медицинское образование. Тоже партейный, как и наш Халилов – и при лычках – даже две.
- Первоотведователь блюд в армейской столовой… Один раз он нас без каши чуть было не оставил. Ты тогда пьяный отдыхал на производстве и не пошёл на проверку.
- Так вот оно как? И что же?
- Мясо ему не понравилось: то ли оно с запахом было; или из бараньих мудей нарубили гуляш. «Не прилично, - говорит, - кормить этою гадостью советского солдата». Но только обломал его наш старшина – дежурный по столовой и гнал его пинками через весь варочный зал на улицу да материл при этом такою бранью, за которую нормальный человек ему заточку в сердце воткнул бы.
- Ты мне на Шекеру напраслину не гони, я от него ни одной зуботычины не получил и ни одного нецензурного слова не слышал.
- Ты не веришь мне?
- Не верю.
- Я мамою клянусь!
- У тебя температура. Тебе надо срочно опохмелиться.
- А мы всё равно эту вонючую тряхомудию за милую душу сожрали…
- А где он ночует этот чёрт - Магнезия?
- Наверное, здесь. Во всяком случае, я его никогда не видел в роте. И на проверки он не ходит. И входная дверь-то в больничку на швабру была закрыта.
- Блатует, собака.
- Да и в рот ему помидоры…
Все остальные двери в помещении тоже оказались закрытыми. Кроме самой первой - маленькой кладовки, в которой стояли две лопаты: совковая и штыковая, и приваренный к лому топор – ледоруб, по утрам им больные удаляли наледи на ступенях, очищая таким образом крыльцо.
- А где у него спирт? – поинтересовался я. - В перевязочной он есть?
Эта была следующая за кладовкой комната.
- Нету, конечно. Зарипов его хранит у себя в кабинете и выдаёт его строго по граммам и только со своего ведома - как нам сегодня…
- Магнезия! Ты где? – я заорал во всю глотку и начал стучать кулаками по очереди во все неподвижные двери. - Отзовись, паразит! Отомкнись! Я тебя не обижу…
- Молчит, - прошептал Мастихин. – Затаился зараза.
- Пойдём отсюда, – напоследок я сильнее прежнего ударил ногою в кабинет врача и разочарованно выругался матом, - Чтобы его в задницу и крабом…
- Никуда я не пойду! - рассердился художник. - Не бывает такого в жизни.
- Не бывает чего?
- Такого!
- А именно чего? Объясни?!
- А того, чтобы водка оставалась не выпитой!
- Ты это к чему?
- А к тому…Я выломаю и эту дверь, ты только посмотри - она всего на один оборот закрыта, и даже ключи из замочной скважины не убрали, барыги, – и заорал он во всю ивановскую: - Козёл! Я задушу тебя, зараза!
Потом он принёс из кладовки лом и во мгновение ока отомкнул последнюю злополучную преграду. Склянки были разбросаны по всему столу, где ещё утром царил порядок, и стерильно чистый лист ватмана ждал искусной руки творца. Спирта в бутыли не было, две-три капли выкатились мне на язык, но жажды они не утолили. Художник же мой – добрый малый, упал на колени и зарыдал, закрывая лицо руками.
- Поэт, ты меня прости… А, поэт? Я жже тебя ув-ва-жаю!
Моя душа тоже была близка к истерике.
- Может быть он там? За этой вот дверью?!
Я знал, что у главного врача части в кабинете была ещё одна маленькая комнатка для дневного отдыха. Такие помещения оборудовали себе многие офицеры и в первую очередь те, у которых при штабе работали жёны: в бухгалтерии, в библиотеке, в отделе материально-технического снабжения или в магазине. Дело молодое и здоровое. Понятное дело… Почему бы и не отдохнуть часок-другой в интимной обстановке в кругу семьи в обеденный перерыв или когда комбат потеет где-нибудь далеко на совещании у вышестоящего командования. И стояла у каждого из них – у молодожёнов в таком вот кильдыме двуспальная кровать и холодильник, и боялись робкие посетители без стука и без покашливания потревожить отдых сильных мира сего.
Лампа дневного света загорелась не сразу. Импульсивно мигая, она поначалу заставила нас обоих зажмуриться и прикрыть глаза руками. Несколько секунд мы, ослеплённые, привыкали к яркому свету, а потом ещё полминуты смотрели на койку, пытаясь правильно понять нами увиденное.
В дымоган пьяные, даже ещё более чем мы, санинструктор Магнезия и коммунист Халилов спали в обнимку – раздетые, и при этом могучий ефрейтор плотно прижимался потным животом к костлявой спине своего худенького напарника. Слышно было, как при каждом дыхании в такт похлюпывали их разгорячённые тела.
- Послушай, поэт! Ты бросай эту бутыль на место и канаем отсюда, пока кто-нибудь не увидел, что мы с тобою были в этом петушатнике. И никому не рассказывай об этом, поэт?! Что мы ели и пили с ними за одним столом и из одной посуды… Вот они откуда все мандовошки в нашей роте…
--------------------------------------------
Что-то злое во взорах безумных,
Непокорное в громких речах.
Жалко им тех дурашливых юных,
Что сгубили свою жизнь сгоряча.
Где ж вы те, что ушли далече?
Ярко ль светят вам наши лучи?
Гармонист спиртом сифилис лечит,
Что в киргизских степях получил.
Нет! Таких не поднять, не рассеять.
Бесшабашность им гнилью дана.
Ты, Рассея моя… Рас…сея…
Азиатская сторона! (Сергей Александрович Есенин)
2 октября 2005 года