"Течение этой реки и ее русло вечны."
Генри Миллер, "Тропик Рака", 1934.
ЧАСТЬ 1
Четверг, 4 сентября 1997 г., Анси.
Она оставила настольную лампу включенной, когда ложилась спать. Неяркий свет лампы падал на старинный стол, и, слабо отражаясь от темной неполированной столешницы, тускло освещал плотно задернутые шторы, бурый паркет пола, широкую двуспальную кровать, дверь в гостиную. Спала ли она? Наверное, она лежала в полузабытьи. Она лежала на самом краю, ближе к столу; она лежала на животе, уткнувшись лицом в подушку, часто-часто дыша. Одеяло, облаченное в цветастый пододеяльник, укрывало ее почти до пояса, не касаясь голой спины.
Жарко и душно. Она провела правой ногой в сторону, чтобы с пустить ее с кровати на прохладный пол, - как вдруг услышала шлепок упавшей с кровати на пол домашней тапочки. Она замерла. Неужели она легла спать в тапочках? Она двинула ногой еще раз - упала вторая.
ЕСЛИ СЕЙЧАС УПАДЕТ ТРЕТЬЯ ЗНАЧИТ Я СХОЖУ С УМА
Сильным движением ноги, описывающим по простыне подъемом и пальцами ступни широкую дугу, она сбросила на пол третью тапочку.
Она перевернулась на спину и приподняла голову.
Ветер, холодный порывистый ветер ворвался в ее спальню и подхватил одеяло. И, оголив ее красивые стройные ноги, с аккуратным педикюром на длинных тонких пальцах, о которых Михаил Юрьевич Лермонтов сказал бы: «это признак породы», с силой швырнул одеяло ей в лицо, на голову, на голую грудь. Ожившее одеяло попыталось придавить ее голову и спину вниз, к подушке, с уже влажной от пота наволочкой, окружить ее голову всеми своими концами, засунуть их глубоко под подушку и таким образом создать вакуум. Она не закричала, может быть, не могла кричать, но могла бороться. Она почувствовала в себе силы бороться, бороться с одеялом и с ветром, и она решила бороться.
Она лежала ногами в направлении к двери в гостиную, а головой к окну; она поняла, что если сможет приподнять голову и посмотреть, откуда и почему ветер, то все сразу же встанет на свои места. Остервенело барахтаясь и цепляясь за края одеяла, она попыталась освободить голову и заглотнуть побольше воздуха, - как она уже однажды делала, когда в семилетнем возрасте чуть не утонула на Черном море, недалеко от Сочи. Это было двадцать лет назад, надо же, ровно двадцать лет назад, тогда она еще совсем не умела плавать, но уже умела, уже была научена бороться за жизнь, - она знала, что это должно ее спасти. Схватив подушку обеими руками за головой, ей удалось перевернуться на живот и спустить правое колено на пол. Она оказалась головой под подушкой, перехватив и зажав руками часть одеяла под собой, подмяв его под собой. Теперь обе ее коленки были на полу, на паркете. Вцепившись похолодевшими кистями рук, - она видела свои побелевшие костяшки, - комкая и придерживая беснующееся одеяло, она рывком головы вверх и вправо отбросила подушку на пол, да, на пол, и только тогда повернула голову к двери и посмотрела.
Следующий удар пришелся ей в левый бок, тупой удар по нижним ребрам и левой почке. Она взвыла и, бросив одеяло, голая, в одних красных трусиках из гипюр-стретча, подаренных ей Эрве во время ее первого визита, в старинном фамильном доме, чуть ли не замке, под Лионом, - красивые, правда?, - покатилась по паркету. Она схватилась за бок, хотя тут же успела подставить правую ладонь к виску - чтобы не удариться о паркет. Вовремя. Ее перекатило через подушку; она шлепнула обеими ладонями о паркет и чуть не ударилась лицом. Теперь она уже сама повернулась на правый бок; она схватила и прижала руками и коленями подушку к животу и замерла, часто-часто дыша.
Одеяло, теперь лежавшее в изголовье кровати, было уже укрощено, хотя несильными, но резкими пульсирующими толчками все еще пыталось заявить о своем естественном праве неживого предмета стать живым, хотя бы на время. Ветер не утихал, и кожа ее лица начала стынуть. Холод появился и в затылке, - в том месте, где мозжечок смыкается со спинным мозгом. А лоб был мокрый, мокрый, и прядь русых, обесцвеченных “Лондаколором” русых волос прилипла ко лбу и почти целиком закрыла один глаз. Не отпуская подушку и продолжая прижимать ее к животу, одной рукой она убрала прядь со лба на затылок и широко раскрытыми глазами посмотрела в проем непонятно кем или чем открытой двери, ведь та была закрыта на ключ! С ужасом всматривалась она в темноту гостиной, - маленькой, даже по совковым, не говоря уже по европейским меркам, крохотной гостиной в старинном доме номер пять по Кот Сен-Морис, Анси, От-Савуа, что на востоке Франции, в предгорьях Альп.
Ветер прекратился. Он просто ушел, он исчез или даже превратился в анти-ветер, потому что теперь ее лицо стало вспухать, и ее руки и колени, не отпускавшие подушку, стали вспухать, и все ее тело стало вспухать, и тут кто-то или что-то позвало ее к проему распахнутой двери. Лежа на правом боку, все еще плохо соображая, она попыталась встать хотя бы на четвереньки и подползти к гостиной, - как вдруг в спальню повалили густые клубы белого дыма, похожие на кучевые облака, и она стала задыхаться.
ТОЧНО Я ГОНЮ ЛЕЧИТЬСЯ ЛЕЧИТЬСЯ И ЕЩЕ РАЗ ЛЕЧИТЬСЯ НО ЕСЛИ Я ПОНИМАЮ ЧТО Я ГОНЮ ЗНАЧИТ НЕ ВСЕ ТАК УЖ И ЗАПУЩЕНО
Что случилось дальше - она не помнила, не знала, да и не могла бы знать. Потому что ее уже не было.
И ничего уже не было: ни домашних тапочек на полу, ни холодного порывистого ветра, ни густых клубов белого дыма, похожих на кучевые облака, ни скомканного в изголовье широкой двуспальной кровати одеяла, ни прижатой к голой груди подушки. Ни включенной лампы на массивном старинном письменном столе, вокруг которой были рассыпаны какие-то таблетки и порошки.
Октябрь 1998 г., г. Владикавказ.
Впервые опубликовано:
“МК-Кавказ”, N3 (34), 28 января - 04 февраля 1999 г.