Овца травку щиплет

 
 
 1

 Самолёт авиакомпании Люфт Ганза набирал высоту. Внизу остались Шереметево, Москва, наступившая осень с холодными дождями и мокрым снегом.
А здесь, на борту, тепло и сухо.
Володя Семёнов, поджарый светловолосый малый, попытался вытянуть свои баскетбольные ноги, но упёрся коленками в спину сидящего впереди мордатого дядьки, который обернулся и бросил неприязненный взгляд.
 -Извините,- Володя застенчиво улыбнулся, опять поджал под себя ноги и посмотрел в окно.
Мордатый пробормотал что-то неопределённое.
А за окном, казалось, тоже сухо, судя по сухой и холодной синеве неба и белым облакам, как стада овец пробегавшим внизу.
По салону как пчёлки с цветка на цветок порхали две молоденькие стюардессы.
 -Сок, вода, вино, сувениры, духи...- предлагали они по-английски и по-немецки.- Ах, Вам горячий компресс на лицо! Один момент...
Семёнов на английском попросил апельсиновый сок – немецкого он не знал совсем.
 -O, yes,- через минуту рыженькая немочка принесла стакан с аранжевой жидкостью.
Он потягивал сок и искоса поглядывал на своего тестя Фридриха Мерца, плотного пожилого человека с одутловатым лицом, заказавшего себе вино, а потом ещё раз повторившего.

 Тесть быстро длинными глотками пил вино, слегка прикрыв глаза.
„Ну, что за человек?“- неодобрительно думал он о своём зяте.- „Пьёт сок как барышня... и не стыдно!“
Фридрих бросил многозначительный взгляд на свою жену Амалию, сидевшую рядом, потом стал растирать затёкшую культю правой ноги.
 -Болят пальцы, зараза, особенно когда долго сидишь, без движения,- прошептал он.- А ведь их давно нет...- и помолчав, добавил.- Эх... водочки бы...
Амалия, полная ещё нестарая баба, глянула понимающе, но неодобрительно и отвернулась.
Публика в самолёте самая разная, но много российских немцев, переселявшихся в Германию.
„Степные“ немцы говорят на своём диалекте, отрывистом и немногосложном, но „германские“немцы их хорошо понимают.
Поэтому Мерц уже несколько раз просил шнапс, но стюардесса, стеклянно улыбаясь, отвечала, что именно в данный момент, к сожалению, его нет...
Он и сам не знал, отчего так настаивал. Себя хотел показать, что ли...
Давненько уже Фридрих не пил по-прежнему – теперь он инвалид второй группы, ампутировали правую стопу, эндартериит...
А вот, когда работал трактористом, было дело... Удаль своего рода! Много выпить – это ещё не всё. Главное, на следующий день похвалиться, сколько выпил и что потом накуролесил...
Мерц придирчиво осмотрел свой семейный клан – вместе с зятьями десять человек, не считая внуков... а этих ещё восемь. Всего, выходит, восемнадцать человек. У каждой дочери по два-три ребёнка.
Ага... у него четверо детей и все дочки. Так получилось...
Только Роза родила одного ребёнка. Она у них не такая, как все – рано уехала из деревни, закончила пединститут, но домой не вернулась, осталась жить в городе. И замуж вышла за русского. Теперь она Семёнова.
Нет, ему всё равно... у них в деревне некоторые немки и за казахов выходят... Сердцу не прикажешь!
Старшая дочь Лиля тоже за русским, Васей Коняевым. Так нормальный же мужик! У них в колхозе плотником работал. По-немецки, правда, не говорит... но это без особой надобности. Они все по-русски ещё лучше чешут... Не в этом дело!
А этот Розин муж, Владимир... И где она такого откопала?
Приедут из города в гости, вся родня собирётся, сядут за стол... Ну, конечно, всем наливают, даже детям... но этим, правда, немного, для порядка...
Выпьют, как водится, за встречу и не по одной...
Так зять Владимир не пьёт, непутёвый! Из принципа! Даже за компанию! Говорит, как врач он знает, что алкоголь вреден для здоровья...
Придурок лагерный! Тоже врач нашёлся! Что они врачей не видели? У них в деревне есть врач – хороший человек! Ему сколько ни налей – всё в пользу! Морда красная – во, кирпича просит! Корчин его фамилия. Здорово помог он Фридриху, когда ноги стали болеть. Пощупал, а пульса на ноге нету! На операцию направил, отрезали ногу-то...
Бросай, говорит, Федя, курить, а то последнюю ногу потеряешь...
А пить – ничего, можно, по потребности...
Так что теперь Мерц не курит. А раньше, бывало, затягивался... ажно до жопы...
Вот Корчин – настоящий врач, понимающий! Такого бы зятя... толк бы вышел!
Но теперь не переиграешь, Роза упрямая, да и дочка у них – Катя, хорошая девчушка.
Фридрих думал – не иначе зять вшитый! А все разговоры на счёт вреда – дымовая завеса, для отвода глаз. Но Роза упёрлась – нет, говорит, не лечился, человек такой... Ей это даже нравится – зарплата целей!
Может, сектант какой-нибудь? Но среди немцев тоже много баптистов, но обыкновенные же люди - не дураки выпить и закусить, когда надо...
Да... Мерц закрыл глаза и задремал, слегка приоткрыв рот, из уголка которого капала слюна...

 Наступил вечер. Володя глянул в окно – жгучая чернота!
Роза, полногрудая плотная женщина, сидела рядом, уставившись в спинку переднего кресла и держа на руках спящего ребёнка.
 -Умаялась Катюша,- тихо проговорил Семёнов и погладил дочь по голове.
 -А ещё бы,- ответила жена.- Да и все уже устали. Жарко в самолёте.
 -Угу...- он прижался к иллюминатору.
Внизу, на дне этой чёрной пропасти, вдруг засверкали огни. Много! И не было им ни конца, ни края! Куда ни бросишь взгляд – везде как зарево!
 -Да... Европа...- прошептал Володя, с удивлением покачав головой.
Самолёт заходил на посадку в аэропорту Дюссельдорфа, административного центра земли Северный Рейн-Вестфалия.

 2

 Переселенцев встретили, посадили на автобус и привезли в лагерь в небольшом городке Брамше, для оформления документов. Поселили в бывшей английской казарме, где ещё, казалось, не выветрился солдатский дух – большие комнаты с двухэтажными койками, длинные коридоры с ванными в конце. Столовая находилась в другом корпусе.
Потянулись праздные дни, подчинённые заведённому распорядку – подъём, столовая, очереди у кабинетов и ожидание, когда пригласит чиновник. Вопросы, ответы, анкеты...
Роза неплохо знала немецкий язык – дома, пока не уехала, говорила в семье по-немецки, учила его и в школе. Да и все в их деревне между собой говорили по-немецки.
Жена , вообще, быстро сходилась с людьми, завязывала контакты.
А Володя, вырванный из привычной среды, с удивлением смотрел на островерхие крыши, аккуратные дома, стоящие ровными рядами как солдаты в строю, и думал: „Надо же, здесь всё другое... только небо то же...“
Небо, действительно, было голубым, таким же, как в России, хотя... стоял уже ноябрь. Когда они улетали из Москвы, всего несколько дней назад, там шёл мокрый снег, было слякотно и холодно. А здесь ещё тепло.
Он искал столь милые его сердцу берёзки и не находил. Нет, берёзы росли, но не такие, как дома. Здесь они кривые и небелые.
Семёнов закрывал глаза и видел белоствольные берёзовые рощи под Омском. Местные жители называли их „колки“.
Его родители, когда ещё были детьми, во время войны вмести со своим детдомом эвакуированы в Сибирь. Так и стали они сибиряками, а уже в пятидесятые годы поженились и родился у них сын, Володя. Теперь родителей нет – умерли рано, сказалось военное детство.

 В Брамше партия переселенцев - человек двести, пробыла несколько дней. Люди выбирали землю, где хотели бы жить. Им предлагали несколько – на выбор. Всем хотелось жить там же, где уже поселились их родственники. Но почему-то большинство неохотно соглашалось ехать в земли бывшей ГДР. Боялись остатков социализма? Но при социализме, в бывшем СССР, немцы жили, по местным меркам, совсем неплохо и теперь, продав имущество, были людьми далеко не бедными.
Переселенцы заполняли анкеты, а потом спрашивали друг друга – у кого, какой „пункт“.
Дело в том, что „чистые“ немцы, то есть имеющие одного или двух родителей немецкого происхождения, имели больше привилегий и сразу становились гражданами ФРГ, а члены их семей, не немцы, имели более низкий „пункт“ и, соответственно, меньше прав.
Роза как немка получила высший „пункт“, а Володя как член семьи, русский - ниже.
Кстати, это его нисколько не задело. Порядок – есть порядок!
Вообще, Семёнов переехал в Германию только из-за семьи – жена настаивала. Некоторые её родственники уже несколько лет жили в Баварии, писали письма, присылали посылки, которые производили на Розу неизгладимое впечатление на фоне „перестроечных“ пустых полок в советских магазинах.
Сам же Володя был вполне доволен работой невропатолога в Омске, а материальные трудности его не смущали. Кстати, всё необходимое они имели. К тому же, хорошим подспорьем стала тогда их небольшая загородная дача на шести сотках. Всё свободное время он проводил там. Любил повозиться в огороде, искупаться в Иртыше, побродить по берёзовым рощам.
И Роза любила поработать на даче, проявляя цепкость и хватку в хозяйственных делах.
Их Катюше было уже почти два года, так что летом всей семьёй они жили на даче и радовались... до тех пор, пока российские немцы целыми семьями не начали переселяться в Германию.
И что интересно? Жена как будто вполне обрусела и не очень тянулась к своим немецким деревенским родственникам, а тут... Как только пошли из Германии письма и посылки, сразу почувствовала свои немецкие корни... И даже стала уговаривать отца согласиться на переезд. Её отец, кстати, одним из последних в деревне согласился уехать...
Когда их немецкая деревня почти опустела и проданные или брошенные дома стали занимать казахи и цыгане, Фридрих после долгих колебаний дал, наконец, согласие и семья стала собираться.
Семёнов встретил эту весть без особой радости, но он любил свою семью – жену и, особенно, маленькую дочь, так что выбора не оставалось...
Теперь корни, связывающие его с Россией, обрублены. Надо начинать новую жизнь на новом месте.

 Из всех предложенных земель Фридрих Мерц выбрал Баварию, где уже жили его дальние родственники и односельчане. К тому же, их диалект поразительно походил на баварский. Уж не из Баварии ли переселены их далёкие предки в Россию почти двести лет назад? Всё может быть!
Да, язык прекрасное средство для изучения истории! Но бывший тракторист Мерц об этом не задумывался, а думал он о том, как подтвердить свою инвалидность и получить пенсию. А как же жить? Работать он больше не мог.
Семейный клан Мерц, почти двадцать человек, погрузился на поезд, идущий на юг, в Нюрнберг. В поезде много других семей переселенцев и местных жителей – немцев. Иногда попадаются негры, китайцы, много турок. Всё смешалось.
Поезд тронулся. Замелькали города, луга, деревни, леса, полноводные реки.
Семёнов прильнул к окну и смотрел во все глаза. Германия – густонаселённая страна, через каждые полтора-два километра небольшой городок или деревня, потом возделанное поле и опять поселение... Всё ухожено, чисто. Как театральная декорация!
Это так необычно для русского глаза, привыкшего к необъятным просторам!
„Как в Прибалтике, только лучше“- подумал Володя, вспомнив свои впечатления от Юрмалы, где он отдыхал когда-то вместе с Розой, ещё до рождения дочери.

 Поезд мчался уже по Баварии. Здесь пошли горы, леса... как будто просторнее.
Он бросил взгляд наверх, на склон горы, и замер от удивления – на крутом склоне крестьянин что-то копал вручную, лопатой.
„Ага!“- мелькнула мысль- „Не всё у них техника! Иной раз приходиться и вручную ковыряться!“
Да, в основе этой чистой, вылизанной декорации лежит упорный труд, иногда руками и даже зубами...

 В Нюрнберге располагался земельный лагерь, можно сказать, второй ступени. Людей разместили в длинном здании, обнесённом бетонным забором. На воротах надпись крупным готическим шрифтом: „Grundig“.
„Так это же фирма такая... электроника“- подумал Семёнов, входя во двор и держа за руку дочь.
 - Здесь было общежитие этой фирмы, что ли?- спросил он жену.
 -А какая нам разница!- бросила она.
Наступил вечер и все устали с дороги. Но и здесь всё организовано и предусмотрено – людей накормили и разместили, без суеты и давки.
Опять потекли скучные дни в заполнении анкет, ответах на вопросы, медицинских обследованиях.
Роза заводила знакомства, прощупывала почву, узнавала, где и какие возможности для устройства на работу. В Омске она преподавала историю в средней школе.
Чиновники отвечали уклончиво – мол, сейчас ещё рано об этом говорить, на месте будете разбираться...
А Володя в свободное время бродил по окресностям лагеря. Собственно, лагерь находился в городе, но в немецких городах везде есть зелёные уголки, где можно побродить и подышать свежим вождухом.
Так, он с удивлением обнаружил в черте города дачные участки, точь-в-точь как в России, шестисоточные. „Ага!“- подумал.- „Не только, значит, у них загородные виллы! Понятно... возделывают каждый клочок! И для экологии хорошо – свежий воздух!“
Недалеко от лагеря как-то забрёл он на заброшенный, запущенный стадион, каменные скамейки которого местами разрушились и поросли мхом. Это так не вязалось со всем остальным, всегда ухоженным и вычищенным. На стадионе нигде не чувствовалось присутствие посетителей. По всему было видно, что люди избегают это место.
Володя, ещё не зная, что здесь когда-то было, бродил со странным чувством – время, история, бушевавшие страсти, энергия всегда оставляют свои следы. Он ощущал, что здесь когда-то происходило нечто значительное, гораздо большее, чем просто спортивные игрища, хотя и не знал, что именно.
Как потом ему стало известно – это стадион, на котором в 1933 году произнёс свою знаменитую речь Адольф Гитлер. Именно из Нюрнберга „коричневая чума“ начала распространяться по Германии...
Современные немцы оставили это место неприкосновенным как печальное напоминание...

 3

 Через несколько дней в Нюрнберге закончилось оформление документов и переселенцы стали разъезжаться по разным городам на постоянное место жительства.
Роза и здесь почему-то отделилась от остальной семьи и захотела жить в Уффенхайме, а её отец и другие родственники выбрали Швабах. Кстати, два этих небольших городка находятся рядом даже по германским меркам.
Володе же было всё равно, так как он не видел разницы между этими городами. Как переселенцы они получали пособие, дающее возможность жить, но он не представлял себе, как можно подступиться к решению основной проблемы – интеграции в немецкое общество.

 В Уффенхайме Семёновы вначале жили в общежитии, но довольно скоро нашли трёхкомнатную квартиру, куда и переехали. Жильё довольно просторное, но „кальт“, то есть без отопления. Это надо решать самим – или покупать электрообогреватели, или печи, работающие на солярке.
Для Семёнова всё это было внове. Он родился и вырос в Омске, где большие дома имели центральное отопление. Здесь же, в Германии, можно встретить всё – от солнечных батарей до старинных печей.
Они купили масленые печи и заказали солярку, которую здесь называют просто „l“, то есть масло. Солярку привозят на специальных машинах и закачивают её в огромные баки, стоящие в подвалах домов.
Устроив свой быт, Семёновы стали думать, что же делать дальше.
Всем переселенцам положены языковые курсы – без знания немецкого языка не может быть и речи об адаптации. Но их маленькой дочери было ещё два года, а детские сады принимают детей с трёх лет. Яслей здесь нет. Кто же должен сидеть с ребёнком, а кто ходить на курсы?
 -Ну, обычно мать сидит с ребёнком...- как-то не очень уверенно начал Володя.
Семёнов, вообще, чувствовал некоторую зависимость, так как Роза уже несколько раз намекала, что только благодаря ей он попал в Германию.
 -А я немка, уже имею немецкое гражданство и у меня больше шансов найти работу!- жёстко проговорила жена.- А тебе гражданство светит только через пять-шесть лет, если...
Он обескураженно молчал – они в России никогда не заводили речь о национальности. Познакомились на вечере в пединституте, куда Володя забрёл случайно – благо их мединститут находится рядом. Ему понравилась скромная сдержанная девушка, неярко, но со вкусом одетая. Разговорились, потанцевали, стали встречаться. Потом оказалось, что Роза – немка из Омской области по фамилии Мерц. Ну, и что из этого? Володиным родителям девушка тоже понравилась...
И вот, теперь этот „пункт“, оказывается, имеет значение в семейных отношениях...
 -Ну, ладно,- опять неуверенно согласился муж.- Я могу пойти потом, когда ты закончишь...
Так и получилось – Роза ходила на курсы, а он сидел с ребёнком, стирал, гладил, варил обед, ходил в магазин за продуктами.
Кстати, это его совсем не тяготило – он любил дочь и с удовольствием наблюдал за её развитием, читал ей русские сказки, привезённые из России.
Иногда, когда всё уже было несколько раз перечитано, сочинял сказки сам, читая их дочери на ночь.
„Ну, ты прямо Арина Родионовна“- подтрунивал он сам над собой.
Так прошло несколько месяцев. Жена закончила языковые курсы и быстро поняла, что в маленьком Уффенхайме найти работу практически невозможно. По-немецки она уже говорила свободно, в этом ей также помогал довольно развитый музыкальный слух.
Но какую работу искать? Как преподаватель истории она здесь никому не нужна! Надо менять профессию!
 -Володя,- как-то вечером заговорила она.- В Уффенхайме нам делать нечего, слишком маленький город. Есть фабрика „Адидас“, но там работа тяжёлая, неквалифицированная... Надо перебираться в большой город... хотя бы в Мюнхен. Там ты и на языковые курсы поступишь... в институт Гёте. Это даже лучше.
 -Ну, что ж...- согласился он.- Можно и так...
Володя замечал, что в последнее время Роза очень изменилась – стала резче, деспотичнее, прагматичнее... Решения принимала самостоятельно и безоговорочно. Дома, в России, она больше молчала, хотя и он не стремился к откровенному лидерству. Они ладили и принимали решения сообща... как-то само-собой так получалось.
Здесь же всё стало иначе. Накануне переезда в Мюнхен жена заявила, что хочет сменить его фамилию на отцовскую – Мерц, чтобы не оставалось никаких сомнений в её немецком происхождении.
Ну, уж этого Семёнов понять никак не мог! Какое это имеет значение? Но Роза оказалась неприклонной – менять и всё! И ребёнку тоже – пусть у Кати легче пройдёт адаптация!
 -А ты, как хочешь!- жёстко проговорила она.- Хотя учти, у немцев принято – одна семья, одна фамилия!
Володе пришлось согласиться и теперь стал он – Семёнов-Мерц. Дочь же записали – Мерц, но не „Екатерина“, а „Катьа“, на немецкий манер. У немцев много русских имён, употребляемых в уменьшительно-ласкательном виде, но написанных по-немецки – Таньа, Настьа...
 4

 В Мюнхене Роза устроилась на курсы сиделок по уходу за больными и престарелыми. Эта самая доступная профессия для эмигрантов. А что? Особого выбора нет! Среди местных немцев полно безработных. Оплачивается, кстати, совсем неплохо.
Володя думал: „Хорошо бы у нас врачам так платили!“ Он постоянно ловил себя на мысли, что про себя говорит „у нас“, то есть в России, и „у них“, то есть в Германии, хотя здесь они жили уже довольно давно.
Жена же его так быстро освоилась, что начала даже думать по-немецки. О России она никогда не вспоминала, будто бы и не жила там вовсе. В качестве аргумента часто гворила: „Сами немцы делают так-то...“
Это „сами“ его смущало.
 -Что значит „сами“? Немцы - разные люди, есть и совсем неграмотные. Нельзя же слепо копировать!
 -А ты почему так часто в ванной моешься?- без всякой связи бросалась жена в атаку.- Это дорого стоит! Знаешь, какие счета приходят в конце года за горячую воду? Ты что, американец? У американцев – деньги, а у тебя их нет!
Он стал замечать у неё новую черту – несдержанность и взрывчатость. В России такого не было.
И ещё – деньги! Постоянные разговоры о них! На родине она была рачительной и бережливой. Это хорошо! Иначе концы с концами не сойдутся. Но чтобы всё сводить только к деньгам!
Хотя, конечно, Володя понимал, что при капитализме деньги дают слишком много возможностей. Тогда у них, при социализме, деньги были ещё далеко не всё. Даже с деньгами не всё можно было купить.
Ещё его поражала страсть жены к шмоткам! Без конца новые покупки! Хотя он понимал и это и воспринимал как неутолимый голод после аскетизма советских магазинов.
Роза, чувствуя себя истинной немкой, старалась во всем им подражать, но получалось порой карикатурно – немецкая бережливость оборачивалась жадностью, а раскованность превращалась в распущенность.
Увы, таков удел всякого подражания! Вторичность всегда ущербна!
Володя это тоже понимал и молча страдал, порой раздажаясь. „Вот уж точно – пустили Дуньку в Европу!“- порой думал он.-„Колхозницей была, ей и осталась!“
Больше всего ему причиняло страдание то, что жена не уделяет должного внимания не только ему, но и ребёнку.
Закончив курсы, Роза стала работать сиделкой в доме престарелых или, проще говоря, санитаркой. Работа тяжёлая. Приходилась убирать помещение, ухаживать за немощными стариками, кормить их, переворачивать, мыть...
Но оплата достойная. Хватало на то, чтобы снимать трёхкомнатную квартиру, втроём хорошо питаться, покупать всё необходимое – мебель, одежду...
 -На мне пашут! Ты знаешь это?- с раздражением говорила Роза, усталая приходя с работы.
Она говорила обвиняющим тоном, будто виноват в этом её муж, зло глядя своими круглыми оловянными глазами.
Но постепенно жена втянулась в работу и уставала меньше. Часто возвращалась домой поздно вечером с ощутимым запахом алкоголя, особенно ощутимым для Семёнова, вечного трезвенника.
 -А что?- отвечала она вопросом на его вопросительный взгляд.- Я тоже должна оттянуться после такой работы. В конце концов, я вас всех кормлю!
Иногда Роза, вообще, не приходила домой ночевать и возвращалась только вечером следующего дня - бледная, расслабленная и внутренне удовлетворённая...

 Катюше исполнилось три года и отец отводил её в детский сад, используя несколько свободных часов для занятий по хозяйству. После обеда он забирал дочь. Ни о каких языковых курсах не мого быть и речи – просто не оставалось времени.
Девочка росла хорошенькой и смышлёной. Через две недели в детсаду она заговорила по-немецки, но с отцом они продолжали говорить по-русски.
Однако, Роза начала общаться с дочерью только на немецком.
 -Пусть привыкает, русский теперь ей ни к чему,- коротко бросила она.
 -Как ни к чему!- удивился Володя.- А русская культура? Катя наполовину русская! Нельзя её отрывать от своих корней!
 -Какая там культура...- поморщилась жена.
 -Как какая! А русская литература, живопись...
 -Когда это было? Теперь другое время!
 -Времена меняются, а национальные и культурные корни остаются,- не сдавался он.
 -Ну, ты и говори с ней по-русски, а в мои дела не суйся!- отрезала она.

 Время шло. Катюша росла, становилась всё более самостоятельной.
 -Папа, папа,- как-то заговорила она, когда отец вел её домой из детсада.- А мама сказала, что у меня теперь будет другой, немецкий папа.
У Володи болезненно сжалось сердце. Горячая волна ударила в голову. Он долго молчал, стараясь побороть волнение и не показать виду. Ребёнок не должен знать, что твориться в его душе.
 -Видишь ли, детка,- наконец, заговорил он.- Папа бывает у человека только один, также как и мама. И родина бывает только одна, потому что человек рождается один раз. Второй раз человек родиться не может, потому и не может быть второго папы, мамы или родины.
Это слишком сложно для понимания ребёнка, но не сказать так он не мог.
 -Амзель, амзель...- защебетала девочка, показывая на чёрного дрозда.
Небольшая чёрная птичка прыгала под кустами, не обращая на них внимание. У неё была своя жизнь. Затем, озабоченно покрутив головкой с чёрными блестящими глазками, птица упорхнула.
 -По-русски эта птица называется чёрный дрозд,- назидательно проговорил отец.
 -А фрау Меркель в детсаду сказала – амзель,- возразила Катя.
 -Ну, это по-немецки...

 5

 „Итак, скорее всего – это развод! Она нашла себе другого, немца...“- с горечью думал Володя.- „Собственно, ничего удивительного в этом нет. Здесь, в эмиграции, многие семьи распадаются и почти все россиянки наровят выскочить за местных немцев. Это у них называется – теперь другое время!“
Он чистил картошку и опускал её в кипящий мясной бульон. В последнее время его одолевали горькие думы – как дальше жить? Ему мучительна мысль о разлуке с ребёнком. Это тяжело для них обоих – девочка тоже очень привязана к нему.
И что дальше? Вернуться в Россию? Но там у него – ни кола, ни двора! Всё начинать сначала? Это значит, никогда больше не увидеть дочь.
К тому же, Семёнов не хотел себе признаться, но чувствовал, что по-прежнему любит Розу...
Такой уж он одновалентный получился человек...

 А между тем, обстановка в доме стала невыносимой. Роза приходила поздно, срывалась в крик и ругань по малейшему поводу.
 -Ну ты, дармоед проклятый!- чуть ли ни с порога заводилась она.- Присосался... Ты мне не нужен!
 -Роза, послушай,- пытался оправдаться он.- Кто же будет сидеть с Катей? Ты же всегда на работе. Вот, ребёнок подрастёт, тогда я смогу закончить курсы и буду искать работу...
 -Без тебя обойдёмся, овца малохольная!

 Развод проходил в суде и носил формальный характер – никаких претензий бывший муж не выдвигал, так что иск фрау Мерц был полностью удовлетворён. Её адвокат был доволен – заработал гонорар без всякого напряжения. У Володи не было своего адвоката, но по существующему положению ему его выделил суд.
Так что всё по закону!
 
 Семёнову предстояло налаживать новую жизнь. Он обратился в социальную службу и получил небольшое пособие, позволяющее ему существовать и сводить концы с концами. Снял небольшое жильё в подвале – так дешевле, да и найти легче. В больших городах с жильём непросто, особенно для безработных и, тем более, для получающих социальную помощь. Домовладельцы неохотно сдают жильё таким „ненадёжным“ людям.
Вообще же, народ здесь живёт по-разному, кто в загородных котеджах, а кто в квартирах, расположенных на чердаках или в подвалах. Есть и совсем бездомные...
Всё это так не вязалось с его прежними представлениями о Западе, когда официальная советская пропаганда представляла капиталистическое общество царством нищеты и бесправия трудящихся, а голоса „из-за бугра“ рисовали прямо противоположную картину. Семёнов в то время, как и многие его сограждане, склонен был больше верить „вражьим“ голосам.
На самом деле всё оказалось сложнее и запутаннее, и не так однозначно, как рисовали и те, и другие.

 Постепенно Володя наладил свой быт, купил всё необходимое для жизни – диван, одеяло, телевизор. Теперь, казалось, ничто не мешало ему поступить на курсы немецкого языка с тем, чтобы потом искать работу и попытаться влиться в новое общество. Без серьёзного знания языка это невозможно. Он говорил на ломанном немецком, его с трудом понимали, сам же понимал обращённую к нему речь ещё хуже.
Семёнов вспоминал свою жизнь в Омске, интересную, нужную людям работу. Кроме того, тогда приходилось нести разные общественные нагрузки – трудовой коллектив зорко за этим следил.
Здесь же он чувствовал себя одиноким и никому не нужным. Им овладела апатия. Какой смысл в борьбе. Зачем всё это?
В России, да и первое время в Германии смыслом его жизни была семья, воспитание ребёнка. А теперь? Заводить новую семью? Ведь он ещё совсем нестар! Русскоязычные газеты полны брачными объявлениями. Выбирай – на любой вкус! Но Володя не чувствовал себя готовым к этому. В мыслях он по-прежнему жил со своей прежней семьёй, думал о Кате и Розе. Пытался представить, как отнеслась бы они к тому или иному событию.

 Так и бежало время день за днём, не принося никаких изменений в его жизни.
Семёнов встречался с дочерью, которая довольно быстро забывала русский язык и постепенно отдалялась от него. Катя ещё понимала русскую речь, но по-русски говорила неохотно и с акцентом. Например, она не могла произносить буквы, которых нет в немецком алфавите, и у неё получалось „ти“, а не „ты“, „палька“, а не „палка“.
Володя понимал – бытие определяет сознание. Человек инстинктивно принимает защитную окраску, стремясь слиться с окружающей средой.
К тому же, дома Роза демонстративно говорила по-немецки даже тогда, когда они ещё жили вместе и у них было подобие семьи.
Всё это не добавляло радости в его жизни. Он ходил в библиотеку, читал российские газеты, с интересом следил за всеми изменениями, происходящими в России. Немецкое телевидение о жизни в России сообщало скупо, только если случались какие-то из ряда вон выходящие события.
Занимался спортом, катался на велосипеде и в тайне надеялся, что его хандра рано или поздно пройдёт и жизнь вновь обретёт смысл.

 Но вот, однажды придя с прогулки, Семёнов с удивлением почувствовал боль в животе. Раньше он никогда не болел и считал себя здоровым человеком. Прилёг на диван и стал пальпировать живот. Он же всё-таки врач! Общая пальпация показала – живот не напряжён, мягкий. Опустился в правую подвздошную область. Нет ли аппендицита? Нажал, затем резко отдёрнул руку. Боли нет. Этот симптом отрицателен. Здесь всё спокойно. Его пальцы поднялись в область правого подреберья. Стоп! Резкая боль при нажатиии на точку жёлчного пузыря! Нажал ещё раз. Так и есть! Боль!
„Ба... мой друг“- обожгла его мысль- „Так у тебя печёночная колика, холецистит, скорее всего, на фоне желчнокаменной болезни“.
Преодолевая боль, он встал и надрал номер телефона 112. Ему сразу ответили. Немецкий он знал плохо, но выручала латынь, которую хорошо знают немецкие медики. Через пятнадцать минут приехала „скорая“ и увезла его в клинику, которая размещалась в нескольких огромных корпусах, соединенных стеклянными переходами.
Больному в первую очередь провели ультразвуковое обследование и обнаружили в жёлчном пузыре камни, что и привело к воспалению и болям. Сразу же поставили капельницу с антибиотиками и подняли в палату.

 6

 Хирург-трансплантолог Вольфганг Шульц, сухой подвижный сорокалетний человек, сидел за рулём новенького „БМВ“ в отличном настроении. Всё шло, как нельзя лучше! Отношения с женой стабильные, её капитал надёжно размещён и приносит приличный доход. Их двое детей прекрасно скрепляют отношения, лучше всякого цемента. С любовницей Биргит тоже удалось всё утрясти. Она специально забеременела, чтобы оказывать на него давление – хочет развести с женой и занять её место. Но удалось всё уладить – она сделает аборт. Ещё чего? Разводиться Волфганг не собирался. Лучшее – враг хорошего! Он это хорошо помнил.
Раздался телефонный звонок. Шульц вытащил из кармана хенди и разговаривал, одной рукой держа руль, а другой – трубку. Ловко лавировал между машинами. Он гордился своей успешностью в делах и ловкостью.
Движение в Мюнхене напряжённое – слишком много машин, а сегодня что-то особенное. Машины идут впритирку, того и гляди – в бок упрутся. Но это не мешало ему разговаривать и одновременно зорко следить за скоротечной ситуацией на дороге.
Вольфганг закончил разговор, спрятал хенди и расслабился. Звонили с работы. Без него они, как без рук. Каждый час звонят, хотя много и других хороших хирургов.
Кстати, на работе у него всё в порядке. Шеф клиники обещал повышение, должность оберврача с соответствующим повышением жалования.
Но особую радость Шульц испытывал от того, что удалось скрыть от налогов кругленькую сумму. Перевёл её в швейцарский банк, есть такой, где не спрашивают о происхождении денег.
А что? У него есть левый гешефт, своего рода „шварцарбайт“, то есть халтура. Нет, конечно, он человек небедный – получает достойную зарплату и капитал жены приносит хороший доход, но... так интересней. Своего рода охота, преследование дичи... А это всегда увлекательно, хотя и связано с некоторым риском. Главное, выбрать дичь... без рогов и острых клыков.

 Вольфганг подрулил к своему загородному дому, поставил машину в глубокий гараж и поднялся наверх. Его встретила жена.
 -Сервус!- как всегда сдержанно, приветствовала она.- Ты сегодня так поздно.
 -Задержался на работе. Ты же знаешь, они без меня и шагу ступить не могут.
Жена промолчала, собирая на стол.
 -А ты прислугу уже отпустила?- спросил муж.
 -Да. Садись, будем ужинать.
 -Спасибо, дорогая, но я так сегодня устал, что даже не хочу есть. Лучше пойду и лягу, очень хочу спать.
 -Ну, как знаешь...
Он принял душ и поднялся на второй этаж, в спальню. Есть действительно не хотелось, потому что сегодня они поужинали вместе с Биргит в ресторане.
Сбросил с себя халат и рухнул на постель, мгновенно уснув.

 Шульц спал и видел сон. На зелёном лугу пасётся стадо белых овец. Ярко светит солнце, рассылая свои лучи множеством иголочек и играя ими в траве, цветах и шерсти животных. Ягнята разбрелись по лугу, ища своих маток. В тени кустов спит пастух, сжимая в руке старинное ружьё, а рядом дремлет огромная чёрная собака.
Скрываясь за деревьями, за пасторальной картиной наблюдает матёрый волк. Он терпеливо ждёт своего часа.
Вдоволь налюбовавшись, волк по каким-то только ему известным признакам решает – пора!
Зверь, принюхиваясь к направлению ветра, неслышно крадётся, брюхом прижимаясь к траве. Он уже несколько раз менял направление, стараясь оставаться с подветренной стороны.
Но вот, расстояние сократилось настолько, что стало слышно сердцебьения ближайших овец.
Волк напрягся, готовясь к прыжку, выждал мгновение и...
Овцы сначала застыли от неожиданности, увидев летящего на них волка, затем бросились врассыпную, жалобно блея.
А волк врезался в стадо, давя грудью, разрывая клыками глотки белошёрстных овец, настигая и с хрустом перекусывая шеи ягнят. Он не был голоден. Он испытывал только жажду крови!
Наконец, волк остановился, тяжело дыша. Вокруг лежали бездыханные тела овец. Их белая шерсть обагрена ещё тёплой кровью. Капельки крови как алая роса подрагивали в солнечном свете.
Он поднял голову, чтобы огласить поляну победным воем, и увидел направленное прямо ему в лоб ружьё пастуха...

 Вольфганг вздрогнул и проснулся. Он лежал на постели совершенно голый, покрытый липким потом. Одеяло валялось на полу. На соседней кровати мирно посапывала жена.
 -Что это было?- прошептал он.- Раньше мне ничего подобного не снилось...
Неужели в своей прошлой жизни я был волком? Выходит, не напрасно меня родители назвали „Вольфганг“, волчий ход. Ну, а это ружьё? Что бы это значило?
 -А... ерунда!- успокоил он сам себя.- Перебрал кокаина...
Уже давно на работе Шульц нюхал кокаин. Прекрасный допинг! И время на дежурстве бежит быстрей. Никто ни о чём не догадывается! И запаха никакого нет. Только весёлое настроение и спать не хочется. В клинике его так и зовут – весёлый Вольф.
Конечно, это запрещено и наркозависимость можно установить, взяв на исследование волосы. Но до этого, слава богу, не дошло - никто ничего не подозревает. К тому же, он считал, что в любое время может отказаться от этой привычки.
Так и лежал он, раздумывая, и только под утро забылся тревожным сном.

 7

 Флориан Циммер, полный круглолицый и круглоглазый, с большими баварскими усами, работал в этой клинике давно. Нет, он не медик. Занимается статистикой, улаживает вопросы, связанные с оплатой лечения, выясняет у поступивших больных адреса родственников. Таков порядок! Всё надо предусмотреть заранее. Чтобы не искать потом в суматохе, кому выдать труп. Всякое может быть.
Все данные он записывал тщательно, за что неоднократно получал одобрение начальства, хотя известно, что у них, немцев, аккуратность в крови. Но Флориан очень старался, уделяя особое внимание безродным пациентам.
Дело в том, что был у него левый гешефт. Так, пустячок... и деньги небольшие, но всё-таки доход и, главное, безопасно.
Как только поступал больной, не имеющий родных, Циммер звонил герру Шульцу и сообщал, что появился „гусь“... и всё. Никакого риска! Что потом происходило с этим пациентом, Флориан не знал и знать не хотел.
Хотя, конечно, он лукавил – знал, что у этих пациентов берут органы для пересадки другим людям... но только после их клинической смерти. Но близких-то у них нет! Никто не будет копать, когда наступил летальный исход – до или после изъятия органов...
Там крутятся большие деньги!
Но Циммер маленький человек, ему и перепадает немного, зато и риска никакого... Сообщает вполне официальные данные... и только.
Так что свои ночи он спит спокойно и после работы с удовольствием потягивает пиво в пивной, не думая об опасности. А уж когда начинается Октоберфест, праздник пива, Флориан оттягивается по полной программе!
Левый доход у него небольшой, так что ни жена, ни, тем более, налоговые органы ни о чём не догадываются.
Циммер рассеянно перебирал карточки вновь поступивших, пока не наткнулся на листок с надписью Владимир Семёнов-Мерц. Напрягся как охотничья собака, почуевшая добычу.
 -Так, так...- зашептал он.- Имя не немецкое... первая фамилия тоже...
На карточке стоял номер палаты – 1340.
Флориан взял карточку и поднялся на лифте на третий этаж.

 Семёнов лежал на кровати под капельницей, держась правой рукой за болевший бок, когда в палату вошёл полный молодой человек, похожий на сытого и довольного кота.
 -Добрый день,- проговорил вошедший.- Меня зовут Флориан Циммер. Могу я видеть герра...- он заглянул в карточку.- Семёнов-Мерц.
 -Да, это я,- ответил Володя.
Циммер подошёл поближе и сел на край кровати.
 -Мне необходимо уточнить некоторые анкетные данные,- Флориан достал ручку и приготовился писать.- В какой больничной кассе Вы состоите?
 -В АОК,- ответил Семёнов.
 -Очень хорошо. Ваше семейное положение?
 -Разведён.
 -А дети у Вас есть?
 -Да, девятилетняя дочь.
 -Вы с бывшей женой поддерживаете отношения?
 -Практически нет.
 -Ага, а другие родственники у Вас есть?
 -Нет.
 -Но всё-таки, скажите мне, пожалуйста, номер телефона Вашей бывшей жены.
Семёнов назвал.
У аккуратно писавшего Циммера при этом в глазах вспыхнула радость. Нет, не злая, а просто радость. Взглянув на больного, он улыбнулся своей самой обаятельной улыбкой, недаром его все звали „добряк Флориан“.
Володя не понял, о чём подумал этот любезный человек, но ощутил тревогу и сердце его болезненно сжалось.
Наверное, так сжимается сердечко у овцы, когда хозяин ласково оглаживает её шёрстку, поднося нож к горлу.
Флориан поблагодарил, попрощался и вышел, тщательно закрыв за собой дверь.
А Семёнов остался лежать в палате, рассеянно глядя как мерно капает жидкость в его капельнице – кап... кап...кап...

 Вечером Циммер позвонил герру Шульцу, представился.
 -Мой герр,- затараторил он.- Поступил неплохой гусь. По-моему, выйдет хороший паштет!
 -А родные?- строго спросил Вольфганг.
 -Никого нет, только бывшая жена, а дочь ещё маленькая...
 -А с бывшей женой у него какие отношения?- опять спросил Шульц.
 -Говорит, практически никаких.
 -Зеер гут! Но всё-таки Вы свяжитесь с ней, проверте ещё раз...
Вольфганг выключил хенди, потянулся, лёжа в постели, и улыбнулся.
 -Хорошие новости?- спросила Биргит, лежавшая рядом.
 -Всё в порядке,- Шульц перестал улыбаться.- Знаешь, дорогая, мне пора домой...
 -Ну вот, как всегда...- Биргит обиженно отвернулась к стене.
 -У меня завтра будет напряжённый день.
Он быстро собрался, сел за руль своего „БМВ“ и помчался домой.

 А Флориан, выполняя поручение Шульца, связался с Розой.
 -Халё,- ответил в трубке женский голос.
 -С Вами говорит Флориан Циммер, сотрудник клиники, куда поступил Ваш бывший муж.
 -А что случилось?
 -Вот, об этом я и хотел бы с Вами поговорить.
 -Слушаю...
 -Нет, нет, не по телефону... Мы могли бы с Вами встретиться лично?
 -Ну, что ж... Почему нет?
Они встретились на следующий день в центре города, зашли в кафе. Циммер заказал кофе, немного дорогого коньяку, хорошие конфеты и всё время испытывающе смотрел на собеседницу, стараясь предугадать её реакцию на своё предложение.
Наконец, он решился и перешёл прямо к делу. В конце концов, чем он рискует?
 -Видите ли, фрау Мерц, у нас в клинике такой порядок, что перед серьёзной операцией мы спрашиваем мнение родственников...
 -А что случилось? Какая операция?
 -Как я Вам вчера говорил, Ваш бывший муж попал в клинику и ему предстоит серьёзная операция...
 -Какая?
 -Но, фрау Мерц, я не врач и, вообще, не медицинский работник. Моё дело оформление документов... В этом и состоит мой вопрос...
Роза вопросительно смотрела на него, потягивая коньяк. „А коньячок ничего... и сам он тоже... упитанный...“- думала она, закусывая конфетой „Мон шер“.
 -Мой вопрос состоит в следующем...- продолжал собеседник.- Мы всегда перед операцией спрашиваем родных...- он замялся.- Будете ли Вы претендовать на труп в случае летального исхода?
 -Какого исхода?- не поняла она.
 -То есть смерти... Вы понимаете, всякое бывает и мы должны всё предусмотреть заранее.
Роза напряглась, выжидая, куда дальше повернёт её собеседник.
Собственно, судьба бывшего мужа её не интересовала. Она хотела выяснить, нельзя ли из этого извлечь какую-нибудь выгоду. Так и сидела, плотно сжав губы и упрямо глядя перед собой.
Каким-то чутьём Циммер понял, что можно говорить, не стесняясь.
 -В случае Вашего отказа от претензий мы гарантируем некую сумму,- он протянул ей конверт.
Роза быстро взяла, ощутив приятную плотность денег внутри конверта, и согласно кивнула.
 -Мне всё равно,- бросила она.- Делайте, что хотите.
 -Вот и прекрасно! Мне было очень приятно познакомиться с такой очаровательной фрау!- Флориан встал из-за стола и поклонился.

 Через несколько дней, собрав все анализы, Володю повезли на операцию удаления жёлчного пузыря. Предварительно он подписал согласие на оперативное вмешательство.
Совершенно голый он лежал на каталке и смотрел в потолок. К нему подошёл ещё нестарый сухой подвижный человек.
 -Меня зовут Вольфганг Шульц,- приветливо проговорил хирург и протянул руку.
Семёнов слабо улыбнулся и ответил на рукопожатие. Приблизился ассистент и Володя ощутил, как ему в рот ввели дыхательную трубку и... через несколько секунд для него наступила вечная тишина...
Он уже не видел света больших ламп над столом, не слышал голосов хирургов и не мог знать, что стало с его телом...

 Самолёты авиакомпаний летали в разные города и страны.
Люди рождались, жили, любили и ненавидели. Но всё это происходило уже без неповторимого Володи Семёнова. Неповторимого, потому что каждый человек уникален...