Ничья

*
Гул огромных пустых труб помогал ему отвлечься. Лучше было находиться здесь, чем в пустой, провонявшей дешевыми сигаретами квартире. Закрываешься в комнате и остаешься наедине с чем-то смутным и пугающим. Наверное потому, что оно непонятно. Настолько, что даже не знаешь как его можно понять. С чего начинать. Чем продолжать и заканчивать. От того оно приобретает непостижимость и безмерную глубину пропасти. Пугает. Но не резкими ударами холодного лезвия, а тупой тяжестью. Изматывает, но не убивает. И длится, длится. Отрывая от всего прочего. Обесцвечивает значимость давно понятых вещей. Обесценивает приобретенные навыки. Это невозможно преодолеть. От этого можно только бежать. «Ну ты же не можешь бежать всю жизнь?!» - говорит ему чей-то голос из белесого тумана реальности. Кто-то пытается ему помочь. Они появляются и исчезают. И говорят одно и тоже. К этому привыкаешь. Перестаешь воспринимать всерьез. Как музыку тридцатых годов. Заезженная пластинка, хрипя отпечатывает в очередной раз свое цикличное завершенное послание, намекая на то, что тридцатые годы вовсе не прошли. Что они, вот - здесь и сейчас. Усиленно внушая тебе, что открывая дверь, ты можешь увидеть как суетятся на улицах люди в шляпах и куцых пиджачках. Судорожно перебегают дорогу подчиняясь ритму медленной киносъемки, боясь попасть под колеса квадратного Форда. Но за дверью пустой колодец грязного двора, до верху заполненный дырявым ночным небом. И нет никого. А глупая пластинка продолжает вращаться ничего не понимая. Все потому, что у нее никогда не было глаз. И она вообще не знает о глазах. Поэтому ее ложь, перестает быть значимой. Становится плоской и сворачивается до размеров восьми дюймового диска.
*
Осень только началась. Ночи стали холоднее, но если одеться как следует можно дождаться утра на привычном месте. Он шел сюда каждый вечер по узкой тропинке среди чахоточного леса. Брал с собой термос с кофе и пачку сигарет. Огромный золоотвал старой ТЭЦ. Забирался на крышу двухэтажной будки и слушал гул труб. Ночь. Первая половина всегда была длиннее. Она наполняла все неясными предчувствиями действа. Серыми радугами, которых не было видно, - мостами в другие места, по которым послушными рядами уходили уснувшие люди из своих коморок. Никто не боялся. Их силуэты матово светились тысячами пятен. Казалось, что они смеются или весело болтают между собой о предстоящих каждому удовольствиях. Он называл их найттриперами. Бесплатно бывающие ночью там, куда так рвутся немногие, навсегда потерянные для мира отщепенцы, выкладывающие за билет все, что нажито сейчас и что будет потом. А по возвращении найттриперы напрочь забывают обо всем. Ну а те, кто не забывает о том где был, забывает о том, кем он был. И путаясь пытается угадать, что же было в действительности, и как это отразится на будущем. С каждым часом вереницы иссякали. А к двум часам и вовсе исчезали. Изредка кто-то торопливо спешил вдогонку. Эти были скованные. Озабоченные и лишенные какого-либо предвкушения. Наверное они попадали в какое-то стойло, и просто дожидались там момента, когда можно будет вернуться. А ночь текла дальше. Затихала. И тогда становилось особенно спокойно и темно. И не было одиноко и пусто. В такое время он много вспоминал. В основном детское, незапачканное и огромное. И ему этого не хватало сейчас. И ничего не было желаннее, чем прожить это снова. Детство без будущего. Детство в детстве. Без конца повторяющееся и дробящееся на бесчисленные цветные осколки. Которые невозможно было оставить в беспорядке, но уже и не собрать в единое целое. Звезды тускнели вместе с чернилами. Все становилось серым и мрачным. Уже ненужным и чужим. Вялые унылые тени торопясь возвращались. Но он не обращал на них внимания. Повторял обычные действия для того, чтобы добраться до дома.
Облезлый трамвай. Два-три попутчика. Звенящий лязг накатывающей реальности в гулкой пустоте нового дня. В неудобном сиденье он засыпал. Проваливался в лужи суматошного кавардака и находил себя снова в чуть пополнившемся трамвае. Часто проезжал нужную остановку, поэтому приходилось несколько кварталов идти пешком. Навстречу отдохнувшим, и готовым бороться с любыми предстоящими сложностями найттриперам. Он давно уже не боролся, он бежал. Назад. В никуда. В никогда.
*
По пути домой он вспомнил, что нужно купить еды. Потому что, все купленное неделю назад закончилось либо испортилось. За что на него так ругалась хозяйка холодильника - его соседка. Еще не совсем в том возрасте, когда можно назвать ее старушка, но уже требовалось некоторое усилие чтобы натянуть на нее «женщина». Как ей казалось, она принимала горячее участие в жизни молодого «оступившегося» человека, выражалось это прежде всего в том, что она несколько раз в неделю заходила к нему в комнату, расспрашивала его о том как он живет, и после недолгого одностороннего диалога пускалась в длительные рассказы о том, что случилось в ее жизни и вообще в мире за прошедшие дни. Видимо ей было одиноко, и она никак не могла свыкнуться с мыслью о том, что ее жизнь уже заканчивается, и что ничего толком в ней не произошло. А были одни ожидания. Так и бывает у найттриперов, сначала ты сжимаешься как пружина и долго-долго ждешь того времени, когда можно будет выпрямиться, и вот когда это время настает, когда такой привычный, понятный и изрядно надоевший ритм жизни сменяется свободой, хотя и относительной, они впадают в ступор. От отсутствия смысла в этой свободе, от невозможности ей распорядиться, от горького осознания бессмысленности растраченных сил, когда что-то еще можно было сделать. Они остаются наедине с отчаянием и пустыми днями. Придумывают себе сотни дел и забот, чтобы пружина опять сжалась. Но она уже исчезла. Ее больше нет. Склоки, многочасовые выяснения отношений, жалкие интриги в перераспределении ролей. Он знал, что она подозревает в нем наркомана, гомосексуалиста и еще бог весть что. Не догадывался, а знал. В тихих подсовываниях под дверь брошюрок на меловой бумаге с адресами анонимных клиник, с телефонами горячих линий для больных гипотитом, СПИДом, псевдохристианскими нравоучительными соплями для содомитов. Конечно, она никогда не выносила это на обсуждение. Видимо, ее речь не могла вместить необходимых выражений. Видимо, для таких людей героиновая зависимость представляется как некая разновидность алкоголизма, а гомосексуализм, как излишне развитая чувственность - баловство. Все просто и понятно. Прямая аналогия. Все можно понять проводя параллель. Поэтому они так сочувствуют далеким героям латинос, становящихся ближайшими родственниками из обераций аналогии.
- Денис, опять пришлось мыть из-за вас холодильник. Если бы вы сказали, что не будете есть эти овощи, я бы сварила из них суп. Знаете, как много приходится готовить для Клары. Она хоть и маленькая, но привередливая и кушает много. А они сгнили все. Вам самому то, кушать больше надо, а то осунулся, весь бледный. Еще курите так много. Нет, мне конечно не мешает, вы о себе-то побеспокойтесь. Опять вспышку туберкулеза зафиксировали, а вы курите, да еще спите мало. Мой Николай, ваш ровесник, уже второго ждет с Машей. В армии отслужил, устроился теперь в Москве. Риэлтер. А ведь университет закончил. С красным дипломом. Химик он, да я рассказывала уже. В лаборатории работал, диссертацию писал, в Австрию приглашали. Поссорился потом с Виктором Михайловичем, такой вспыльчивый, я ему говорила тогда, поспокойнее быть надо, а он как струна. Весь в отца. Тот тоже…
В соседнем доме был небольшой магазинчик. Один из тех, которые устраивают в бывших квартирах первых этажей. Тесный, с плохим ассортиментом, но зато близко. Привычно брякнула «музыка ветра». Между двух рядов полок и направо касса. Со скрипом выполз чек, зашуршал пакет, брякнула «музыка ветра» доигрывая за закрытой дверью. Все рефлекторно, бессознательно.
*
В прихожей горел еще, оставленный из спешки немного жалкий электрический свет. Рыжая Клара лениво потерлась о ноги, выгибая кверху хвост. Никого не было. Все разошлись к своим делам.
Он прошел на кухню, согрел воду и заварил «Julius Meinl». С трудом открыл форточку на распухшей раме, закурил, и вдруг ясно вспомнил откуда взялся JM. Из того лета, когда у него была она. Их фотография того времени до сих пор живет на его столе. Своей собственной жизнью, отрешенной ото всего произошедшего позже. Красивые серые глаза, сквозь которые, особенно в солнечные дни, струилась теплая даль спокойного моря. Словно те дни растаяли, стерлись. Только смутное и неразборчивое. Паутина песни. О чем она? Что-то о белых людях в черных аллеях, о скором и неизбежном расставании. Он не был уверен, не примешалось ли позже. Бывает так, что к воспоминаниям приклеиваются клочки совсем другого времени, других схожих по звучанию переживаний. Как ее звали? Конечно, он бы мог вспомнить, если бы как следует отдохнул. Если бы ушла тяжесть многомесячной бессонницы. С чего она началась? Вопросы наползали один на другой превращая все в хаос и пьяный карнавал. Это утомляло. Он дул на черную жидкость и старался ни о чем не думать, иногда у него получалось. После горячего душа, он прошел в свою комнату и свалился на кровать. До вечера оставалось чуть меньше двенадцати часов. Свинец начал течь внутри его головы, растекаясь, заполняя все мельчайшие трещины, и от этого становилось легко и тепло.
*
не спеши за мной.
останься.
"там только страданья."
о, нет. ты наивен.
там нет ничего кроме эха.
пространство. пустое как банка от пива.
и время. как липкая тина.
гулкими всхлипами лишь одиночество ноет.
зачем?
оно больше ничье. осталось случайно. когда его бросил последний хозяин.
ты спросишь: " зачем же туда. уходят. не дожидаясь срока"
и я не отвечу "от нечего делать".
но ты все равно догадался.

*
Проснувшись он услышал глухое бормотание за стенами. Вернулись соседи. Играла музыка, от которой стены оставляли лишь пустоватый, но настойчивый бит. Новости. Мелкая ссора. Обычное. Он поднялся и сел. Из незашторенного окна светили блохастые фонари. Болела голова, но это скоро пройдет. Надо выйти на улицу. Да, сегодня среда. Значит нужно ехать на работу. Одевшись он вышел из дома. Прохладно. Из-за ветра. На остановке кроме него дожидались несколько молодых ребят. Парни и девушки. Наверное, еще школьники. Слегка возбужденные. Весело о чем-то болтали. Прерываясь на смех. Слегка испорченный, но в общем совсем еще детский. Пришел автобус. Полупустой, залитый желтым тусклым светом. Ехать было долго, он сел у окна и включил плеер. Так получалось, что он часто забывал о том, что там записано. Включал на shuffling и слушал случайно выбранное из забытого, то есть почти неожиданное. Мимо скользили темные улицы с проплешинами искусственного света. «Мы все едем в своем автобусе среди сменяющих друг друга улиц. Толстое пыльное стекло отгораживает нас, а мы, все с возрастающими усилиями пытаемся выдавить лбом путь наружу, забывая о том, что где-то рядом висит красный молоточек.»

*
Это была временная работа. Как и все предыдущие. Маленькая типография. Здесь печатали в основном недорогие рекламные листовки, вкладыши, проспекты мизерными тиражами. Два плоттера, один компьютер, огромных размеров копир. Он работал по ночам через двое суток. Помимо копирования и печати, набирал тексты, редко делал макеты. Платили мало, но каждую неделю. С того времени, как появилась бессонница возникли проблемы при устройстве на работу. Он очень похудел. Вместе с мертвенной белизной лица появились желтоватые глубокие тени под глазами, из-за которых он выглядел как воздерживающийся вампир, или попросту героинозависимый. Но, видимо, у хозяев не было особенно большого выбора из желающих работать, либо остальные претенденты производили не более приятное впечатление, в общем его взяли. И с объемами он легко справлялся. Хозяевами были двое – толстый потрепанный кот, имитирующий человека и нежный юноша, имитирующий гея. Оба из той породы людей, что не оправдывают заявленных в детстве-юношестве ожиданий, и прикрывают свое убожество в обществе еще более убогих. Видимо в нем они как раз, увидели то жалкое существо, рядом с которым могли чувствовать свое превосходство.
Да.
Он поздоровался со сторожем и прошел по лестнице наверх. Едкий запах краски. Приготовил зеленый чай и закурил. Открыл нужный файл. «vstrechi pod lunoy». В левом углу великолепного фальшивого звездного неба не менее великолепный и фальшивый диск луны. В ее сиянии обнаженная девушка с великолепной и более или менее реалистичной фигурой. Изгибы ее тела притягивали дымкой забытой, но некогда хорошо знакомой красоты. Внизу, перебивали девушке голени псевдометаллические псевдообъемные буквы «Встречи под Луной». В том месте, где обычно пишут что-либо дополнительное и разъясняющее - мелкий рисунок, и даже вблизи его можно принять за текст. Но это не текст. Никаких адресов или указаний, никаких призывов и обещаний. Если такое вывешивают на уличных тумбах, непосвященные просто не обращают на это внимания. Вроде как тайный знак, для своих.
Он открыл окно и замер, вглядываясь в луну. В ее сизые пятна. Это была не просто луна. Она сама нашла его глаза, привлекла к себе, шептала: «Сегодня, ты должен быть не здесь. Иди за мной. Я покажу тебе путь». Но он не понял, что это значит. Просто иногда в его голове возникали слова. Он им не доверял.
Потом были «pohuydei» и «konchay mishcy» оказавшиеся соответственно, брошюрой для желающих быстро похудеть и рекламным флаером акции «Правильный режим тренировок. Индивидуальный подбор питания». Когда он закончил было 05:27, до появления Кота оставалось еще три часа. Нужно было себя чем-нибудь занять. Он мог бы уйти и сейчас, но не было денег на такси. Поэтому он сел напротив окна, всматриваясь в луну. Что в ней теперь. Она молчала. «Доверяй первому порыву». Откуда это правило? Где он его мог слышать? Где угодно, сейчас слова ничего не стоят, они падают со всех сторон, потеряв свой исконный смысл и необходимую часть идеализма.
*
В 08:15 пришел Кот. Как обычно шумно, притащив за собой целый ворох постороннего движения. Он выглядел эдаким залихватским бодрячком, тоталитарно уверенный в своем контроле над происходящим. По комнате вместе с припадочной энергией быстро распространился густой запах дорогого одеколона.
- Ну что Денис, пенис обвис? – произнес он с восходящей интонацией и громко захохотал. Вроде все готово, да? Ну че ты все время молчишь, а? Хоть бы сказал чего. Недотрога, бля. – Он сделал жест, от которого обычно с веселым визгом отпрыгивают жеманные барышни. Но Денис просто стоял и смотрел ему в лицо, никак не реагируя, поэтому Кот уткнулся в монитор.
- Ладно, проваливай, торчок несчастный.
*
Миновав навязчивую соседку он прошел к себе в комнату. Пыльное муторное утро. Как был одетым лег на кровать и тут же уснул.
*
В покачивающемся трамвае никого не было. Трамвай ехал в парк. Кто-то тихо подсел на пустующее сиденье. Он сразу ее узнал. В легкой замшевой куртке с массивным красным шарфом. Коротко остриженные русые волосы. Взгляд. Теперь он изменился. Теплота и даль сменились ледяной неподвижностью.
- Полина?
- Привет.
Он не сразу понял, что назвал ее по имени.
- Да, это я. Не ожидал?
Он молчал, вглядываясь и переставая узнавать.
- Ты изменилась.
- Все меняются после этого.
Да, должно быть так. Все меняются…
- Как ты?
- Нормально. Только…знаешь, мне пусто и как-то бессмысленно.
- А ты ведь хотел меня видеть. Специально. Но, только сейчас это стало возможным.
- Почему только сейчас?
- Ну много причин, но всегда должно пройти определенное время.
Да, время. Сколько же прошло с тех пор?
- Много. Вернее достаточно.
- Достаточно для чего?
- Для того, чтобы можно было встретиться. Ты как всегда задаешь много лишних вопросов.
Она улыбнулась. Мягко и светло. Также как раньше.
- «Встреча под Луной», - и она снова улыбнулась.
- Ты знаешь об этом?
- Конечно.
- И что это такое?
- То, что ты видишь сейчас.
Он смутился, не понимая как продолжить. Она помогла ему.
- У всех «застрявших» есть право встречаться со своими самыми близкими и любимыми в полнолуние.
- Ты «застрявшая»?
- Да. – ответила она после некоторой паузы – Из-за тебя.
- И что же я такого натворил?
- Та фотография, что у тебя на столе, она как якорь. Она не отпускает.
- Но это же просто фотография.
- Все вещи могут быть «просто» и «непросто». Она - непросто.
И еще знаешь, я очень скучаю там без тебя.
- Я тоже. Но мне нужно уйти.
- Да. Я понимаю. Что нужно сделать.
- Обменяться желаниями.
- Как это? Я имею ввиду как это должно произойти.
- Ты выполнишь мое, а я твое. Самое заветное.
- Какое же твое?
- Ты должен ее сжечь.
- Но это ведь все, что осталось у меня. Я наверное, не смогу.
- Пожалуйста! Ты не понимаешь насколько это важно. Я там всегда одна. Только радуги и найттриперы. И даже воспоминаний нет. Все исчезло.
Ему стало еще холоднее и тоскливее. Последняя капля солнечного света, разлитая по клочку бумаги. Больше ведь ничего и не осталось. Нигде. Ни в чем.
- Зато, твое желание исполнится. Подумай об этом.
*
Он проснулся от острой рези в глазах. Все в пелене. Размытое. «Иногда для этого нужны тонны воды, а иногда достаточно совсем немного. Что же сейчас?» Он пошарил вокруг, наткнулся на майку и начал тщательно протирать глаза. Но слезы не убывали, наоборот его вмешательство только усиливало жгучую боль. Он закурил. Оставалось только ждать когда она исчезнет сама по себе, также как и появилась. Слезы уходили медленно. «Сколько же их там накопилось». Предметы неторопливо заползали в свои строго очерченные границы. На пороге стояла соседка.
- Что-то произошло? Вам плохо? Бедный, ты так плакал.
Она села рядом и прижала его к себе, совсем как маленького ребенка. Шептала на ухо прохладный лепет и гладила по голове. И от этого становилось спокойнее. И это совсем не отталкивало. Он обнял ее за талию и почувствовал тепло ее тела и сладковатый молочный запах. У него закружилась голова. Его руки сами по себе начали искать ее грудь. Он прижимался губами к шее, захватывал мочку. Внезапно, она вскочила. Теперь он увидел ее лицо. На нем было смущение и злоба одновременно.
- Я совсем не это имела ввиду. Вы меня неправильно поняли.
Она порывисто выбежала в коридор, оставляя за собой удаляющиеся всхлипы. На часах было 16:32 – двойная победа или поражение, смотря с какой ты стороны.
В комнате скучала залитая солнечным светом тишина. И острое чувство омерзения и тоски. Он снова закурил, пытаясь задавить все это равнодушной глухотой. Где-то в очень далеком углу сознания пульсировало красное пятно. Важное и необходимое. Но что? Ничего не вспомнилось. Он снова развалился на кровати. Механически стащил со стола блокнот и ручку:
«засечки, засечки. цветные колечки. пробитые уши. немытые руки. беззвучные звуки. простые вопросы. ответы, ответы. гудки телефонов. километры бумаги. из прошлого в завтра. туда и обратно. багряные пятна на глянцевом кафеле. загорелые лица на кафельном глянце. искатели истин. всех мастей и форматов. ненужные вещи по полкам разложены. в полусумерках памяти. в полусмерти отъездов. на развес килограммами. не штучно. не шуточно. их сколько не складывай. они все вычитаются. и просят о помощи. чтобы стать настоящими. а не получается. как он не старается. потом устает. и бросает все в кучу. не разбирая. не разбирается. он делит все на два. они умножаются. становятся серыми. от пыли. от тяжести. от черной смолы сигарет…» Нужно было закончить. Он лежал и смотрел в пожелтевший потолок. Взял кружку со вчерашним кофе и отпил два глотка. «Жуткая жуть» - откуда это? – Все равно не вспомню». Перевернувшись со спины на бок, облокотившись он смотрел на исписанный закорючками лист - «он знал, что был выход. теперь его нет». «Чего нет? Выхода или того кто знал?». Какая разница! Он выдернул лист, скомкал его и бросил на стол. Который отозвался глухим ударом. Он приподнялся и увидел - упала фотография в рамке. «Фотография, фотография. От нее что-то изменится. Как же там было?». Трамвай, пустые места, Полина? И большое, неразборчивое задвигалось, заскрежетали маховики давно наработавших башенных часов, которые скрипя отматывали стрелки назад. Месяц, второй, третий, пятый, на шестом они остановились. 17:17 – ничья. Теперь он вспомнил. Это было полгода назад. Начало марта.
- Я как-будто ничья. А мне нужно другое. Я хочу быть твоей. Но до тебя не доберешься. Ты где-то там, в себе. А я здесь, снаружи. Почему ты не впускаешь меня. Должны же быть какие-то причины. Может быть тебе что-то не нравится во мне? Или сама я?
Она в легкой замшевой куртке с массивным красным шарфом, но уже без берета. Потому что несколько дней +12.
- Мне кажется, что все нормально. Что с тобой? Давай позже обсудим.
- Хорошо. Давай позже. Я немного нервничаю. Наверное из-за задержки.
Пришел ее автобус и они попрощались. Он остался ждать своего. Так каждое утро они разъезжались. Но, это было последнее утро. Вечером он ее не дождался. Из офиса она уехала в обычное время. Родители ничего не знали. На следующий день ее не было нигде. Милиция, больницы, морги и отчаянная пустота утраты. Только через полгода он встретил ее в пустом трамвае, который шел из одной бездны в другую, и никогда не выезжал из его головы. Пронзительная боль сжала его в ледяной комок. Он не мог дышать. Стало темно и невыносимо. Он кричал. Рвал простыни. Из носа текла кровь. Крик перехватило болезненными всхлипами.
*
Обессиленный он добрался до ванной. Долго стоял под горячими струями, которые вместе со следами крови смывали последние мучительные месяцы ожидания. «Все кончилось. Прошел один круг и снова замкнулся. Второго уже не будет. Сегодня это уже кончится». Когда он вернулся к себе, в комнате его встретила хозяйка, из-за спины которой пугливо выглядывала опухшая от рыданий соседка.
- Послушай, голубчик, собирай вещички и уматывай отсюда. Вот то, что ты заплатил за месяц, подыщи чего-нибудь поуединенней, например реабилитационную клинику. Чтобы завтра тебя здесь не было. Понятно выражаюсь?
Он кивнул, тихо сказал «хорошо». Хозяйка еще некоторое время смотрела на него и не шевелилась.
- Знаю таких. Все они - чуть что, на жалость давить начинают. А то, такие смелые. Тьфу.
Последнее «тьфу» было вовсе не образным. Соседка выбежала из комнаты. Он молча вытер слюни с лица. Нехотя хозяйка двинулась к выходу, остановилась.
- А был ведь, любо дорого. Нда.
Ее массивное туловище, обтянутое вязанным вручную свитером с трудом втиснулось в проем. Она ушла.
Он оделся. Натянул кофту, поверх нее теплую куртку. Он собирался на «место». Кроме фотографии и складного охотничьего ножа ничего из вещей брать не стал. «Зачем?» Часы показывали без четверти девять. Он вышел на улицу. «До полуночи еще далеко. Надо чем-то заняться». Но делать было абсолютно нечего. Никаких забот, никаких дел. В отличие от прошедших дней в голове осталась легкость и ясность. По привычке он засунул руку в карман за наушниками. В кармане ничего не было. «В конторе оставил. Ладно.» Возвращаться уже не хотелось. Но было неприятно осознавать саму возможность, что самая старая и успевшая стать близкой вещь, достанется одному из этих ублюдков. Время еще было достаточно, и он решил что успеет.
*
Сторож приветливо на него взглянул, и молча пропустил, провожая взглядом все время пока он поднимался по лестнице. В конторе было шумно и накурено. Из дверей соседней комнаты выполз пьяный Кот.
- О! Нарик, заходи-заходи. Зачем пожаловал? Забыл что-то? Да, проходи ты, только смотри ничего не воруй. – Он громко загоготал, при этом заколыхалось все его большое тело. – А у нас тут клиентки важные, вот и пьем. – При этом он опять расхохотался и повернувшись направился к туалету, разнося свой тучный хохот по коридору.
Плеер удалось отыскать не сразу. Кто-то навалил на него целую кипу бумаг. Уложив его в карман и вставив наушники он услышал какой-то жалобный писк. На дисплее высвечивалась какая-то галиматья. Он пролистал, все повторилось. Процессор перестал читать теги. Попробовал выключить и включить. Дисплей на пару секунд высветился, и погас. «Ладно, выброшу где-нибудь подальше от этой помойки». На сетчатке остались только нули 00:00 – сбитые настройки времени. За прошедший день здесь заметно прибавилось всякого хлама. Причем стопки разноформатной бумаги – отпечатанной и еще свежей, грудились вперемешку повсюду. Ими завалили столы, копир, многое валялось просто на полу.
- А мы, видишь продались. – Объяснил вернувшийся из туалета Кот, - При этом дамочкам, да еще каким. Хочешь познакомлю? – тут он снова захохотал, - Знаю, знаю. Вам, нарикам, любовь похую. – И удовлетворенный зашел в комнату, плотно закрыв за собой дверь. В обнаженном на мгновение проеме дымилась комната, служившая кабинетом. Стеклянная пирамидка бутылок. Пьяное лицо Нежного юноши, крашенные, безыскусно завитые патлы и зеленое платье одной из «дамочек».
Отчего-то он вспомнил вчерашний плакат «Встречи под Луной», и ему захотелось взять один с собой. Он переворошил стопки, но их нигде не было, видимо сегодня уже забрали. Оставался файл. «Успею распечатать один, возьму как билет». Компьютер был включен. Но надо было вспомнить место, где он хранится. Проверив пару папок он понял, что не сможет найти наугад. Достал сигарету и закурил. «Можно ведь посмотреть в списке недавних документов». В списке было пятнадцать файлов, какие-то он помнил, какие-то нет, где-то в середине он наткнулся на «pohuydei», рядом были «konchay mishcy», «vstrechi pod lunoy» и «nichya». Этот последний он не помнил, но название как-то насторожило его, сдавило дыхание. «Послание?». Файл с расширением .avi. Файл, содержащий видеоматериал. Его пальцы дрожали, с трудом удалось справиться с мышью.
*
Посреди плохо освещенного помещения, не то подвала, не то гаража, лежала полностью обнаженная девушка. Ее тело выделялось белым пятном на грязном матраце, застеленном черным мятым целлофаном. Ракурс был взят таким образом, чтобы она находилась четко посередине картинки. Из тени появилась массивная фигура Кота, он разделся, обнажив свой выпирающий обвислый живот, заросший густой рыжей шерстью. Из шерсти под животом выделялся толстый эррегированый член, который он поддерживал в боевом состоянии непрерывной мастурбацией.
- Итак, уважаемые телезрители. Сегодня вы увидите матч-реванш. Как вы помните в прошлый раз состязание окончилось со счетом 3:2 в мою пользу, однако тогда Дохлый уличил меня в некоторой, как бы это сказать, нечестности, а именно в приеме специального препарата, название которого мы произносить не будем, дабы исключить бесплатную рекламу, но вы-то прекрасно знаете о чем идет речь, правда? – Он сладко улыбнулся, - Правильно дедуля, синенькие таблеточки от которых стоит так, что кувалдой не перешибешь. А Дохлячку-то нашему из-за слабого сердечка их нельзя, вот и получилось, что я победил из-за допинга. Поэтому арбитражная комиссия решила пересмотреть результаты прошлого матча, и назначила, как у нас в Рязани говорят – replay, свидетелями которого вы и станете. Дохлячек начинай, тебе свеженькое.
Нежный юноша без одежды оказался совсем тощим. Он подошел к девушке сзади и резко вставил свой маленький член в ее анальное отверстие. Он шевелился как гибкий червяк, извивался всем телом задрав голову вверх. Скоро его ягодичные мышцы начали быстро сокращаться. Он вытащил ослабший член и обтер его полотенцем.
- Ну что же, 1:0 – Дохлячек впереди, теперь очередь Маркиза.
Девушка беззвучно стонала, ее рот был заклеен широким скотчем. Она бессильно лежала на животе согнув ноги, прижимая колени к груди.
- А ты у нас не слабовата ли для Маркиза. Дохляк, введи-ка ей микстурки.
Дохляк вынырнул из тени со шприцом в руках.
- Сейчас мы тебе серотонинчику повысим, чтобы поактивнее была с папочкой, а то еще сдохнешь на конце, сука дешевая.
На счете 2:2 оба сдались.
- Ну что же, Дохляк, пусть победила дружба. – Уставшим голосом и с погасшими глазами пропыхтел Маркиз-Кот, - Как вы помните, уважаемые телезрители, после матча площадку надо очистить от мусора.
На экране мелькнуло лезвие топора. Кровавые брызги сменились мельтешением черно-белых точек. Файл кончился.
*
Он узнал ее. Даже в плохом освещении, в низком разрешении съемки. Сомнений не было. «Пропавшая, и потерянная тогда. И найденная через полгода». Есть грань эмоций, за которой они отсутствуют. Он перешел через эту грань. Он оглох. Его мелко трясло. Он понял, почему оказался здесь, что все сложилось не случайно, она вела его. Сняв куртку он достал нож. Держа его за спиной подошел к двери и постучал слегка костяшками пальцев. Дверь открылась не сразу. Из-за нее выполз Маркиз.
- А, это ты. Ну чего там?
Денис сделал кивок в сторону коридора. Маркиз вышел, закрыв за собой дверь.
- Вы сворачиваетесь?
- Ну да. Только дошло? Иди поищи себе еще чего-нибудь. К дамххччкк..
Он вытаращил глаза, зажимая перерезанное горло и продолжал издавать гортанные булькающие хрипы елозя на полу, когда нож всем лезвием разорвал его сердце. Два взгляда – безумный рыскающий и сосредоточенный холодный вели свою борьбу недолго. Один из них быстро остекленел, затянувшись мертвой пленкой.
Быстро рванув дверь Денис вбежал в комнату. Не смотря на «дамочек» схватил за шиворот пьяного Дохляка и со всего маху насадил его шею на лезвие. Дохляк задыхался от боли, он рвался, пытаясь освободиться, руки судорожно хватали воздух. Лезвие вышло, выпуская струйки крови и вошло еще раз, потом еще и еще. С визгом, опрокидывая стулья и бутылки обе «дамочки» бросились наружу.
Денис прошел в туалет, тщательно вымыл руки, стащил с себя забрызганный свитер и бросил его в урну. Вернувшись в рабочую комнату, он натянул куртку, скинул компьютер на пол, облил его клеем и поджег.
Проходя через холл он встретился с тревожным взглядом сторожа.
- Постой. Чего это девки-то как ошпаренные выбежали?
- Дурят хозяева, балуются немного.
- Это у них бывает. А ты-то как? Куда теперь?
- Уходить пора, закончил я здесь.
- Ну с Богом, братка.
*
В глубокой, бесконечно опустошенной черноте оставались только застывшие капли светлых слез. Утраченные мечты и секреты. Тихие, уже переставшие быть человеческими. И кроме них он ничего не замечал. Всю дорогу, что ехал на «встречу». И эти последние минуты наполнились той светлой печалью, которую чувствуешь только покидая навсегда давно знакомое привычное место. «красота неотделима от утраты и от недостижимого горизонта».
*
Близилась полночь. Он сидел на крыше будки замерзая и не замечая серых радуг, которые сизыми штрихами полосили черный купол. Не замечал торжественных взглядов и восхищенных улыбок, на мгновение вспыхивающих и тут же исчезавших по другую сторону. Вглядывался в серебряный диск, и слышал совсем иной гул. Ожившие, а возможно никогда и не умиравшие гигантские трубы наполнились переливами неровного пения тысяч голосов. Их подхватывал ветер, унося за многие годы и тут же возвращая, сливая давно бывшее и никогда еще не происходившее.
23:59. Он достал сложенную вдвое фотографию. Проворные языки желтого пламени сжигали то лето, отбирая у него солнечный свет и тепло, превращая в копоть и удушливую вонь, унося пепел в небо и смешивая его с многотонными кучами золы, тоже вмещавшей когда-то краски неизвестных жизней. Пальцы жгло от настойчиво подбирающегося к последнему лоскуту огня, но он не выпускал, наслаждаясь болью расставания, последними его мгновениями. В которых все соединилось для того чтобы окончательно исчезнуть. Гул стих, оставляя только ветер. И больше ничего не произошло.
«Прощай». Широкое лезвие нашло его запястье. Точки звезд начали расползаться змейками, сплетаясь в паутину, в центре которой беспомощно трепыхалась серебряная клякса.
*
Я стоял и смотрел на веселую возню разноцветных курточек, шапочек, шарфиков, резиновых сапожек. На визгливое барахтанье в промокшей песочнице, на деревянной горке, на качелях. Когда деревья уже совсем голые и дымятся кучи сыроватых листьев. Когда начинаешь замечать черных птиц, собирающихся улетать. И спокойная меланхолия занимает отведенное ей место в прозрачно далеком уголке между воспоминаниями и мечтами. И пытался понять, отчего так нестерпимо прекрасна эта пора. Достал сигарету и не спеша закурил. И только теперь заметил мальчугана лет пяти, пристально глядящего на меня из под натянутой до бровей желтой шапки с помпоном. Возможно мне только показалось, что по его глазам пробежала рябь сомнения, размытого воспоминания и смущения…Он отвернулся и влился в круговерть куда более важных занятий
*
тот, кто путешествует из одного детства в другое, никогда не останавливаясь и не сбиваясь