ЦЕРЕНУ ЛАМЖАВ, СОКУРСНИКУ.
Церен был отчаянный спорщик, врожденный нигилист, выжимающий свои сентенции по любому поводу. И сам, бывало, радовался, выговаривая их на скверном русском, как вечный студент в сияющих солнечных далях. Было время изучить его тактику спорщика-диалектика, я знал, что основные козыри он выложит сразу, вначале, потом будет пытаться усилить их голосом или мягко толкая меня в грудь. Но это будет...
С первого дня институтских занятий я увидел: в группе - представитель дружественного Востока. Познакомились. Небольшого роста, крепыш с круглым, смуглым лицом и раскосыми очами - типичный потомок Чингизхана. Пару вопросов и восьмимесячные курсы русского языка "расписались" даже в бытовой слабости. Сейчас, с высоты дней, я не могу понять, что подвигло меня на путь "наставничества"... Теперь мы сидим рядом, я тщательно фиксирую лекции, задания (помогла стенография, которую я освоил в школе), чтобы потом пересказать Церену.
Однажды Церен, рассказывая о себе, произнес так, мимоходом, дескать, он сам выбрал для учебы, именно, Советский Союз.
- Были другие предложения?- полюбопытствовал я.
- Да, Англия, Италия...,- он улыбнулся широко, всем лицом, почти полностью прикрыв глаза.
- И почему, собственно? - настаивал я , - Почему ты выбрал Союз?
- Хотел посмотреть фильм "Тарзан", он шел только у вас, - и Церен, взглянув на меня, вынужденно засмеялся.
- Да...,- ответил я, обескураженный - Право, юмор и серьезная, большая цель у тебя соседствуют на острие иглы!
Часто он провожал меня домой и тут я устраивал ему настоящую "пытку", настаивая на разговорах, показывая и называя все, что видим. Я пытался развить его разговорное воображение, свободу, преодолеть чувство неуверенности перед языком. Поэтому говорил в трамвае, модулируя голосом, ожидая, что соседи «закидают" нас взглядами, и он вынужден будет отвечать на фоне внимания окружающих. Я понимал, что предстоящая учеба потребует от него много ума и ловкости, что главный наш противник - страх, боязнь не овладеть очень нелегким русским языком, что, именно, страх - это тяжкое наследие времен, сделает исполнение его надежд невозможным, непреодолимым.
В учебе не все шло гладко и у меня. Не давалась анатомия. Каких только оправданий я не придумывал, "обзывая" ее, и схоластикой, и зубрежкой, буквоедством, начетничеством... Нередко "заваливал" и зачеты. Церен переживал, ждал моего выхода из аудитории, пытаясь по моему виду определить "в парче" - с упехом ли я, или нет. И тогда мы шли в ресторан, на восточную кухню, которую оба жаловали. Там мы всласть, расслабленно беседовали. Воспоминания горячат и сегодня, особенно, его рассказы об устоях семьи, родителях, жарких монгольских степях с лошадиными табунами и нехитрыми юртами. Однажды, это было, по-моему, на втором курсе он заговорил о важности воспитывать умение "слушать и слышать" свое заполошное сердце, ведь, ему внятно все на свете; понимать и любить себя беспредельно,- так он стал выражаться."Рассуждает, как Зинаида Гиппиус: "люблю я себя, как бога - и любовь мою душу спасет" - подумалось мне тогда.
- Знаю, сложно это, как сосчитать количество быстрых шлепков, наносимых себе двумя руками по лицу,- Помню была долгая пауза, прежде, чем он продолжил:
- Всегда человеком владеют две мысли. Первая - сделай Это! Вторая - отложи, не сейчас, потом, не твое это дело...
Изумлению моему не было границ. Лишь много позже я убедился в правоте убеждений, которые вложил в Церена отец.
Приближалась сессия. Исподволь, я начал подготовку к ней, но предварительные результаты меня разочаровывали, будто "трал" усвоения был со слишком большой ячеей и необходимые сведения не задерживал...
Тогда я задумался. И, конечно, призвал на помощь Остапа. Он и подсказал:
- Влезь, - говорит, - в шкуру экзаменатора. Представь. Не первый же раз профессоры, ассистенты принимают экзамены у зарубежных студентов? Они прекрасно понимают языковые барьеры на первом курсе. Как же оценить знания?
И тут меня осенило. У экзаменаторов есть лишь один путь - выяснить, владеет ли студент языком химических соединений и физических законов? Следовательно, химия - это переодическая система Менделеева, а физика- формулы законов.
Говорят самый плохой путь лучше, чем беспутье. И мы пошли...
- А, как же с марксизмом? - спрашиваю Церена.
- Не волнуйся, на любой вопрос буду "яснить"(говорить) о советско-монгольской дружбе, о "свете" для наших народов в будущем... Поймут!
Ну, что ж, остается надеятся. Каждое утро мы встречаемся в институте, ищем свободную аудиторию и работаем, пытаясь осилить "каменистую тропу".
Начались экзамены.
Сколько радости испытал я, когда видел кроткие, но такие озорные, искрящиеся весельем, глаза Церена, появляющегося в коридоре. Все происходило так, как мы задумывали. Поначалу, садясь перед профессорами, Церен что-то бубнил, тем это быстро надоедало и они, иногда прикрывая билет, требовали: "Напиши формулу химического соединения... закона..." И Церен писал! За что и был удостоен отметками.
- Ты, знаешь, - говорит Церен после заключительного экзамена, - Стоял я пару ночей, хотел взять билеты на танцы Игоря Моисеева, не досталось. Может попытаемся с рук? - И мы договорились встретиться у концертного зала.
Вечер. Легкий морозец. Яркий свет фонарей. Одноцветная, темно-серая масса. Одни стоят, ожидая, другие перемещаются, ищут, это видно по взглядам, пронизывающим тебя, скользящим по лицам и рукам. У входа замечаю Церена. Он держит перед собой небольшой картонный лист, на котором нацарапано:
"Два билета за любую цену!"
Ай-да, Церен, неплохо придумал! Я понаблюдал, насытился вопрошающими взглядами желающих того же, подошел.
- Надежда есть? - спросил Церен.
- Очень призрачно...
Мы потолкались еще немного и разошлись.
Прошло десять лет. Молодые, чуть "закабанелые" мужчины и прекрасные женщины, как правило, нашедшие себя в семейном очаге и работе, встретились снова ленинградским дождливым летом. Память за это время теряет мелочи, частности, сохраняя и даже усиливая, саму значимость студенческого общения в светлые, беззаботные годы...
Мы тепло повеселились, радовались друг другу в ресторане на Садовой. Славный был вечер. Мы сидели, пили-ели и все перебирали байки нашей студенческой юности. Не думаю, чтобы наш стол отличался от других красноречием тостов. Уж, так повелось на Руси: выпил шкалик или косушку и хвастни в голос сотрапезнику или поверещи на ухо приятной даме, забыв о закуске, поэтому "думница" у большинства быстро дуреет - не до восточных изысков.
Было с чем сравнивать. Месяц назад побывал я в Киргизии на местной конференции специалистов. Министр устроил прием. Огромный круглый стол ломился от снеди, закусок, салатов, колбас (в том числе из конского мяса - чу-чук), лагмана, все эти блюда, как поклонники, окружали единственную, постоянно наполненную, бутылку армянского коньяка пятилетней выдержки. Так принято у киргизов. Через полчаса с частыми восклицаниями: "За здоровье!", "За удачу!"- министр взял огромный фужер и стал понемногу сливать в него разнообразные соусы, включая селедочный и редьковый, остатки подсолнечного масла от боорсок-жареных кусочков теста, напитков из пшена и толокна, уксус и завершил актаганом -холодным чаем с молоком, маслом, сметаной, поперчил и напоследок добавил небольшую ложку горчицы.
- Сейчас, друзья, я произнесу тост, - мягко, но весомо сказал министр - И фужер начнет свое шествие вокруг стола. Кто из мужчин, естественно, не сможет произнести нормальную, небольшую речь, или мы все оценим ее, как слабую, недостойную этого стола, - он сделал паузу,- Тот обязан, уважая наш восточный обычай, - снова помолчал и, чтобы сделать более эффектным свой тост, министр обвел блестящими глазами напряженные лица гостей, и тихо добавил:
- Выпить его.
Тост, конечно, озадачил, я чуть вздрогнул, многие изменили позы, удивленно переглянулись, некоторые замерли. Каждый, наверное, подумал: "Не дай,бог, дойдет до меня... и пытался лихорадочно вспомнить или создать что-то свое, интересное..."
Сидевший рядом с министром, ректор института, произнес хороший спич за дружбу народов и передал фужер молодому московскому ученому. Ждем. Пауза.
Он даже не поднялся, молча без колебаний, большими глотками осушил бокал, изрядно "поломав" черты лица, и... покинул стол.
Поэтому, когда Церен встал, я был спокоен. Он, молодец, не пошел на длинный восточный тост, сказал скромно и благодарно:
- Друзья мои, - взял бокал двумя руками, окинул всех взглядом, - Будем внимательны друг к другу, чтобы побуждать к любви и добрым делам, не оставляя наших совместных встреч... Огромное спасибо!
Церен сел, обняв меня правой рукой. В эту минуту он наполнил гордостью мою, видимо, хвастливую душу.
Часы в вине и радости не слышны. Но поздний вечер выпроваживает нашу шумную компанию изрядно подвыпивших мужчин и веселых студенческих подруг. Пора расставания. Объятия. Уверения. Грусть... Подошел Церен:
- У меня предложение, - он сжал губы и высоко поднял брови, неестественно вытаращив на миг щелочки глаз - Здесь Игорь Моисеев. Помнишь нашу давнюю неудачу?
- Но, сегодня мы стали чуточку опытнее, может потянем? Концертный зал? - забарабанил мой охотничий инстинкт.
- Да, значит, завтра в 18.30.
- Договорились...
Ничто не изменилось за прошедшие годы: тот же мягкий вечерний свет, искатели, двигающиеся хаотично, Церен у входных дверей, но без картонки.
- Церен, - говорю я - Пойду в кассовый зал, там найдешь, ежели что...
Через минуту я стоял в небольшой очереди к окошку администратора. Подхожу.
Миловидная женщина внимательно оглядывает меня.
- Добрый вечер, - в глазах вопрос - Слушаю вас...
- Живу на Шпицбергене, - начинаю я без всяких предисловий, как говорил Остап: "Меня понесло" - Слышу: Моисеев, Моисеев... Танцы народов мира... Хочу взглянуть на это великолепие.
Все это я поизнес ровно, спокойно, не заискивая, не прося, почти отрешенно, с полным безразличием к результату.
- Ваш паспорт, - ее реакция была мгновенной. Но и я, будто ждал этого - правая рука метнулась к внутреннему карману пиджака...
- Не надо,- тут же остановил меня ее приятный голос - Сколько?
- Два.
- Подойдете ко мне за пять минут до начала...
Я отошел к окнам на противоположной стороне. Посмотрел на часы - 19.10.
В эти короткие "звездные" минуты ожидания я, как в студенческие годы, чувствовал неземную душевную легкость и спокойствие, как после успешной сдачи очередного экзамена. Заговорил радиотранслятор голосом прекрасной дамы:
- Просьба всем, за исключением, депутатов и Героев Советского союза, покинуть помещение касс.
Теперь Вам несложно представить себе забавную картину: "удачливый" принимает парад недовольной толпы, ибо, проходя мимо, все "жгут" меня взглядами, пытаясь угадать, определить - почему я стою, не двигаюсь с ними?
Через несколько минут, тепло поблагодарив милого администратора, я подошел к Церену. Он долго не мог поверить...
Нам повезло. Места почти у сцены, ансамбль Игоря Моисеева "в ударе", каждый танец - это национальный образ в обрамлении динамизма, красоты и феерическом многообразии. Церен неотрывно глядит на танцоров. Иногда, по наклону его тела, движениям рук казалось, что он там, на сцене... Мне стал понятен его стиль танцев вчера в ресторане, когда он выходил на паркет один, поражал чувством ритма, пластикой движений, даже актерской игрой, с единственным стремлением выразить свое "эго".
Закончился великолепный спектакль. Мы вышли на Невский проспект. И сегодня я вижу маленькие, горящие, раскосые глаза Церена, "слышу" молчание, и все это, через годы напомнило мне того далекого, слабоязычного студента, приехавшего учиться в незнакомую страну, и наш совместный, долгий студенческий "танец".