334 г. до н.э.
Они были готовы растерзать друг друга на сотни кусков. В их налитых кровью звериных глазах не было жалости и пощады. Клочья чeрной и рыжей шерсти летели в стороны, пена, облепившая пасти, стала сначала розовой, потом красной от крови. Один из них был чуть крупнее и старше. Он начал уставать первым. Второй пeс - с массивной грудной клеткой, более кряжистый и ниже в холке, был молод и беспощаден. Он целился старшему в горло. И, наконец, ему удалось улучить момент. Он вгрызся в мягкую нежную складку снизу от пасти. И старший пeс, не в силах вырваться из цепких объятий смерти, обречeнно и тоскливо взвыл. В его затухающих зрачках плясали свой последний танец искры яркого ночного костра.
Воины, обступившие поле их битвы, кричали, били в щиты, натравливая псов друг на друга. А теперь они ждали, пока старый пeс, оказавшийся слабее напористого и молодого, испустит дух.
- Идeм отсюда, - юный царь, в сверкнувших тусклым золотым блеском доспехах, стремительно поднялся со своего места, и пошeл прочь, к своему шатру. Его волосы плеснулись странной ночной птицей со светлым сияющим опереньем.
Гефестион, чувствуя насторожeнные взгляды, провожающие их уход, махнул Кенасу рукой: мол, всe в порядке, продолжайте веселиться. Но он буквально ощутил напряжение, повисшее в воздухе. Крики уже не были столь азартны. Многие поднялись следом, чтоб идти устраиваться на ночлег.
Он нагнал его уже в шатре. Александр нервно рванул пряжки лeгкого парадного нагрудника, сбросил его на руки испуганно подскочившего раба, коротко скомандовал:
- Вина!
Гефестион мягко отстранив побелевшего лицом раба, мотнул головой: "Уйди прочь", сам взялся за кувшн. Налил два полных кубка, не разбавляя. Один протянул царю. Из второго чуть отхлебнул сам. Вино обожгло губы, защипало в горле, побежало по жилам, разжигая жар. Александр осушил кубок залпом, словно его мучила дикая жажда. В глазах - непонятная боль. Он шумно выдохнул после забористой чаши, и словно только теперь заметил, что в шатре не один.
- Гефестион? Ты?
Гефестион подступил к нему:
- Что с тобой, филэ? Что тебя мучит? Скажи мне.
Он видел, что с Александром сегодня что-то творится весь день.
Александр тяжело опустился на постель, стиснул виски руками. Покачал головой, заскрипел зубами:
- Всe не так! Понимаешь? Абсолютно всe!
Гефестион приблизился к нему, опустился перед ним на колени, заглянул в потемневшие, полные тоски глаза:
- Что не так, филэ? Расскажи...
- Сегодня такой день...- в голосе Александра горечь. - Я так ждал его, так ждал. И... Я не знаю, как это объяснить...
На его глазах выступили слeзы. Злые и непонятные. Гефестиону вдруг стало страшно. Он не мог понять этой тоски. А потому не знал, как к ней подступиться, чем лечить?
- Ты был великолепен, филэ! Вспомни, как уверенно ты вeл корабль. Я любовался тобой, как Ясон Тифием, когда тот правил рулeм Арго.
На миг лицо молодого царя посветлело. Он вспомнил эти мгновения: когда ветер морской свежестью обдавал лица, парус упрямым крылом туго вздувался на рее, а руль гудел от напряжeнного сопротивления в его руке. Но всe же огромный корабль слушался его, как укрощeнный зверь властной руки господина. А это незабываемое чувство, когда тесные берега Геллеспонта вдруг расступились и открылась блистающая гладь бескрайнего Эгейского моря. Дух захватило от мощи владыки морских глубин. В честь Посейдона принeс он жертву, самолично заколов пышущего здоровьем быка. Всe, словно, вот только что происходило: дрожание горячей шелковистой шкуры под ладонью. И липкая густота остро пахнущей крови, стекающей в кубок с вином, и выпученный бычий глаз, стекленеющий под жeсткими неподвижными ресницами.
И вдруг новая вспышка - оскаленные окровавленные пасти, пляска огня в пене брызг и визг раненого зверя.... И лица - получеловеческие, полные алчной радости смерти. Когда-нибудь они вот так же будут рвать друг друга на его смертном одре...
Александр закрыл лицо ладонями. Застонал.
- Ну что такое? - Гефестион подался к нему, бережно обхватил руками за поясницу, прижался к вздрагивающим от боли и гнева локтям: - Что? Скажи мне, Александр.
Почти умолял.
- Они жаждут смерти. Ты видел это? Видел?
- Нет. Ничего такого. Ты просто немного устал. И это вино - оно слишком крепкое. Надо было разбавить.
Гефестион старался говорить спокойно и не выдать своего волнения перед этим необычным состоянием Александра.
- Понимаешь, сегодня, когда я метнул копье в этот берег... Хотя, нет, гораздо раньше, когда я ещe только его увидел - эта бухта, песчаный берег, эти древние стены... Илион... Здесь, кажется, ещe бродит дух Ахилла. И - Патрокла. И...всe такое маленькое. Ничего героического, ради чего стоило бы идти столь далеко. Неужели всe происходило здесь? Они положили здесь свои молодые жизни? Вот тут? На этом жалком клочке суши?
Во взгляде Александра столько недоумения, растерянности.
Но у Гефестиона будто камень свалился с плеч. Так вот в чeм причина! Разочарование.
Да, ему самому показалось, что места, воспетые древним поэтом должны выглядеть более величественно и грандиозно. Он ожидал здесь увидеть... А что, собственно?
Ну да, грязный песок, в который вонзилось уверенно и твeрдой рукой брошенное копьe, серые лохмотья высохших водорослей, какие-то деревянные обломки, осколки глиняного кувшина и дохлый краб. Далеко от сказочного образа.
И мелькнувшая тень разочарования в глазах Александра, которую не уловил, наверное, никто, кроме Гефестиона.
Остальные радовались, кричали, приветствуя будущего владыку Азии.
Был ритуальный кортеж, золото венков на золоте волос Александра.
И новые жертвоприношения - Зевсу, Афине, Гераклу... Дивный праздник!
Древний город принял их, как будто давно оплаканные герои вернулись под его стены. Народ с ликованием размахивал зелeными ветвями, в лазурное небо взлетали стайки серебристых голубей.
И вот он, щит Ахиллеса, тут, рядом, в шатре. Словно всегда здесь находился. И эти отметины сделаны как будто в прошлогоднем бою под стенами непокорных Фив.
Гефестион вспомнил, с каким трепетом Александр принял его из рук жреца храма Афины Илионской. Жрец, совершенно седой старец со слезливыми глазами, трясущимися руками передал ему свой ценный дар и едва не уронил оказавшийся более тяжeлым щит самого Александра, который тот отдал в обмен на полученное сокровище. Румянец волнения окрасил тогда щeки молодого царя. Он вручил свою судьбу богине-воительнице и этому священному городу. Выбрал для себя жребий Ахилла?
Видно, не так это легко, воспринять судьбу героя. Груз ответственности, что он лишь готовился возложить на свои плечи, ведя флагманский корабль в гавань Илиона, теперь, после этого долгого дня, придавил, должно быть, его своей мощью.
- Ты просто устал, мой доблестный царь. У тебя был трудный день.
Гефестион мягко улыбнулся, привстал и раскрыл ему навстречу свои объятья.
Спрятав лицо у него на груди, Александр в отчаянии зашептал:
- А вдруг, всe зря? Если там, на краю Ойкумены, ждeт такой же утлый песок и пара жалких ракушек?
Гефестион вдохнул запах его волос, пахнущих мирром святилища Паллады.
Он первый раз видел его столь уязвимым и беспомощным, поддавшимся вдруг слабости сомнений. Захотелось приласкать, спрятать от им самим выдуманных страхов.
Будучи немногим старше Александра, что он знал о боли потерь, и о ещe более безжалостной - боли разочарований?
Впрочем, сегодня не это было главным: его друг нуждался в нeм, в его силе и уверенности, в его ободряющем слове. И потому он крепко стиснул его в объятьях, зашептал на ухо что-то, о чeм после и не вспомнить.
Наконец, ощутил, как опали, сбросив напряжeнность, плечи Александра.
После Александр с жаром шептал ему, что он решил - завтра они положат венки на могилы героев. Он - Ахиллу, а Гефестион - Патроклу. В знак вот этой сегодняшней ночи. В знак вечной любви, достойной быть воспетой поэтами.
А потом, как заклинание последних месяцев, как молитву, опять заговорил о своих больших планах, что пойдут дальше и пройдут так далеко, куда не добирался до них ни один смертный. На самый край земли. И целый мир будет у их ног. Он был уверен, что впереди ещe много сказочных мест, которые не будут столь разочаровывающими, как этот троянский берег.
"Ему тесен Илион" - подумал Гефестион и молча улыбнулся. Александр снова стал собой.
Ну, конечно! Всe будет! Будет. Разве может быть иначе?
И неважно, споют ли о них потом поэты, запомнят ли потомки их деяния.
Разве так уж плохо, став ветеранами, вернуться домой, ну, лет эдак, через двадцать, /о, боги! какой громадный срок!/ и вспомнить, что они просто жили? Шли по этой посыпанной пылью и мусором обычной земле, страдали и испытывали страхи, как и все, надеялись и оживали после страшных ран. Пожинали плоды побед. Великих? Ну почему бы нет, раз ему так хочется. Для него он готов стать даже рано ушедшим Патроклом...
27.08.05