Симпатичная женщина, одетая не броско, но по моде – в джинсовую ветровку и, слегка правда, помятые, льняные брюки (отчего выглядела неряшливо), вздохнув о чём-то и окинув вялым, безвольным, апатичным, лишённым блеска взором окрестности, присела на скамейку в сквере. Она специально выбрала такое место, где бы подтянутые и выстроившиеся по стойке смирно, будто рота солдат на плацу, стволы деревьев (строгими фигурами своими выбивающиеся из атмосферы всеобщей беспечности, царившей здесь), кудрявая поросль кустарника с суетливо-чирикающими в ней воробьями и весёлая чумазая ребятня, гоняющая по траве мячик, не загораживали обзор, не мешали смотреть на тусклую мрачность бетонной стены с облупившейся от времени краской и влажными подтёками от дождя, которая тоже не вписывалась в беззаботное настроение обитателей и гостей сквера. Всех, кроме женщины.
Она пришла и принесла смятение. Прохожие интуитивно почувствовали колючки одиночества, страха, сомнений, такие же острые, как колючки ощетинившегося ежа, и шарахнулись прочь. Никто не хотел уколоться. Люди не подсаживались к ней на скамейку. Её старались обойти, старались не заметить… Так вскоре вокруг неё всё вымерло, и образовался клочок пустыни. Тихого, безветренного, но не безжизненного приюта для одинокой ссутулившейся фигуры, ведь оазисом была она. Женщина… Она разочаровалась в жизни, но продолжала жить, а, значит, не иссохла, не испарилась, не стала пылью, не развеялась по свету. Она продолжала быть родником, не звенящим ключом, зато тонкой струйкой, едва сочащейся из земли, но таящей в себе энергию гейзера и способной прорваться однажды сквозь толщу преград и стать мощным красивым фонтаном, брызгами своими орошающим даже небо… О, если бы она сама знала об этом… Возможно, всё вышло бы по-другому. А так… А теперь…
Женщина не видела, где заканчивается тусклая стена, на которую был устремлён её взор. И не решалась узнать, взглянуть – по сторонам?.. Не доставало мужества. Она боялась, что серость стены бесконечна и распространилась всюду: по кругу, по периметру, насколько хватит глаз… Сомкнулась, превратилась в непроницаемую ограду, которая с постепенной неотвратимостью надвигалась, захватывая всё новое и новое пространство. И вся жизнь женщины теперь находилась, заключалась, томилась (но не искала выхода) на этом маленьком тенистом кусочке земли возле скамейки… Сзади какие-то сорняки и переполненная урна для мусора, похожая на стакан с попкорном – только вместо золотистой воздушной кукурузы оттуда торчали и вываливались пачки сигарет, пакетики из-под чипсов, пивные бутылки.
Впереди, оккупировав тропинку, спала не дрёмой, а крепким сном, лужа, не зеркально-чистая, а зеленовато-мутная, болотистая, зато с переливчатой радугой от мазута, но без всяких отражений. Поверхность её оставалась спокойной и непоколебимой. Лужа застыла… И даже у ветра не получалось её разбудить: всколыхнуть воды её лёгкой рябью. Она вряд ли видела сны… Ну что могло бы сниться ей? Тучная мать туча, худеющая стремительно… Или колесо скутера, которое недавно проехалось по ней, рассёкло на части, расплескало её тело. Повсюду, вокруг… Но больно не было… Она выжила, она была слишком большой, чтобы вот так запросто, без сопротивления, исчезнуть с лица земли – испариться или впитаться в почву. Скутером управлял ребёнок. Несносный мальчишка… Он мог бы объехать, но решил – по луже интереснее. Забавно, смешно ему… Ей тоскливо, не иначе.
Посмотреть наверх?.. А вдруг, можно перелезть через стену и убежать. Может статься, что ограда не так уж и высока, а где-нибудь (на всякий пожарный) к ней приставлена (пристроена?) лестница. Женщина лишь слегка подняла глаза и убедилась, что здание слишком высокое, и, возможно, если она ещё даст волю взгляду, то непременно увидит, как оно вспарывает небесную плоть. Женщина не хотела видеть, пронзённое небо. Она боялась, что из раны пойдёт кровь… Предвестие смерти. Но у неба только отходили воды – мутные, тяжёлыми, каплями падали ей на нос, на голову, застревали в волосах. Она не могла защититься. Она просто тупо смотрела вперёд. И скамейка тоже была вся в каплях. Но женщина не почувствовала, как сквозь ткань просочился холод воды. Она подумала, что небо скоро должно родить…
В последнее время она много читала о беременности по вечерам, придя домой с работы, укутавшись пледом, листала журналы для будущих матерей – глянцевые, пахнущие не ожидаемым, а явным счастьем, надеждами, превращёнными в действительность, уютом, существующим не только на картинке, идеальными семейными отношениями, которые всегда у кого-то происходят, с кем-то бывают… У кого вместо шерстяного пледа жаркие объятия, а в качестве утешения нежные поцелуи… А ей было безмерно одиноко. До одури. Хоть вешайся. Ей так хотелось, чтобы В.П. одной рукой положил ладонь на её располневший живот (совсем как на обложке журнала) и сказал бы: «Милая, мне не нужен никто, кроме вас». Она закрывала глаза и представляла, что это вот-вот случится. Счастье ведь такое непредсказуемое, постоянно норовит устроить сюрприз, приходит, когда меньше всего ожидаешь, и врывается сразу же, распахивая дверь, а не стучась в неё. Вроде бы только сейчас было тихо, с севера лишь веяло лёгкой прохладцей… и вдруг бац… Цунами! Налетело и разметало в клочья привычный уклад жизни. Она воображала, что и В.П. также подойдёт незаметно, подкрадётся неслышно, присядет около, вздохнёт, не печально, а с волнительной радостью и слегка робко… (всё-таки страшно же вступать на тропу новой жизни) откроет рот, чтобы произнести заветные слова. Но В.П. уже всё решил и не намерен, по примеру рака, пятиться назад. Он не таков, чтобы трусливо пасовать перед трудностями. Пусть трудности пасуют перед любовью. Истинным, крепким чувством, которое он (несомненно!) испытывает к женщине и не рождённому ещё ребёнку во чреве её. Тогда чего же бояться? И тут, отринув всякое смущение и застенчивость, поправ все выдуманные принципы благопристойности, не пытаясь впихнуть себя в узкие рамки вежливости, В.П. воскликнет громко, на всю квартиру, чтобы и соседи слышали и сверху и снизу и за стеной. Пусть знают, как она ему дорога – эта женщина и этот ребёнок. Маленький пока, едва сформировавшийся… Зародыш. «Я люблю Вас! Я люблю!». Он подхватит женщину на руки, станет кружить, кружить, кружить изо всех сил… Задыхаясь обретением тепла, хохоча осознанием своей смелости, не падая… Не останавливаясь, стреноженный усталостью…
Ах, если бы картинки, созданные воображением и запечатлённые на внутренней стороне век, проецировались бы на экран повседневного, а жизнь развивалась бы по выдуманному нами сценарию… Вот тогда… Вот тогда бы… Но увы… В.П. не собирался её навещать. Больше ни разу. У него и в мыслях не возникало поинтересоваться ею… В его насущных памятках не хватало места. Для неё… И только. Для других – пожалуйста, сколько угодно.
А её живот был пока плоским. Подтянутым. Идеальным. Это единственное идеальное, что было у неё… «Таким он и останется у меня, - мысленно подвела итог женщина. – А В.П. останется у жены и с женой…»
Впрочем, она и не ждала ничьей поддержки, давно привыкла полагаться лишь на себя. Она сама была своей опорой, когда приходилось трудно, утешительницей в пору скорби и подругой в дни радости. Она не нуждалась ни в ком… и остро хотела кого-нибудь рядом. Пусть даже не В.П. Иного… Ощутить. Склонить голову ему на плечо. Возможно и о большей дерзости – прижаться к нему, если этот кто-то будет не против. И всплакнуть, уткнувшись носом в чей-то рукав. Надоело реветь в собственную жилетку – она уже и так промочена насквозь… Как утомительны и совсем не приносят облегчения слёзы втихаря, когда никто не видит. Некому посочувствовать или поругать за проявления слабости, или пусть всего лишь отмахнуться, как от назойливой мухи и бросить сухо: «Хватит уже истерик!», но тем самым выказать хоть какую-то реакцию. Если не сострадание, так раздражение… Она же проливала слёзы в присутствии своего кота, который либо спал, свернувшись калачиком, либо с особенным сосредоточенным удовольствием облизывал лапу. Никакого дела ему не было до хозяйки. Как и ей до него. Даже кормить забывала в последнее время, сосредоточившись лишь на своём отчаянии… И не заметила, что кот оказался кошкой. Упустила момент…, когда когтистый зверь сиганул в форточку. Пропадал где-то с неделю, вернулся весь грязный какой-то, облезлый… И потом, с течением дней, стал распухать пузом… Женщина испугалась, что болен. Может, на улице отравился… Она – зверя в охапку и побежала к ветеринару, а тот говорит: «Да не паникуйте, всё в норме». «Разве в норме?! - возражает она. – Смотрите, как надулся, того гляди, лопнет!» «Киска беременна просто, - объясняет врач. – И не лопнет, а окотится». «Киска?.. Всю жизнь была котом, а теперь решила пол сменить…», - женщина опешила. «Роды – процесс естественный, ни одна особа женского пола не застрахована», - сказал ветеринар, выписывая чек на оплату консультации.
Все вдруг оказались беременны. Кот-кошка, небо, и сама женщина… Как ни старалась спастись от «естественного», сколько ни прилагала усилий. Она боялась всего – схваток, боли, рождения нового существа и ответственности за него… Ведь ребёнок – не кот, на улицу не выбросишь и кормить вискасом не станешь… Она равнодушно относилась к малышам и тем, кто постарше, и не помнила, чтобы умилялась им. Но то были чужие дети. А если появится собственный? Она не знала, кем станет… Возможно, очень любящей матерью – самой добротой и потакательством, или матерью из необходимости ею быть… Женщина купила в аптеке тест и до самого вечера не отваживалась проверить наличие новой жизни внутри себя. А к ночи в тусклом свете ночника разглядела две красные полосочки – положительная реакция.
Несмотря на поздний час, она набрала номер, хотя поклялась себе этого не делать. В.П. ответил только на десятый раз, вначале трубку снимала его жена, и женщина клала трубку.
- Прекратите хулиганить! – рявкнул В.П. не своим, чужим, злым, по-стариковски сиплым голосом. С испугу она едва не отключилась в очередной раз, но заставила себя процедить:
- Это я, помнишь?
- А… Иннокентий Павлович, конечно, извините. Нам звонить повадились и трубку класть, вот я и подумал, будто опять, - В.П. сладенько лгал для отмазки, для супруги… Извивался, словно уж, пойманный за хвост.
Она думала, что будет сбиваться и не сумеет объяснить ситуацию сразу и чётко, чтобы В.П. понял. Но фраза получилась весьма краткой и ясной (и голос не дрожал):
- Я беременна, ты отец.
Молчание на том конце провода, после сопение, и шуршание и бряцанье – ногтями по твёрдой поверхности… В.П., наверно, размышлял, что дальше… И вдруг воскликнул:
- Ничего разберёмся, у меня так уже случалось. Безвыходных ситуаций в природе не существует.
От его приподнятого тона стало ни легче, ни хуже, ни грустнее, ни веселее, а безразлично. Абсолютно… Когда скребут остриём ножа по металлическому, звук просто невыносимый. Терпеть такой сложно. Хочется заткнуть уши, а если не поможет, сбежать… И женщине, казалось, что она слышит этот отвратительный звук и остаётся к нему безучастной, ни капельки он её не задевает. Ей всё равно. Она и сама знала, что выход есть. И знала, где он.
Выход был… Был он, но не спасение. А нечто другое… В стене находилась дверь, которая вела наружу – на волю, к свободе, к прежней жизни, но через испытание, жертву. Чтобы вновь обрести потерянное нужно было отдать что-то взамен. Откупиться… Или нет? Не так… Может, это очищение от скверны (от прикосновений В.П.), через которое следует пройти, чтобы получить избавление от неопределённости, волнения, страхов. Нужно было вынуть из себя застрявшую там частицу В.П.… Это бесовское семя… Плод безбожника и эгоиста. Оставалось сделать несколько шагов, но прежде десять минут ожидания. Женщина взглянула на часы на своём запястье и убедилась, что есть ещё десять минут отсрочки, прежде чем…
Тем не менее, она решила окончательно. Твёрдо. Настроена. Бескомпромиссно. И не пойдёт на попятную. Так она думала. И тут же колебалась, словно маятник, который, застыв на миг, вдруг, как бы поддавшись невидимому толчку, ощутив робкое движение воздуха, начинает раскачиваться из стороны в сторону. Вначале медленно… Всё быстрее и быстрее затем…
Женщина отгоняла сомнения… Пыталась тормозить саму себя – поезд, несущийся по рельсам мыслей… Она бежала из вагона в вагон, в поисках стоп-крана. Но его нигде не было. Состав неуклонно развивал скорость. И она чувствовала, что вот-вот произойдёт крушение. Он скатится под откос. А вместе с ним и все её выводы, суждения, веру в невозможность ошибиться. Женщина вынула из кармана таблетку – успокоительную. Сунула под язык.
Мимо проходили люди. Она не винила их в равнодушии и не просила (даже мысленно) на мгновение остановиться, замедлить шаг и одарить её улыбкой или поинтересоваться, который час. Это ведь так приятно. Чьё-то минутное, спонтанное, брошенное вскользь, без планов на длительность, внимание… Она снова обратила взор на огромные часы - дедушкины. После его смерти, она совершила столько глупостей…
Оставалось десять минут до того, как она сотворит очередную глупость… Или умность… Она не знала, на какое определение тянет её поступок. В общем, сделает то, что решила. И ладно. И славно. И закончится. Или только начнётся? Кошмар? Спокойствие? Что именно?
Женщина и не подозревала, что уже целый месяц она не одна, что повсюду за ней следует невидимым сгустком – душа. Маленькая, крохотная, невесомая, неощутимая. Но существующая, вопреки свидетельствам зрения и доводам скептиков. И понимающая всё, что происходит. Незримая, прозрачная, призрачная душа.
Душа с завистью посмотрела на проходящую мимо молодую маму с коляской. Женщина тоже на неё покосилась. Мама шла медленно и задумчиво, изредка спотыкаясь. Но мысли её не касались обдумывания житейских проблем. Одной рукой мама катила коляску, а другой держала небольшую книжицу, раскрытую, примерно, на середине. И читала. В коляске безмятежным сном спал младенец.
«Право же, не надо меня осуждать, - попросила женщина, глядя вслед, уходящей матери с коляской. – А ты и не станешь. Мы же незнакомы. Но даже, если бы были, вряд ли в лицо ты сказала бы мне слова порицания, а вот за спиной, не сомневаюсь, перемыла бы мне косточки в пенном растворе злорадства. Это сложно высказать человеку свои настоящие мысли, всю правду, искренне, без недомолвок и утайки».
Душа тоже проводила мать и обратилась к женщине: «Идём домой, а? Пусть твой дом, станет и моим домом. Что тебе стоит? У тебя там целых три комнаты… Я хочу родиться ребёнком и бегать, смеясь по твоему длинному коридору, и раскидывать ботинки в прихожей, и капризничать на кухне, отказываясь от каши, клянчить конфету. Я давно скитаюсь по свету в поисках пристанища, уже нет сил. Ничего у меня нет… Кажется, что и меня нет тоже… Ведь я тонка и незрима. Я – ничто. И однажды, растворюсь в пустоте, если ты не приютишь меня. Не казни моё будущее и своё, не надо…»
Но плач души не услышала женщина, её мысли были заняты: «У В.П. есть двое от первой и один от второй. Зачем ему ещё от меня, ведь я даже не третья и незаконная, а так, случайная…» - она задумалась о том, почему поверила его глазам. Обещаний он не давал, планов на «совместное» не строил и ни разу не озвучил вслух её надежд. Но разве могут лгать такие чистые, не мигающие, не лукавые, по-детски открытые глаза… Оказалось, да. Подростковая наивность сослужила ей дурную службу. Как противно, когда мужчина, глядя на тебя своими «по-детски открытыми», говорит (нет, не оправдательно с виноватым лицом мямлит, а бросает с укором, мол, ты что же это слепая или дура полная…): «Я ведь тебе ничего не должен», а потом уходит. Иногда, пожелав, напоследок счастья. А бывает, даже без этого. В.П. тоже сказал так. Она приметила ромашку, растущую возле скамейки, вырвала с корнем и загадала, что если нечет – встанет и пойдёт домой, если же насчитается чётно – отправится в клинику… на аборт. Женщина начала обрывать лепестки.
Душа замерла – решалась её судьба. Жребий брошен. Жить ли ей в теле этого ребёнка или искать себе другую мать, зависит от случая.
«Домой, в клинику, домой, в клинику…» - шептала женщина, словно загипнотизированная… Лепестки почти закончились… И тут она резко отшвырнула цветок… Душа сжалась в комочек – испуганно… Она не успела заметить, какое слово последним произнесла женщина. Душе сделалось страшно.
- Я не позволю детскому гаданию повлиять на мою жизнь, - вслух произнесла женщина.
Душа было расслабилась и даже обрадовалась, но женщина сказала (будто пытаясь подтвердить словами необходимость своего поступка, будто слова имеют значение…):
«Я не чувствую ребёнка в теле своём. И не хочу почувствовать, тогда уже не решусь. Надо спешить, пока он не вклинился в моё сознание, не стал неотъемлемой частью, не завладел любовью сердца».
Десять минут ожидания истекли. Женщина встала со скамейки, оправила брюки, стряхнула с них прилипший листок и быстрым шагом пошла к тусклой, серой стене. Направляясь прямо ко входу (или к выходу?). Двери раскрылись сами – приглашая внутрь. Это было не доброе волшебство.
Душа издалека наблюдала, как легко и плавно закрываются, с виду тяжёлые, массивные двери. Душа могла бы просочиться сквозь преграду, но не полетела вслед за женщиной. Осталась возле скамейки.
- Опять не повезло, - раздалось сзади.
Душа оглянулась и обнаружила рядом с собой вторую такую же, как она, душу.
- Давай подождём здесь, быть может, женщина передумает и вернётся с ребёнком…, - с надеждой попросила первая душа.
- Нет, - заверила вторая душа. – Я повидала многих таких, они меняют своё мнение до последнего, а потом входят в кабинет, конечно, сомневаясь в правильности поступка, и, сомневаясь, садятся в кресло. И последняя их мысль, перед тем, как уснуть от наркоза, – сомнение.
- Я всё же подожду, - первая душа не спешила принимать поражение.
- Как знаешь. Только не надо набиваться мне в спутницы. Нам вместе не по пути, - предупредила вторая душа. – Тел и так на всех не хватает. А я уже научилась видеть, какая из женщин, наверняка, станет матерью.
Первая обиделась и съехидничала:
- Ха! То-то я и гляжу, ты до сих пор бесплотна и маешься по свету.
- Это всё из-за таких как ты – проныр. Только я окажусь возле женщины, которая уже любит своего, ещё не родившегося ребёнка, как подлетает более ловкая и вселяется в тело младенца.
Когда женщина вышла. Она была пуста. И тогда две души улетели. В разные стороны. Они всё ещё в поисках… Той самой, которая хочет, согласна или хотя бы не против, стать матерью…
А через два дня после обильных ливней небо разродилось солнцем… И дети подняли головы и поприветствовали новорожденного улыбкой. Солнце подмигнуло им – солнечным зайчиком. У кота-кошки тоже начинались роды. На свет просились три слепых котёнка – один чисто серый, и два с пятнами.
У женщины не родится никто. Пока… Или вообще.