Александр Апальков
ВСЁ МИМО
— Я ненавижу вас, эмигрантов. — он затянулся дымом. Ненавижу. Я тебя ненавижу. Любимая.
Она пила шампанское. Глаза блестели, — готовые к слезам. Она сделала еще глоток. Поперхнулась и закашлялась.
— Хватит! — Она нервно выдохнула сизое облако дыма. — Сыта по горло! Надеждами! Бесконечными как наши поля.
— Как мои поля!
— Как твои, твои!— Она захлебнулась слезами.— Твои,— что б они провалились вместе с тобой! Вместе с твоей, моей страной! Ты дурак! — Она придвинула к нему свое лицо. — Посмотри на меня! Посмотри! Смотри мне в глаза!—Слезы текли по ее щекам. Она схватила его за подбородок. Ее руки пахли табаком и ею... Как и тогда, два года назад, когда ее звали просто Ирка, а не госпожой Ирен Шеффель.—Мне тридцать пять лет. Здесь у меня есть всё. А что у меня было там? Нищета, перспектива состариться в том же пальто, что мать купила на двадцатилетие.
Она опять затянулась. Жадно.
—Ах, да ! Я забыла — наши надежды... Надежды, которые как ветер гуляют по твоим полям. Да я и здесь могу потосковать. И повыть. И попеть песни.
— Что? Что ты можешь спеть? Вы заунывные отголоски наших песен. И то, когда нажретесь своего пива с мясом.
— Ну и ляг со своими песнями костьми в твою землю. Как в постель.
— Нет, Ирен. Сегодня я лягу с тобой. Мужа ведь сослала. Куда? В Баварию на воды? Что б песочек немецкий с него не так быстро высыпался.
Её лицо покрылось пятнами.
Он поднялся со стула. Сгреб её в охапку. Их зубы больно ударились. Он разодрал её тонкую блузу. Бусы запрыгали по паркету. Ее тяжелые груди вывалились наружу.
— Ты омерзителен! Уходи
Он ушел по пустым улицам и пел про себя: "Прощай, прощай, моя любовь, прощай...".
Светили фонари. Неслись машины. Все мимо.
Он шел пустыми освещенными улицами. Под жидкими листьями немецкой осени...