Гурии и шахид.
I
Примерно в то самое время, когда генеральный секретарь ЦК КПСС и Председатель президиума Верховного Совета СССР Михаил Сергеевич Горбачёв в городе Кисловодске встречался с бундесканцлером Федеративной республики Германия Хельмутом Колем, за пару сотен километров от этих мест в районном центре Чечено-Ингушской АССР Гудермесе родился мальчик Ваха. Папа Вахи по имени Руслан был чеченцем. Мама по имени Золпа тоже была чеченкой. И вообще в Ч-И АССР тогда жило много чеченцев. И даже первый секретарь республиканского комитета КПСС Доку Завгаев тоже был чеченец. Жили там ещё и армяне (а где они не живут?). И евреи (а где их нет?). И даже русские. Хотя, конечно же, за границами Советского Союза «русскими» называли всех. И евреев. И украинцев с белорусами. И даже самих чеченцев.
А вот прапрадедушка Вахиного папы был беглым русским солдатом из корпуса генерала Евдокимова. В те времена этот царский азартно участвовал в сафари на неуловимого имама Шамиля, с тем же рвением, азартом и успехом, что 90-ые годы «Ельцинские Велизарии» на не менее неуловимого тоже Шамиля, тоже имама, но с приставкой «Басаев».
Другой прапрадедушка (мамин) был поляком, сосланным на Кавказ за участие в сепаратистском мятеже в Царстве Польском. Царское Польское в те блаженные времена было такой же составной и неотделимой частью Империи Российской, как теперешняя Чеченская республика частью Российской Федерации. Впрочем, имен прапрадедушек, никто из членов тейпа почему-то не помнил. Но точно было известно, что они были. И то ведь верно. Если человек есть, даже если он круглый сирота, то у него обязательно должны быть пращуры. Вплоть до того самого куска глины, выбранного со скуки Всевышним для лепки человека по имени Адам. Или, в соответствии с марксистской идеологией (в те времена населяющей черепные коробки многих обитателей райцентра) – от обезьяны. То самой обезьяны, зажавшей в волосатой лапе тот же кусок глины и, морща покатые надлобные валики, вдруг с ослепительной ясностью сообразившей, что как раз этой-то херовиной и можно сбить тот самый плод (яблоко там, или гуаву), при виде которого желудок сжимает голодный спазм.
Ваха издал свой первый крик в тот самый момент когда Михаил Горбачев, вальяжно махнув вялой лапкой, «дал добро» бундесканцлеру на присоединение к четвёртому немецкому рейху его блудной провинции. Провинция эта самоназывалась «DDR». Ведомая волей ялтинских демиургов заплутала она в дебрях лагеря развитого социализма. И вот вышла из леса.
На холёные пальцы тогдашнего обитателя московских апартаментов за стеной из красного кирпича так и просились золотые перстни с яхонтами и лалами. Но генсек ничего не требовал для себя лично. Он просто не возразил, чтобы 17 000 000 восточных немцев, так же как и их собратья на западе объедались голштинскими окороками, чёрти где выращенными ананасами, пили вволю и почти задаром баварское пиво. И, главное, с такой же интенсивностью вкалывали, скажем, на конвейере BMW, с какой они мечтали о покупке жестяного ублюдка завода «хорьх», реквизированного Сталиным. Впрочем, пятнистый генсек, вероятно не без оснований, надеялся на сообразительность басурманского партнёра, которая выразиться в соответствующей благодарности. Вряд ли когда станет известно, оправдались ли эти надежды. Однако Михаил Сергеевич до сей поры жив. Здоров. Сыт. Одет. Обут. Вошёл в историю.
Через десять лет Ваха стал круглым сиротой. Это произошло в результате того, что лётчик, пролетавший на самолёте, разработанном в конструкторском бюро «Сухого», сбросил на Гудермес бомбу. И бомба эта упала как раз на тот дом, в который Ваху привезли из родильного отделения райбольницы 10 лет тому назад. Вахи дома не было. Он с пацанами купался в горячем источнике за городом. Но остальные родственники как раз обедали. Вся семья чинно сидела за столом на веранде и молча ела красную чечевичную похлёбку. С тушенкой. Целый ящик этой самой тушенки производства Армавирского мясокомбината отцу Вахи удалось добыть за сутки до того. Когда он вместе с соседом Ахмадом и двумя АКМс выходили на ночной промысел. Тогда им повезло. Удалось подбить КАМАЗ, везший продукты и патроны на блок-пост. КАМАЗ подорвали на радиомине.
До войны с гяурами Руслан работал сержантом ГАИ. Каждый извив дороги знал, как свои пять пальцев. При помощи пальцев этих и кухонного ножа, он перерезал глотку своему многолетнему начальнику полковнику Саркисову. И совсем не за то, что тот был плохой начальник или ненастоящий полковник. А за то, что он, гяур, армянин, коммунист и представитель власти неверных. Дело было в 92 году.
Короче, шофер грузовика погиб при взрыве. Одного солдата и одного офицера застрелили. Одного подраненного зарезали. Женщину санинструктора, добиравшуюся с оказией, тоже зарезали. Но сначала изнасиловали. А потом уже зарезали.
...А теперь не повезло. Ведь бомба могла упасть и на какой-нибудь другой дом.
В отличие от многих своих друзей, лётчиков Ваха не ненавидел. Его кумир великий генерал Дудаев ведь тоже был лётчиком. Правда, для того, чтобы стать генералом лётчиков, он сбрасывал бомбы на дома таких же «борцов за веру», каким стал сам Ваха через шесть лет. Но всё равно отношение к кумиру всегда было возвышенным.
Сначала Ваха считал, что в гибели родителей, братьев и Джохара виноват какой-то Ельцин. Ельцин этот самый отличался от Горбачева только тем, что воплощал свои сумасбродные прихоти на территориях размером на четверть меньше. И всегда был вусмерть пьяный. Сейчас он тоже жив. Относительно здоров. Сыт. Одет. Обут. Вошёл в историю.
Потом, Вахе объяснили, что он заблуждается. Во всём виноваты не конкретные гяуры. А все. И если во всём мире восторжествует вера истинная, то никто никого убивать не будет. Ну разве что баранов, именно для того и созданных Аллахом, всемогущим и милосердным.
Те, кто всё это объяснял, были реалистами. Они честно и искренне признавались, что при жизни нынешнего поколения правоверных торжество идей Мухаммеда во всём мире вряд ли осуществится. Впрочем, на всё воля Аллаха. Но... Но ещё при жизни теперешнего поколения людей ислама вполне возможно создание великого, истинного, изначально задуманного Пророком, халифата в границах 337 года год Хиджры. А для этого всем заблудшим баранам, типа англичан, русских (в советском понятии этого значения), тюркам, французам, испанцам и прочим необходимо объяснить суть великих идей внушенных Пророку лично Аллахом. Все они должны стать членами великой уммы (семьи, сообщества) правоверных. А тех из них, кто будет упорствовать в своих заблуждениях, следует (что ж тут поделать) уничтожать как бешеных собак.
Объяснения сии происходили на территории бывшего пионерского лагеря. В лагере этом, Ваха, родись лет на десять раньше, вполне бы мог проводить летние каникулы в качестве пионера, продолжателя дела Ленина, разучивая речёвки и участвуя в конкурсе советской песни. Но тогда директором лагеря был уже не почетный учитель Ч-И АССР, член КПСС, какой-то Амир Джасхоев, или как его – а эмир Хаттаб. А Ваха обучался ремеслу не строителя коммунизма, а тяжёлой, но почетной профессии моджахеда. А если конкретно, то подрывному делу и всем премудростям общения с АК. Впрочем, будь он пионером, а потом комсомольцем, то общения с матчастью АК ему бы всё равно не избежать. Ведь проклятые американцы были такими же врагами Великого Советского Союза, как и ислама. Ведь Великий правитель СССР Андропов, уже готов был сделать ислам нормой жизни российской империи и объявить войну Израилю, но был отравлен агентами международного сионизма. Об этом и о многом другом поведал Вахе и прочим слушателям курса молодого моджахеда эмир Салман Радуев, развеявший прахом русские полчища в великой битве под городом Кизляром. Эмир знал, о чём говорил. Во времена империи красных генсеков он являлся секретарём Гудермеского районного комитета Коммунистического Союза молодёжи имени Владимира Ильича Ленина. Впрочем, среди слушателей политкурса, также находились нетвердые в вере. В основном те, кому было больше 16 лет. Один из них, по имени Тимур, впоследствии геройской смертью повергший в трепет русскую империю гяура Путина в сражении при каком-то там «норд-осте», вместе с великим героем ислама Бараевым, вопросил тогда эмира Салмана о его комсомольском прошлом. И о том, как оно совмещается с ценностями ислама. Эмир ответил с достоинством:
– Ты видел кино про Штирлица, Тамерлан? – и, не дожидаясь ответа, продолжил,– Тогда я был Штирлицем. Понял? Все поняли?!
Слушатели энергично закивали головами. Кивал и Ваха. Кино про Штирлица видеть ему не довелось, но с тех пор имя этого самого Штирлица в сознании покрылось таким же налётом святости, как имена пророка Мухаммеда, халифа Омара, имама Ваххаба, имама Шамиля, эмира Салмана и прочих. Не говоря уже о великом Джохаре. А из всех фильмов, виденных им, почему-то запомнился лишь один – «В джазе только девушки». И даже не столько фильм, сюжет которого так и остался сакральным, сколько золотоволосая исполнительница главной роли, заставляющая суетиться гормоны в крови. Наверное, так будут выглядеть гурии в раю. Уже тогда Ваха твёрдо решил погибнуть во славу Аллаха и хотел, чтобы гурии, по крайности несколько из обещанных 72-х, выглядели именно так. Он даже согласился бы стерпеть у них отсутствие девственности. Хотя, почти лишался сознания, представляя, что эту золотоволосую девушку так артистично наяривающую маленькой гитарке, девственности лишает именно он.
С тех пор прошло немало лет. Немало для человека, которому чуть за 20. А с точки зрения истории – мизер. Молекула из слюны плевка Аллаха
Сейчас в Вахином сердце стучал пепел. Пепел родителей и братьев. Пепел эмира Салмана, замученного гяурами в казематах ФСБ. Пепел эмира Хаттаба, предательски отравленного агентами Москвы при помощи подмётного письма, пропитанного ядом кремлёвской гадюки.
...Пепел имама Шамиля...
Уже в детстве, в свободном Гудермесе, дворовые мальчишки любили играть в «Будёновск». На роль великого Шамиля обычно выбирался сын главы районного джамаата 12-летний Амир. Роли проклятых гяуров определялись при помощи обломанных веточек. Многие из ребят никогда в жизни не видели спичек. Младшей мелкоте, «от почти годовалых» отводилась роль заложников, что приближало игру к реальности, несмотря на то, что у её участников автоматы были хоть настоящие, но магазинов. Зато «Черномырдиным» всегда был толстый, десятилетний Абдулах, больной синдромом Дауна. Его при помощи серии болючих пинков и нескольких кусков грязного рафинада с крошками табака заставили выучить одну фразу на языке неверных. Он её произносил гнусавым хриплым голосом в половинку кирпича, заменяющую телефонную трубку. «Алё, эта Шамиль Басаев? Вы меня слышите, Шамиль Басаев? Говорит премьер-министр России...»
Тут наступал кульминационный момент действа. Гордо подбоченившийся на ящике из-под патронов Амир, окружённый верными «мюридами», подносил к рваному уху настоящий телефон сотовой связи. И отвечал срывающимся баритончиком, умышленно коверкая слова на языке неверных:
– Па-ашёл на ***, русская свинья. Всэх зарежу. А с табой в Маскве пагаварым.
Примерно так же, как отцам нынешних гяуров мечталось «под мостом словить Гитлера с хвостом», молодому поколению свободной Ичкерии мечталось водрузить над Спасской башней зелёное знамя Пророка с оскаленной мордой вайнахского волчары. А на большой стрелке кремлёвских курантов повесить полковника Путина на собственных кишках. Ведь именно по его приказу уголовные орды завоевателей вторглись на земли имамата, чтобы вновь обратить свободных вайнахов в рабство неверным.
Но Путина так никто и не повесил. Его кишки по-прежнему на месте. Исправно работают, превращая в фекалии любимую пищу президента. Бараньи ножки, запеченные в духовом шкафу. Он уже в отставке. Здоров. Сыт. Одет. Обут. Вошёл в историю.
Его приемнику повезло. Он обещал покончить с войной в Чечне и поймать Басаева. После очередной блистательной победы имама. Во время предвыборной компании моджахеды захватили баню в Подмосковье. В бане мылся один из кандидатов в президенты. В президенты кандидат баллотировался уже во второй раз. В перерыве между попытками он подрабатывал не то главой какой-то районной администрации, не то охранником какого-то важного чина. Скорее всего, верно второе. Важный чин оказался в той же бане. Голый и пьяный. Он представился каким-то Жириновским. Молодым волкам имама, плохо понимающим по-русски, и даже по-арабски, да и вообще по-человечьи, это имя ничего не сказало. В прямом эфире был показан шариатский суд, продолжавшийся целых четверть часа. Как только этот самый кандидат в президенты был повешен за гениталии, а этот, как его, Жириновский, публично принял ислам и собственноручно сделал себе обрезание, группа «альфа» штурмом взяла баню. Моджахеды и заложники погибли. Уцелел только Жириновский. Видимо Аллах благоволил к новообращённому адепту.
А в Чечении ввели прямое президентское правление. Назначен имперский наместник генерал Булдаков. Перекрыты все дороги, и козьи тропы. Вылущены все бродячие журналюги. Введены два полка ВДВ: один Кантемировской дивизии, другой Таманской. А так же русский иностранный легион, сформированный из жителей СНГ, желающих обрести российское гражданство. Оклад полторы тысячи у.е. Опыт боевых действий в горячих точках. Войска получили в оперативное распоряжение отравляющие газы, вакуумные бомбы и тактическое ядерное оружие. Для пособников моджахедов из гражданского населения учредили военно-полевые суды. А моджахеды, пойманные с оружием в руках, публично вешались за шею без суда и следствия. Трупы хоронили на скотомогильниках вместе со свиньями. Падёж свиного поголовья в результате эпидемии ящура значительно осложнил и без того напряжённую экономическую обстановку в чеченской республике.
За головы полевых командиров объявили премии в размере 10 тысяч рублей. В отличие от прежних миллионов, сумма вполне реальная и отдаваемая. Её федеральные чиновники, могли и выплатить, преодолев исконное чувство жадности. Ведь их регулярные взятки были на один два порядка выше. При здравом размышлении многие мирные чечены, доведённые до отчаяния нищетой, польстились на русское серебро. Какая-то сволочь выдала неверным бункер имама. При помощи усыпляющего газа его удалось взять живьём. Шамиля (Басаева) привезли в клетке в Москву, и на три дня выставив в московском зоопарке на потеху сытой публики.
Тогда Ваху сильно поразило, что никто из неверных не попытался убить великого имама, с головы до пят забрызганного их кровью. Посетители зоопарка, москвичи, были откормлены. О войне на Кавказе знали понаслышке и часто путали Гудермес с Басрой. Многие вообще считали, что это Садам Хусейн, привезённый американцами в обмен на мумию Ленина, выставленную в Нью-йоркском музее изящных искусств. В клетку имаму кидали огрызки бананов, пакетики чипсов и поросячьи уши, запечённые в микроволновке. Одна паскуда пустила слух в Интернете об исконном национальном блюде моджахедов. Якобы, магометане не едят свиней только потому, что они для них – «священные коровы», так же как для индусов. И вроде бы считается, что правоверные произошли от свиней, так же как коммунисты от обезьян (которых они в пищу практически не употребляют). А борцам за веру разрешено есть мясо предков, так как с ним в души вселяется сила и мудрость первых халифов.
Потом был Басманный суд. Гяуры обкололи имама некачественным героином. Он принял православие. Призвал соратников по борьбе сложить оружие. Но истинных борцов ложный призыв не обманул. Гяуры приговорили имама к пожизненному заключению в том же самом каземате, где был замучен эмир Салман Радуев. Через два месяца после заточения имама загрыз насмерть сокамерник людоед, признанный вменяемым в институте имени Сербского. Когда охранники вломились в камеру, у великого имама уже были отъедены уши. Людоед получил ещё одно пожизненное заключение. До того как стать людоедом, он учился на третьем курсе института имени Патриса Лумумбы.
Но как это не обидно для истинных борцов за веру, зверства федералов на землях имамата Ичкерия дали результаты. Сначала из горных схронов потянулись на историческую родину арабские инструкторы, в своё время битые как лишайные псы израильскими евреями, но на протяжении почти двух десятков лет вселявшие суеверный ужас в сердца русских федеральных чиновников. А вслед за ними и остальные моджахеды, избежавшие верёвки, смазанной мылом производства Казанского химкомбината, которым по штатному распорядку снабжались команды «охотников». «Охотников» вербовали в основном среди жителей Будёновска и Беслана. Эти же люди, кстати, в основном и заседали в военно-полевых трибуналах. Но большинство боеспособных сведены в специальный добровольческий батальон «Северный Кавказ». Ни бойцы этого батальона моджахедов, не моджахеды бойцов в плен не брали. И не сдавались.
На вопиющие нарушения прав человека мировая общественность прореагировала весьма вяло. Конечно, прошли демонстрации каких-то арнаутов перед русскими посольствами в Париже и Варшаве. На полуострове Крым татары вроде бы начали русские погромы (причём под горячую руку попадались даже матёрые бандеры, не успевшие членораздельно объяснить, в чём заключается их коренное отличие от «клятих москалей»).
Тем временем Черноморский флот России устроил запланированные манёвры, и Крымская Автономия добровольно вошла в состав РФ на правах субъекта федерации. А после морского десанта в Одессу, Херсон и Николаев областные центры Украинской державы вместе с областями присоединились к Крыму. Украина денонсировала акт Переславской Рады, в результате чего в состав РФ вошел Донбасс и Харьковская область. Большая часть из уцелевших татарских экстремистов, после того как на земли Крыма был перенесён передовой опыт Ичкерии, оказались в компании чеченских коллег на земле благословенной Аравии. В Йемене.
События на полуострове Крым прошли под шумок события мирового масштаба. Американцы словили Бена-Ладана. В это славное время обитателем овального кабинета в вашингтонском Белом доме стал губернатор штата Флорида какой-то Буш. Он был другом нынешнего российского правителя точно так же, как и его предшественник, которого тоже звали Буш, но тот Буш сначала был губернатором штата Техас. Он так же считал, что делает свои делишки под шумок. А сделал он следующее. Суд в Бруклине приговорил Бен-Ладена к смертной казни. Суд был на удивление коротким. Казнь показали по Эй-Би-Си. Полмира имела возможность лицезреть, как под током высокой частоты из всех пор саудовского миллиардера сочились фекалии. А подгузник на голове задымился. Только через неделю вспомнили, что в штате Нью-Йорк лет тридцать назад отменили смертную казнь. Бушу объявили импичмент. Но, хвала Аллаху всемогущему и милосердному, всё обошлось. Да! Кстати, по приказу того же Буша на Мекку сбросили атомную бомбу. Как донесло ЦРУ, там собрались почти все террористы всех мастей. Как оказалось не все…
…Сейчас на Вахе форма израильского коммандос. Он стоит в оцеплении, вокруг взлётной полосы аэропорта имени Бен-Гуриона. Только что по взлетной полосе, почти одновременно выруливают два самолёта, приземлившиеся с шикарной синхронностью. Один «Боинг», другой «Ил». В первом прилетел из далёкой Америки её президент Буш. Во втором президент России, которая (чтоб там кто ни говорил) намного ближе к «земле обетованной», чем пресловутая Америка. Через час сюда же должны были прибыть президент пятой французской республики и премьер правительства Его Величества короля Великой Британии, Шавлотта Ле-Геваье и Бен Рейнджер, соответственно. Но к этим к двум представителям Запада у возрождённой Аль-Каины, чьим представителем выступал Ваха на этом «празднике жизни», не было особых претензий. Были, конечно, но в сравнении с теми, которые имелись к Бушу и его другу, претензии сии выглядели мелочными.
Праздник в Иерусалиме, кстати, посвящался победе полной и окончательной мирового сообщества над тёмными силами международного терроризма. Над проклятой ордой ваххабитов. Между прочим, тот же Израиль так же под шумок покончил со своими «индейцами». В те самые времена, когда Басаев тешил посетителей московского зоопарка, а Бен-Ладан покрывался поджаристой корочкой на электрическом стуле, спецслужбами сионистского государства для палестинских террористов, не взирая на то состояли они в «Хамас» или были последователями покойного Ящура Арафата, была устроена так называемая «египетская ночь». Или, как именовалась данная антитеррористическая операция в анналах, «Моссад» – «Ночь Ирода». Уцелевшие палестинцы, добровольно возвратили под суверенитет сионистов сектор Газа. Приняли иудаизм (совершать хадж стало некуда). И теперь мирно выращивали апельсины в кибуцах (которые они упорно именовали «маххаля»). Заседали в Кнессете. А при встрече с евреями, снимали ермолку, прижимали её к груди, заискивающе улыбались и почему-то на английском бодро лопотали: «yankee good, yankee no need home, yankee please come to us».
Седой голубоглазый израильский премьер Камил Бумбарбак стоял на другом конце бардовой ковровой дорожки и с вожделением ждал важных гостей солнечного Иерусалима.
В правом ряду десятым от премьера стоял Ваха. На нём летний френч с нашивками за ранения, полученными якобы в Южном Ливане. Под френчем футболка цвета хаки. Но футболка не простая. А почти целиком отлитая из новейшей модификации пластида. Пластид убойной взрывной силы. Недоступный самому утончённому нюху полицейских псов. Он начинён мелкими-мелкими шариками. И не простыми. И даже не металлическими. А изготовленными из сверх прочного пластика. Конечно, при взрыве пластик испариться вместе с Вахой. Но через 1\22 долю секунды, как только температура спадёт на 1\32 градуса, пластид вновь обретёт убойную силу. А количество его брызг, микроскопических, но смертельных, так же как и стальная шрапнель, возрастёт на порядок. Они способны не только измочалить десятки человеческих тел, но и пробить металл. Конечно, не бронированное дно правительственного лимузина. А, скажем, заправочный бак, подруливающих лайнеров – вполне. Как попал Ваха в эту отборную шеренгу трижды проверенных бравых еврейских коммандос? О, эта история заслуживает отдельного, объёмного романа-боевика-детектива-триллера. Или, на худой конец, голливудского блокбастера с бюджетом в пару сотен миллионов гринов. Впрочем, казне «Аль-Каины», эта воистину дьявольская операция обошлась в сумму чуть ли ни на порядок больше...
Ну, вот и наступил момент истины. Ваха разгрызает фарфоровый зуб с миниатюрными контакторами внутри. Последнее, что он видел, это удивление на вытянувшемся лице Буша. Похоже, тот так ничего и не понял. И ужас на лице его «друга из Москвы». Тот, похоже, понял всё. А вот последней мыслью Вахи была мысль о женщине. Той самой. С золотыми волосами. Может, кому-то это покажется смешным, но за почти 20 лет жизни Ваха ни разу не имел женщины. Даже дешёвой проститутки. Даже самой дешёвой...
II
Аллах играл в шахматы с дьяволом Иблисом. Иблис, когда глубоко задумывался над очередным своим дьявольским ходом, чем-то неуловимым напоминал Аллаху русского гроссмейстера Каспарова.
В шахматы Аллах играл плохо. «Плохо» сказано для того, чтобы ни использовать более резкий синоним умоляющий величие Всемогущего. Сказать по правде, он не умел играть вовсе. Знал только, как фигуры передвигаются. Конечно, ему ничего не стоило научиться играть хорошо. Ему вообще ничто ничего не стоило. Он мог всё. Но не всего хотел. А Аллах всегда делал то, чего хотел. Но только чего хотел.
Ему даже не желалось вникать в суть собственной сути. Пойми он её – и тем самым собственное бытие превратится в синоним понятия «скука». Этого Аллах не хотел.
В середине времён он создал двуногое подобие своего образа. Взрастил надежду, что при помощи нового существа у него и получится разобраться в хитросплетениях собственной сути. Расчёт Аллаха оправдался лишь частично. Точнее пока только материализовался во флюидную паутинку. Будучи весьма сообразительной субстанцией, Аллах весьма скоро и с интересом освоил такие разработки двуногих как: теория поля, квантовая механика, законы термодинамики, клонирование, генетика, теория относительности, да туже эвклидову геометрию. Не говоря уже о геометрии Лобачевского. И сколько ещё открытий чудных готовил ему созданий этих дух. Те же шахматы – от них же. А литература? Именно потому и благоволил Всевышний к различного рода сочинителям. Ведь их творения помогали ему коротать размерное течение вечности. Аллах ведь никогда ничему не учился. Чему и у кого!? Да и когда? ... Он был гениальным практиком. Но всё его существо почему-то жаждало фундаментальных основ теории. Теории объясняющей механизм собственного всемогущества. Теорию стройную. Ту самую, которая придаст миру гармонию. Точнее сказать он Аллах придаст – с ней в соответствии. Теоретиками и выступали эти самые его «подобия». Многие из них уже здесь, продолжали свои разработки. Но как это ни досадно, ни Гомер, ни Фирдоуси, ни Гегель, ни Аль-Бируни, ни Акиба, ни Булгаков, ни Кант, ни Нильс Бор – никто, ни здесь за облаками, ни там в пекле не создали почему-то ничего похожего на то, что они создавали там. В мире своей страшной реальности.
Из всех теорий собственной сути Всемогущему больше всего понравилась разработка нидерландского еврея Спинозы. Так называемый пантеизм. Или просто деизм. Или что-то в этом роде. Учение подкупало оригинальностью и простотой. Иногда Аллах не мог удержаться от размышлений о собственном происхождении и создателе. А из теории Спинозы следовало, что в этих размышлениях отсутствует необходимость. Ведь, если он сам настолько могуществен, что не постижим для своих созданий, то и... какой смыл думать о том, чего постигнуть всё равно не в стоянии. Нет, в теории этого Боруха, всё же что-то есть...
После прочтения работ гранильщика линз из Амстердама в душе Всевышнего на несколько веков воцарился покой. Он продолжался до той поры, пока... впрочем, это ещё будет.
Аллах никогда не ошибался. Пробовал. Экспериментировал. Да было. Но ведь отсутствие результата – тоже результат. Так-то.
Дьявол Иблис, хитро взглянув из-под сморщенного в гармошку лба, произнёс с почтением и затаённым сарказмом:
– Тебе шах, о, Всемогущий.
Слева от Аллаха, в ажурном кресле без спинки, походящем на перевёрнутые рёбра парнокопытного, восседал пророк Иса. Он методично, почти без звука лущил зубами фисташки, подбрасывая их вверх и ловко ловя губами. Его почти прозрачные, бесцветные, слезящиеся глаза сосредоточенно следили за ватными кусками облаков, медленно проплывающими в струящемся эфире. Иногда, ради прикола, он усилием воли лепил из смерзшихся клубков воздуха замысловатые фигуры. Голос Иблиса оторвал Ису от увлекательного занятия. Он бросил быстрый, заинтересованный взгляд на шахматную доску, выточенную из цельного куска хризолита. Стряхнул с усов кожуру от орехов и вымолвил:
– Лошадью ходи, фатер.
Слово «фатер» было сказано с некоторой долей сарказма и панибратства. Но по-доброму. И без претензий на собственное величие. Примерно так же разговаривают с зеркалом те, кто пьют сами с собой, подмигивая собственному отражению и чокаясь с ним стаканом. Сказать можно и слово непотребное. Себе же. Главное как сказать. А самого себя ж кто ж не любит, кто ж не уважает.
Конечно же, Ису нельзя было назвать сыном Аллаха в прямом понимании этого слова. На языке двуногих практически невозможно подобрать звуки, впитавшие суть родственной взаимосвязи. А их поиск никак не входит в задачу автора данного текста. Желающие могут обратиться к «Каббале», или, на худой конец, к трудам «святых отцов» различных христианских конфессий.
В своё время и сам Аллах, и Иса (здесь он пророком зовётся с известной долей условности – тому, кто при желании может узнать всё и сразу, какой смысл пророчествовать?) с азартом, похожим на тот, с каким теперешние их двуногие подобия следят за чемпионатом мира по футболу или дебатами кандидатов в президенты, следили за словесными перипетиями церковных соборов. Начиная от Никейского и кончая Константинопольскими. Но эти Арии, Евстихии, Нестории запутали всё ещё больше. В конце концов, искания подобной истины стали Аллаху скучны. Почти так же, как и проект «народ избранный». Был даже момент, когда евреи заставили его пробудить в душе эмоции, и он с удовольствием (о котором даже как-то пожалел) отдался в их власть. Эмоции эти, к сожалению (особенно для самих евреев) не оказались положительными.
В итоге Аллах пришёл к так называемому «исламскому проекту». Когда он поведал о своих планах Исе, тот только хмыкнул. И опять же, словно человек говорящий с зеркалом, задумчиво вымолвил:
– Что ж. Давай попробуем. Упростим. С одной стороны простота хуже воровства, а с другой… Давай попробуем с другой…
Как и в случае с Моисеем, из самого зачумленного племени двуногих подобий, Всемогущим был выбран пожилой, неграмотный экземпляр мужеского пола, не обременённый глубиной интеллекта.
В принципе откровения, поведанные Аллахом Мухаммеду, мало отличались от полученных Муссой на горе Синай. Да и для тех откровений, которые Иса пытался эксклюзивно донести до сознания «подобий» на Элионской возвышенности - они были идентичными.
Итог известен. Итог печален. Результат Аллаха разочаровал. Мухаммед, несмотря на природную ограниченность и хорошую память, всё же не смог не исказить откровение Всевышнего. Кое-чего забыл. Кое-чего перепутал. А вместо забытого добавил от себя. Или переписчики как всегда что-то напортачили. Короче, ни те открытий законов природы, ни те изящных философских концепций. Изобретение аль-коголя (водки), да кое-какие оригинальные архитектурные изыски – вот и всё. Этого мало. Это у Аллаха вызвало разочарование. Тупая агрессия, якобы ему же во славу, вызывала у него подобие отвращения. Магометане были предоставлены сами себе. Они продолжали плодиться как кролики и паразитировать на достижениях цивилизации Запада. Тупик. Однако Аллах сдержал обещания, данные тому же Мухаммеду. В раю бесперебойно, вот уже почти полторы тысячи лет работает магометанский филиал ...
Сейчас и сам Аллах, и Иса (который вполне адекватно реагировал на то, что для миллиарда обитателей реального мира его статус был низведён до уровня простого пророка), вполне серьёзно обсуждали программу «Мессия», разработанную ещё во времена первых опытов с евреями. Проект находился в стадии завершения концепции. Сейчас решалось, что это будет: новый ли Пророк Великий, второе пришествие Исы, либо явление «мессии», ожидаемого иудеями. Им кстати, в рамках этой же программы, не так давно Аллах возвратил «землю обетованную». Что касается Апокалипсиса, то вопрос о его целесообразности завис в воздухе во всех смыслах этого слова. Не будем забывать: дело происходит если и не на прямую на небесах – то «не на земле» – однозначно. Местообитание высших сил не поддаётся адекватному описанию. По крайности автору данного текста. Попробуйте описать как выглядит электрический ток. Не формулами. Словами. И не звуками, типа «ёпт...». То-то.
Аллах, было, взялся за шахматного коня. Как и прочие фигурки «белых» конь выточенн из куска чистого метеоритного железа, выловленного со дна метанового океана планеты Нептун. В его пальцах фигурка превратилась в живого и мокрого «морского конька», судорожно сворачивающего и разворачивающего крючковатый хвост. Капли солёной влаги, падающие с живности, не долетая до поверхности, испарялись дурманящим запахом ладана. Посмотрев несколько мгновений на сосредоточенное лицо противника, Милосердный молвил:
– Предлагаю ничью.
И поставил фигуру обратно, на клетку из черного рубина. Конь вновь обрёл неживую монолитность. Но на этот раз изготовленную из редкого природного сплава иридия с молибденом, до залежей которого двуногие подобия Всевышнего доберутся лет через 150, пробурив штольни в поверхности планеты Марс. Они назовут этот металл «мирил».
Дьявол всплеснул ладонями, словно пытался отодвинуть от себя тарелку. Ладони были покрыты мягким блестящим подшёрстком, похожим на крысиный мех. Предложения Аллаха из тех, от которых не откажется ни один здравомыслящий человек. Иблис, хоть и не был человеком, но был далеко не глуп. Обычно подобные партии Всевышний откладывал и никогда не доигрывал.
Появился архангел Джабраил, одетый в крылья. Перо на крыльях пушистое и серое. Из крыльев – голова. Лицо на голове сумрачное. Брови на лице густые, насупленные, сросшиеся на переносице. Почти как у Брежнева. Масти, такой как загривок собаки породы боксер.
– Чего тебе, Джааба? – Аллах добро улыбнулся и милостиво кивнул. Иса куда-то пропал. Скорее всего, как обычно, слился с Аллахом в единое целое. Иблис, не спеша собирал шахматные фигуры, бросая вороватые взгляды то на архангела, то на Иегову. (Именно так, по-еврейски, он называл про себя Аллаха).
Брови Джабраил насупил так, что они нависли над горбатым носом, словно грозовая туча над долиной, зацепившись за горную вершину.
– У тебя, о Всемогущий просит аудиенции один из новоприбывших адептов нашего заведения. Из второго отдела. (Так на местном сленге именовался мусульманский рай).
– Кто таков? Как давно отдыхает? Что надо? Сам вопрос решить не можешь?
Джабраил презрительно дернул уголком почти чёрного рта:
– Шахид. Из тех отморозков, что взрывают себя вместе с людьми. Я все понимаю. Слово есть слово. Но этих я бы туда (кивок в сторону Иблиса, аккуратненько закрывающего шахматную доску с фигурами на замочек) к нему.
– Ну, это уж, Джааба, не твоего ума дела. Что не так? В чём проблема? Гурии не те?
– Да нет, вроде... все, как и мечталось этому отморозку. 72-е по реестру. Все вылитые Мэрилин Монро. Точнее, как эта Норма… не упомню фамилии девичьей… В общем, до дефлорации. Образца 1320 года Хиджры. Она, конечно, не то что на плакатах, но вполне... там минет, анальный секс, оргазм регулярный… всё в норме. Исполняет по высшему разряду. Как всегда. Сбылась мечта идиота. Одни ему на банджо играют. Другие поют. Третьи пляшут. Остальные сосут, лижут и целуют. Процент виагры в вине в норме. Импотенцией этот урод явно не страдает.
– Может, с вином, что не так? Смени марки. Коньяк на худой конец запусти в источник. Человек в раю должен быть всем доволен. Так мне хочется. Хотелось точнее. Но кому как не тебе знать, время для меня относительно, и если мне чего-то захотелось когда-то, значит, этого будет хотеться всегда. Dixi.
– Да нормально всё с вином. В одном ручье «дон-переньён», газированный. В другом «шато-рено». В десяти шагах ключ бьёт с портвейном. Хорошим. Португальским. Настоящим. Но ты же знаешь, о, Всемогущий, они в винах разбираются как свиньи в апельсинах. Им чтобы послаще. Да по мозгам чтобы сшибало.
Аллах горько усмехнулся. Джабраил был прав. Во многом прав. Правда и то, что все люди рождаются мусульманами, но не все ими становятся. Обитатели магометанского филиала рая, окончательно подтвердили своим поведением неудачу «исламской программы Всевышнего». Оказываясь на небесах, в кущах Эдема, где ручьи текли прекрасным вином, а их бесплотную плоть услаждали безумными ласками десятки гурий по выбору, адепты магометанства в течение нескольких суток теряли остатки человеческого облика, превращаясь в форменных животных. В свиней. Совокупляющихся по-скотски. До беспамятства напитывающих каждую свою частицу дармовым алкоголем, а после забывающихся в сладком сне, в луже собственной блевотины. И хоть блевотина пахла французским одеколоном «De-Lon», блевотиной она быть не переставала. Никакого полёта мысли. Никакого философского изыска интеллекта… Словно не только семенники, но и черепная коробка у них наполнена спермой, которая, кажется, и из носа сочится. Скоты. Но уговор есть уговор. Однако от обитателей этого зверинца жалоба поступала впервые. Что было занимательно. Вона не зря Иблис ушами прядает, ноздри раздувает, повод остаться ищет – развлечение чует. Что ж. Ему тоже скучно. Его так же можно понять.
– Хорошо. Пусть войдёт. – И к Иблису, прочтя его мысли. – Ты тоже можешь остаться. Только молчать, если не спрошу. Понял?
– Понял-понял-понял-понял, – Иблис угодливо замахал раскрытыми ладонями. Превратился в большую черную крысу и с ловкостью забрался на правое плечо Аллаха. Уверенно встал на задние лапы, опершись на толстый длинный хвост, абсолютно лысый и розовый. В передних лапах крысы невесть откуда появился спелый банан. Зверёк его ловко и быстро ошкурил, и принялся методично с достоинством жевать. «Не чавкай под ухом», – промолвил Аллах, не разжимая губ.
Появился Ваха. На нём тот же летний френч израильского коммандос с нашивками за ранение, только надет на голое тело. Без майки из пластида. Он был бос. Под глазами синие круги. Волосы свалялись. Кожа почти жёлтая. Аллах предупредил попытку появившегося, пасть ниц:
– Давай без церемоний. – Одной половине своего выражения Всемогущий придал вид строгости, другой доброжелательности – получилось впечатляюще. – Что не так? С гуриями проблемы? Но ты же мечтал именно об этих? Или нет? Не те? Ошибся? Исправим. Может водки хочешь… ну чтоб ручейком текла? Холодненькая. Ржаная. Двойной очистки. А? Или пива? Ты пива пробовал. Или молочка кокосового? Или птичьего? Если вкус для него разработаешь. Нет проблем. Всё в нашей власти. Всё худшее для тебя позади. Впереди – вечность блаженства. Ты заслужил. Ты пожертвовал жизнью ради идеи. Только давай суть её не трогать. Твоя жизнь – борьба. Была борьба. Ты не грешил плотски. Хотя имел такую возможность. А может, просто не успел. Не важно. Всё кончилось хорошо. Ведь ты получил, что хотел. Что заслужил. Чего ещё хочешь? Я добрый. Я всемогущий и милосердный. Сегодня уж точно милосердный. Но всемогущий всегда. Ладно. Слушаю.
Ваха заговорил быстро, суетливо, облизывая пересохшие губы. Он боялся, что Великий-и-Милосердный не даст ему выговориться. Зря между прочим боялся. В месте, котором происходит этот диалог, лимит времени воистину неограничен. Что вперед – вечность, что назад – вечность. «И сверху лед, и снизу лёд» – вечность то бишь.
– О, великий и всемогущий, о, милосердный создатель миров… Прости меня и выслушай… С гуриями… Зачем мне их столько... Что с ними делать... Они тупые... С ними и поговорить не о чём... И не блондинки... И говорят по-английски... И всё одно и тоже... Но я всё равно ничего не понимаю... Я по-русски понимаю, по-арабски понимаю, по-еврейски даже чуть-чуть... С ними... С нею... Я не понимаю эту женщину... их... Она меня... Мне не сладко с ней... мне с ней никак... Лучше бы мне было горько и больно. Это привычней, чем «никак»... и лучше, потому что понятно... А когда её много, и она... они все... как кукла... кукла резиновая, только живая... живые... И песенку поют всё одну и ту же... Говорит, другую не знают, потому что я тоже не знаю... На пальцах показывают... мол, делается всё как я хочу... А я уже не хочу, я хочу не этого... Я этого не хочу... Я думал, совокупление – это сладко, а это не так, как я думал... Не так сладко... А вино... Я же не пью... Мне не лезет... Меня тошнит... Я не пил никогда, здесь только попробовал... Я здесь с аксакалом одним встретился... с дедушкой... Седой такой... как его...
– Петр, что ли?
– Да, кажется... или Павел, не помню... Нет, Пётр... Мы с ним говорили... Я много понял... Мне ведь обещано... нам говорили... мулла говорил... эмир говорил... имам говорил... Но ведь это не рай. Это пытка. Получается, прожил жизнь не так. Зря. Если не зря, то за что тогда пытка? Такая пытка.
Аллах задумался. Он, как уже говорилось, был существом действия, а не теории. Пожалуй, тут мог пригодиться совет апостола Павла. Мощный диалектик наверняка подсказал бы что-то дельное. В свое время, когда Павел разработал концепцию христианства, сам Иса ознакомился с ней и, хлопнув в ладоши с незарастающими язвами от «бостонских шурупов», воскликнул: «Ай-да Павел! Из всего этого я многого не говорил, и почти ничего не имел в виду. Но, прочтя сей фолиант, сказал бы тогда много ещё чего». Но даже Павел вряд ли бы тут пригодился. Он практически не имел представления о мистике суфизма. Ведь при его земной жизни исламом и не пахло. А здесь он был полностью равнодушен к этой концепции, и один из немногих продолжал плодотворно изощрять мысли, которые мог бы высказать Иса во время вояжа в мир реальный.
Аллаху в принципе ничего не стоило помочь несчастному шахиду. Но он не знал как. Однажды, наделив свои подобия свободой воли, он отдал в их распоряжение частичку самого себя. Частичку конкретно невозвратную. Он мог сделать для каждого из них что угодно. Но это «что» каждый должен был, даже не выбрать, а сначала определить. Сам. И только сам. А кто говорит, что это легко. Не будь этого, то и бытие Аллаха, и существование его подобий стало бы настолько пресным, что даже муха заснувшая в октябре на зиму испытала бы большую насыщенность существования. К месту Всемогущему вспомнилась недавняя аудиенция, данная им папе Войтыле. После долгой предварительной беседы с апостолом Петром, папа предстал перед ним.
С папой, как с существом искушённым, можно было избегнуть обычного церемониала подобных встреч. И даже пошутить.
– И чего же тебе теперь надобно старче? – спросил Аллах с доброй улыбкой на устах.
Войтыла, ещё не оправившейся после инсульта, поднял ладони, но голос его был уже твёрд и внятен:
– Ничего, о, Всемогущий. Я достиг всего.
– Не понял?
– Я верил в твоё существование. Посвятил жизнь этой вере. Сейчас вижу тебя. Я оказался прав. Что ещё нужно человеку, кроме того как оказаться правым и прожить жизнь не зря. Сейчас я говорю с тобой. Какой награды желать человеку, раздавившему в душе пусть и маленького червяка сомнения, живущего в каждом из творений твоих? Я не ошибся. Вот это и есть высшая награда.
– И всё же, Кароль, у тебя впереди Вечность. Ты прожил достаточно долгую жизнь, чтобы обдумать, как ты хочешь провести её остаток – вечность, то бишь. Не перекладывай на чужие плечи бремя решения. Яви свою волю. В конце концов, такова моя воля...
Римский понтифик склонил голову. Задумался. Пожевал мокрую губу. Изрёк:
– Покоя. Я хочу покоя и надежды. Я хочу спать вечно и без снов. И когда-нибудь проснуться. И перед тем как заснуть, я должен знать, что проснусь.
Желание понтифика вселило в душу Аллаха благость. Не часто репатрианты в мир иной бывали столь оригинально-просты и трогательны. К примеру, Григорий VII почти после полувековой дискуссии, добился от Аллаха следующего. В иной плоти, с практически неограниченным ресурсом надёжности, он был отправлен на планету Аургензеб, системы проксима Центавра. Чтобы проповедовать местным разумным динозаврам веру Христову... И что толку в том, что теперь тамошние ящеры в причудливых храмах с золотыми куполами, осеняют лапками зубастые морды крестным знамением. Их звериная природа хладнокровных осталась неизменной. Перед тем как сожрать друг друга живьём, они читают «отче наш». И что?.. Скоро на их мир упадёт огромный метеорит. И воля Аллаха здесь не причём. Таковы законы развития космической механики. Впрочем, законы развития общества и природы человеческой не менее жесткие.
Но что ответить несчастному шахиду, из-за которого, там, на земле, в местах скоплений мусульман, всё чаще и чаще поднимаются ядерные грибы от ракет, посылаемых в эти места взбешенной своим бессилием христианской цивилизацией Запада.
– И что же ты хочешь, Ваха? Ты ведь сам ... ну не виноват, конечно, но ты сам выбирал свой путь. Свобода воли, знаешь ли...
– В чём я виноват, Всевышний? В том, что родился в Советской России и верил в Бога? Пусть не так… Но верил. Или в том, что моя мать не сделала аборт, хоть это разрешено властями, но запрещено тобой.
– Я никому ничего не запрещал! – В интонациях Всемогущего послышалось раздражение. – И не разрешал, впрочем… особо. И не дерзи мне. Моё милосердие имеет свой размер. Как долгота дня. В отличие от Всемогущества, кстати.
– Так накажи меня, о Великий и Милосердный. Забери меня отсюда. Куда-нибудь.
– Куда? Дальше уж некуда.
– Да хоть в ад. Ведь если есть рай, то должен быть и ад. И там должно всё быть по-другому.
Тут крыса спрыгнула с плеча Аллаха и обрела образ Иблиса. На этот раз он выступил в роли Мефистофеля, исполняемой провинциальным актёром, в постановке пьесы Гёте на подмостках областного театра. Быстро забегал вокруг опешившего Вахи. Замахал руками и затараторил с желчью и возмущением:
– Ишь чего захотел! Ад – это что? Отстойник?! Помойная яма?! Фильтрационный пункт?! Это там, в вашем мире, приличному человеку так просто попасть в тюрьму. Ты что думаешь, фашисты и коммунисты сажали в лагеря кого попало? Да, случайностей было много. Урки да педики там всякие. Здесь же, наоборот. Но случайности исключены. У меня случайных людей нет. Нам чужого не надо. Suum quicve. Ты что думаешь, нормальному человеку так просто стать подонком? Так просто стать достойным Страшного Суда? Получить заслуженное наказание – это задача не менее, более сложная, чем получение достойной награды. Каждому своё! А думаешь, это так просто сделать? Эту честь надо заслужить. Нужно пройти путь исканий. Пережить муки совести. Если у тебя нет совести, то ты не злодей. Животное. Животным место не в аду. На скотобойне. В переработку. В ложку. Как Пера Гюнта. На протоплазму. Если где-то что-то убудет – где-то что-то прибудет. Негде ничего убывает. Всё на месте. Мир прекрасен. Жизнь чудесна. Этот рай ты придумал сам. И живи в нём. Отвечай за свои мысли. Это только кажется, что мысли и дела сутью различны. Вон, Ису почитай. И… ад – это мое. Не трогайте мою грязную мечту своими хрустальными лапами праведников... Чистота так же заразна, как и нечисть...
Возмущенный, суетливый монолог прервал грозный рык Аллаха:
– Я же сказал, без команды молчать. А ну пшёл вон, пёс смердячий.
Как и положено, Иблис превратился в чёрного лишайного пуделя и куда-то пропал, перед этим успев задрать лапу над босой ступней Вахи. Ваха запомнил лицо Иблиса. И собачье. И человечье. И запах его. Метка дьявола пахла корицей и подмышками.
Тем временем в сознании Аллаха зазвучал голос Исы: «Слышь-ка, Всемогущий, вспомни-ка нашу недавнюю беседу по поводу нового проекта. Давай пробный шар запустим. Мне, кстати, эту идею только что Мастер подсказал, тот самый, что на Шуберте двинулся. Ему, между прочим, его «гурия» тоже осточертела. Но он молодец. Виду не кажет. Они, если не знаешь, обвенчались. Сам венчал. Так что теперь это им на веки во всех смыслах слова… Я его понимаю. Пустая по сути бабёнка. Хоть и экзальтированная. И вкус у неё дурацкий. Жёлтые цветы любит. И лилии. Нормальная женщина должна любить розы. Ромашки, в крайнем случае. Если тюльпаны – это уже знак. Бабы вообще все...» «Ты женщин не трогай, Иса», – ответил Аллах, а вслух – к Вахе:
– Давай так… Говори, чего тебе хочется любезный, не вообще, а конкретно. Говори-говори-говори ... Если правильно сформулируешь – исполню. Мне тут одна мысль хорошая в голову пришла (в сознании Аллаха, промелькнула улыбка Исы).
И Ваха начал говорить:
– Я нормальный человек, Всевышний. Я простой человек, Всевышний. Я хочу жить. Хочу любить нормальную женщину. И чтоб она любила меня. И чтоб у нас были дети. Мальчик и девочка. И чтоб я трудился в поте лица. И чтоб плодов труда этого хватало на то, чтобы прокормить жену и детей и иметь достойное жилище. Я хочу воспитать детей в любви к тебе и к людям. Я хочу умереть в окружении внуков и знать, что у меня будут правнуки. И знать, что у них есть будущее. Я хочу учиться. Хочу уметь летать на самолёте («Одни уже научились», – пробурчал про себя Аллах). Я хочу увидеть Тихий океан и искупаться в нём. Я хочу увидеть живого кенгуру. Разве я многого хочу? Я хочу в туалет.
– Не понял?
Ваха, облизнув губы, стёр со лба испарину:
– Я хочу нормально ходить в туалет, а не ртом и этим… – он чиркнул пальцами по ширинке бриджей. – Прости меня Всевышний – мочой и калом, а не рвотой и семенем ...
Он говорил довольно долго. Аллах слушал не перебивая. Но в конце концов не выдержал и остановил сумбурную речь.
– Короче… Ты не хочешь зависеть от чужой воли. От воли высшей. От моей. Это можно сделать. Это не трудно. Мне не трудно. Мне ничего не трудно. Но ведь всё равно не получиться так, как тебе хочется. Вспомни свои мечты о гуриях. Ты можешь, конечно, не зависеть от моей воли, но зависимость всё равно не кончиться.
– Как так?
– А так любезный. Твоё волеизъявление вступит в симбиоз с волеизъявлением таких же, как и ты людей. Ты думаешь, так будет лучше?
– Не знаю.
– Хочешь попробовать?
– Не знаю.
– А кто знает? У Пушкина, что ли спросить? Можно, конечно, но вряд ли он что путёвое скажет. Вития. Пиит. Всё в облаках витает. Так что? Как я понял, рай ты хочешь заменить на вторую попытку? И не просто, а... (тут, в сознании Аллаха зазвучал хрипловатый баритончик Исы: «Довольно, Всемогущий. Подробности ему ни к чему. Лишняя информация замутит чистоту опыта... решать, конечно, тебе. Но, согласись, здесь и я прав»). Ну, так как? Согласен?
В ответ – кивок головы шахида.
III
И что можно сказать о месте и времени, где оказался Ваха?
Скорее всего, Россия. Все вокруг говорят по-русски. Даже те, о ком на первый взгляд никак нельзя сказать, что они могут изъясняться, не то что на русском языке – на человечьем даже. Областной центр. Судя по огромному златоглавому собору в центре ликующего южного базара и ленте проспекта, спускающегося к искрящейся полоске реки – город, скорей всего, Ростов, а река, надо полагать, Дон.
Чтобы узнать с относительной точностью год, самым верным будет попасть в кабинет какого-нибудь местного чиновника и посмотреть на портрет, висящий над стулом хозяина. Если портрет Ленина – одно время. Горбачёва – другое. Путина – третье. Ну и так далее. Как правило, ниже висят календари-постеры с изображением свиней, собак, крыс, обезьян и прочей живности. Они обозначают: под знаком какого животного проходит текущее время. Если сопоставить портрет зверя с изображением вождя и при этом вспомнить китайский цикл летоисчисления, то почти со 100% гарантией можно определить какая за окном эпоха. К примеру, если на глянцевом постере свинья, а на стене в рамке седая, отекшая морда с узкими от беспробудного пьянства глазками-щелочками, тогда это третий год второго срока правления Ельцина. Если на календаре время собаки, а на портрете сельдяной лик, напоминающий гремлина, одного из персонажей кино-эпопее о Гарри Потере, тогда это, может быть, второй год последнего срока правления Путина. Если баран на глянце, а в рамке крысообразное рыло с пышной кучерявой шевелюрой, то это первый год власти того, кого Ваха взорвал (а может, ещё и взорвёт) в аэропорту Бен-Гурион.
Посещать кабинеты чиновников в планы Вахи не входило. На глаз он определил, что Советский Союз уже кончился – улицы были забиты иномарками, а напротив церкви бойко торговал Макдоналдс. Рекламы МММ не замечалось, значит, и ревущие 90-е позади. Плакат на кинотеатре Макс-Победа предвещал скорую премьеру очередных «Звёздных войн». Так и есть. 21-ый век. Начало века. Начало новой жизни бывшего шахида, твёрдо решившего эту свою вторую жизнь начать с листа чистого, хотя и немного помятого.
Было лето. Не то конец июня, не то начало июля. Чувства добрые распирали грудь. Лёгкие раздулись от жаркого воздуха, перемешанного со счастьем, парами бензина и тополиным пухом. Он с наслаждение щурился на сверкающее белизной солнечное блюдце. Людям, снующим по базарной площади, словно тараканы по столу с объедками, хотелось сделать что-нибудь хорошее. Ведь по сути своей они все такие добрые. Такие хорошие. Вот они идут. Улыбаются. Хмурятся. По своим делам и без дела. Мужчины, женщины, дети – люди! Люди, теперь ваша жизнь зависит только от вас.
На Вахе была всё та же куртка со споротыми знаками отличия. Он похлопал по карманам. Пусто. Ни денег, ни документов. Потёр тыльной стороной ладони подбородок. На нём и щеках пробилась первая колкая щетина, как трава сквозь асфальт. Желудок требовательно заворчал. Ваха оказался голоден, не брит, но обут. Аллах, или кто там, позаботился. На ногах армейские бутсы, не новые, но еще вполне целые. Их бы еще надраить. Да носки бы ещё. Да шнурки. Впрочем, обувка держалась на ноге и без шнурков.
Ваха вошел в историю наравне с правителями, благодаря которым, он в неё попал. Ведь он стал первым, и, пожалуй, единственным, кому представилась возможность начать жизнь по новой. В качестве эксперимента. И теперь всё зависело только от него. И от всех этих людей снующих вокруг. От воли и разума, щедро раздаваемых Аллахом подобиям своим. Впрочем, кому как не Вахе знать, что свобода воли есть раскалённая золотая монета: цены не утратившая, а в руках не удержишь. Жжёт. А выбросить жалко. И что делать с ней. Печёт. Словно не на ладони подпрыгивает, а к сердцу приложена.
Ваха двигался, не глядя по сторонам мимо рынка, по трамвайным путям. Две параллельные прямые привели его к храму. Вошёл в церковь. Там тихо и прохладно. Горят десятки свечек. Старушки истово крестятся на расписные стены и лики святых. Свечи. Свечи. Свечи. Сотни огненных зраков горят мёртвым огнём. В предбаннике храма с лотка идёт бойкая торговля церковной бижутерией. Вахе понравилась иконка с изображением святого Петра. Нарисованный на ней как две капли воды походил на того аксакала, встреченного Вахой под райской смоковницей, на корни которой блевал португальским портвейном, так и не усвоенным организмом очищенном от скверны. Они беседовали около часа. Апостол тогда лично зачерпнул пригоршню брюта «madam Cliko» и омыл лицо шахида. Затем утёр полой тоги. Как будто наваждение снял. Они разговаривали по-русски. Впрочем, судя по всему, апостолу были знакомы все языки. После этой беседы Ваха и попросил у Всемогущего аудиенции.
Иконку шахид так и не купил. Не на что.
Он огляделся по сторонам. Вот справа на богородицу прямо, по хозяйски крестится левой рукой стриженный мордоворот в бордовом клубном пиджаке от Dior. Поверх пиджака из расстегнутого ворота шёлковой чёрной рубашки в виде крыльев бабочки, выпущена массивная золотая цепь с мощным распятием. Вместо гвоздей, вбитых в ладони Спасителя, меленькие бриллиантики, искрящиеся язычками свечек. За спиной мордоворота топчется пара качков. Видимо, телохранители, явно не знающие, куда деть руки.
Вот несколько панков с фиолетовыми гребнями на головах. С любопытством вертят черепами, раскрыв рты. Нюх Вахи ловит знакомый запах анаши ...
Господи! Хорошо-то как. Все вместе. Бог един. Он один. Он одинок. Они все верят в Бога. Верят в то, что он есть и смотрит сейчас на них. Слушает. А Ваха не верит. Ваха знает. Он лично видел бога. Он разговаривал с ним.
Мимо прошмыгнул поп. На рясе позвякивает цепью крест ещё более массивный чем тот, что на молящемся предпринимателе, или кто он там. Пушистая борода. Шапка из меха бобра. Из-под неё умащённая грива волос спадает на плечи.
– Можно вас...
Ваха едва удержался чтобы не поймать попа за подол рясы, как ящерицу за хвост. Он остановился сам. Резко развернулся. Словно речная баржа на полном ходу. Обратил к Вахе пушистый лик.
– Слушаю тебя, сын мой.
– Извините, но я не ваш сын. Моего отца убили.
– Хорошо, – лицо попа стало серьёзным, умильность словно наждаком соскребли. – Что вам угодно молодой человек? – Лицо служителя культа как-то сразу подурнело, благость та облезла как фальшивая позолота с куполов после кислотного дождя. Вид Вахи – полувоенная униформа, небритость, кавказскость, вызвали в душе русского человека здоровые опасения.
– Я хочу креститься ... Это можно?
– Конечно. Ты веруешь во Христа и святую троицу?
– Я знаю, что Бог есть.
– Хорошо. Приходи в воскресенье. Крёстного отца найди. И в кассу заплати (поп назвал сумму). Квитанцию принесёшь на таинство. К 10 часам.
– У меня нет крёстных родителей. Я... и денег нет. А что, без этого никак нельзя? И почему сейчас нельзя? Поймите, меня правильно, я...
– Потому что таков ритуал. Традиция. Закон. Такова воля Господа, в конце концов.
Поп куда-то явно спешил. И полностью утерял интерес к странной личности кавказкой наружности, одетой в добротную униформу без носков и майки.
– Это не так. Богу не нужны деньги. Ему всё равно, когда к нему придут люди. В воскресенье, пятницу или субботу... Ему всё равно, как его называют.
– Откуда тебе это известно, юноша?
– Я был на небе. Я разговаривал с Богом. Хотите, я расскажу как там на небе? Там совсем не так, как мы думаем. Я нормальный. Не смотрите на меня так. Вы ведь добрый человек. Все люди добрые. Даже те, кто притворяются злыми. Я понял это. Мне это рассказал дедушка Пётр. Только они, люди ...
– Подожди немного, юноша, я скоро...
Поп, шурша рясой, скрылся за неприметной дверью. Тем временем в храме, в сопровождении нескольких топтунов, появился какой-то местный начальник. Уж больно по-хозяйски, хотя и без явного хамства, он себя вёл. Кто-то услужливо поднёс ему свечку. Кто-то раскрытую зажигалку «Zippo» с дрожащим язычком негасимого огня. Вот босс поставил свечку перед иконой Николая Чудотворца. Тыкнул себя в лоб и плечи почти кукишем, из трёх пальцев сложенным в подобие щепоти. Заперебирал губами молитву, словно рыба ртом кусок водоросли пощипывает. На нём белая рубашка. Строгий галстук. Пузо. На запястье золотой хронометр «Омега». За спиной холуй аккуратненько держал, чтобы не помять, лёгкий пиджак, баксов за тысячу.
Это был не то представитель президента в федеральном округе, не то вице-губернатор. В общем, бывший второй секретарь обкома КПСС, ныне член «Единой России». Несколько часов назад под его руководством успешно «распилили» федеральные дотации, поступившие позавчера на счета уполномоченного администрацией «Бета-банка». Средства были «распилены» грязно и не аккуратно. Бес попутал. Сейчас босс, хозяин жизни, молился, чтобы всё обошлось. Конечно, им предприняты ещё кое-какие меры. Но в вопросах касающихся личного блага, даже внештатное посещение Храма (кроме, пасхи рождества и т.п.) будет не лишним. На этот раз без согласования с верхами и подельниками, положившись лишь на удачу (воистину бес попутал на старости лет), он решил пару месяцев прокрутить на счетах обещанные президентом добавки к зарплате медсестрам, учителям и прочему бюджетному люду. Потерпит «перхоть» без шампуня. Не пропадёт. Все должно сойти гладко. Месяц, два потерпит. Не зарплату же задерживают в конце концов. Надбавку. Пену нефтяную, ложечку с варева, всё же кинутую кремлёвским боссом в ненасытную пасть бюджетного быдла. Электорат как-никак. Подождёт. И Абрамович с покупкой новой футбольной игрушки подождёт. И кто там ещё... А вот Сам Самыч ждать не мог. Невтерпёж уж было. Процентов от «прокрутки» вполне должно хватить на новый «джип широкий» без изъятия из оборота основных капиталов. Но сейчас местный босс уже жалел о проявленной слабости. Из-за каких-то там 500 000 можно ведь запросто лишиться хлебной должности, приносящей несколько лимонов гринов в год чистого дохода. Но уж больно шикарно сверкали тонированные стёкла авто. Уж больно крепко дурманил запах кожаных сидений. К тому же эксклюзивная серия. Выпуск ограничен. Год назад упустил шикарный форд. Вона на нём теперя губернатор соседнего края всем на зависть катается. Или уже сыну отдал, а сам себе «Порш» где-то раздобыл. Такой, что и в Германии днём с огнём не найдёшь. Даже если для огня этого пятихатки евро жечь будешь.
Сейчас Сам Самыч молил Всевышнего и полпредов евоных, чтобы пронесло. И торжественно обещал Аллаху, или кому там ещё, что больше так глупо и нагло воровать не станет.
И ещё он по случаю, раз уж в храм попал, просил у Аллаха прощения за грешок один в юности, почему-то в совести как камень в почках сидящий. Хотя мелочный вроде. Донёс он в комитет комсомола на сокурсника своего, что тот крестик нательный таскает и в церковь на пасху ходит. Парня турнули из комсомола, а потом и из института. Время такое было. Забрали в армию. А на китайской границе убили хунвейбины проклятые.
Сам Самыч клялся здоровьем внуков своих, что больше ни на кого никогда доносить не будет. Ну, разве в органы на шпиона какого. Кстати, Николая Угодника, он, скорее всего, перепутал с самим Иеговой. И никто не подсказал. Что за помощники вокруг. Дармоеды.
...Ваха вдруг поймал на себе острый взгляд одного из охранников. И широко улыбнулся на него. Словно в ствол направленный гвоздику воткнул. А из-за спины секьюрити выглянуло ещё одно лицо. Выглянуло и подмигнуло шахиду. Внутри у Вахи всё оборвалось. Он узнал Иблиса. Этот-то что здесь делает? Иблис ещё раз подмигнул и усмехнулся. А может, это и не он, может, в полумраке прохладном померещилось.
Откуда-то выплыл недавний поп и рысью двинулся к чиновнику, по всему видно, закруглявшему культовую процедуру.
– Эй, добрый человек, – почти шепотом, словно остатки пасты из тюбика пустого выдавил Ваха слова из горла.
Священник резко притормозил. На этот раз как «Мерседес» на разгоне. Голова в бобровом клобуке повернулась в сторону Вахи. На раскрасневшемся лике выражение досады. Надо полагать, что в мозге под мехом бобра уже прижилась мысль, что странный нищий нехристь уже покинул дом духа господня.
Поп подсеменил.
– Я вас слушаю, юноша. Только у меня буквально несколько секунд. Мне выпала честь причастить вице-губернатора. Приходите в воскресенье. Или... вице-губернатор человек занятой. А у вас время, судя по всему, есть. Есть ведь?
Словно не слыша слова служителя культа, Ваха зашептал в пушистость бороды, глаза его расширились. В зрачках бешено прыгали свечные огоньки. («А одеколоном от него дорогим пахнет», – подметил поп).
– Знаете, будьте осторожны. Здесь, возможно, дьявол. Вон там. Я его видел. Я его, кажется, узнал.
Поп помолчал с полминуты. Покусал нижнюю губу. Полез под рясу. Что-то достал. Сунул в руку Вахе бумажку.
– Вот что, юноша. Идите, похмелитесь. Позже поговорим. Вы не больны?
– Нет.
– Ну и бог с вами. Увидимся. Меня зовут отец Георгий.
– А меня Ваххаб. До свиданья, добрый человек. Простите меня, если что не так.
– Всё так. Бог простит.
После прохлады храма Ваха оказался на жаркости базара. Рынка. Центрального. Где можно всё купить. Где всё продается. Ну, или почти всё. Он стоял несколько минут, смотря на солнце, задрав голову, и улыбался тому, что увидел в небе. Ему было очень хорошо, несмотря на сосущее чувства голода. Ведь он не ел несколько месяцев. Из блаженного состояния его вывел голос отца Георгия.
– Юноша, вы ещё здесь? Хорошо. Подождите.
Подобрав рясу поп, рысью семенил к нему. Бобровая шапка почти сползла на переносицу. Вот он уже рядом. Дыхнул запахом кагора со сникерсом. Изрёк:
– Приношу извинения, юноша. Накладочка вышла. Лукавый попутал (он весело махнул пушистыми ресницами)... А где... то, что я вам дал?
Ваха разжал кулак. В нём скомканная розовая бумажка с полуанфасом президента Франклина. Поп облегчённо выдохнул. Быстро ткнул щепотью правой руки в мех на лбу и плечи. Левой рукой при этом, синхронно изъял из Вахиной ладони банкноту, словно цветок рододендрона сорвал. Улыбнулся половиной рта. Добавил, извиняясь:
– Простите уж. Во мраке попутал.
Он закопошился под рясой, положил в ладонь вместо долларов купюру в 500 рублей. Затем потоптавшись немного, изъял с недвижной Вахиной ладони и её. Вновь под рясу. На окаменевшей Вахиной ладони оказалась красно-коричневая сотенная купюра. С большим театром и конями. Пожевав губой, поп добавил две звонкие пятирублёвые монеты. Еще раз, блудливо улыбнувшись, отвел глаза в сторону. Молвил с видимым облегчением:
– На водку хватит. А в воскресенье приходите. Да хранит вас Иисус.
И рысью обратно. К раскрытой гостеприимно дверце ещё не строго «Volvo», колера «небесная лазурь». Заурчав, машина пристроилась в хвост к кортежу вице-губернатора, состоящего из трёх важных «волг» с мигалками и скромной служебной «бэшки».
Ваха чисто машинально сунул деньгу в карман. Ещё несколько минут продолжал щурясь радоваться солнечному светилу, словно под душ подставив ласковым лучам небритые скулы. Люди его обходили. Никто даже плечом не задел.
IV
Ваха доел шаурму с жареной свининой. Мясной сок ласкал пищевод. В животе стало тепло и спокойно. Он вытер губы сальной бумажкой – своеобразным фантиком от подсохшей булки, скупо начинённой жирным мясом. Свинина была очень вкусная. И сытная. И питательная. И сладкая. Такая же, как печень, вырезанная боевыми товарищами у пленённого под Аргуном русского лейтенанта-десантника. Гяур страшно орал. Ему, наверное, было очень больно. Вырезали аккуратно. Как хирурги. А печень зажарили на углях и съели. Имам Шамиль Басаев учил, что печень врага придает настоящим моджахедам храбрости. А неверных русских нельзя назвать людьми. Даже свиньями назвать нельзя. Они хуже баранов. А поэтому пригодны в пищу. Зря раньше Ваха брезговал свининой, хотя муфтий говорил, что во время войны Аллах освобождает своих солдат от многих запретов. Можно есть днём в рамазан. Можно курить. Много чего можно. Кровь неверных смоет с душ все грехи. А вот апостол Пётр сказал не так. Он сказал ему, лично: «Человек может есть любую пищу, если она полезна и утоляет голод – кроме человечины. Она тоже полезна. И тоже утоляет голод. Но её лучше не есть. Даже если голоден».
Ваха всё дальше и дальше отдалялся от рая, спускаясь в бетонный зев подземного перехода, аки пророк Иона в пасть кита. Под кафельной мозаикой изображающей эпизоды героической обороны города от крысиного нашествия доблестных войск фюрера Германской нации. У ног красноармейца замахнувшегося связкой гранат на крестатый танк, сидел на пыльной шинели безногий инвалид. В форме ВДВ без знаков различия. На пятнистой робе болтался тусклый кружок медали «За отвагу» рядом с замызганным «сопливчиком» «парашютист отличник» украшенным позолоченными цифрой «20». Попрошайка неумело перебирал пальцами по расстроенным струнам щербатой гитаре и не так ритму хрипел пропитым баритоном куплеты:
Он дрался за свободный Гудермес.
Он водку пил и совершал намаз.
Он уважал технический прогресс.
Но не помог прогресс на этот раз.
У всех концов имеется начало.
В мобильнике струной порвалась связь.
И поднялись в атаку федералы,
тельняшки, в клочья, рвя и матерясь.
Всё просто. Окислилась батарейка.
Сталь штык-ножа беспомощно крепка.
А он женат был в Грозном на еврейке.
А службу «срочную» свою прошёл в ОК.
И где-то там, в ущелье близ Герата,
когда их рота брала караван,
он всех точней стрелял из автомата
в оскаленные лица мусульман.
«Аллах Акбар» - душман в чалме сипел.
И эхом отзывался крик в горах.
И он шептал, ловя чалму в прицел:
«Тамбовский волк тебе, братан, Аллах».
Теперь, не вспомнив суру из Корана,
и поняв, что пришла его пора,
он так же громко, голосом душмана,
поднялся в рост и закричал: «Ура».
И роем ос вонзились в тело пули,
Хотя скорей всего хватило б двух.
... Потом, пнув труп, сказал майор: «А хули,
смотри, «сынок», какой матёрый дух».
Ваха бросил мятую десятку в пожёванную фетровую шляпу, на дне которой рыбьей чешуёй поблёскивали пятёрки и рубли. И вновь на 40 ступенек приблизился к небу, выйдя из подземного перехода.
... На углу переулка Газетного и улицы Шаумяна стояла девушка. Фигура как у Мэрилин Монро. Даже лучше. Длинные распущенные волосы, цвета расплавленного золота. Они спадали на плечи. А глаза зелёные-зелёные. И искрящиеся. И добрые. С чуть-чуть раскосым разрезом. А нос усыпан веснушками. Это была Она. Он подошел к ней твердым шагом, по дороге кинув в урну скомканную салфетку от бутерброда. Девушка оторвала взгляд от неба и глянула на него. По прекрасному лицу пробежала тень. Шёлковый бантик губ развязался:
– Чего тебе? Чо пялишься, урод?
Ваха совсем не обиделся. Он приложил руку к груди, на то самое место, с которого была спорота нашивка за мнимое ранение, и заговорил:
– Девушка, ты прекрасней любой гурии. Ты прекрасней всех на свете. Ты как солнце. Ты добрая. Выходи за меня замуж. Я буду любить тебя. У нас будут дети. Мальчик и девочка. Я буду любить вас. Я буду работать. Много работать. У нас будет много денег. Честных денег. Все зависит от нас. От тебя и от меня.
Она перебила его. Очаровательный носик, присыпанный веснушками, как пудрой, сморщился. Что придало её очарованию ещё большую прелесть.
– А ты не совсем урод, – в солнечно-зелёных глазах загорелись два огонька. Словно отражение свечек в храме. – А сейчас у тебя есть деньги?
– Да, конечно, – Ваха суетливо достал из кармана несколько скомканных десяток. – Вот...
– Ты чокнутый, джигит, да? Этого мало. Давай пятихатку – отсосу лучше любой гурвии. За штуку в жопу дам. Только с презиком. А там посмотрим, может, и до свадьбы дойдёт. Если денег нет – гуляй джигит!
Она обнажила в хищной улыбке два ряда зубов, похожих на нитку плоского жемчуга. Ваха отшатнулся, словно в лицо плеснули из ведра с помоями. Зашептал:
– Шайтан... сука... билядь неверная… (на мгновение в нём очухался моджахед – дремлющий тигр чуть приоткрыл один глаз, но только на мгновение) ...прости... я тебя с кем-то перепутал.
V
На пересечении улиц Семашко и Серафимовича его окликнули:
– Эй... – мужчина милицейской национальности с погонами сержанта ласково подзывал Ваху, сгибая и разгибая указательный палец. Ваха услужливо подошел. Милиционер берёг свою честь и поэтому не стал отдавать её Вахе. Но лениво представился:
– Сержант Кузьменко... Предъявите документы.
– Извините, добрый человек, у меня нет документов.
– Так... – сержант Кузьменко подтянулся, принял стойку легавой псины, запах зайчатины учуявшей. – А что есть?.. Деньги есть?
– Есть, – Ваха суетливо вытащил из кармана сдачу с шаурмы. Несколько смятых десяток и мелочь. Протянул ладонь с ними. Выражение лица сержанта почти точно скопировало прелестную физиономию пятисотрублёвой соски. Лицо было не такое красивое и без веснушек, а в глазах кроме брезгливости загорелся ещё и охотничий азарт.
– Эти деньги можешь себе в жопу засунуть, – проговорил Кузьменко-сержант, сгрёб мятые купюры с ладони шахида и засунул не Вахе «в жопу», а себе в карман. – Пошли...
– Куда?
– Как куда, личность выяснять! Где живешь? Регистрация есть? – Милиционер ещё раз осмотрел Ваху с головы до ног. – Откуда ты взялся такой, чудо в перьях?
– Честно?
– С органами по-другому нельзя, ну и...
– Я с неба. Честно. Хотите, расскажу, как там? Там совсем не так, как мы думаем. Добрый человек Кузьменко, бог есть, вы знаете об этом? Я знаю. Я расскажу...
Кзьменко-сержант смотрел на него как на живого кенгуру, вдруг заговорившего человечьим голосом. Так продолжалось несколько секунд. Потом он передернул шеей, словно стволом ПМ, обречённо выдохнул и проговорил с раздражением:
– Пойдём в отделение... Там всё и расскажешь. Регистрации, значит, нет. Вперёд. К машине.
В Костриковском районном ОВД сегодня дежурил майор Прошин. Он сидел за столом и листал полуглянцевый бульварный журнальчик «Rex! Pex! Sex!». Цмыкая уголками губ, майор внимательно, словно редкий вещдок, рассматривал жёлтые звездочки, прикрывавшие на телах фотошлюх место, которым двуногие прелести обычно справляет малую нужду. Рядом на стуле восседала глыба старшины со смешной фамилией Мухобой. Огромными лошадиными зубами он методично лузгал тыквенные семечки, запивая их кока-колой. Левую щеку старшины почти надвое делил глубокий рубец от осколка гранаты, взорвавшейся в районе села Самашки, где три года назад Мухобой в составе Донского ОМОНа находился в спецкомандировке. После контузии он перешёл из ОМОНА в райотдел. Мухобой очень не любил «чёрных» и очень любил с ними «разбираться». В рамках законности, понятно, но в соответствии со здравым смыслом и ситуацией. Рубец придавал природной свирепости лица ещё большую яркость и почему-то делал Мухобоя похожим на губернатора американского штата Калифорния в роли Терминатора.
Слева за решёткой томился смердящий помойкой бомж. Большая обезьяна в клетке. Она регулярно и безнадёжно просила закурить человечьим голосом. Каждые четверть часа. В дежурном помещении пахло псиной и пылью. Из динамика видавшего виды транзистора тихо похрипывало «радио шансон», что-то там про «мурку».
Ваха посадили напротив майора. Кузьменко-сержант доложил:
– Вот черножопый. Документов нет. Под психа косит.
Прошин поморщился. Отложил в сторону журнал.
– Выражайтесь нормативно, сержант. Досмотр производили?
– Так точно. Ничего нет.
– Хорошо. Продолжайте патрулирование. Свободен.
Кузьменко, перемигнувшись с Мухобоем, покинул помещение.
Майор внимательным прищуром осмотрел Ваху, словно сытая рыба пластмассового червя и, не отводя взгляда, чуть шею повернув только, обратился к Мухобою:
– А что, Петрович, похож ведь дух на террориста, а? (Мухобой утробно угукнул). Ты не шахид, случайно? – это уже к Вахе, почти шутейным тоном и дальше серьёзно-официально, под протокол. – Где проживаете... гражданин... откуда к нам? Имя, фамилия?
– Честно?
– А как ты хотел? Только так.
– Я уже не шахид, добрый человек. Я с неба. Я сейчас всё расскажу. Добрый человек, я говорю правду и только правду... Выслушайте. Я вижу у вас умные глаза. Ты меня поймёшь, добрый человек...
Майор крякнул. Стал раскачиваться на двух ножках стула.
– Под психа значит... Добрый человек, говоришь... Ну-ну... Старшина Мухобой, выведите этого... черножопого гражданина и объясните ему в соседнем кабинете, как нужно обращаться к российскому офицеру МВД... Только не калечить.
Мухобой оживился. Не спеша накрутил пробку на бутылку кока-колы. С каждым мгновением его движения приобретали плавность пантеры. Он легко как кошёнка зацепил Ваху за ворот добротной израильской одёжи и почти волоком перетащил в коридор. Оттуда в пустой кабинет. Закрыл дверь на английский замок.
– К стене! Руки за голову! Ноги врозь!
Зачарованный хриплым сексуальным басом, Ваха автоматически выполнил команду. Ловко. Привычно. Надо полагать Мухобой это оценил. Он даже не стал устанавливать носком сапога нужную расширенность ног. Откуда-то из недр стоящего рядом письменного стола извлёк резиновую дубинку. Ловким, лёгким, почти незаметным движением перекрестил Вахину спину. Шахид захлебнулся от боли. Перед глазами пошли чёрные круги. Ноги подломились. Однако потерять сознания не дал консервный бас старшины:
– К офицеру российского МВД следует обращаться «господин майор». Понял? Или ударить тебя ещё?
– Не бей меня больше. Я всё понял, – слова выползли из губ Вахи вместе с темной струйкой крови. Очевидно, внутри организма что-то лопнуло от удара. Ему так же казалась, что кожа на спине треснула как гнилая простынь. Он успел извернуться лицом к милиционеру, сидя на корточках и жадно глотая пахнущий старыми бумагами воздух. Мухобой стоял весьма довольный собой. Тер дубинку о раскрытую ладонь. Он был удовлетворен своей работой. Удар получился с оттяжкой, похоже, дошёл до самого дна почек. Ему очень хотелось огреть «черножопого» ещё, и сейчас сморщив лоб, он соображал, будет ли подобный акт противоречить приказу начальника «не калечить» задержанного.
Он ещё раз с чувством выполненного долга заглянул в глаза «черножопого». И воздел брови вверх. Зрачки задержанного из круглых, расширенных от ужаса и боли, стали вдруг узкими и вертикальными. Как две чёрточки. Это внутри Вахи проснулся тигр-моджахеда, разбуженный ударом резиновой дубинки.
С положения сидя – удар бутсом в пах. Мухобой сломался и захрипел. Дальше в шахиде включились инстинкты, впрессованные в тягучую кровь упорными тренировками в лагере для диверсантов и удобренные протеином, извлечённым из печени убитых врагов. Удар кулаком в лицо. Старшина, словно кляп изо рта, сплюнул кровавый комок вместе с десятком лошадиных зубов, рассыпавшихся по полу кожурой от тыквенных семечек, ещё недавно лузганных в дежурке.
Мгновение и милиционер в раскорячку уперся окровавленным лицом в бланки протоколов на столе. Руки заломлены за спину. На них защёлкнуты его же наручники. Слуга закона был в сознании и сначала даже не понял, зачем этот «черножопый» снимает с него форменные брюки.
А Ваха помнил, чему учил его полевой командир Абдуллах, в отряд которого его направили сразу после курсов в пионерском лагере Хаттаба. Абдуллах говорил, что для неверных гяуров, гомосексуальный акт почему-то является высшей формой унижения. «Но не для нас, солдат Пророка», – добавил эмир. Таким способом, несколько молодых моджахедов-новобранцев, в том числе и Ваха приобщились к боевому братству борцов за веру. При помощи детородного органа своего начальника. (Ни для кого не было секретом, что большинство имамов, эмиров и муфтиев являлись активными педерастами. Встречались среди них и пассивные. Но значительно реже).
Приобщение повторялось ещё несколько раз, пока Ваха не убил первого гяура. А после 20-го он сам получил право приобщать «молодых». Но правом этим никогда не пользовался. Тогда ему мечталось о женщине. Золотоволосой гурии. Но не сейчас…
Пенис шахида, за несколько месяцев райского бытия измочаливший 72-е девственные плевы гурий по имени Мэрилин, легко вошел в анус служащего российского МВД. Старшина Мухобой даже боли не чувствовал. По крайности во рту болело больше чем в заднице. Милиционер с ужасом ощущал, ставшими холодными, как лёд ягодицами, упругий размеренный ритм движения бёдёр задержанного. Вот он ощутил в прямой кишке тихий шлепок спермы. Мысль шилом пронзила мозг: «Ведь «черножопый» меня пидором сделал... как же теперь...». Мысль погасла от удара по затылку рукояткой штатного «ПМ», извлечённого Вахой из кобуры отпетушённого жреца блудливой российской Фемиды.
В коридор дежурной части вышел не бывший шахид Ваха, вернувшийся с небес, а разъярённый тигр Шер-Хан, выпущенный из клетки. Хищник мягко и уверенно, как будто всю жизнь это делал, передвигался на задних лапах. В лапе передней, у него как живой, словно продолжение выпущенных смертоносных когтей, двигался ствол пистолета Макарова. И только в самом конце лабиринта сознания, гулким, затухающим эхом, уже почти неразборчиво звучали слова апостола Петра, произнесённые под тенью райского платана.
И Ваха стрелял по ногам. С потрясающей меткостью. И майору Прошину, только успевшему встать из-за стола. И ещё каким-то двум в штатском. И одному в форме, метнувшемуся куда-то, но так и не успевшему расстегнуть кобуру или присобачить рожок к АК. Всем, кто встретился ему на пути к выходу. И даже бомжу в клетке он зачем-то размозжил коленную чашечку последней пулей. Действо продолжалось не больше двадцати секунд.
Вой сирен он услышал, когда уже свернул за угол, на Большую Садовую, и смешался с пёстрой толпой обывателей.
Тигр внутри успокоился. Сам залез в открытую клетку. Свернулся в клубок. Уткнул морду в длинный полосатый хвост. И мурча как простой котяра, вновь задремал.
VI
Сердце шахида радостно ухало. Оно доставало почти до корней пересохшего языка. На душе радость подпрыгивала как тугой волейбольный мяч, ударенный с силой оземь. В сознании в обратную сторону прокрутилась киноплёнка событий, произошедших меньше часа назад. Он никого не убил! Он сделал так, как говорил ему симпатичный седой дедушка-апостол. А раз так, то новая, светлая жизнь продолжается. Ох, как же радостно пело нутро шахида от осознания того, что он первый раз в жизни, специально не убил неверных. Хотя мог это сделать. Хотя делал это всегда. Как учили. Значит, надежда ещё не потерянна. Он проявил волю. Свою волю. И она совпала с тем, что говорил апостол Пётр.
Он вдруг осознал как это сладко, как это вкусно, вкусней жареной свинины – не убивать человека, когда это можется и хочется. Когда он даёт повод для этого. Как сладко. Как хорошо. Возможно, пророк Мухаммед, действительно как-то не так понял откровения Аллаха. Это ему тоже объяснил Пётр. Да теперь и без объяснений всё ясно. Если доживёт до воскресенья, то обязательно пойдёт в церковь и крестится. И денег найдёт. И убивать никого не будет, чтобы их найти. Надо только дождаться до воскресенья. Дожить до него. Вот только как?
В толпе всё чаще мелькала мышиная милицейская форма. По проезжей части проносились патрульные машины с мигалками и сиренами. Планы «Серена», «Невод», «Перехват» – готовы были помешать планам новой, чистой, благой жизни, спустившегося с небес. Ваха почти физически ощущал, как вокруг него сжимается кольцо. Как на шее захлёстывается петля. И он принял решение. Дождаться воскресенья. Креститься. Потом сдаться властям. Конечно, его посадят в тюрьму. Дадут срок. Но его, шахида, знающего вкус вечности, разве может испугать какой-то срок, данный людьми. Ведь тогда ему поможет пророк Иса. Он отбудет срок. Выйдет на волю. Найдёт ту Единственную. Обязательно встретит её. У них будут дети. Они будут любить друг друга. Он будет работать в поте лица ... и ... он вернёт себе ту жизнь, которая предназначена для любого человека, и отнята у него. И растоптана злой волей людей. Да именно людей. Разве Аллах приказал лётчику сбросить бомбу на дом родителей? Разве он виноват в том, что не родился в Чечне на 20 лет раньше, когда она была мирной республикой в братском союзе, или на 30 лет позже, когда в ней закончилась антитеррористическая операция федеральных войск. И там стало тихо и спокойно как на кладбище. Он не виноват. И Ельцин не виноват. И Путин не виноват. Они ведь хорошие люди. И хотели как лучше. Но не знали как. Думали, что знают. Они не знали, что Бог есть. А он знает. Он расскажет об этом. Всем расскажет. И в тюрьме, и на воле. И мужчинам, и женщинам. И даже милиционерам. Но сейчас Ваху что-то удерживало от того, чтобы обратиться к толпе, обтекавшей его, словно горный поток камень на своём пути.
– Иблис! – крикнул Ваха. Восклицание было обращено к лощёному чернявому мужчине, хлопнувшему дверцей, остановившегося рядом «Ситроена» цвета «коррида» и, не переставшего разговаривать с кем-то по мобильному телефону. – Иблис! Я узнал тебя, подожди. Поговорить нужно.
Мужчина сначала сделал вид, что обращаются не к нему, но встретившись с Вахой взглядом, укоризненно покачал головой, что-то там ещё проговорил в трубку типа, «ну и Аллах с ним, если действительно третья группа, а резус положительный, продавайте по семь с четвертью за баррель» и сделал знак подойти.
Как только Ваха оказался рядом, Иблис зашипел, словно кобра распустившая капюшон:
– Тише ты! Чего орешь как потерпевший! И вообще, кто ты такой? Что тебе надо?
Он захлопнул складной телефон и уставился на Ваху, подобно богомолу на муху, ползущую по разделяющему их стеклу.
– Ты не узнал меня, Иблис? Я – Ваха. Мы недавно виделись у Аллаха. На небе.
Лицо Иблиса чуть оттаяло. Он пресно улыбнулся:
– Молодой человек, вы есть типичный потенциальный клиент психиатрического диспансера. Моё имя есть не Иблис. – И после минутной паузы, очевидно, просчитав какие-то свои дьявольские варианты, о чём свидетельствовала дергающаяся вверх-вниз левая бровь – густая, чёрная, сломанная посередине, почти под прямым углом, на его и без того смуглое лицо, скорее цыганского, чем кавказского типа легла пепельная тень, хотя солнце продолжало ярко слепить. – Ну, узнал. Что тебе надо. Я занят. Мне через полчаса в областной администрации встреча назначена. В министерстве культуры. Сейчас куда не плюнь в министра попадёшь. Потом на Марс по делу. Там уже, – он глянул на шикарный хронометр «Кортье», – через 24 года люди высадятся. Подготовиться необходимо. Как это там, – пытаясь коверкать кавказский акцент, – га-атов сани летам, да-а? – И уже чисто по-русски. – А сейчас как раз лето. Так чего тебе надо? Только быстро.
– Помоги мне, Иблис.
Иблис осмотрел его с ног до головы, как будто увидел впервые.
– А с какой стати?
И расхохотался. Да так громко, что прохожие, спешащие по своим делам, стали оборачиваться.
Очевидно, привлечённое смехом, к ним подошло существо неопределённого пола. На голове шапка-бейсболка, именуемая в народе «педерасткой». В руке диктофон на палочке. Она, скорее всего это была всё же женщина, с фарфоровой улыбкой обратилась к отсмеявшемуся Иблису.
– Прошу прощения, Центр опроса общественного мнения Левада. Вы не согласитесь ответить на вопрос.
Иблис картинно закатил глаза:
– Валяйте.
– Благодарю. Итак, вопрос. Вы согласны с тем, что президентом России может стать человек с нетрадиционной сексуальной ориентацией?
– С какой? – хитро уточнил дьявол.
– Не поняла?
– Ну, скажем, какой он педераст, активный или пассивный?
Журналюга смутилась лишь на миг:
– Допустим, пассивный.
– Да ради бога. Был бы человек хороший.
– А если он ещё и еврей.
– Нет. Уж что-нибудь одно.
– Спасибо.
– И вам того же, – и к Вахе, – садись.
Иблис выехал на Ворошиловский проспект и направил машину к мосту через Дон. Ловко вырулив в транспортном потоке, ещё раз, уже с мрачной серьёзностью:
– Так с какой стати я должен тебе помогать?
Ваха чуть было не обратился к нему «добрый человек», но вовремя осёкся
– Я здесь больше никого не знаю. Мне в этом городе не к кому обратиться. Мне в этой стране не к кому обратиться.
– Обратись в синагогу.
– Я уже был там.
– Не путай. Я не церковь имею в виду, настоящую синагогу. Еврейскую.
– Я не путаю.
Ваха действительно не путал. Если идти по трамвайным путям от храма в сторону завода «Сельмаш», то через пару кварталов, свернув направо по переулку вниз, к Дону, упрёшься в синагогу. Ваха и упёрся. Он знал, что бог один на всех. И его хватит всем. Ему хотелось кем-нибудь стать. Кем-нибудь новым. В соответствии с новизной жизни. Но синагога была закрыта. Рядом стоял одинокий мужчина средних лет в стандартном летнем костюме и шляпе. Он тихо насвистывал мелодию «7-40» и осколком стекла соскребал с фасада здания паучка свастики, нанесённого краской из баллончика.
– Мне можно зайти, – спросил Ваха.
– Вы же видите – закрыто, – ответил раввин (а это был именно раввин, или кто-то в этом роде), не отрываясь от своего занятия. – А зачем вам туда?
– Я начал новую жизнь и хочу найти новую веру.
– А-а... – раввин перестал скрести стеклом. Отошёл на несколько шагов. Оценил работу. Свастика всё равно проступала, хотя была уже и не столь заметна. Он отряхнул руки. Внимательно осмотрел Ваху. Его кавказскую наружность. И помолчав печально, вымолвил с тоской:
– Идите с богом, молодой человек. Неужели вам мало одного несчастья.
Именно после посещения синагоги Ваха и попробовал свинину, встретил девушку своей мечты и попал в милицию.
Но вернёмся в огненно-красный Ситроен, переезжающий по мосту через реку.
– Ну и как «сынку», помогли тебе твои жиды?
– Нет. Мне никто не помог. – Ваха вспомнил месяцы проведённые в медресе в Йемене, лекции муллы о сионистах. – Евреи плохие люди. Остальные хорошие. Но мне никто не помог.
– Да-а-а? – Иблис бросил на шахида косой взгляд. В нём проснулся интерес. – Хочешь, открою тебе одну страшную тайну?
– Нет, – твёрдо ответил Ваха и отвёл глаза.
– Я всё же открою... – И вдруг, ни с того ни с сего чужим, козлиным голосом. – У царя Мидаса ослиные уши... – И дальше прежним тоном. – Так вот, знаешь, кто по национальности Аллах? Нет? Так знай...
Иблис резко затормозил, повинуясь взмаху полосатого жезла гаишника. Патрульная машина стояла перед поворотом на левый берег Дона.
Иблис не стал выходить. Опустил стекло. И, щёлкнув пальцами, отключил кондишен. Пока мент вразвалочку шёл к машине, продолжил прерванную фразу:
– Так вот, Аллах – еврей. Его подлинное имя Иегова. Что в переводе значит «Бог». С еврейского на русский если переводить. Евреи, знаешь ли, почему-то любят псевдонимы.
– Бог не имеет национальности, – смешался Ваха, – Бог не человек...
– Это верно... Бог – нелюдь, – Иблис рассмеялся, меленько, по-крысьи.
– Нелюдь – это ты, Иблис...
– Хамить не надо. А то высажу.
Тем временем в открытом окне появилась склонённая голова в милицейской фуражке. Лицо на голове откормленное. Глазки маленькие. Мышиные. С хитринкой. От морды пахнет луком, водкой, потом и хорошим одеколоном.
– Капитан Загреба. Покиньте транспортное средство.
– Зачем? – с клоунской интонацией вопросил Иблис.
– Документы предъявите.
– А что... без выхода никак нельзя? – и подмигнул гаишнику весёлым цыганским глазом. Бычьи ноздри придорожного мытаря затрепетали.
– Можно.
Иблис, подобно фокуснику, извлёк из ниоткуда купюру в 100 евро. Гаишник её чуть зубами не цапнул, но взял пальцами, так как рот был ему необходим для произнесения следующей фразы:
– Права в норме. А техпаспорт?
Ещё купюра.
– Техпаспорт в порядке. Теперь осталось пробить по компьютеру транспортное средство. Не в угоне ли?
Ещё одна бумажка с архитектурными пейзажами благословенной Европы перекочевала в грабастую лапу. Видимо, гаишнику эта процедура очень понравилась. Он азартно сдвинул фуражку на затылок и продолжил:
– Ваши документы предъявите, пожалуйста.
– Гражданский паспорт, что ли?
– Ну да...
– Я его дома забыл. А что, водительского удостоверения мало? Не хватает?
Милиционер на секунду растерялся, но тут же нашёлся:
– А у пассажира?
Документы Вахи заменила бумага с портретом президента Америки Гранта. Мент был слегка разочарован. Из всех заокеанских владык ему был мил лупоглазый Бенджамен Франклин. Он бы даже проголосовал за него на выборах, если бы тот выставил свою кандидатуру на пост президента России, разумеется, заручившись при этом поддержкой «единороссов». А посему вопросил, не разгибаясь, кивнув на Ваху:
– А он не террорист случаем? Не ваххабит? Уж больно похож.
Сверкая бегающими как мухи зрачками, Иблис сообщил доверительным шепотом:
– Он шахид. Бывший, правда.
– Шутник ты, цыган... А наркотики, оружие есть? Багажник открывать будем?
– Нет проблем. Вот ключ.
На этот раз страж путей сообщения получил любимого своего «Франклина». Свеженького. Хрусткого. Нового образца. Розовенького, как молочный поросёнок перед запеканием в духовке.
– Счастливого пути.
Мент кивком головы стряхнул фуражку на лоб. Отдал свою, ставшую весьма не дешёвой, честь. И с удовлетворением разогнулся.
Его совесть была в принципе чиста. Девственна как 39-ая гурия Мерилин, перед тем, как её дефлорировал Ваха. Через 1 640 футов стационарный пост ГАИ. Там, если что, досмотрят тщательней. По крайности, если что – виноваты будут коллеги. К тому же авто выезжало из города, а не въезжала в него. И если у этих «черных» что плохое на уме, то пусть осуществляют это где-нибудь в другом месте. Велика Россия...
Впрочем, капитана Загребу, всё равно ждали неприятные сюрпризы, правда, не по служебной линии...
Конечно же, по природной сути своей, дьявол Иблис имел для досуга меньше свободного времени, чем Аллах. Но его он, как и создатель миров, тратил на занимательное чтение опусов, придуманных подобиями Всевышнего. Один раз ему попался роман, в котором прототипом одного из главных героев являлся он сам. Автора Иблис не помнил, но книжку прочитал. Резвясь. Да и вообще, многое для своей практики, нечистый черпал из интеллектуальных разработок двуногих. К примеру, несколько секторов ада, были организованны практически в полном соответствии с Аушвицем и каким-то советским лагерем под Магаданом. Из этого опуса кое-что тоже попало в его арсенал. И вообще, он являлся существом весёлым, иногда мрачным, но никогда скучным. Так вот, в том сюжете иностранный маг, заехав в Москву проездом, развлекался тем, что заменял валюту выданную обывателям по поводу и без повода различными фантиками. Иблис себе такого позволить не мог. И не потому, что стеснялся прослыть фальшивомонетчиком. Он просто не мог расшатывать своё реноме подобными вольностями. Тем паче наличность изыскивалась со счётов конкретных банков, путями неведомыми. Что так, то так. Но не из воздуха, как могло бы показаться на первый взгляд. За каждой купюрой стоял труд, пот, кровь и грех. Законы сохранения энергии и материи являлись отнюдь не дьявольским изобретением, и нечистый дух был вынужден им подчиняться.
А по сему, когда капитан ГАИ Загреба вечером дома принялся пересчитывать добытое на большой дороге, то чуть не чокнулся. И с тех пор прослыл ярым цыганофобом. Нет-нет, перед его взором предстали не этикетки от «пепси-колы», а настоящие деньги. Даже можно сказать, настоящая инвалюта. Только не манкие евро и сладкие доллары, а северокорейские воны с мордастым анфасом Ким-Ир-Сена. Он кажись, до сей поры так и не решил, что с ними делать. Выбросить же цветастые «фантики» не позволила природная жадность.
VII
Для продолжения беседы Иблис пригласил Ваху в летнее кофе «Тихая прохлада» на левом берегу Дона. А может, река называлась по-другому? Не суть дело важно. Кафе-то было именно то. Заведение так себе. Мусорное и не дешёвое. Но дьяволу понравилось название.
– Выдумал же кто-то, – бурчал он, знакомясь с мятой картой меню, – Наверное, тоже «добрый человек»? Или нет? Впрочем, добрый-злой – не знаю. Но натура у него, судя по всему, поэтическая. Хорошо звучит. Тихая прохлада... Ну что? По шашлычку? Свинячему? Люблю свиней, но свинства не терплю. Не стесняйся. Я угощаю. Пить что будешь? Водку? Пиво? Коньяк?
Ваха покривился,
– Ты же знаешь. Я не пью.
– Больной что ли?
– Нет.
– Тогда не пойму. Уясни – умеренность в потреблении, может привести к ограниченности интеллекта. Dixi.
Официант, грязный (в прямом смысле) азербайджанец, принёс блюдо с кусками сочной дымящейся свинины, зажаренной на шампурах, сбрызнутой уксусом, пересыпанной луком и зеленью. На относительно чистый стол так же были выставлены бутылка водки для нечистого духа и «кока-кола» для шахида.
Взяв в руки бутылку колы, дьявол обнюхал, внимательно так рассмотрел её. И поставил на место. Затем азартно свернул горло водке. Сделал пару добрых глотков из бутылки.
– Зря ты от алкоголя отказываешься. Он в отличие от колы не фальсифицированный. Насчёт воды умягчённой не знаю, но спирт точно этиловый. А вот кола явно не американская. Итак, что тебе нужно? Учти, Ваха, мне шахиды не интересны... Шахидки разве... Чего взор тупишь?
Глаза Ваха опустил вот от чего. Видывал он в райских кущах своих сестёр по ремеслу. К примеру, некрасивую тридцатилетнюю Фатиму, взорвавшую штаб СКВО, или какой-то госпиталь. За несколько лет до этого, во время зачистки её изнасиловал целый взвод ОМОН в чёрных намордниках. Брата застрелили на месте. Отец сгинул в фильтрационном лагере. Другой брат, подавшийся в милицейскую братву Кадырова, подорвался вместе с шефом и трибуной стадиона в Грозном, во время праздника победы Сталина над большим другом правоверных Адольфом Гитлером. Там в раю, 72-а блестящих гуталином обрезанных эфиопа, разбившись на тройки, по очереди, занимались с ней любовью «вертолётом». Казалось, из всех отверстий валькирии шел дым. Она выла волчицей от оргазмического блаженства, лишь иногда прерывая сексуальные упражнения, чтобы припасть жадными губами к протекающему рядом ручейку с розовым мускатом...
А Иблис продолжил:
– Почему я с тобой говорю? Я говорю с любым, кто искренне поверит в моё существование и открыт к диалогу. Ну, вот скажи, к примеру, вон тем молодым людям за соседним столиком, что я князь Тьмы... Поверь мне, они не ангелы, и согласятся продать душу по сходной цене... Но не первому встречному цыгану... А ты думаешь, что Иса, когда посещал эту землю, так уж сильно походил на Создателя миров? Ха! У него не было нимба. У меня нет рогов. Ну и что? Разве это что-то меняет?
Ваха слушал и ел шашлык. Тёплое, чуть подгорелое сало почему-то наполняло рот неизъяснимым блаженством. Он уже жалел, что окликнул Иблиса. Теплая, благодатно-тяжёлая муть в желудке излучилась в мозг вязким туманом апатии. Ему вдруг очень захотелось спать. И мерзкая мысль гюрзой проползла по песчаной дюне сознания.
Зря он вернулся из рая. Рай – вот его отчизна. Там было не так уж и плохо. По крайней мере, так казалось теперь. Осознание этого пришло потому, что понял шахид – за раз на всю жизнь не наешься. А... Впрочем, пора было отвечать. Всё райское, всё небесное, выталкивалось из тела вместе с входящими в него кусками пищи. Он стал постепенно обретать нормальную человечность. Нужно было жить. Как-то жить. А жить в этой стране без бумаг, удостоверяющих личность невозможно. Нет, конечно же, можно дышать, любить, растить детей, даже налоги платить, но жить невозможно. А жить с каждой минутой хотелось всё больше и больше. От Иблиса, словно невидимая инфекция, в его душу перетекла какая-то субстанция – чуждая и тягучая. Сглотнув непрожёванный кусок мяса, сказал не своим голосом:
– Мне паспорт нужен. Помоги...
– Нет проблем.
Иблис, опять непонятно откуда, достал веер паспортов. И с арабской вязью, и с хохляндским «трэзубьцем», и с «британским лёвою», и «орланом американским» – всяких.
– Мне бы российский. Я ведь гражданин России. Да и вокруг пока Россия.
– А-а... Родину вспомнил. Пожалуйста, – Иблис сложил паспорта в стопку и опять развернул веером. Теперь обложки были все на одно лицо. На каждой блестел распятыми крыльями двуглавик. – Какую фамилию желаете? Иванов? Петров? Путин? Рас-Путин? Айзеншпиц?
Ваха сглотнул пустой ком. Марь в голове прояснилась:
– Свою... фамильную...
– Пожалуйста.
Иблис извлёк наугад один из паспортов и через стол запустил его Вахе.
Тот открыл документ. Всё честь по чести. Фото. Место рождения – город Гудермес. Военнообязанный. Выдан только почему-то ОВД города Батайска. А регистрация московская. По улице Коломенской. Ваха вдруг как-то сразу осознал себя настоящим человеком. Полноценным гражданином. Аллах Всемогущий! Да как же это просто, оказывается! Он бросил вопрошающий взгляд на Иблиса. Тот ещё раз пообщался с бутылкой без посредства стакана, но к мясу не притронулся.
«Неужели и в правду еврей, – мелькнула мысль в голове шахида, – они ведь тоже свинину не едят... дураки».
– Он твой, – выдохнул Иблис, приложив к носу тыльную часть ладони. – Крепка, зараза... – Поднял вверх указательный палец, «внимание» мол, потянулся к Вахиной «коле», хлебнул. – Он твой... Штука баксов... И твой...
– Но у меня же, ты знаешь, денег нету!
– Твои проблемы.
Иблис протянул через стол руку и вытянул из ослабших пальцев бардовую картонку.
– Но зачем тебе деньги? Ты же...
– А это уже мои проблемы.
Тем временем компашка за соседним столиком заказала песню, появившимся на эстраде экспресс-похмелённым лабухам. Ансамбль фальшиво забренчал на расстроенных гитарах. Солист засипел пропитым фальцетом:
А в чистом поле система «Град».
За нами Путин и Сталинград…
Иблис поморщился. Не оборачиваясь, вскинул назад руку с растопыренными пальцами, и громко крикнул:
– А ну ша!
Всё вокруг замерло. Даже листья на тополях перестали шелестеть. Казалось, само время остановилось. Однако впечатляющий «стоп-кадр» давался Иблису с напряжением. Пальцы заметно подрагивали на вытянутой руке.
– Денег-то нет, – повторил Ваха как заклинание.
– Тогда ничем не могу помочь.
Иблис устало опустил руку на стол. Собрал паспорта в стопку. Они исчезли туда же откуда и появились. Музыка вновь грохнула с той же самой оборванной ноты. Листья зашелестели под прохладным дыханием Дона. А молодые люди за соседним столиком стали бросать в их сторону быстрые взгляды, сверкающие холодными угольками злобы.
– Может, займёшь?.. Я отдам... Отработаю.
Иблис резко, по-крысьи рассмеялся. Меленько-меленько. Смех был дребезжащим, как жестянка из-под «Вискас», привязанная к хвосту течной кошки.
– Ты что, с неба упал? Ах, да! Забыл. Короче. Мне пора. Ешь. Пей. Единственное что могу – за всё это заплатить. Здесь и сейчас, – он встал. – Всё. Прощай.
Ваха потянулся к бутылке с водкой. Сделал глоток из горла. Удивленно посмотрел на этикетку. Он ощутил безумное одиночество. Космическое. У него не было никого и ничего. Ни бога, ни прошлого, ни будущего, ни жизни, ни смерти. Только бутылка водки, оставленная дьяволом. Рассчитавшись с официантом, Иблис осмотрел Ваху ещё раз. Он машинально «отстегнул» официанту «на чай» сто баксов, которые, скорее всего, вскоре окажутся банкнотой с тем же номиналом, но только кубинских песо. Он вдруг снова сел за стол. Сцепил длинные пальцы в замок. И, покусав губы, вымолвил:
– Я дам тебе парабеллум.
– А что это?
– Для тебя это латынь. В вольном переводе звучит как «будь готов». Ты пионером был? Не успел? Ладно. Это пистолет. Модель устаревшая, но надёжная.
– А зачем?
– Не знаю. Тебе же дарована полная свобода... воли. Решай сам. Это всё, что я могу для тебя сделать.
Он положил на стол газету, опять невесть откуда взявшуюся. Газета тут же вспухла, как бы прикрыв собою что-то. Иблис встал и ушёл не прощаясь.
VIII
Ваха проводил заслезившимся вдруг взглядом рванувший с место «Ситроен» цвета «пламя ада». Вылил остатки водки в пластиковый стакан. Залпом его. Хрустнул колечком лука и веточкой кинзы. Внутри стало тепло и хорошо. Организм вполне адекватно воспринял русскую водку. Ваха сначала удивился этому, а потом понял – почему так. Если спиртное, а особенно водку, хорошо закусить куском жареной свинины, пусть даже подстывшей, пусть даже с салом подгоревшим, а не поцелуем гурии, пусть даже горячим, пусть даже Мерилин Монро – всякие запреты утрачивают силу. И становиться хорошо, а не плохо. Хотя, скорее всего, и на время.
Ваха приподнял угол газеты. Мёртвый зрачок длинного ствола, казалось, наполнился живой чернотой и сморгнул. Ребристая округлая рукоятка так и просилась в руку. Вот сейчас она заговорит человечьим голосом: «Возьми меня. Я такая удобная. Я такая сексуальная. Я твоя».
Ваха опустил угол газеты. Прочёл название. «Комсомольская правда».
Тут же в голову пришла мысль. Какая правильная, какая мудрая надпись. Как глубок, как сакрален её смысл. Ведь «просто» правды не бывает. У этих самых комсомольцев она своя. У милиционеров своя. Своя у русских. Своя у «верных». Своя у «неверных». У Иблиса тоже есть своя правда. И у него Вахи тоже ведь должна быть правда. У всех своя правда. Но только своя. Чужая правда никому не нужна. Он вдруг осознал, что люди не станут «добрыми», если их так называть. С ними нужно сделать что-то другое. И злыми не станут. И даже людьми могут не быть, даже если разговаривают по-человечьи и передвигаются вертикально. Ему уже больше не хотелось никому рассказывать «как там – за облаками». И пока не хотелось никого убивать.
Он родился заново. Да. Он взрослый мужчина. Но в этом мире это ещё ничего не значит. Он по-прежнему беспомощен как грудной младенец. Любой чиновник его может раздавить как майского жука. А мамы нету. Она не закроет его набухшей молоком грудью не от холода этого мира, не от его острючего железа, норовящее попробовать на вкус мяконького мяска несмышлёныша. Ему захотелось заснуть. Ему захотелось заснуть и не проснуться. Ему захотелось родиться обратно. Он съел ещё кусок холодного как мир мяса.
Вот компания за соседним столиком, в полном составе двинулась к нему. Их трое. Его сверстники. Один коротко стриженный, в белой майке с синими буквами «Всё путём». Два других бритоголовые в чёрных майках. На одной жёлтые буквы «РНЕ», на другой свастика стилизованная под глаголицу.
Они бесцеремонно сели за три свободных стула. Закурили, пуская дым прямо в лицо шахида. В глазах прыгали весёлые злые чертенята. Их было трое. Ваха был один. Больше в кафе никого не было. Был июль. Было 20 градусов по Цельсию и сколько-то там по Фаренгейту. Официант, он же бармен, метрдотель и арендатор в одном лице, смуглой, немытой кожей этого самого лица безошибочно почуял недоброе и куда-то пропал. Лабухов можно было не считать, пустив по кругу беломорину с планом, они играли просто так. Потасканная, облезлая солистка чисто в своё удовольствие тянула писклявым голоском:
Вместо
неё
Я твоя невеста,
Честная ё...
– Чем так воняет? – спросил один бритоголовый.
– Говном, – ответил «идущий своим путём».
– А где говно? – деланно удивляясь, спросил другой бритоголовый.
– А вот сидит, – ответил первый и кивнул на Ваху.
Все трое изобразили на лицах удивление, как будто заметили Ваху только сейчас. Тот который «РНЕ», чуть склоняясь к Вахе, ласково спросил:
– Ты что, черножопый, не знаешь, что заведение только для белых, а эта страна только для русских.
– Для православных, – поправил «идущий».
– Извините, я не знал. Но я в воскресенье крещусь. Обязательно.
Ваха старался не смотреть им в глаза. Он машинально шарил взглядом по газетной странице. Там в интервью народной газете президент толково рапортовал о росте ВВП и о том, что Россия не допустит дискриминации русскоязычных в Прибалтике. Тигр-моджахеда внутри проснулся. Потянулся. Зевнул с хрустом во всю клыкастую пасть.
– Перед тем как креститься, мы тебя пидором сделаем. Как? – это со свастикой на майке.
– Пидором я уже был... Я не хочу с вами драться добр... ребята.
Троица расхохоталась. Тот, который «РНЕ», по-шакальи засунул в рот последний кусок шашлыка с тарелки. И с набитым ртом продолжил:
– А мы с тобой, черножопый, и не будем драться. Мы тебя от****им. Чуть-чуть. Только сначала помоем.
Он плеснул ему прямо в лицо из бутылки колы. Другой сплюнул на пол. Но попал на ботинок шахида. Третий буднично надевал на пальцы свинцовый «кастет-поцелуйчик».
Тигр внутри, не дожидаясь команды, сам открыл лапой клетку.
«Вы не добрые люди, – мысленно обращался шахид к троице, – Вы вообще не люди... вы хуже евреев...». Тигр внутри зарычал и прыгнул. Ваха всё ещё не хотел никого убивать. Он стрелял по ногам. Но из дьявольского парабеллума попасть можно было только в лоб. Чуть выше переносицы. Очевидно, оружие тоже было наделено свободой воли. Оно само стреляло в Вахиной руке до последнего патрона. Вот и щёлк. Всё. Ваха заглянул в дымящийся ствол. И отрешенно бросил пистолет. Посмотрел на дорогу. Там, с воем сирен, почти лоб в лоб остановились два милицейским уазика. Азербайджанец, прекрасно поняв, чем всё кончиться, заблаговременно вызвал милицию. Она почти успела. К недвижному Вахе бежали люди в камуфляже и мышиной форме. У них в руках были автоматы и пистолеты. Руки шахида были пусты и безвольны.
«Куда же мне теперь?.. Не в рай... не в ад... куда?»
Он попал в милицию. Там его били. Ногами. Кажется, до смерти.
IX
… Оказывается не до смерти. Но до суда Ваха не дожил. Он умер в следственном изоляторе временного содержания. В Таганроге. От туберкулёза. Которым там же и заразился. Историю же эту мне поведал один знакомый. Вован Сабако (фамилия изменена... чуть-чуть). Он сидел с Вахой в одной камере. Был назван «добрым человеком», впрочем, так же как и их сосед, цыганский барон, промышлявший торговлей героином. Впрочем, как и все остальные сорок обитателей камеры, Вован попал туда за какое-то мелкое мошенничество. По крайней мере, он проходит по статье, «мошенничество в крупных масштабах», или что-то в этом роде. Хотя какой он мошенник, дурак просто. Но если ему удастся найти хотя бы сто баксов, пусть не нового образца и заплатить весьма скромный гонорар (на фоне грозящих ему пяти лет с конфискацией имущества, которого нет) толковому юристу, то, скорее всего адвокату удастся переквалифицировать статью. И в изолятор Вован не попадёт. И не услышит от Вахи его историю. Но это уже не важно. Рассказ-то написан. Возможно, Вован его прочтет, а не услышит, впрочем, как и вы, те, кто дочитал эти строки до конца.