Цикл Библейские истории

1-КАИН
2-МИРИ
3-НЕЧЕСТИВЦЫ
4-ШИБОЛЛЕТ
5-РАБ
6-СВАДЬБА ИАКОВА
7-ЖЕРТВА
8-ЭЛИЯГУ
9-СИНЕЕ ПЛАМЯ




КАИН

"И сказал Господь Каину:
где Авель, брат твой?"
 
 Где Авель, брат твой, вопрошал Ты меня, и голос Твой
звоном и гулом отдавался внутри меня, не давая мыслить и дышать..
"Где Авель, брат твой?"
В поле Авель, среди зреющих колосьев, он лежит лицом вниз и вокруг него засыхает бурая лужа, и большие черные мухи с жужжанием вьются над ним, садясь и тыкаясь в бурое своими хоботками...
 
 "Где Авель, брат твой?"
Ты знаешь, Господи. Тебе всегда лучше знать. Знаешь ты ответ, вопрошая меня, так же как знал его, спрашивая отца моего Адама "не ел ли ты от дерева, с которого Я
запретил тебе есть?" и мать мою, Еву,"что ты это
сделала?"
 
Тебе всегда лучше знать.
 
"Где Авель , брат твой?"
 
 Разве я сторож брату моему? Разве не знаешь Ты, что я
не уберег его ныне?! От себя же -не уберег.
Мертв брат мой Авель, но не за смерть его караешь Ты
меня! Не за это! Не за это!
 
 Брат мой был кроток и добр как ягненок, я гневен и
вспыльчив...
Я убил его. Я тысячу жизней бы отдал, чтобы его
воскресить.
Ты тысячу раз мог бы предотвратить его смерть.
И не за это покарал Ты меня.
 
"Спустя несколько времени, Каин принес от плодов
земли дар Господу,
и Авель также принес от первородных стада своего и
от тука их. И призрел Господь на Авеля и на дар его, а
на Каина и на дар его не призрел. Каин сильно огорчился,
и поникло лице его."
 
 Еще бы мне было не огорчатся. Да, Авель отобрал
лучшее для жертвоприношения, да он за много дней до
того холил и лелеял овец, чтобы принести их в жертву
Тебе, я же взял то что было в руках моих, от плодов
земных, я взял то что мы едим каждый день, то что по
воле Твоей дарует нам земля!
Мы оба принесли жертву от чистого сердца. Но Ты принял
его приношение. Почему? Неужели Тебе важен был кусок
пожирнее и понежнее?! Неужели этого Ты ждешь?
Неужели Ты дал нам жизнь и мир, чтобы лучшее в этом
мире мы отадвали не родичам и друзьям нашим, но Тебе -
Всемогущему?!
Почему?...
 
" И сказал Господь Каину: почему ты огорчился? и
отчего поникло лице твое?
если делаешь доброе, то не поднимаешь ли лица? а если
не делаешь доброго, то у дверей грех лежит; он влечет
тебя к себе, но ты господствуй над ним."
 
 Грех. Загадочное для нас слово. Авель бы никогда не
услышал этого слова от Тебя. Ты сказал его мне. Я
вынудил Тебя на это своим "почему?" За это Ты покарал
меня.
 
"Ныне проклят ты от земли, которая отверзла уста
свои принять кровь брата твоего от руки твоей;
когда ты будешь возделывать землю, она не станет
более давать силы своей для тебя; ты будешь
изгнанником и скитальцем на земле."
 
Изгнанником. Таков был Твой приговор. Вечным
изгнанником -потому что вечность страшнее смерти.
Потому что смерть -награда кротким и чистым. А скитания
-кара отверженных.
 
" И сказал Каин Господу: наказание мое больше, нежели
снести можно;
вот, Ты теперь сгоняешь меня с лица земли, и от лица
Твоего я скроюсь, и буду изгнанником и скитальцем на
земле; и всякий, кто встретится со мною, убьет меня."
 
 Я говорил. Я едва ли не умолял. "Едва ли" -вот ключевое
слово. Ты почувствовал это. Ты знал -в моем жалком
"наказание мое больше, нежели снести можно" взвилась
оскорбленная гордость.
Я признал свою вину-я убийца.
Но Ты карал не за это. И за то что посмел я усомнится в
справедливости Твоей, за то, что не принял покорно,
валяясь в пыли, наказание, назначенное мне а посмел
еще и возражать, Ты...
 
" И сказал ему Господь: за то всякому, кто убьет Каина,
отмстится всемеро. И сделал Господь Каину знамение,
чтобы никто, встретившись с ним, не убил его."
 
 Ты поставил на мне свою печать. Символ того,что я
принадлежу тебе.
Ты обрек меня на вечность.
Я -убийца -боялся смерти от когтей диких зверей..от
ударов отца..от слез матери... это, пожалуй, был самый
большой мой страх.
Ты знал.
 
 Ты одарил меня милостью: знаком неприкосновенного.
Никто не посмеет убить меня...
Будь проклята такая милость! Будь проклята она -ибо она
милость, призванная уничтожить во мне мою гордыню,
мои сомнения в твоей всеблагости...
Уничтожить меня.
 
 Убийце Ты подарил жизнь.
Убийце Ты позволил продолжить род человеческий.
Убийца справится.
Первый убийца на земле.
Прости меня, Авель, прости малыш... это случилось за
твой счет -но кто то же должен был стать и в этом -
первым.
Как и во всем, как и всегда.
На этот раз первым оказался я.




Эланор (Лия Шмидт), 2004 год
_______________________________

МИРИ

Некто из племени Левиина пошел и взял себе жену из того же
племени.
2 Жена зачала и родила сына и, видя, что он очень красив, скрывала
его три месяца;
3 но не могши долее скрывать его, взяла корзинку из тростника и
осмолила ее асфальтом и смолою и, положив в нее младенца,
поставила в тростнике у берега реки,
4 а сестра его стала вдали наблюдать, что с ним будет.
(Книга "Исход")
"Нестыковка в этих параграфах очевидна. "пошел и взял себе жену
из того же племени.
Жена зачала и родила сына" из первых двух параграфов мы можем
понять, что речь идет о рождении первенца у только что
вступившей в брак супружеской пары.
Откуда же тогда двумя параграфами ниже появляется сестра?"
(Из лекции по "Библейским историям в зеркале традиционных
переводов")

За тонкой глиняной стеной очень хорошо слышны голоса.
-Нет, Иогев. Таких денег одолжить не смогу. Хоть и по старому, -
нервный смешок -знакомству. Нету их у меня.
-Ну не можешь, так не можешь -легко согласился хозяин дома. -
Послушай..ночь на дворе... может ночевать останешься? А то, что
тебе в пустом доме делать? Без жены, без детей...

Женщина сидит, подняв голову, напряженно вслушивается в
разговор. В маленькой комнатке полумрак, свеча горит ровно,
прячет в тени потолок, отчего кажется, что он нависает совсем
низко над головой. В маленькое окошко -просто квадратную дыру
в стене- вползает краешек неба.

За стеной тяжелый вздох.
 -Спасибо. А только все же пойду я.
-Тогда я провожу тебя до ворот.
Голоса смолкли. Шаги в сторону двери.

Женщина перестала прислушиватся, уронила голову на руки. Из
груди вырвался всхлип.
-Мама! -черноволосая девочка-подросток, сидевшая напротив за
шитьем, вскочила, подбежала и обняла плечи женщины. -Мама!...
Не плачь!...
-Я стараюсь, Мири. Толку от слез... Что судил господь, тому и быть.
Девочка опустила голову.
-Это жестоко, мама.
-Нельзя так говорить, Мири. Господь не жесток.
-Господь -нет. А вот отец!...
-Перестань! -строго оборвала ее женщина. -твой отец умнее нас.
Недаром создана была женщина из ребра мужчины: их дело решать,
наше -подчинятся. Он глава семьи....
-Да где же эта семья! -с негодованием вскричала девочка.
-Мири!...
-Но мама. Он же бросил нас.
-Он не бросил. Он защитил нас от большого горя. Твой отец
ученый, мудрый человек -он в начале пути думает обо всех
трудностях дорожных.
-Переправу через реку стоит искать подойдя к реке, а не еще не
перевалив через горы.
-Умный подумает о том как переправится через реку , прежде чем
одолеет горы. И если нет через реку пути, идти через горы -стоит
ли?
-Что ж он не подумал о том перед свадьбой?! -с негодованием
воскликнула девочка.
-Так перед свадьбой, кто же знал, что на нас эта напасть свалится?
Ведь совсем недавно фараон, владыка здешней земли, отдал приказ
убивать всех мальчиков, рожденных у еврейских женщин....
-Зачем пришли наши отцы в землю Египетскую? Ну зачем, мама? -
в голосе Мири зазвенели слезы
-Я же тебе десятки раз пересказывала эту историю -вздохнула
женщина.
-Знаю. Голод, Иосиф, сын Иакова... и что теперь? Нам умирать
здесь, как баранам которых ведут на заклание? А где же обещание
Господа праотцу Аврааму "будет потомство твое многочисленно
как песчинки на берегу морском"? Чего стоит это пророчество,
чего стоят все пророчества?
Не лучше ли было погибнуть на своей земле? Свободными?

"По крайней мере, там мы бы умерли как люди а не как скоты
бессмысленные!
 За что нам эти каждодневные унижения, презрение, ругань...
"грязные варвары слишком быстро плодятся.." "убрались бы в свои
нищие земли.." за что?!"

Она вспомнила, как швырялись грязью мальчишки -египтяне, как
кричали ей вслед.... слова..слова которые..
"Ненавижу, ненавижу их... ненавижу!" сжала кулаки, на щеках
выступили красные пятна.

 -Мы здесь все стали рабами, мама! И ничего не делаем, чтобы
спасти себя!
-Мири, перестань. -терпеливо и устало сказала женщина: эти речи
она слышала от дочери не первый раз, и считала что они не к добру.
Не должно девушке думать о таких вещах.
- Тебе уже тринадцать, а говоришь как глупое дитя. Бог народа
Израиля привел нас в эту землю -и он выведет нас отсюда .Я верю.
И все что исходит от него -во благо.
Девока дернула головой.
-Даже то, что отец нас бросил?
-Да. Даже это. Все что ни делается -к лучшему. Надо только верить.
 
"Только верить...а отец ушел, испугался того, что у мамы может
родится ребенок, еще один, но не должен же рождатся сын! А если
девочка, маленькая, черноглазая, как мама... Я бы за ней
ухаживала, когда она чуть подросла, водила бы на поля и к ручью, я
бы ей лепила человечков из глины, подарила бы свое платье, то,
серое,мне оно уже давно мало, в сундуке зря лежит, а ей бы
понравилось...
Отец поступил как трус. Трус... Он сам наверное не понимает -
нельзя так убивать детей! Я скажу ему!"
 
Девочка решительно поднялась.
-Ты куда? -спросила мать.
-Кур покормить.
Мать кивнула и вновь взялась за шитье. Мири вышла из дома,
захватив платок, набросила его на голову и, оглянувшись через
плечо, выскользнула за ворота.
По пустынной улочке, через душную звездную ночь, задыхаясь от
быстрого бега....
Пока мать и дед не заметили ее отсутствия...

Отца Мири догнала уже у самого его дома. Он обернулся на оклик -
и с удивлением увидел дочь, запыхавшуюся с растрепавшимися,
выбивающимися из под платка волосами.
-Мири! -что ты тут делаешь? -и встревожился -Беда какая? С
матерью?
-Нет, отец. С мамой все хорошо. Почему ты спрашиваешь меня
сейчас о том, как она? Почему не спросил ее саму, сегодня, когда
был в доме своего тестя?
 Мужчина нахмурился.
-Зачем и о чем мне говорить с ней? Только больше грусти и слез.
-Этого могло бы не быть. Если бы ты захотел.
-Перестань! -мужчина не мог заставить себя смотреть прямо в
карие, пытливые глаза дочери.
-Разве я говорю неправду, отец?
-А разве я неправильно поступил? Что толку жить вместе, что толку
дарить детей этому миру, когда их тут же жестоко убьют!
-Если только ребенок окажется мальчиком. -девочка сделала
ударение на "если".
-Но ведь может оказатся мальчик.
-А может и не оказатся.
-А этого никому не дано знать. Оттого и не хочу я мучить ни твою
мать, ни себя ни будущего нашего младенца. Пусть он лучше не
родится, чем...
-Отец!-воскликнула Мири -отец, послушай! Разве народ наш -
стадо овец? Разве такими были наши предки? Разве не пошел
праотец Авраам один против всех, в вере своей? Разве сейчас, после
фараонова чудовищного приказа должны прекратится рождения и
свадьбы? Но этого я не вижу! Мужчины берут в дом жен и
продолжают рожать детей... Или скажешь, холостым следует более
не женится, а женатым отослать жен в дома их родителей, и
забыть о них навсегда, как это сделал ты?! Так разве не этого
фараон добивается? Он ненавидит наш народ. Он хочет истребить
его. А мы -мы что же -ему в этом помогаем?!
 -Мири!..
-Бог привел нас сюда. Он выведет нас отсюда. В это мы верим, но
не поможет он тому, кто будет сидеть сложа руки, уповая лишь на
милости свыше! Отец! Фараон жесток -но ты жесток еще более!
Его приказ распространяется лишь на мальчиков -а ты и девочек
хочешь лишить права на жизнь?! Господь сказал -"плодитесь и
размножайтесь" и ты своим поступком нарушаешь его волю!
Вернись к матери, отец! Возьми ее себе в жены вновь! Сыграйте
заново свадьбу, как предписано нашим законом, и будем жить, не
пряча глаз и не опуская головы! Ибо люди мы, и нас, людей,
назвал бог наш избранным и благословенным народом! Людей, а не
стадо покорное воле сильного, бездумное, трусливое стадо!
-Мири...
Мужчина опустил голову. Эта девочка, его дочь, говорила сейчас
правду. Правду, которой он не осмеливался посмотреть в глаза.
Доселе -не осмеливался.
Он взял дочь за руку.
-Пойдем.
-Куда?
-К маме. Пора вам с ней и твоему старшему брату, вернутся домой.

Через год у родителей Мири родился еще один ребенок. Это был
мальчик, которого назвали Моше.

 Впоследствии же имена его и его сестры, пусть и несколько
исказившись, стали настолько известно миру, что пересказывать
здесь дальнейшую историю их жизни, мне кажется делом
совершенно бесполезным. Другие источники уже успели сделать
это с гораздо большим мастерством.


Эланор (Лия Шмидт) 2004 год
____________________

НЕЧЕСТИВЦЫ
 
  "Не ложись с мужчиною, как с женщиною: это
мерзость."
  (Книга Левит)
 
 1
 
 
 Вечер обнял Содом горячими влажными руками. Жемчужины
звезд дрожали на небесном покрывале готовые сорваться в любой
миг и усыпать истрескавшуюся от жары землю градом слез,
застывших в вечном холоде.
 Лот, стоя во дворе, вдохнул теплый воздух второго месяца
лета. В редкие вечерние часы тишины и покоя он словно бы
отрешался от шумного грязного Содома, забывался гомон базара
и пыль городских улиц, осевшая на одежде, виделась
мельчайшими частицами песков дальних долин.
 "Благословен Господь наш" мысленно произнес Лот. "Мне,
недостойному, дал Он силы для соблюдения заповедей Его и,
живя в обители греха, я остался чист."
 Обитель греха... Да, иное имя нельзя было найти для этого
города, где каждый готов был за лишний грош обмануть, украсть,
убить, где жены уходили от спящих мужей к другим мужчинам, а
мужья проводили время с блудницами, забывая о семье и доме.
 И одним из самых страшных грехов был...
 Смех за стеной отделяющей двор родича Авраама от двора
соседа, гончара Ирравы, прервал нить мыслей праведника.
 Лот досадливо поморщился, подошел ближе к стене.
 - Возлюбленный мой... Сердце мое...
 - Целуй меня, прижми к себе , чтобы покоилась голова моя на
груди твоей, единственный мой.
 То были голоса Йохава, сына гончара и его друга, пастуха
Гадена. Уже второй год в жаркие вечера Лот слыхал их почти
каждый день и ночами не мог заснуть - жар гнева затоплял
праведную душу.
 "Нечестивцы! Забыли Бога!"
 Родич Авраама прильнул глазом к небольшой щели в стене:
ему удалось увидать обоих грешников, распростертых на траве в
чахлом садике, представлявшем собой всего то несколько кустов
и пару маслиновых деревьев.
 Юноши, постелив на траву свои одежды, ласкали друг друга.
Оба были уже в чем мать родила, их загорелые стройные тела
слились в страстном объятии...
 Лот в сердцах плюнул, и отошел от стены. "Да падет кара
Господня на ваши головы, и на головы ваших отцов,
позволяющих подобное своим детям!"
 
 После вечерней трапезы, пока жена и дочери убирали со стола,
Лот вновь оказался во дворе.
 Из-за стены теперь доносилась тихая музыка. Гаден играл на
свирели, а Йохав пел.
 
 -Как же прекрасен ты, возлюбленный мой,
 Будто свеча, горящая на ветру.
 Уста твои - мед, глаза твои - крылья бабочки синей,
 Кудри твои - волны морские.
 Как же прекрасен ты возлюбленный мой,
 Ты подобен стройному дереву на закатной равнине.
 Кожа твоя - каштановый шелк, руки твои - гибкие травы
степные.
 Запах твой - запах теплого хлеба и весенних дорог.
 Улыбка твоя - тепло очага в добром доме.
 Под сводами небесного шатра, на лугах райских садов
 Любуюсь я на тебя, возлюбленный мой,
 И сердце в груди моей замирает,
 То готовое унестись пугливой горной серной,
 То голубем белым взмыть в высь и,
 Покружив в небесном просторе, опустится на твое плечо.
 Приди же ко мне, возлюбленный мой,
 Согрей мои ладони в своих, коснись губами губ моих...
 О нет, это не слезы, лишь капля дождя, что стекла по щеке...
 А не ведомо разве тебе, как зовутся соленые дожди,
 Дожди тоски и бесцветья?
 Но вот вошел ты во двор мой и окончился дождь,
 И вновь солнце золотит нашу землю.
 Приди же ко мне, возлюбленный мой!
 Дитя мое, усни на груди моей,
 Убаюканный нежностью рук и слов.
 Усни, утомленный, но не насытившийся,
 И пробудись утром от поцелуя моего.
 Друг мой, подай руку мне, выведи из Тьмы,
 Заблудившемуся в лесу помоги отыскать дорогу к дому его.
 Брат мой, в час нужды лишь позови - и я буду около,
 Окликни - и отзовусь, скажи - и исполню!
 Государь мой, дай быть около тебя,
 Коснутся края одежды твоей, слушать речи твои.
 Позволь пойти в войске твоем, путем, что укажешь ты,
 Тенью стоять за плечом твоим, в битве жаркой заслонить
тебя...
 Щит, что закрыл меня в час невзгод - имя твое.
 Остров спасения, средь бушующих морских валов - имя твое.
 Теплое покрывало в морозную ночь - имя твое.
 Солнце ношу я в груди моей - имя твое.
 Свирель умолкла.
 Лот не удержался от соблазна еще раз посмотреть в щель, и в
свете полной луны увидал их - по-прежнему обнаженные они
сидели, обнявшись, рука Гадена гладила черные волосы Йохава.
 - Ты для меня - единственный в этом мире.
 - Ты моя жизнь и моя судьба.
 - Завтра пойдем ли к тому ручью, у которого в норе живут
золотисто -алые ящерки?
 - Пойдем! Принесем им хлеба. Они такие забавные.
 Йохав погладил Гадена, взял его лицо в свои ладони, и покрыл
поцелуями закрытые глаза возлюбленного.
 ...- Муж мой!
 Лот поспешно оторвался от стены. Звала жена.
 
 Ночь вступила в свои права, шум улиц затих, уснули жена и
дочери Лота, но праведника сон бежал.
 Эти двое... Из всех грешников Содома Йохава и Гадена он
готов был проклясть первыми - ведь они были так близко и
постоянно смущали его покой!
 Уже сколько раз Лот пытался внушить обоим грешником
мысль о Боге, карающем и грозном, о Боге, что непременно,
поздно или рано обрушит на них свой гнев - но мальчишки только
смеялись.
 - Бог далеко, а Гаден вот он, рядом - только руку протянуть! -
сказал как-то Йохав.
 - И потом - добавил Гаден в ответ на увещевания -что плохого
мы делаем? Ведь не силой же берем мы друг друга, и слезы, что
порою льются из наших глаз, то слезы любви -а они не менее
сладки, чем поцелуи.
 
 Лот бранился, потом попытался не обращать внимания, но
было это трудно.
 Когда и в день субботы молитвы Лота прорезало пение
свирели, он, в ярости, ворвался на двор гончара, вырвал у
дерзкого щенка проклятую дудку и изломал в куски.
 Каким же гневом полыхнули глаза Гадена! Он кинулся на
Лота, но Йохав, бывший на пять лет старше и сильнее друга, не
достигшего еще шестнадцати лет, удержал пастуха, и почти
умолял Лота поскорее покинуть двор.
 Однако родич Авраама был, в глубине души, не очень то рад
такому повороту. Завяжись драка у него был бы повод прижать
наглого мальчику после, в суде. Судьи Содома, сребролюбцы,
почти всегда выносили решения в пользу того, чей кошелек был
набит плотнее - и хоть в этот то раз деньги могли пойти на пользу
праведного дела и во славу Божию.
 Но нет. Не удалось. А Гаден в скором времени вырезал себе
новую свирель...
 "Будьте вы прокляты, нечестивцы!" сухими губами шептал
праведник, глядя в темноту. "Да упадут камни на ваши головы, да
пожрет вас огонь небесный, вместе с этим городом, всеми
улицами его и домами!"
 
 
 2
 
 Земля дрожала. Огненные шары летели с неба, ударялись о
стены и разлетались снопами искр. Фонтаном брызг взрывались
камни домов, падая на головы людей,
 бестолково мечущихся по улицам в поисках защиты. Они
отталкивали друг друга локтями, в безумии ужаса полагая будто
там, где клубится толпа, открыт путь помощи, они вонзали один в
другого кинжалы, цепляясь за отчаянную надежду своего
спасения ценою чужой гибели.
 Кто взывал к идолам, кто проклинал их, кричали охрипшие от
страха дети, потерявшие матерей, истошно вопили животные,
почти человеческими голосами.
 Дождь серы и огня пролился на Содом.
 Дождь серы и огня, последняя капля переполнившая чашу
терпения Господня
 - Гаден, быстрей! - Йохав, крепко держа возлюбленного за
руку увлекал его из города - он понимал что здесь, где рушатся
стены, возможности выжить почти нет. Скорее туда, на равнину!
 - Стой! - пастух замер, услыхав плач ребенка. Он доносился из
груды камней, еще вчерашним вечером бывшей домом, а ныне
опаленной небесным огнем.
 Юноши переглянулись и без слов кинулись к завалу -
расшвыривали камни, ломая ногти, царапая плечи и руки...
 "Скорее! Скорее! Успеем! Не можем же не успеть!"
 Свирель выпала из-за пояса Гадена, пастух, даже не заметив
этого, наступил на нее ногой - она хрустнула, переломившись
точно пополам.
 Ребенок надрывался.
 "Потерпи! Потерпи еще немного!"
 Вот крупный обломок стены - они вдвоем обхватили его
руками, пытаясь оттащить, "Не поддается, проклятый"! ...
 Но дрогнул, начал вываливаться, едва отскочили...
 "Совсем чуть-чуть осталось!"
 И тут новый шквал небесного огня обрушился на обреченный
город. Пылающее ядро врезалось в землю... вспыхнуло...
 Огонь охватил тела юношей. В последний, невыносимо долгий
миг Гаден успел еще подумать о том, как красив Йохав в
обрамлении алых языков и ужаснуться участи Содома, а сын
гончара протянул руки, желая вытолкнуть своего возлюбленного
из огня одновременно дивясь, что не чувствует боли, пожалел
погибающего малыша...
 Их не стало.
 
 ......Лот с дочерьми, усталые и измученные, добрались до
горной пещеры. Девушки в изнеможении упали на землю, и
заснули бы сразу, но отец позвал их, и, простерши руку в сторону
погибшего Содома, сказал.
 - Теперь вы видите, Господь спасает праведников, и карает
нечестивцев страшными карами. Жестокой смертью погибли
нарушавшие Его заповеди и не чтившие Его.
 Так являет Он справедливость свою нам ныне и во все
времена.
 А песок, отражая небо, казался алым, словно пропитанным
кровью и где-то далеко звала песней птица, жалобно,
переливчато, будто играла свирель.

Эланор (Лия Шмидт) 2003 год
_______________

ШИББОЛЕТ
 
 "И перехватили Галаадитяне переправу чрез
Иордан от Ефремлян, и когда кто из уцелевших
Ефремлян говорил: "позвольте мне переправиться", то
жители Галаадские говорили ему: не Ефремлянин ли
ты? Он говорил: нет.
Они говорили ему "скажи: шибболет", а он говорил:
"сибболет", и не мог иначе выговорить. Тогда они, взяв
его, заколали у переправы чрез Иордан."
Книга Судей.
 
 
"Мухи. Жужжат и жужжат, спасения от них нет! Мерзость
какая! Неужели праотец Ной, собрав в своем ковчеге всех
тварей земных не мог обойтись без мух?
А так же без блох, тараканов, крыс, змей, и прочих никому
не нужных гадов..."
Манассия вздохнул, почесал щеку, поправил перевязь с
мечом. Натан перехватил его взгляд и устало растянул
губы, изображая улыбку которой не было в потухших
черных глазах.
Длинноногий Итамар, самый молодой из троих,
безнадежно пожал плечами.
С утра стояли они трое тут, у переправы через Иордан, и
шесть мертвых тел невдалеке свидетельствовали, что
стояли недаром.
Обещали награду тем, кто уложит за время стражи
больше трех десятков ефремлян.
"А деньги ох как нужны -корова недавно подохла, новую
покупать надо..." думал Манассия.
"Жена вот-вот разродится от бремени -серебро не
лишним будет. Натан оперся на копье, размышляя "Жизнь
не так то проста когда дома пятеро ртов - и скоро шестой
прибавится..."
Итамар смотрел на воду.
"Женится пора... деньги надобны, еще как надобны... "
К переправе, с той стороны подходил человек. Солдаты
оживились. Человек, бородач средних лет, был одет
добротно, на поясе у него висел тугой кошель.
Солдаты Иеффая обнажили мечи.
Бородач озадаченно остановился. Он глядел на
галаадитян, на трупы, обалдело ворочал головой...
Манассия и Итамар сдержали ухмылку, а вот Натан, с
первого же дня, как взяли переправу через Иордан,
чувствовавший себя хозяином, об этом не озаботился.
- Привет вам. -осторожно сказал бородач.
- И тебе привет -хмыкнул Натан. - Чего надо?
- Да вот, переправится бы мне...
- А ты кто будешь? Уж не из ефремлян ли? -заботливо
спросил Итамар.
Бородач явно перепугался. Побледнел.
- Да... нет, что ты, вовсе нет, я...
- А нет, так скажи "шиболлет" по нашему! - потребовал
Манассия.
Бородач замялся.
- Ну! - прикрикнул Натан - что же ты?
- Послушайте, славные воины, - заискивающе начал
бородач - Мне что.. Мне ж ничего.. Переправиться - бы
только... Ну вот, давайте я поделюсь с вами тем, что у
меня в кошельке, а вы дадите мне пройти...
- Сколько дашь? - деловито спросил Манассия. Бородач
облегченно вздохнул.
- Четверть.
- Половину. -добавил Итамар, вспомнив о невесте, - Нам
еще меж собой делиться.
- Согласен.
Бородач со вздохом развязал кошель и отсыпал в
подставленные ладони солдат обещанную награду.
Итамар и Манассия осторожно завернули полученное в
цветные платки, заботливо данные домашними. Натан ,
не очень то ладивший с женой, для этого снял головную
повязку.
- Вот и ладно. -кивнул Манассия ефремлянину.
- Так можно мне пройти? -спросил бородач.
- Проходи - ответил Натан, пригладив усы. И в следующий
миг приставил обнаженный клинок к горлу бородача -
только вначале скажи "шибболет"!
- Да... да ты что... да мы же... Бога вы не боитесь! - взвыл
бородач, но солдат был спокоен.
- Мы-то здесь во славу Божью стоим, а вот ты... Говори
"шибболет"!
- Сибболет... - прошептал бородач и в следующий миг
Натан перерезал ему горло.
Манассия и Итамар отволокли тело бородача к прочим
трупам.
"Командир удивился бы, если бы у так хорошо одетого
человека не оказалось ничего при себе. А так он найдет в
кошеле то, что найдет, и мы в накладе не останемся"
подумал Манассия, любовно поглаживая платок.
Он посмотрел на воду - там плескались маленькие рыбки.
Манассия отщипнул кусок хлеба от припасенного на обед
и, раскрошив, бросил в воду.
Глядя, как рыбки толкаются, стараясь ухватить кусок
побольше, солдаты заулыбались. Все трое любили
божьих тварей...
На той стороне Иордана вновь показались люди. Это
были мужчина и женщина, грузные, высокие. При виде
женщины солдаты, поморщились: сейчас начнется..
Женщины болтливы...
Пару дней назад их забавляли попытки ефремлян
отвертеться, выкрутится, они, особенно Натан, с
любопытством выслушивали до конца байки, сочиняемые
ими, загоняли их в ловушки своими хитроумными
вопросами.
Но теперь... Как же все надоело...
Жара...
Манассия зевнул. Итамар моргнул пару раз. Он смотрел
на ефремлян с оттенком жалости "И чего их несет к
переправе? Сидели бы дома -и были бы живы. А так... ну,
сами виноваты, у нас служба такая."
Ефремляне подошли. Мужчина попросил позволения
переправится и Натан лениво выговорил обычное:
-Скажите "шибболет" и можете идти...
...Ну конечно... Так они и знали... Баба долго выла,
плакала, умоляла...
Как же противно!... И мужик, когда его жена упала в пыль,
завизжал как свинья.
Оттащили тела.
- Вспотеешь тут с ними... -сказал Натан, отряхивая руки. -
Нет же, идут такие здоровые....
- Из каждого двоих бы можно сделать - поддакнул Итамар.
- Эх, если бы. - вздохнул Манассия - тогда уж точно
награда была бы нашей...
- А ведь они почти все не воины - заметил Итамар на
давно уже замусоленную тему - но надо ж было сказать
хоть что-то, чтоб совсем со скуки не умереть.
- Откуда ж воинам взяться, - ответил Натан - Наше войско
положило почти всех ефремлянских солдат.
- Где они были, эти солдаты, когда судья Иеффай звал их
на войну с аммонитянами. Все равно тех Господь передал
в наши руки! - эти слова Манассия явно заимствовал из
уст командира - Ефремляне могли бы и почесаться тогда,
а теперь уж поздно!
- Это да, - кивнул Натан.
"Так" подумал Манассия "Однако и среди никогда не
державших в руках меча, бывают такие, смелости у
которых не отнять."
Манассия вспомнил мальчишку, который едва не
размозжил ему камнем череп, и двоих, пытавшихся
переплыть через реку третьего дня -они вовремя
заметили их, и уложили обоих едва только те выбрались
на берег.
"Даа... А сегодня что-то не идет народ..."
Время шло. Оставалось всего-ничего до того, как их на
посту сменят другие.
Солдаты пересчитали трупы ефремлян.
- Три десятка ровно. - сообщил Натан.
Эх, хоть бы один еще! - с досадой воскликнул Итамар.
- Ага!...
Это восклицание вырвалось у Манассии при виде старика,
подошедшего к переправе. Солдаты переглянулись
потирая руки, предвкушая награду.
- Скажи "шибболет"! - нетерпеливо потребовал Итамар
без долгих предисловий.
- Шибболет. - спокойно ответил старик.
Солдатам показалось, что они ослышались.
- Повтори- ка!
- Шибболет.
- Ты не ефремляин! - Вознегодовал Натан: солдаты
почувствовали себя обманутыми.
- Нет - ответил старик, - я был в земле ефремлян волей
случая, сейчас возвращаюсь домой.
"Ах ты, воловий хвост!" выругался про себя Манассия.
Деньги уплывали из рук....
А ведь так хорошо все складывалось...
 
И тут пришла мысль... Трое переглянулись... Да, одна и
та же мысль всем сразу, будто посланная Господом...
"Все равно ведь никто не узнает!..."
Манассия посмотрел на старика, ответившего спокойным
взглядом выцветших карих глаз, ухмыльнулся и взмахнул
мечом...
...Сложив три десятка и еще одно тело в кучу, солдаты
постояли, утирая пот и тяжело дыша.
- Хорошо служим судье Иеффаю, избраннику Божьему! -
похвалил себя и других Натан.
Солдаты заулыбались, зная: сегодня они получат награду.

Эланор (Лия Шмидт) 2004 год
________________
РАБ
 
 Овцы неспешно бродили по лугу, лениво пощипывая
траву. Дан лежал, закинув руки за голову, глядя на облака. Он
лишь время от времени поглядывал на стадо, особо не
отвлекаясь от собственных мыслей. Гнева хозяйского Дан не
боялся - другие пастухи: Реувен и инородец Хаммад, обещали
приглядеть за овцами сами, раз уж такое дело....
 -Ты не спеши, Дан -Ты подумай. -советовал старик
Реувен. Рожденный и проживший всю жизнь в рабстве он не
зная ничего иного, считал себя счастливым, и от всего сердца
уговаривал Дана поступить так же , как когда-то его, Реувенов,
отец.
 Черноглазый мальчишка Хаммад думал по иному.
 -Если бы только я мог!.. Если бы меня кто нибудь
отпускал, я помчался бы как заяц, быстрым-быстрым ветром! Но
мне никто не сделает такой подарок. Я не из вашего народа...
 
 Так. Дан чувствовал зависть мальчишки , и мог лишь
грустно улыбнуться в ответ. Ибо сказано в Торе в книге Исхода "
если купишь раба Еврея, пусть он работает шесть лет, а в
седьмой пусть выйдет на волю даром;"
 
 Седьмой год...
 Завтра будет уже седьмой год как Дан продался в рабство
к господину Иешаю, богатому скотоводу, от нужды, от
безысходности. Покойные Дановы родители были должны
столько, что... Либо продавайся, либо ложись да помирай.
 А господин Иешай заплатил всем заимодавцам. И работа
у него была не тяжелая. Да и плохим хозяином его никто бы не
назвал...
 
 "Может и прав старик Реувен? Сыты мы, одеты, забот
всех -за стадом глядеть, об остальном господин позаботится...
Чего ж я бьюсь как рыба в сети?" спрашивал сейчас себя Дан.
 Хотя... парень хмыкнул. Да кого он обманывает... Завтра
-свобода!... Свобода!...
 Ох, он не знал, отчего от самого слова дрожит сердце,
но...
 Бежал бы...
 Летел бы на крыльях...
 
 Если бы не Айелет.
 
 Она тоже была рабыней, еврейкой, -другой служанки для
своей дочери господин Иешай бы не позволил. Дан увидал ее в
первый раз четыре года назад... да нет, видел то он ее и раньше,
но только в тот вечер, когда спеша к колодцу с кувшином
девушка задела его рукой, и усмехнувшись сказала "Извини" ,
он впервые разглядел ее как следует...
 Она была... какой она была?... Другой бы, верно, увидал
в Айелет лишь милую, небольшого роста девушку, но для Дана
она была прекрасней чем... чем... он не знал, с чем сравнить.
Просто, она была -Единственная.
 И уже два года как она была его женой.
 Господин заметил их взаимную склонность, и не
протестовал, наоборот даже.
 Он желал им счастья.
 
 И видит Бог, они были счастливы!... Были. У них родился
сын, маленький Асаф, и Айелет была в тягости вновь...
 
 Но теперь.
 Седьмой год.
 
 Закон говорит " если раб пришел один, пусть один и
выйдет; а если он женатый, пусть выйдет с ним и жена его;
если же господин его дал ему жену и она родила ему сынов, или
дочерей, то жена и дети ее пусть останутся у господина ее, а
он выйдет один"
 
 Свобода... Свобода представлялась бескрайним небом,
вот таким же как сегодня, когда от яркой синевы болели глаза.
 
 Но он будет один в этом небе. Если он выйдет, он выйдет
один.
 "У меня никогда не будет достаточно денег, чтобы
выкупить Асафа и Айелет.
 Я не смогу без них"
 
 Это Дан знал лучше, чем собственное имя.
 Знал.
 Но был Закон, данный Богом на горе Синай.
 Был Закон.
 
 "Жестокий" горьким соком капнуло на губы слово.
 -Жестокий закон -проговорил Дан вслух, и испугался сам
себя: да как он смеет? Как только язык повернулся говорить
подобное? Ведь справедлив Господь, и мудры законы Его...
 Не зря же Он предоставил возможность детям избранного
Им народа вновь обрести свободу, даже если довелось им ее
потерять...
 Господь милостив...
 
 Дану вспомнился один из рассказов старика Реувена. Его
брат, рожденный годом позже, был пастухом при быках
господина, и вот один из быков пропал. Брат Реувена клялся, что
ничего не знает о пропаже, но сын господина Иешая, тяжелый
рукой и горячий нравом не поверил рабу. Он избил его, выбив
почти все зубы и переломав несколько костей...
 Однако Тора гласит: " Если кто раба своего ударит в
глаз, или служанку свою в глаз, и повредит его, пусть отпустит
их на волю за глаз; и если выбьет зуб рабу своему, или рабе
своей, пусть отпустит их на волю за зуб"
 С братом Реувена (имени его старик так и не назвал)
поступили по слову Божьему -его освободили.
 Его... выкинули за пределы земель господина.
 Больше Реувен ничего не знал о брате.
 Должно быть, тот умер.
 
 "Что же мне делать?" в который раз спрашивал себя Дан.
"Завтра я могу стать свободным. Завтра -или никогда. Но если я
выберу свободу я потеряю мою семью.
 А если я останусь... Закон говорит - "но если раб
скажет: люблю господина моего, жену мою и детей моих, не
пойду на волю, -- 6 то пусть господин его приведет его пред
богом и поставит его к двери, или к косяку, и проколет ему
господин его ухо шилом, и он останется рабом его вечно."
 
 Вечно.
 Дану всегда казалось что для людей "вечно",-это
слишком короткое слово.
 
 "Свобода"
 Дан закрыл глаза -они и впрямь побаливали.
 Ему припомнилось: лет пять назад... Младший сын
господина поймал сокола в силок. Чтобы птица не могла улететь,
ей подрезали крылья. Дан, случайно оказавшийся (он уж и не
помнил почему) около тогда, стоял и смотрел пока это делали -
ему навсегда запомнилось как понурилась лишь миг назад
казавшаяся такой гордой птица.
 Он еще усмехнулся: ладно, курицам, особо заполошным
крылья подрезают, чтоб не делись куда... А сокол...
 Это казалось таким... неправильным...
 Нет он тогда подумал по-другому.
 Не "неправильным". "Неправедным"...
 Да...
 
 А сокол не прижился. Издох.
 
 "Так что же?"
 Все было просто. Слишком просто.
 Дан мог получить свободу - и одиночество.
 Мог остаться рабом -и сохранить свою семью.
 
 
 Слишком просто...
 " Я не смогу без Айелет и малыша."
 
 ..Уже вечером, у костра, бойкий Хаммад спросил:
 -Так ты выбрал, Дан?
 Но Реувен, взглянув в лицо мужчины, дал Хаммаду
легкий подзатыльник.
 -Молчи уж... таракан!...
 Все-таки он был неглупый старик, этот Реувен...
 
 ...Утро. Марево. Жара.
 Как обычно.
 Да, как обычно.
 
 Люди. Господин. Дети господина.
 Челядь. Айелет. Асаф на руках, еще не проснулся толком,
трет кулачками глаза.
 
 Дверь.
 Дверь как дверь, от многих дверей неотличима...
 -Говори, -кивнул рабу господин. -Ты мне шесть лет
отслужил, ныне год седьмой. По закону Божьему, идешь ли на
волю?
 Лицо Айелет. Перепуганное...
 "Чего боишься, глупенькая, обо всем ведь уже говорено -
переговорено..."
 - Идешь ли на волю? -повторил господин.
 
 Как же тяжело иногда качать головой....
 
 -Люблю.. -Дан откашлялся -Люблю... господина моего...
 (Небо. Синее... )
 -Жену мою...
 (Ножницы смыкаются... скрипящие звуки...)
 - И
 детей моих...
 (Перья... падают, падают на пол... подрезали крылья...
как курице...как курице...)
 -Не пойду на волю.
 
 ...Шило блеснуло на солнце скорпионовым жалом.
 Но боль, пожалуй, была посильней.

Эланор (Лия Шмидт) , 2004 год
______________________

СВАДЬБА ИАКОВА

-Сестра, как ты красива в этом платье из цветной ткани!
Широкобедрая, с тонким станом, манящая и желанная, будто созревший
плод, Рахиль с улыбкой смотрела на старшую сестру.
Лея попыталась оглядеть себя. Получилось плохо. Девушка вздохнула.
Стройная и гибкая как ее сестра, но с красными воспаленными глазами,
лицом она была некрасива. На нее не заглядывались пастухи их отца,
Лавана, ей не улыбались молодые сыновья скотоводов-соседей и
заезжие торговцы. А соседки только сочувственно вздыхали и
шептались меж собой о том, что старшая дочь Лавана, должно быть,
не найдет себе мужа.

У Леи были и дорогие платья и украшения. За ней в приданое Лаван давал
много скота. Тем не менее, ни один мужчина к ней не посватался, и старшая дочь
скотовода уже вступила в пору увядания. Впрочем, она и не цвела.
Еще в ранней юности поняв, что ее, судьба - одиночество, девушка
смирилась с этим, и не ждала, не жаждала любви.
Пока в их земли не пришел Иаков.
Чужеземец из далекого Ханаана, скромный и учтивый в речах , но с
открытым и, порою, дерзким
взглядом, сын Ривки, незнакомой девушкам сестры их отца, Иаков за
короткий срок завоевал любовь
всех домочадцев Лавана от последнего раба до самого хозяина.
Впрочем, кто знает, чего больше было в отношении Лавана к сыну сестры:
сердечной ли
приязни, или хитроумного расчета. Ведь Лаван видел: любимец своего бога
Иаков приносил удачу в любом деле, за какое бы ни брался. И его
пребывание в доме скотовода принесло дому богатство.
А дочерям Лавана одной - счастье. Другой же - беду.
Ибо больная глазами Лея, любила Иакова.
Она любила его той жгучей, мешающей дышать любовью, какой любят
только некрасивые женщины. Но Лея любила и свою сестру, маленькую
овечку Рахиль, добрую, кроткую Рахиль.
Сестры рано лишились матери и Лея, старшая, заботилась о доме и о
сестре. Она обучила ее вести хозяйство, прясть, ткать, шить.
Когда отец приставил Рахиль пасти стадо, Лея огорчилась, хоть и
понимала мысли Лавана: может быть, если не будет в доме младшей
красавицы- сестры, кто-нибудь, наконец, обратит взор в сторону старшей.
Однако вышло по иному. Там, в степи, пася овец, Рахиль и повстречала
Иакова. И он полюбил ее, и посватался к ней.
А Лаван, успевший оценить племянника, как барашка, предназначенного
для продажи, со всеми его достоинствами и недостатками , и
благоволением к Иакову странного бога рода Авраама, понял свою выгоду
и дал согласие.
Однако Иаков, прибывший к дяде почти нищим, не мог уплатить
положенного выкупа за Рахиль.
Лаван же видя, как сильна их любовь, предложил сыну своей сестры
отслужить за Рахиль семь лет. Иаков согласился, и все эти годы
провел пастухом Лавановых стад. Когда истекли они, показались эти семь
лет всем за три дня, но пока они тянулись, день за
днем, месяц за месяцем, казалось, что идут они слишком долго.
Ждал, спокойно подсчитывая каждодневные прибыли и убытки, пожалуй,
один лишь Лаван. Остальные же мучились и страдали.
Страдал Иаков, оставивший позади ложь отцу и вину перед братом.
Страдал, желая и не в силах получить желаемое, ненавидя луну,
задержавшуюся в небесах, и солнце, не спешащее закатиться за
горизонт. Изнемогая от любовной тоски и страсти, он проклинал времена
года, за то, что они не торопятся сменять друг друга.
Страдала маленькая Рахиль, дотоле шедшая по жизни словно бы ласковой
летней ночью по бескрайней степи, навстречу рассвету. Страдала оттого,
что любила Иакова, как любила отца,сестру, весну и своих овечек,
как любила весь свой многоцветный мир.
С годами же, вырастая, Рахиль стала любить Иакова уже не как девочка, но
как женщина, расцветшая и томящаяся в предчувствии любви.
Страдала Лея. От ветра любви по тихому, мутному озеру ее души пошла
рябь, а ветер дул все сильнее. Не любившая никогда, Лея и не умела любить,
страсть стала ее страхом, ее бедой, настолько сильной, что часто она, оставаясь
одна, щипала себя за руки или кусала губы, стараясь заглушить этой болью тела
грызущую ее сердце тоску. Но все напрасно. Сильнее укусов и щипков
терзали мысли о том, что, даже говоря с ней, Иаков думает о другой, и, глядя на
некрасивое лицо Леи, видит совсем другое лицо.
Однако семь лет прошли.
Лаван начал приготовления к свадьбе, Иаков ходил с затуманенными
счастьем глазами, Рахиль, весело напевая, порхала, будто бабочка.
Лея же изо всех сил старалась желать сестре только добра. Но иногда у нее
внутри все сжималось от острого желания: пусть Рахиль умрет!..
Тогда, перепуганная такими мыслями, девушка падала
на колени перед домашними идолами, и горячо молилась, прося прощения.
Младшая сестра знала о любви старшей к их родичу из Ханаана. Не люби
она сама Иакова, Рахиль просила бы богов, чтобы они послали Лее счастье
с ним. Но сейчас она искренне молила их об утешении для старшей сестры.
Много думал и Лаван. Думал о том, что, разумеется, отдаст свою младшую,
прекрасную дочь
Иакову, но кто же возьмет слабую глазами, да и уже разменявшую второй
десяток лет Лею? И Лаван решился на обман.
Самого себя он быстро убедил в том, что это отнюдь не обман, но обмен.
Ведь девушки сестры, дочери одного отца и одной матери. А что скажет Иаков?
А Иаков получит двух жен, вместо одной.
Он сильный мужчина, он будет этому рад, убеждал себя Лаван.
Дочерей же он ни в чем убеждать не стал, но просто приказал им: Рахили не
выходить из комнаты этим вечером, а Лее надеть свадебный наряд сестры,
и стать супругой Иакова вместо нее.
Сладко и холодно стало Лее от этих слов, пол ушел из-под ног. Однако она
попыталась еще возражать, утверждая, что Иаков ее узнает. Но Лаван лишь
рассмеялся:
-Вы с сестрой одного роста и телом схожи, а свадебный наряд скроет твое
лицо. На празднике молчи, не произноси ни слова до самой ночи.
А ночью Иакову будет уже все равно.
-Но что будет утром, отец? спросила Лея.
-Утром он поймет, что ты не так уж и плоха. пожав плечами, отвечал
скотовод.
-Но отец, ты обещал ему меня. напомнила бледная Рахиль. Ее
сверкающий, пестрый мир в один миг рассыпался на мелкие осколки,
такие мелкие, что ими нельзя было даже порезать пальцы...
Лаван кивнул:
-Обещал и отдам. После твоей сестры.

До свадьбы оставалось недолго, и Рахиль спешила, помогая Лее одеться.
-Сестра, как ты красива в этом платье из цветной ткани!
Лея пожала плечами.
-Мне все равно не стать красивее тебя.
Рахиль виновато вздохнула. Лея криво улыбнулась:
-Сестра. Как же мы будем делить нашего мужа?
Рахиль опустила свои прекрасные, черные глаза.
-Мы многое делили пополам... Но Иаков не платье, не украшение, и не
лакомство.. Лея, я не знаю.
Что же нам делать, Лея? - Рахиль поглядела на сестру с надеждой. Она с
детства привыкла задавать вопросы старшей, зная, что та всегда отыщет ответ.
У Леи заныло сердце. Она обняла младшую.
-Мы что-нибудь придумаем...
-Он мой! -со внезапно вспыхнувшей ненавистью воскликнула Рахиль. Но
Лея только отвела взгляд и так покорно проговорила "Я знаю." , что гнев
младшей сестры сразу угас.
-Прости меня... -сжала ладонь старшей. И добавила неловко -Пора уж...
-Да... -Лея накинула покрывало, надела золотые браслеты на тонкие
запястья. И пошла во двор.
Там уже ждал ее жених, Иаков, и она вздрогнула, увидав его, и едва не
споткнулась: показалось, его пламенный взгляд прожжет покрывало и
откроет истину но он лишь протянул ей руку,
прошептав Моя Рахиль...
Вечер свадьбы остался в памяти обоих пестрым пятном разноцветных
одежд, смешением пряных запахов жареной баранины и луковых
лепешек, звона бубнов и тягучих стонов свирелей. Иаков не отпускал
руки невесты, до боли сжимая её пальцы, и пил сладкое вино большими
чашами, пил упоенно, как свое, наконец обретенное счастье, и шептал ей на ухо
"Рахиль.. моя любимая овечка Рахиль...."
А она вздрагивала, и только ниже опускала голову.

Наконец их отвели в предназначенную для них комнату. Воздух был
пропитан благовониями, от запаха которых запершило в горле у обоих.
Была ночь новолуния, темная ночь... Не видя ничего вокруг, невеста
споткнулась, едва не опрокинув кувшин с приготовленной для умывания водой.
Иаков поддержал её, обхватив за талию. Он был пьян. Почти грубо он
сорвал с нее одежду,безжалостно разодрав ткань, за которую Лаван заплатил
чистым серебром, и Лея испугалась: сейчас он раскроет обман...
А Иаков, заметив страх невесты, вдруг стал нежным, таким нежным, какой
едва ли бывает мать сосвоим первенцем. Он баюкал ее на руках, шептал слова,
от которых у нее голова шла кругом... Она не отвечала, не могла отвечать, но
ему было все равно. В эту ночь Иаков, наконец, был со своей Рахилью, он
целовал ее губы, ласкал ее тело, вдыхал запах ее кожи...
 Он не считал, сколько раз излилась его страсть, но уже под утро засыпая
счастливым и обессиленным, был уверен: его женщина понесет от него
этой ночью и родит ему сына. И уснул он, сжимая в объятиях свою
любимую жену.

Солнечный луч разбудил Иакова. Он блаженно потянулся, еще не открывая
глаз, протянул руку и погладил теплое плечо женщины, лежавшей рядом.
-Моя Рахиль...-прошептал сонно.
Потом повернулся, посмотреть на нее, свою любимую...
 И замер с полуоткрытым от изумления ртом, увидав, что около него спит
Лея.

Эланор (Лия Шмидт), 2004 год
___________

ЖЕРТВА

3- Авраам встал рано утром, оседлал осла своего, взял с собою двоих из отроков своих и Исаака, сына своего; наколол дров для всесожжения, и встав пошел на место, о котором сказал ему Бог.
13- И возвел Авраам очи свои и увидел: и вот, позади овен, запутавшийся в чаще рогами своими. Авраам пошел, взял овна и принес его во всесожжение вместо [Исаака], сына своего. ((Ветхий Завет,Книга Бытия,глава22)

Афора было жаль до слез. Как только я поворачивал голову, и смотрел в его доверчивые, так знакомо печальные глаза, у меня начинало щипать в носу, и в глазах, будто около резали лук. Уж лучше совсем не оборачиваться!
Изар толкнул меня локтем
-Ты чего? Не бойся, не зарежет господин твоего ненаглядного осла.
«Ненаглядного…» Изар насмешничает, а я ведь Афора молоком выпаивал, едва не с рождения. Мать его пала, в тот год неведомая хворь уничтожила множество скота.
Я пожалел крохотного осленка, забрал в наш шатер, и нянчился с ним, как с младенцем. Другие ребята косились, подшучивали (тут уж Изар был первым, чего я только от него не наслушался), ворчали... Чем старше Афор становился, тем больше ворчали, особо, когда осленок стал бродить за мной всюду, как щенок. Чуть не выгнали нас обоих спать под небо, кое-кто даже грозился господину пожаловаться. Вот тут Изар неожиданно за меня вступился. «Мы твоего детеныша выучим, как себя вести». Изар с малолетства ладил с любой скотиной.
И ведь выучил, не хуже чем пса. А еще говорят, что ослы глупы и упрямы…
Так мы Афора вдвоем и вырастили. И ведь какой красавец вырос!... И умница… молодой он, ему еще и трех лет нет.
А сейчас господин Авраам собрался…
-Не дури, Харим. – повторил Изар –по закону бога Авраама, осла в жертву не принесут. Вот был бы это ягненок или козленок, тогда бы и я волновался. Да ладно, господин знает, что ты этого осла любишь, как родного, он не обидит тебя так.
-Но господин не взял жертвы для всесожжения. Ни ягненка, ни козленка… – возразил я, посмотрев на могучую, хоть и сгорбленную от старости фигуру идущего впереди господина Авраама. Полы его длинных светлых одежд скользили по песку. С ним рядом шел молодой господин Ицхак.
Мы похожи на него, так же смуглы и черноволосы, только господин Ицхак и в отрочестве, как говорила госпожа, был гораздо выше. Но отцу он, сейчас уже взрослый, кудрявой головой не достает даже до плеча.
Господин Ицхак, как и мы, уже весь покрылся потом и порой сбивался с шага. А чему тут дивится? Идем весь день, почти без отдыха, да еще солнце палит, и укрыться от него негде: вокруг только редкие чахлые кусты, да одинокая гора маячит впереди, оазисов здесь поблизости нет, и люди не живут…. Прошлые две ночи провели в пустыне, пища скудная, воды мало…Устали и мы и Афор, навьюченный дровами.
Только господин Авраам будто из бронзы отлит: шагает и шагает, опираясь на свой посох. Можно подумать, он торопится куда… Спешит поскорей до места добраться… а может так оно и есть? Мы знаем лишь, что господин хочет принести своему богу жертву, но где и когда, - об этом нам никто не удосужился рассказать. Больше того, молодому господину Ицхаку, вроде, известно не больше нашего…
-Господину лучше ведомо, какую жертву избрать. – пожал плечами Изар - Может, он купит ягненка у пастухов? Хотя… - он огляделся и покачал головой – тут разве что духи пустыни пасут свои стада…
-Тише ты! – шикнул я, но Изар только озорно улыбнулся. Господин Авраам все равно нас не слышал. За время всего пути, обращаясь к нему приходилось окликать его по два–три раза, так он был погружен в себя. Ну и хорошо. А то бы Изару досталось сейчас: ведь господин с малолетства старался приучить нас к тому, что никаких духов нет. И богов других нет, кроме его невидимого бога.
Спору нет: истории господина о всемогущем, всеведущем боге, находящемся одновременно и всюду, о боге, сотворившем весь мир, поражали и захватывали. Кто как, а я готов был слушать их снова и снова. И даже почти верил им…пока слушал.
Изар верил меньше моего. Он пожимал плечами и потихоньку посмеивался «Как это бог может быть везде одновременно? Он что из дыма или из тумана сделан? И зачем людям бог-туман? »
Изар всегда чтил обычаи нашего племени. Мы с ним из одного рода и когда нас продавали, мать отдала ему одного из малых родовых богов, Адаала. Изар припрятал его хорошенько и с ним не расставался: вот и сейчас наш бог был завязан у него в поясе.
Мы вместе молились ему потихоньку каждый день, и выходило так, что наши молитвы бог рода слышал быстрей и отзывался охотней, чем невидимый господь Авраама.
И пусть Адаал не мог творить реки и долины, и управлять светилами, но зато хорошо помогал отыскивать пропажи, когда нужно было, смягчал сердце господина, приносил удачу в купле и продаже, и прочее. Помощь невелика, но с ней жить легче.
-Тут и правда негде пасти стада. – согласился я с Изаром. –оттого за Афора и боюсь… -я погладил морду осла, и тот вздохнул, словно поняв мои слова.
Господин так неожиданно сорвался с места, все было не как всегда…. Зачем идти в такую даль, чтобы совершить всесожжение? Это точно бог господину приказал. Его бог. Он же очень сильный, вон, сколько всего он дал господину… и богатство, и сына, а ведь госпоже уже столько лет!..
А вдруг этот бог захотел на сей раз необычную жертву? Моего Афора…
Я шмыгнул носом.
-Расхлюпался – хмыкнул Изар –ну, а если все так, как ты боишься? Харим, не ляжешь же ты под нож вместо Афора?
Я опустил голову:
-Не ляжешь. –сказал Изар –потому что тогда Афор от тоски подохнет. Вот несчастье на мою голову: два осла…
-Опять ты!…. –обиженно воскликнул я. Итак на сердце тяжело, а тут еще Изар со своими насмешками…
Господин Ицхак обернулся на мой возглас.
-О чем вы там?
-Мы всего лишь гадали, далеко ли еще идти, господин. – мгновенно откликнулся Изар.
Ицхак пожал плечами. Вдруг господин Авраам повернул голову, и я вздрогнул: его лицо было неподвижно, и впрямь как отлитое из бронзы, а глаза потемнели, став из темно-коричневых почти черными. Он указал посохом на гору.
– Мы идем туда. - сказал хриплым от жары голосом, и это был первый раз за всю дорогу, что старый господин заговорил первым.
Он умолк, и еще быстрее зашагал вперед. Нам оставалось только поспевать за ним.

Ленивое солнце доползло, наконец, до края неба. Мы остановились неподалеку от горы, там, где от нее ложилась на песок густая тень.
-Изар, Харим, вы останьтесь здесь – проговорил господин Авраам - а я и сын пойдем туда, - он посмотрел на вершину горы - и поклонимся господу, и возвратимся к вам.
Мы кивнули. Разгрузили Афора. Дрова взял Ицхак, господин Авраам же выбрал из поклажи только огонь и нож. Я стоял, чувствуя, как ослабели ноги, и отнюдь не от усталости. Я ждал, что старый господин возьмет Афора за веревку и уведет за собой.
Но этого не случилось. Господин Авраам только сказал сыну
-Идем.
Ицхак недоуменно поднял брови.
-Отец мой.
-Да, сын мой? –тихо откликнулся старый господин. Он сгорбился еще больше, и тяжело опирался на посох. Казалось, иначе он упадет.
-Вот огонь и дрова, где же агнец для всесожжения? –спросил Ицхак.
- Бог усмотрит Себе агнца для всесожжения, сын мой. – таким же тихим голосом ответил господин Авраам. – Идем. Не медли.
Ицхак повиновался.
Не оглядываясь больше на нас, они пошли вдвоем, и стали взбираться на гору.

Я посмотрел на смирно стоящего Афора, потом на Изара. Сказать не вышло ничего.
Открыв флягу, я начал поить осла. Руки немного дрожали.
-Не взяли.. –проговорил Изар – Сами пошли, без жертвы… Ох… -он вдруг
побледнел – Харим! А вдруг господин Авраам собрался… богу своему сына в жертву принести?...
Фляга выпала у меня из рук и вода тонкой струйкой побежала из нее, мгновенно впитываясь в бледно-желтый песок
-Ты что? – я замотал головой, так, что она закружилась – ты что! Бог Авраама не такой, как другие! Ему не нужны человеческие жертвы!
Изар медленно наклонился, подобрал флягу.
-Да? Это кто сказал?
-Господин Авраам… Да он сколько раз твердил об этом!... Что его бог милосерден…
-А ему это кто сказал?
-Бог…
-Вот то-то! Бог! Это он раньше говорил! А что он сказал господину в ту ночь, перед дорогой? Почему мы так внезапно пустились в путь? Почему всесожжение не на домашнем жертвеннике, а невесть где? Почему господин Авраам не рассказал никому о цели пути? И наконец – где агнец для всесожжения? Где агнец, Харим? Ты слышал, что старый господин ответил сыну? Бог усмотрит себе агнца… А ты видел лицо господина?.. словно смерть заглянула ему в глаза!
Ноги наконец подогнулись. Я сел на песок.
Изар прав. Во всем прав… господин Ицхак не сойдет назад с этой горы. Невидимый бог Авраама подарил ему богатства, тучные стада и много шекелей серебра… но он хочет отнять у него наследника … Первенца. Сына. Самого дорогого. Сколько раз мы с Изаром в детстве слышали подобные истории… Богам отдавали самое любимое, самое лучшее… Наше племя не приносило человеческих жертв, боги рода просили лишь несколько капель крови каждый новый месяц, но не жизнь. А вот другие народы…
-Что же нам делать? … Господин умрет…
Изар сел около меня, и запустил пальцы в волосы.
-Так нечестно. Это жестокий бог. Он же сам дал господину Аврааму все, а теперь… Он же говорил –не надо ему человеческих жертв! Боги не должны так обманывать людей!... Это предательство, Харим!...
Я молчал. Стало совсем страшно: за такие слова бог Авраама мог поразить молнией, или обрушить на него огромный камень с горы.
Но почему-то невидимый бог не торопился наказывать Изара за дерзость. Может, боги рода защищали моего друга?.. Ведь Адаал всегда с нами, и он мог попросить своих братьев помочь Изару…
Внезапно за нашими спинами послышалось блеянье. Мы оба разом вскочили.
Прямо перед нами стояли пастух и упитанный белый баран. Они смотрели на нас: пастух любопытно ,а баран –устало.
-Агнец – ляпнул я, не понимая, откуда они оба тут взялись.
Баран снова заблеял. Его белая длинная шерсть была тщательно расчесана. Видно, о нем хорошо заботились.
-Агнец…- медленно протянул Изар.
-Агнцем он был года два назад – улыбнулся безбородый пастух. Он был не намного старше нас: года на четыре может. Но ему уж точно не исполнилось и двух десятков лет.
-Да. –кивнул я. Все пытался понять…
-Что же ты так смотришь? Неужели раньше не видал ни людей, ни баранов? –спросил пастух. Он шутил, только мне совсем не до шуток было.
-А продай барана! – вдруг выкрикнул Изар. Пастух даже отступил на шаг, от неожиданности.
Я захлопал глазами:
-Изар, зачем?...
Друг свирепо глянул на меня, потом обратился к пастуху.
-Ты устал наверное? У нас есть вода и лепешки. Отдохни тут немного… а мы сейчас… Нам поговорить надо. Ты только не уходи.
Уже оправившийся от удивления пастух кивнул.
-Спасибо вам.
Он сел, не спеша поднес к губам флягу с водой. Потом дал и барану утолить жажду.
Тем временем Изар ухватил меня за руку и оттащил в сторону. Он дрожал, как в горячке, глаза возбужденно горели. Таким он становился очень редко , но уж когда это бывало, стоило ждать от него чего угодно…
-Ты с ума сошел? –воскликнул я шепотом- Зачем тебе баран?
Изар улыбнулся.
-Слушай, Харим – сказал очень спокойно и четко. - Я хочу спасти господина Ицхака. Господин Авраам сказал –бог усмотрит Себе агнца для всесожжения. Так пусть будет агнец. Этот баран очень кстати тут появился..
-Что ты хочешь сделать? –я по-прежнему не понимал.
-Я отведу барана на гору, смотри, она вся густо поросла терновыми кустами, -Изар бернулся, указывая рукой. - Они так высоки, за ними нас не будет видно. Господа идут медленно, дрова тяжелые, они еще должно быть до места не добрались. Я успею. Я затолкаю барана в терновник, он будет блеять, господин Авраам услышит... может он решит, что это бог смилостивился, и послал барана… Ведь откуда иначе взяться тому на горе, когда люди и близко не живут и никто не пасет стада, потому что там нет вкусной травы?
-Ты точно обезумел. – прошептал я, ухватив его за локоть. –А если бог Авраама тебя убьет?
Изар сжал руками завязанного в пояс Адаала.
-Посмотрим… -почти прошипел –вот и посмотрим, чей бог сильнее….
-Но…
-А что, лучше сидеть, сложа руки и ждать, когда господин Авраам сойдет с горы один?..
-Но может ничего не выйти…
-Но я должен попытаться. – по-прежнему спокойно сказал Изар. –Иначе себе не прощу. А ты –простишь?
Я сдался.
-Хорошо. Но на что ты собрался покупать барана? У нас нет ни шекеля… И ничего для обмена.
-Для обмена кое-что есть. Афор.
-Изар! –вскричал я, и тут же зажал себе рот ладонью, оглянувшись на пастуха. Тот
по- прежнему спокойно сидел, прикрыв глаза, баран стоял около. Хорошо, что пастух не слышал нашего разговора. А то точно не остался бы возле двух безумных мальчишек.
Изар взял меня за пелчи и заставил повернутся к себе. Посмотрел мне в глаза
–Я знаю, ты любишь осла. Но это не шутки. Это жизнь господина Ицхака.
Я видел: Изар и в этом прав. И все же сердце болезненно сжалось, и я попробовал еще возразить:
-А что мы скажем, куда делся Афор?
-Скажем – услыхали, рев льва, Афор испугался и удрал, а мы не устерегли. –У Изара на все был готов ответ.
И я не хотел больше перечить ему.
-Хорошо. Если только пастух согласится на обмен.
-Идем! Идем, проверим! – быстрым шагом мой друг направился к пастуху.
Того пришлось уламывать. Он говорил ,что баран стоит дороже осла, да и неизвестно еще ,что это за осел ,нет ли у него скрытого порока. А может, он болен, и скоро падет, и оттого мы так хотим поскорее от него избавится?
А Изар и вправду упрашивал об обмене, едва ли не на коленях… Я тоже стал просить, хоть и знал, что при торговле так делать совсем нельзя… но уже просто не мог удержатся, становилось все страшней за господина Ицхака…
Кроме Афора мы пообещали отдать пастуху наши плащи. Тот дотошно ощупал ткань, и сказал, что готов меняться, если мы добавим еще три лепешки. Изар согласился немедля, и пастух передал ему барана.
Изар поблагодарил и торопливо повел на удивление послушную скотину на гору.
Какое-то время я стоял и смотрел на них. Все еще боялся кары невидимого бога, но ничего не произошло…. Они скрылись за кустами терновника, а я все стоял, и беззвучно плакал и молился - впервые в жизни молился чужому мне богу Авраама, прося пощадить их обоих: моего друга и господина Ицхака, ведь это же очень больно и очень страшно – умирать…
Пастух отчего-то молчал и не торопил меня.
Я вытер лицо рукой и повернулся к нему – надо было исполнить уговор, передать Афора в чужие руки…

Пастуха не было. Нигде. И ему негде было укрыться… Вокруг – пустыня, а до горы он просто не успел бы дойти, да и я был его заметил, ведь я же не сводил с горы глаз...
Пастух исчез. Просто исчез, так же внезапно, как и появился. Даже следов не осталось на песке.
На меня навалились одновременно огромный страх и еще большая усталость. Я не хотел думать обо всем этом, не хотел пытаться понять, что случилось, почему и как...
Я подошел к Афору, и сел около него, обняв его одной рукой за шею. Я чувствовал себя совсем крохотным и беззащитным, перед пустотой вокруг.

Дни летом длинные. Солнце только наполовину скрылось за горой, когда вернулся Изар. Тихий, бледный, он молча сел около меня, и у него было такое торжественное и строгое лицо, что я не посмел ни словом нарушить окружавшую нас тишину. Я взял Изара за руку, и мой страх стал проходить, постепенно уступив место саднящему душу восторгу.

Так мы и сидели бок о бок, молча, и смотрели на гору, смотрели, не отводя глаз, пока не увидали в ставшем, в преддверии сумерек, не таким беспощадно ярким, свете, два силуэта.
Отец и сын спускались вниз.


Эланор (Лия Шмидт) 2005 год
_____________________

ЭЛИЯГУ


8 И встал он, поел и напился, и, подкрепившись тою пищею, шел сорок дней и сорок ночей до горы Божией Хорива.
9 И вошел он там в пещеру и ночевал в ней.
(Третья Книга Царств, 19;8)

Горы, испещренные мелкими камнями, издалека видятся серого цвета, в темные и коричневые полосы, с пятнами редкого кустарника. Под ногами те же камни, разноцветные и грязно-белые. Они натирают ноги, мешают идти. Меж камней трава: высокая, сочная весенняя трава. Ближе к городам на склонах пасутся овцы, их крепкие зубы перемалывают траву вместе с ярко-алыми и синими цветами. Пока солнце еще ласково: летом оно сожжет траву, обратит ее в желтое сено. Но осенью –этой осенью – иссушенная земля наконец вдоволь напьется воды, ибо есть на то воля Господня.
Элиягу посмотрел вперед, на чернеющий вход в пещеру. Высока гора Божья, Хорив, да и ноги пророка Божьего уже не те, что прежде. Ломит спину, болят колени. Старые кости просят отдыха ,да не на земле, не на жестких камнях: на постели бы мягкой сейчас лежать, у огня… Вечереет, холодает.
Элиягу вошел в пещеру. Там было чисто и сухо. Он расстелил свой плащ у стены и с кряхтеньем уселся. Попил ( в кожаном мехе еще осталось довольно много воды) но зачерствевшую лепешку не тронул: нет охоты.
«Ноам должно быть тревожится, тоскует. А лучше бы не тревожился и не тосковал. Это за обычных людей можно беспокоится, грустить о них. Пророков же Господних надлежит почитать или боятся. А лучше и то и другое разом…»
Элиягу вздохнул. Сон часто бежит его, но отнюдь не потому, что неудобно его ложе. Мысли не дают ему покоя. Множество мыслей и воспоминаний…

У ворот Сарепты женщина, изможденная, в темных одеждах скорби, седая уже, хоть нет ей и сорока лет. Ее руки исцарапанны и исколоты, она ломает ветви низкого колючего кустарника, которым так обильно поросли холмы вокруг города. Этим засуха не так уж страшна, но и они не дали листьев.…
Элиягу просит воды и вдова взваливает на себя вязанку, идет в город, вынести прохожему человеку попить. Он зовет ее снова, «Возьми для меня и кусок хлеба в руки свои!»
Женщина печально улыбается, без негодования или гнева.
- Жив Господь Бог твой! –произносит с ласковой насмешкой -У меня ничего нет печеного, а только есть горсть муки в кадке и немного масла в кувшине; и вот, я наберу полена два дров, и пойду, и приготовлю это для себя и для сына моего; съедим это и умрем.
О смерти она говорит так буднично, как иные рассказывают о соседке, что привыкла заглядывать иной раз на огонек.
И сжимается сердце пророка от жалости. Он подходит к ней ближе.
-Не бойся! –ведь может же счесть за безумного – Не бойся! Пойди, сделай, что ты сказала; но прежде из этого сделай небольшой опреснок для меня и принеси мне; а для себя и для своего сына сделаешь после. –и заканчивает уверенно -Ибо так говорит Господь Бог Израилев: мука в кадке не истощится, и масло в кувшине не убудет до того дня, когда Господь даст дождь на землю!

Должно быть, она и впрямь решила, что перед ней безумец. Но даже безумцу нужно есть и пить. И вдова идет домой, чтобы испечь хлеба из своих скудных запасов, и разделить ее на троих… и каково же ее изумление и радость, когда не заканчивается мука в кадке и не пустеет кувшин с маслом. Она падает в ноги Элиягу, благословляет его и благодарит Бога Израиля, а пророк облегченно вздыхает: первый раз воспользовался он даром творить чудеса, который послал ему Бог, без Божьего на то благословения. Однако, видно, не гневается Господь. Элиягу счастлив, и тоже благодарит Творца, но на сердце не совсем легко: нужно было помочь вдове донести до дома дрова….
 Элиягу остается в этом доме, хозяйка называет его своим родичем, чтобы насытить любопытство соседей. И он, как родич, помогает в домашних делах, как родич учит ее сына, десятилетнего непоседу Ноама, молитвам и рассказывает ему о сотворении Мира, о праотце Аврааме, об Иосифе Прекрасном и о прочих делах прошлых лет. Как родич приглядывает за мальчиком и даже помогает ему смастерить из палки коня, а из другой –меч, который иногда становится посохом: Ноам сегодня царь Давид в битве, а завтра сам Моше…
Вдова не очень то рада тому, как мальчик привязался к этому чужаку, но она опасается Элиягу. Может сила его и от бога, как он говорит, а что если нет? Колдуны и ворожеи могут немало..и вдова молчит. Боится и молчит, тревожится и молчит. Элиягу видит ее страх. Однако, молчит тоже: ведь страх любые слова и поступки наизнанку вывернет… Или есть вера, или нет ее.

-Так ведь, Господи? –шепчет старик в пещере на горе Хорив, подняв лицо к небу –так ведь? Отчего одним даешь ты веру, а другим только страх? Отчего Отчего мы так слабы перед тобой, Господь наш? Не оттого ли, что видишь ты наши души насквозь, а тайна –лучшая броня? Но что тебе эти доспехи… ты знаешь, куда ударить, Господи. Знаешь, куда ударить…

Прохладным днем в середине осени Ноам проснулся вялым, не захотел есть. Он забрался на колени к Элиягу и хныкал, жалуясь, что голова болит.
Элиягу уложил мальчика в постель и позвал знахарку. Заплатил он старухе мукой и маслом, в годы засухи она и не желала иного. Она дала для мальчика трав. Ноама исправно поили ими, но лучше ему не становилось.
На пятый день сын вдовы умер. Он просто перестал дышать.
Мать рваал на себе волосы от горя. И в горе выплеснула всю свою боль криком, на попытавшегося утешить ее пророка,:
-Что мне и тебе, человек Божий?! Ты пришел ко мне напомнить грехи мои и умертвить сына моего!
Слова утешения застряли в горле. Элиягу оступил к стене. Осыпаемый бранью, он молчал. «Виновней того, кто хотел помочь и не смог, лишь тот, что сотворив малое чудо, большого сделать не сумел…»
-Дай мне мальчика. –проговорил он, беря женщину за плечи. Отодвинул ее, склонился над Ноамом, взял еще теплое тело на руки. Унес в комнату, где жил, и положил на кровать, сам же опустился на колени.
-Господь… Он же еще дитя. Невинное дитя…
Грех, великий грех, Бог лучше знает, кого призвать к себе…. Грешен ты перед господом, Элиягу.»
Прошептал одними губами:
-Господи Боже мой! Неужели Ты и вдове, у которой я пребываю, сделаешь зло, умертвив сына ее?
Ответа. Любого. Облако, набежавшее на солнце, птичий щебет за окном.
Ответа!...
Молчание.
И снова Элиягу чувствует, как теплеет в груди , как что-то щекочет ладони и кончики пальцев…
Его ли сила, или сила Господня? Пророк не знает, но он возвышает голос и слова его гремят , и разносится по дому, будто приказ:
-Господи Боже мой! Да возвратится душа отрока сего в него!
И он не удивляется даже когда Ноам начинает дышать и открываает глаза. Просто обнимает мальчика и крепко-крепко прижимает к себе.
Он относит сына к матери, и та вновь начинает рыдать, теперь уже от счастья.
«Откуда в женщинах берется столько слез, да еще во время засухи?»
-Что же ты плачешь, вдова, вот сын твой и он жив. –с улыбкой говорит Элиягу и –один раз, один только раз за все эти месяцы –позволяет себе коснутся ее волос: то ли погладить, то ли поправить сползший с головы темный платок.
 «Этот мальчик мог бы быть моим сыном. А его мать…»
Но он не позволяет себе думать об этом. И никогда не зовет и не назовет ее иначе чем «хозяйка» или «вдова» .
А она плачет, припав к его ногам.
-Теперь-то я узнала, что ты человек Божий, и что слово Господне в устах твоих истинно!
И вслед за матерью вдруг заходится в плаче малыш Ноам, а человек Божий поднимает их обоих с пола, и обнимает двумя руками.
«Теперь узнала. Конечно- теперь»
Нет, он не осуждает её. Он не может …её осуждать.

В пещере, на горе Хорив, становится холодно.
-Она была красива -шепчет старик в темноту и улыбается –она не только в юности была красива.
Но не принадлежим мы, Божьи люди ,никому, кроме тебя, Господь. По слову твоему мы покидаем уютные дома, и идем в пустыни и во дворцы нечестивых владык, и поверь, Господи, первые уютней вторых, да и безопасней…
«Нет, во мне не было страха перед Ахавом. Просто не желал я вновь возхвращатся к этой мерзости…»

Середина лета. Привычно душно. Элиягу трудно идти: дорога за эти три года засухи («почти три.» напоминает он себе. «почти») потрескалась так, что в каменной твердости земле образовались глубокие и широкие трещины и пророк то и дело спотыкается. Даже он, привычный к долгим переходам. А идущий ему навстречу рыхлый низкорослый человечек, продвигается вперед с гораздо большим трудом. Он вспотел, и то и дело вытирает лицо рукавом.
В очередной раз утерев пот он устремляет взгляд на Элиягу. Вдруг, приподнявшись на носки, отступает на несколько шагов назад, всплескивает руками, взмахивает ими, будто готовится полететь…и подбежав к Элиягу, падает перед ним на колени.
-Ты ли это, господин мой Элиягу?! –В голосе ужаса и восхищения –равная доля.
«А ему ведь хотелось бы, чтобы это был не я» отмечает про себя старый пророк. Он узнал человека: это Овадья, дворецкий царя.
 «Он отведет меня к Ахаву. Если не умрет от ужаса, едва услышав о таком. Хотя нет. Не умрет. Не посмеет.»
-Я это –кивает - Встань, Овадья. Пойди, скажи господину твоему: "Элиягу здесь".
Поднявшийся Овадья при этих словах едва не падает на колени вновь.
-Господин мой Элиягу! Чем я провинился, что ты предаешь раба твоего в руки Ахава, чтоб умертвить меня? –умоляюще глядит на пророка и тараторит без передышки- Жив Господь Бог твой! Нет ни одного народа и царства, куда бы не посылал государь мой искать тебя; и когда ему говорили, что тебя нет, он брал клятву с того царства и народа, что не могли отыскать тебя; а ты теперь говоришь: "пойди, скажи господину твоему: Элиягу здесь". Когда я пойду от тебя, тогда Дух Господень унесет тебя, не знаю, куда; и если я пойду уведомить Ахава, и он не найдет тебя, то он убьет меня; а раб твой богобоязнен от юности своей. Разве не сказано господину моему, что я сделал, когда Иезавель убивала пророков Господних, как я скрывал сто человек пророков Господних, по пятидесяти человек, в пещерах и питал их хлебом и водою? А ты теперь говоришь: "пойди, скажи господину твоему: Элиягу здесь."! Он убьет меня! – визгливо выкрикивает Овадья. Его лицо краснеет и глаза становятся жалкими, словно у теленка, которого ведут на убой.
Элиягу задумчиво жует нижнюю губу. Сказано ли ему? Сказано. Ведомо ли ему? Ведомо.
«Если бы я спросил тебя Овадья, ради кого ты спас пророков Господа от гибели, ради кого носил им пропитание –что бы ты ответил? Хотя, и так понятно –что.
Ты хорошо позаботился о себе, хорошо и вовремя обеспечил себе благосклонность Господа. Целых сто верных Богу Израиля душ спасены тобой. Это неплохо для слуги Ахава.
Богобоязнен ты от юности свой, Овадья? Да, это так. Боишься Господа –значит веруешь.
Веруешь –значит будешь жить.
Мог бы не тратиться на сотню людей, Овадья. И десяти хватило бы.»
Ничего этого пророк не говорит вслух. Он успокаивающе опускает руку на влажное от пота плечо Овадьи.
 -Жив Господь Саваоф, пред Которым я стою! Я покажусь царю. Иди, и передай ему то, что я сказал.

Старик в пещере на горе Хорив пытается лечь- уж очень болит спина. Но лежать на жесткой земле не удобней, чем сидеть, и пророк встает, меряет шагами расстояние от одной стены к другой, от этого легче.
Он смотрит в проем на небо и низко висящую желтую луну.
-А может и зря я презирал его. Может и зря. Как отличить притворство от истинной веры? Как узнать, были ли не покинувшие прежних владык в час нужды, верными им или лишь осторожными?
Как узнать? Да и нужно ли разбиратся? Ведь страх перед могуществом Господа все равно жив в сердце Овадьи и подобных ему. А иного и не надобно.
«Верующие Господу ведают страх перед Богом, ибо велико Его могущество.
Люди же людей –тех , кому верят –не боятся.»

На горе Кармель –море людское. Не толпа, не собрание –море. И не видать ему конца и края. В стороне от народа Израиля собрались пророки Вааловы, в богатых одеждах, надменно глядят они на Элиягу, сутулого, с растрепавшейся, почти седой бородой.
 Он не смотрит на них. Он знает уже, что их ждет.
-Господин Элиягу! –звонкий мальчишеский голос.
-Ноам? –пророк изумлен и обрадован: вот этой встречи он не ждал. Хотя…
- О тебе весь народ говорит, господин Элиягу! –радостно сообщает Ноам.
 Он вырос за эти годы… Уже не ребенок –отрок.
-Надо же. –улыбается пророк и осторожно гладит мальчика по волосам. –А твоя мать тоже здесь?
-Да, она там… -мальчик неопределенно машет рукой - но она опасается подойти… я без спроса ушел… это очень плохо, господин Элиягу?
-Плохо, что ты ушел от матери и она теперь тревожится, но я рад видеть тебя.
-Я сейчас вернусь к маме… господин мой Элиягу, могу я говорить с тобой?...
Пророк оглядывается. Замечает нетерпение в глазах Ахава. Тот тревожится поболее самого Элиягу –ведь ему ничего не ведомо.
-Говори, еще есть время. –кивает пророк мальчику.
-Господин мой Элиягу… -у Ноама даже срывается голос -Могу я пойти с тобою и служить тебе и Богу Израиля?
«Еще одно, чего ты не знал пророк… И что ответить отроку?»
-А мать твоя согласится?
-О да! Если ..если ты скажешь ей это, господин Элиягу… -Ноам опускает глаза.
-Не сейчас. –отсрочка будет недолгой, но пророк рад и такой – не сейчас, после. Мы поговорим после. Возвращайся к матери, Ноам.
Мальчик послушно убегает и Элиягу следит за ним взглядом, пока может рассмотреть.
«После, малыш.»
Неподалеку, на камнях, около разрушенного жертвенника Господня, нож. Большой острый нож. Рассечь тельца, жертву Богу Израиля…
Но это позже. А пока…
Пророк оборачиваеся к народу, поднимает руку.
Не сразу, но гомон огромной толпы стихает. Элиягу привык говорить перед людьми и ныне голос его разносится далеко:
-Долго ли вам хромать на оба колена? Если Господь есть Бог, то последуйте Ему; а если Ваал, то ему последуйте! - он почти кричит заготовленные этой ночью слова. Выжидает, пока эхо умолкнет. И прикрывает глаза рукой от солнца, внимая предреченной в ответ тишине.

Старик в пещере на горе Хорив не хочет вспоминать далее. Он мечтает забыть. Больше всего он мечтает забыть тот долгий жаркий день, нескончаемые моления и танцы пророков Вааловых вокруг их жертвенника, их безумства и вопли, от которых потом до утра звенело в ушах … Но хуже был запах крови: Элиягу отстирал после всего свои одежды, однако запах крови преследовал его потом еще несколько дней, не давая покоя.
И нож. Нож он оставил. Просто бросил на землю, у потока Кишон.
Должно быть, забрали его, когда убирали тела.

Народ Израиля –молчит. Десятки тысяч человек молчат, как один. Ахав усмехается. Почти победная усмешка. Выражение победы и самодовольства очень идет его смуглому породистому лицу. Около Ахава переминается с ноги на ногу Овадья, с испугом поглядывая то на пророка, то на царя.
И тогда Элиягу говорит снова. На сей раз уже спокойно, давая отзвучать каждому слову в этом многолюдном безмолвии.
-Я один остался пророк Господень, а пророков Вааловых четыреста пятьдесят человек. Пусть дадут нам двух тельцов, и пусть они выберут себе одного тельца, и рассекут его, и положат на дрова, но огня пусть не подкладывают. А я приготовлю другого тельца и положу на дрова, а огня не подложу.
Среди пророков Ваала шепот. Тревожный.
Элиягу оборачивается к ним. Сейчас он отчетливо видит лицо каждого, хоть давно уже слаб глазами. И говорит будто с каждым из них.
 И призовите вы имя бога вашего, а я призову имя Господа Бога моего. Тот Бог, Который даст ответ посредством огня, есть Бог. –умолкает и заканчивает –Истиный Господь, которому должно поклонится.
-Да будет так! –разносится вокруг и Элиягу невольно вздрагивает –народ Израиля отвечает как один человек…
Это страшно.
Пророку кажется, что он замечает лицо Ноама в толпе. Ноам и его мать. Остальные лица расплываются пятнами.
Еще только ранее утро, но уже жарко. Элиягу отходит в тень олив и садится там на камни, положив около свой посох.
Пророки Ваала уже суетятся около отданного им тельца. Элиягу прикрывает глаза, отклоняется назад, опираясь спиной о ствол дерева: можно и подремать немного. Он устал, и не спал прошлую ночь, но сон не идет и сейчас. Просто вечер слишком близко. А вечером…
«А вечером я сделаю так, как велел Господь.»
Кажется, он все таки задремал тогда. Или впал в забытье, из которого его вырвал пронзительный крик – Вааловы слуги до хрипоты взывали к своему богу. Они вспотели, их лица покраснели от натуги и жары. Элиягу поднимается и, опираясь на посох ,неторопливо выходит из тени. Оглядывается. Собравшийся народ уже не стоит на ногах–люди разошлись по горе, ища тени и отдыха, многие больше не смотрят в сторону пророков Ваала. Только Ахав не спускает с них глаз, но и он, видно, давно уже, убрался в тень.
Элиягу подходит ближе к служителям Ваала и они воззряются на него –сотни негодующих, гневных, испуганных глаз.
Он растягивает губы в улыбке. Да, сейчас. Пора.
- Плохо зовете вы своего господина! –говорить нужно достаточно громко, пусть народ Израиля услышит и прислушается - Кричите громким голосом, ибо он бог, может быть, он задумался, или занят чем-либо, или в дороге, а может быть, и спит, так он проснется!
Его слова будто подхлестывают их, на многих лицах отражается даже обида. И с новой силой принимаются они выкрикивать имя своего бога, бесноваться и прыгать вокруг жертвенника. Они разрывают свои одежды, колют и режут себя кинжалами…
Кровь. Элиягу хорошо запомнил, как пахнет кровь человеческая.
 Они кричат и скачут до вечера –и откуда только силы берутся? Когда же солнце начинает спускаться к горе и веет вечерней прохладой, Элиягу вновь подходит к ним.
Да. Многих из них держит на ногах лишь вера в чудо Ваала.
«Нет. Ныне здесь будет иное чудо.»
- Довольно вы взывали к Валлу, –говорит Элиягу -теперь отойдите, чтоб и я совершил мое жертвоприношение.
Они признают его правоту и отходят под деревья , туда , где змеится тонкий ручей. Пьют много, жадно и быстро, отталкивая друг друга, торопливо омывают лица, даже не думая о том, чтоб перевязать свои раны. И оборачиваются , впиваются взглядом в Элиягу, не желая пропустить ни слова его, ни жеста.
Ахав взволновавшись, поднимается. Низкорослый Овадья вытягивает шею.
Элиягу не смотрит на них. Он проходит туда где, скрытый высокой пожелтевшей травой, стоит разрушенный жертвенник Господень. Там –давно уже, с утра –ожидает нож.
Вокруг лежит довольно камней, чтобы восстановить порушенное.
 Пророк оберачивается к народу.
-Подойдите ко мне! –взывает, но многие и без его зова уже начинают подниматся и подходить. Ноам и еще с десяток мальчишек оказываются совсем близко.
- Есть у вас кувшины для воды? –спрашивает их Элиягу.
Отроки робеют, но Ноам отвечает за всех
-Есть, господин наш и много.
-Двенадцати довольно. Наберите в них воды и принесите сюда.
Отроки бегут за кувшинами, пророк же начинает собирать камни .
«Двенадцать камней –по числу колен Израилевых….» камни тяжелы и царапают руки.
Ров же вокруг восстановленного жертвенника Элиягу роет камнем острым и плоским –находится один такой, будто для этого тут и лежит.
И телец рассечен и возложен на дрова.
Пророк оборачивается к вернувшимся с кувшинами отрокам
–Теперь наполните четыре ведра воды и выливайте на всесожигаемую жертву и на дрова.
Люди переглядываются, пожимая плечами, но отроки –и первым Ноам –делают ,как было говорено.
Пророк кивает
-Повторите. –Когда исполнено и это, добавляет- Сделайте то же в третий раз.
 И они повинуются. Вода заливает жертвенник и льется вокруг него и ров наполняется водой.
Как раз время вечернего жертвоприношения. Успели в срок.
Элиягу воздевает руки к небу, и голос его разносится далёко:
-Господи, Боже Авраамов, Исааков и Израилев! Услышь меня, Господи, услышь меня ныне в огне! Да познают в сей день люди сии, что Ты один Бог в Израиле, и что я раб Твой и сделал всё по слову Твоему. Услышь меня, Господи, услышь меня! Да познает народ сей, что Ты, Господи, Бог, и Ты обратишь сердце их к Тебе!
Элиягу не знает, как это будет… И отшатывается от жертвенника, когда в небесах рокочет гром, а потом из отчетливо белого на сумеречном небе, белого, как голубиные крылья, облачка ударяет молния,и вспыхивает огонь…
Вмиг занимается и загорается и мясо и дрова... в огне плавятся камни, и дымом улетает вода.
Элиягу не смотрит на людей. Но слышит за собой единый громкий вздох –вздох тысяч душ.
-Господь есть Бог! –голос мальчишеский, звонкий.Такой знакомый..
-Господь есть Бог!-женщина… несколько женщин.
-Господь есть Бог! –толпа в едином порыве. Страшно. Не слабее удара грома.
-Господь есть Бог! Господь есть Бог!..
Они, должно быть, пали сейчас на колени.
Элиягу не оборачивается Он стоит и смотрит в огонь. Пламя ярко -оранжевое, а при свете солнца оно кажется алым…
Начинается ночь.
Стоять и смотреть в пламя. Представлять себе мирный огонь пастушьего костра или домашнего очага… И не думать. Ни о чем.
Нет, такое не позволено пророкам Господним.
Подул резкий ветер, срывая листву с ветвей и взметая песок.
Элиягу оборачивается. Толпа замирает…
«Сейчас они на меня глядят , как на ангела Божьего…»
Ахав побледнел до зелени. А Овадья потихоньку отодвинулся от него … но и к Элиягу подойти не спешит, напомнить о своих заслугах.
Служители Ваала сбились в кучу, словно овцы, перепуганные.
Элиягу обращается к народу Израиля. «Сейчас, это надо сделать сейчас, не откладывая. Сейчас они исполнят все.»
И вновь голос его громок и звучен:
 -Схватите пророков Вааловых, чтобы ни один из них не укрылся! –приказывает, и добавляет –свяжите их и отведите к потоку Кишон.
Миг замешательства –и кидаются выполнять приказание….

Старик в пещере на горе Хорив закрывает лицо руками. Зачем он так хорошо помнит ту ночь?
Пророки Вааловы не были покорны. Пытались бежать, драться… Но схватили всех, и всех привели к полноводному Кишону. И поток стал алым от крови, а люди стояли и смотрели, как поророк Господень вершит справедливость. Связанных пророков Ваала подводили к Элиягу по одному, и…
И Ноам тоже был там. Элиягу заметил его ,когда во второй раз занес нож. Мальчик смотрел, смотрел не отводя взгляда и на илце его застыли ужас и восторг.
Пророк хотел крикнуть ему «Уходи!». Но пристало ли такое слуге Господа?...
Он надеялся, что Ноам сам…сам испугается, и убежит….к матери убежит и больше даже не помыслит о том, чтобы приблизится к Элиягу.
«Пусть бежит в страхе ,пусть не следует за мной!... Ибо страшен я!...»
Но люди людей –тех ,кому верят –не боятся.
И Ноам стоял и смотрел.

Стоял и смотрел Ноам, и мать его, и сотни отроков ,подобных ему, и маленьких детей, и женщин и мужчин и стариков…
Люди глазели на невиданную ранее казнь, и раостью сияли их лица. Казалось, каждый из них сам охотно бы заменил Элиягу в этом деле. А у него уже онемела рука, от запаха крови мутило и он старался покончить со всем скорее.
Наконец упал последний Ваалов пророк, и радостно закричал народ Израиля «Господь есть Бог! Господь есть Бог!».
Тогда Элиягу и бросил нож. Прошел сквозь толпу –люди расступались, и поднялся на гору.
Там, в кустарнике, где не было слышно гула людских голосов, он сел меж камнями на мокрую землю, спрятав лицо в коленях.
Он хотел умереть.
Легкие шаги, робкий голос…
-Господин Элиягу?...
Ноам.
Пророк поднимает голову.
-Что тебе?
-Я принеса тебе воды ,господин Элиягу. –мальчик протягивает мех.
Вода. Да, конечно. Вода.
-Спасибо… -Элиягу пьет и сам удивляется тому, как велика его жажда- Ноам. Ноам, пойди посмотри на море. На небо над морем.
Мальчик выполняет приказ и возвращается.
-Ничего нет, господин Элиягу.
-Продолжай это до семи раз. –велит пророк. Он знает, что еще не время. Но ему тяжео сейчас видеть отрока около себя.
Ноам делает, как было сказано. И в седьмой раз, когда на небе уже высыпали звезды, возвращается с радостной вестью.
-Небо на горизонте темнее, чем вокруг. Это туча..но она так мала…
-Она будет больше. –говорит Элиягу.
И мальчик, замирающим от радости голосом спрашивает.
-Будет дождь? Господь пошлет нам дождь?...
-Да. –кивает пророк.
Потом он поднимается и идет вниз с горы. Ветер не стихает, тревожно кричит какая-то птица.
Элиягу видит огни костров. Люди не торопились расходится…многие устроились на ночлег прямо на склонах горы. Там же стоит и шатер Ахава. Элиягу идет к нему и стражники перед ним расступаются. Пророк смотрит на небо и видит тучу, огромную черную тучу подчти над самой головой. Кивает сам себе, входит в шатер, и царь вскакивает с колен. Молился. Кому молился?
«Кому же еще кроме Господа нашего?»
-Элиягу… -Ахав бледен.
Пророк кивает. Подходит совсем близко ,так близко, что видит черные круги под глазами Ахава – и улыбается.
-Поди, ешь и пей. Ибо слышен шум дождя.


Старик в пещере на горе Хорив продрог от ночной сырости. Жаль, огонь развести нечем. Он кутается в плащ.
Пророк испугался женщины. Царица Иезавель послала к Элиягу сказать, что он умрет от ее рук, и он бежал, спасая свою жизнь…
Она обещала сотворить с ним то же, что он сделал с пророками Ваала.
«Да. Но меня она сможет убить лишь раз.» Так он ответил посланцу царицы. А потом… а потом бежал.
Ноам все таки последовал за ним.
-Мальчик мой…

-У нас родичи в Беер Шеве, господин Элиягу. Мама хотела послать меня к ним… И если вдруг ты идешь в Иудею ,господин Элиягу…. То мы могли бы вместе проделать часть пути.
-Да. –отвечает пророк –я теперь иду в Иудею. Но царица хочет моей смерти, и я бегу от нее. Она же пошлет за мной погоню, я уверен. Я опасный спутник.
-Если с тобой Господь, то кто против тебя? –улыбается мальчик.
Элиягу не находит, что возразить.
К тому же, после той ночи у потока Кишон ему просто страшно оставатся одному.
И, кажется, Ноам это понимает.
По дороге он не дает Элиягу оставаться наедине с собственными мыслями. Он спрашивает, он просит рассказывать, он делится своими размышлениями и воспоминаниями.
Они много разговаривают дорогой. Обо всем на свете. О царях, о вождях, об иных народах,о законах Израиля, о Боге, о грешниках и праведниках, о ремеслах, о матери Ноама («Она жалела, что не смогла придти к тебе вновь, господин Элиягу, после того как ты на горе Кармель показал народу величие Господа.» «Да, Ноам, и мне жаль, что я не смог увидется с ней вновь») о праздниках, о плодах земных и травах… О чем только не говорят они….
Почему путь до Беер Шевы оказался так короток?

Родня Ноама приняла мальчика. Они звали Элиягу быть гостем в их доме, но пророк отказался:
-Мне есть куда пойти. Не хочу я навлечь на ваш дом гнев царицы Иезавель.
-Я еще увижу тебя, господин Элиягу? –спрашивает Ноам.
Пророк осторожно гладит его по волосам.
-Все в руках Божьих , мальчик мой.
Ноам молча кивает, а его глаза печальны.
Элиягу поворачивается и идет прочь.

Путь его лежит в пустыню Иудейскую. Пророк не может больше жить на этой земле.
«Кровь на руках моих , Господи… Слаб я душою, и телом слаб уже, не могу больше как должно служить тебе… Нагим пришел я в мир этот, не было у меня ничего и ныне ничего нет… Омыта душа моя кровью, обожжена жарким солнцем…Верным рабом твоим был я , Господи…. Иудеи отпускают соплеменников-рабов на волю через семь лет службы. Я же служил тебе много дольше, неужели не заслужил награды?.. О милости, -о смерти - просит душа… »
А пустыня –как море, велика и давит на сердце. Песчаные барханы волнами застыли, и пески причудливых цветов –от золотых до алых. Растут на них колючки и можжевельник, но уже иссыхают и крошаться его ветви…
Пророк бредет все дальше, не оттирая пот, облизывая запекшиеся от жажды губы. Кружится голова, и перед глазами расплываются желтые пятна…
Но он не останавливается, пока не отходит в пустыню на день пути.. Не желает, чтобы нашли его люди.
И среди схожих, как близнецы, песчаных холмов, у раскидистого можжевелового куста падает на колени.
- Довольно уже, Господи; возьми душу мою, ибо я не лучше отцов моих!
У него не сил на большее, чем эта короткая молитва. Даже она отнимает их столько ,что Элиягу падает под куст: то ли сон, то ли забытье…
Смерть. Он так надеялся что –смерть…
Но не внял его мольбе Господь.
 
Старик в пещере на горе Хорив качает головой. «Не внял.»
Должно быть это глупо -обижаться на Господа. Но сердце жжет обида.
Он помнит, как проснулся под тем кустом, и как прекрасный ангел Господень с холодными глазами, дал ему пищу и питье. Пророк поел и напился и заснул опять, а потом ангел возвратился, вновь оставил кувшин воды и печеную лепешку и велел идти сюда, на гору Божью Хорив.
И пророк повиновался. Сорок дней и сорок ночей шел он, и наконец достиг места, указанонго Господом. И сейчас, усталый, не спит он, ожидая гласа Господнего: тот заговорит, и вновь отдаст повеления, и Элиягу, пророк его все исполнит, как должно… Исполнит. Он исполнит - покорный Божий раб.
 
Эланор (Лия Шмидт) ,2005 год
_________________


СИНЕЕ ПЛАМЯ

Однажды под вечер Давид, встав с постели, прогуливался на кровле царского дома и увидел с кровли купающуюся женщину; а та женщина была очень красива.
И послал Давид разведать, кто эта женщина? И сказали ему: это Вирсавия, дочь Елиама, жена Урии Хеттеянина.
(Вторая книга Царств )

1. ДАВИД

Ветви дерева были обьяты синим пламенем. Порыв ветра подхватывал легкие прохладные искры, и осыпал на землю где уже увядали десятки подобных им. Но оставшихся на ветвях, крупных и ярких, было много больше. Синий их цвет манил и завораживал взгляд, подобно языкам огня и могучее дерево, озаренное полным месяцем, казалось небесным факелом - столь ярко и буйно зацвело оно по весне.
Синее пламя.
Давид, царь Израиля, отвел взгляд от окна. Перед ним лежал лист пергамента. Чистый лист.
«Так чист ребенок в утробе матери. Но человек, родившийся на свет –может ли прожить свой срок без греха?»
Еще полторы луны назад Давид верил: такие люди есть. И порою, впав в гордыню(что само по себе есть грех), себя в душе звал одним из них.
«Не за гордость ли мою наказан я? Но что же это за наказание, когда готов я , пав на колени, благодарить за него Господа, каждый день, каждый миг, какой бы мукой не обернулось оно для меня после!»

Тогда , луну назад , весна еще только началась. Весна войны, но войны несущей народу Израиля славу: Аммонитяне потерпели поражение и Рав Амон в осаде. Можно подумать и о скорой победе, не боясь дурного глаза, ибо, если Господь с нами, то кто против нас?
Холодным поздним вечером царь Давид бродил по кровле дворца. По вечерам он любил гулять так, никем не видимый, и даже в середине ночи нередко просыпался для прогулки.
Он закутался в плащ но снял сандалии. Царь Давид любил ходить босиком, любил чувствовать как подошв его ног касаются шершавые камни, уже и ранней весной нередко теплые от солнца, за день напоившего их теплом.
Гуляя, царь Давид осматривал город: с высокой кровли дворца он был виден весь, а особо хорошо- дома ближайших царских советников и полководцев. Порой царь тихо читал псалмы, но той ночью, мыслями перенесся к военачальникам и своему войску. Хорошо думалось в тишине.
Царь не любил , когда слуги или домочадцы вторгались в его одиночество.
Однако в ту ночь царь Израиля сам нарушил уединение человека, ценившего его вряд ли меньше, чем Давид –свое.
На кровле застыла, стоя на коленях, темная фигура. Царь, было, разгневался. Но гнев пересилило любопытство –на что так засмотрелся этот юноша? Давид неслышно подошел ближе.
Молодой виночерпий замер у края кровли, рискуя свалится, но даже не замечая опасности –так он был поглощен созерцанием того ,что откылось ему в гостеприимно распахнутом окне одного из соседних домов. И Давид посмотрел туда…
«Боже, Боже мой, зачем создал Ты женщину?»
А кто надоумил ее так широко распахнуть в купальне окно? Какой злой дух нашептал ей поставить около таза с водой и кувшинов два больших светильника - поставить по бокам, чтобы они освещали ее тело оранжевым светом и оно казалось отлитым из слоновой кости….
Черные волосы ее ниспадали до колен, стройное тело, с тяжелыми грудями и бедрами, будто светилось само по себе…
Царь стиснул плечо виночерпия.
-Кто эта женщина?
Юноша вскрикнул, дернулся, узнал царя и замер в страхе. Но не успел даже рта открыть для оправданий.
-Кто эта женщина? –повторил Давид.
-Это Бат-Шева, -быстро ответил виночерпий -дочь Элиама, жена Урии Хеттеянина.
-И ты пришел сюда , чтобы смотреть на женщину? –нахмурил брови царь. –Ты ,может не в первый раз приходишь сюда?!
На самом то деле юный слуга лишь в эту ночь осмелился поднятся на кровлю –из окон дворца то, чем он так самозабвенно любовался, было видно гораздо хуже, вот юноша и решил… Сейчас он проклинал своб находчивость.
-Прости, господин мой!... – повалился бы на колени ,но Давид по прежнему крепко сжимал его плечо.
-Как смел ты тайно смотреть на женщину, когда она омывает тело свое? Или забыл страх Божий, стыд и все законы?!-голос царя уже гремел ,подобно небесному грому, и несчастный виночерпий сжался, про себя молясь, чтобы царь не приказал отправить его в темницу или что похуже…

Если бы днем явилась к Давиду женщина, с жалобой на поступок , подобный совершенному сейчас виночерпием, не сдобровать бы виновному.
Но сейчас была ночь. Темнота и звезды, а в освещенном окне- женщина: гибкая, пышнобедрая, с тонкой талией. Женщина, подобная сполоху огня.
Царь оттолкнул слугу.
-Прочь. Но если еще раз тебя здесь увижу…
Продолжать не пришлось. Торопливо восхвалив доброту царя, виночерпий исчез.
А Давид остался. И стоял на кровле до тех пор, пока Бат Шева , искупавшись и одевшись, не погасила светильники.
И не сводил с нее глаз.
« В ту ночь бездна разверзлась у моих ног. И я упал в нее.
Но падение это неотличимо было от полета…»
Бат-Шева.
Он думал о ней остаток ночи и весь день. Только мысли ли это были? Нет, ни мыслей, ни слов, только она оставалась в глазах его и в душе его… Она. Она. Она стала его сердцем, его жизнью, его жаждой и его журчащим родником.

Вечером Давид послал слуг в дом Урии. «Приведите эту женщину, ибо есть у меня весть о ее муже.» Так он сказал, но его голос дрожал и был хрипл и странно переглянулись слуги.
Однако приказ исполнили. Скоро Бат-Шева стояла перед Давидом: скромно одетая с покрывалом на пышных черных волосах. Глаз не подымала. Лишь один взгляд бросила украдкой, но этого хватило.
«Должно быть, так и теряют разум.»
Слуги ушли. В просторных палатах остались двое: мужчина и женщина.
-Ты звал , господин мой, и я пришла. –напевно проговорила дочь Элиама.
-Да. Я звал тебя. –Царь Давид был уже не первой молодости, но, сильный и статный, все еще мог зватся красивым. А Бат-Шева….
«Сколько ей лет от роду? Трех десятков нет…
 Мое синее пламя… Знала ли она? Верно, знала, женщинам такие вещи ясней ,чем нам…»
-Я пришла. –повторила она.
Давид протянул к ней руки. Взял в свои ее узкие прохладные ладони, чувствуя, как дрожат кончики ее пальцев.
То, что было после, помнилось царю плохо: он срывал одежду с нее, с себя... потом, почти голый, бежал к двери , задвигал засов, потом…
На полу лежала львиная шкура. Так что широкая постель не понадобилась царю.
«Лишь однажды в юности любил я –так. Но и то по иному. Тогда хотелось просто быть около, разговаривать, шутить и смеятся, тогда мог я думать о любви моей, размышлять и рассуждать.
А рядом с этой женщиной я –безумец. Мной владеют не мысли о ней –но осознание того, что она в моих руках. Я не в силах говорить с ней –я могу лишь молча держать ее в объятиях и мнится мне, что держу целый мир. Тогда я был просто юношей, с бедами, радостями, надеждами и любовью. Сейчас я- властелин Вселенной, когда она подле меня….»
День не отрезвил Давида. По прежнему бушевало в груди его синее пламя.
Но Бат-Шева была рассудительней царя:
-Уже давно взошло солнце, господин мой, и надлежит мне вернутся домой
-Нет. –он обхватил ее руками –я прикажу занавесить окна, запереть двери , я снова сотворю для тебя ночь!
-Но не для всего мира, о царь… -она отстранилась, поднялась и ,нагая, прошла в его купальню.
И Давид , владыка Израиля, побежал за ней, и прислуживал ей , будто раб: лил воду из кувшина, растирал ее спину,подал покрывало…
Он готов был стелится ковром у ее прекрасных ног.
А она , искупавшись, ушла в дом мужа своего, Урии Хеттянина.

В следующие дни притих дворец и молча переглядывались меж собой слуги, глядя на мрачного царя, меряющего шагами залы и коридоры.
Лекари подступили к царю – Давид не прогнал их. И разошелся слух –болен царь Израиля.
А ему и в радость слухи. Болезнь оправдает все странности, убьет неродившиеся вопросы. Болен царь –вот и не спит ночами, почти не смотрит на еду. Болен –вот и замирает, порой, над свитками пергамента или среди военачальников своих, переставая понимать и слышать. Болен- вот и бродит часами по кровле дворца…

Кто знает, к чему могла бы привести болезнь царя… Но, как внезапно одолел его недуг, так же царь от него и оправился.
«Первые дни были черной тоской. Потом.... нужно было время, чтобы вспомнить –есть еще царство, царство Израиля, не только ее улыбка … Каждый день необходимо выслушать десятки людей, совершать поездки, принимать решения. Все же шла –хоть и победоносная –но война.
Я пришел… или, верней сказать –вернулся –в себя. В себя прежнего. Но не забыл о ней. Как можно забыть? Она теперь всегда оставалась со мной, в потаенном уголке памяти той ночи… Но сладостней всего было знать ,что и ей я –нужен.»
Нужен. Он был уверен. Ведь, если не так –зачем же каждую ночь растворяет она окна купальни своей ,ставит светильники? Зачем, для кого, так старательно омывает и натирает маслами свое тело? А искупавшись, подходит к окну и глядит в сторону дворца….
Полторы луны продолжались эти ночные свидания, новое, зыбкое счастье Давида.
А потом из дома дочери Элиама пришел человек. Слуга. Он принес царю свиток –письмо , в котором Бат-Шева якобы осведомлялась о судьбе мужа. Но написано там было иное….
Так узнал Давид, что его возлюбленная понесла.
 «Я ожидал подобного, и страшился.
 Женщина, чей супруг уже год, как воюет на границах, вдруг понесла…
 Урия всегда был предан мне, и я не желал ему зла. Видит Бог- не желал!»
Не желал. Оттого и послал к Иоаву за Урией, дабы расспросить его, одного из лучших полководцев и воинов, о ходе войны и о положении народа Израиля.
«Он приедет. Он будет говорить со мной, а после пойдет в дом свой , к жене своей..А после… Бывает, дети рождаются и за два месяца до срока. И Урия будет рад сыну. Да и если дочь появится на свет –печалится не станет, особенно, когда та красотою пойдет в мать.»
 И полководец явился. Не стряхнув с себя дорожную пыль, с красным от солнца лицом, тяжело дыша вступил он в царский дворец. И, хоть не спал две последние ночи, стремясь поскорей предстать перед владыкой Израиля, однако не выдал своей усталости, стоял перед царем, рассказывая о том, как идет война, сколько потеряли людей сыны Израиля, сколько убито воинов врага, какие земли взяты, как идет осада городов…
Давид расспрашивал. Урия отвечал. А царь смотрел на него –широкоплечего, с волосатыми руками и жесткими ладонями,с лицом, грубым, словно у идолов диких племен, и перед взором металось синее пламя: ее тонкий силуэт.
«Разве этому человеку она должна принадлежать? Разве ему?..»
И все же царь ощутил облегчение: Урия пойдет к жене своей. И все станет как должно….
Он скоро отпустил полководца.
-Рад я, что вести, принесенные тобой, благополучны. А теперь иди домой и омой ноги свои.
Полководец поклонился и вышел. Вслед за ним по приказу Давида слуги понесли царское кушанье, чтобы подкрепил Урия свои силы.
В эту ночь царь не бродил по кровле дворца. Он заперся в комнате, однако сон бежал его. Ночь была душной, и только утром ворвавшийся в покои прохладный ветер принес облегчение. И царь вышел ,чтобы освежится воздухом утра.
И тотчас подошел к нему слуга. Поклонился, получил благосклонный кивок:
-Да будет ведомо господину моему, что раб его, Урия Хеттянин, не пошел на ночь с царского двора но остался спать среди слуг царя.
Белее белого камня мрамора стал Давид.
«Он не пошел к ней. Мой простой и видевшийся столь хитроумным, расчет, не оправдал себя…»
-Когда проснется Урия, приведи его ко мне.
 В это утро не касался пищи царь и не омывал лица и рук. Мерил шагами покой…
Урия вошел, отдал поклон и приветствовал. Он уже умылся, пригладил волосы.
-Урия, верный слуга Израиля, -ровно проговорил Давид - вот, ты пришел с дороги, отчего же не пошел ты в дом свой?
 И сказал Урия Давиду:
-Ковчег Божий и Израиль и Иуда находятся в шатрах, и господин мой Иоав и рабы господина моего пребывают в поле, а я вошел бы в дом свой и есть и пить и спать со своею женою?! Клянусь твоею жизнью и жизнью души твоей, этого я не сделаю.
Давид молчал.
«Догадывался ли он? Подозревал ли? Нет, откуда… Урия был честен со мной. Всегда –прям и честен, всегда -долг перед Богом, царем и народом ставил выше себя самого.
Если бы ты не был так честен, Урия…
Я же хотел спасти тебя!»
-Господин мой, –проговорил полководец –позволь рабу твоему возвратится в битву. Ибо тревожится сердце мое, когда они там –а я здесь.
 «Я хотел спасти тебя…Я пытался… видит Бог!...»
 -Ты заслужил хотя бы день покоя. –проговорил Давид -останься здесь и на этот день, а завтра я отпущу тебя.
И остался Урия в Иерусалиме на этот день до завтра.
 Давид был ласков с ним, не сразу отпустил из прохладных палат. Угощал, беседовал. Сам протягивал полководцу чашу с вином. Говорил не о войне- о мирной жизни, о доме, детях, женщинах… О том, что, будь у Урии сын, стал бы, в отца, славным воином…
За беседою много выпито было вина. И ,когда небо расцвело закатом, Урия уже нетвердо стоял на ногах.
Царь был трезвей. И приказал он приближенному слуге своему проводить полководца домой.
За Урией закрылись двери. Но Давид со стесненным сердцем ожидал возвращенья слуги.
 И дождался того , чего так страшился.
-Господин мой. –сказал слуга –Урия Хеттянин не пошел в свой дом.
«Я правда хотел спасти тебя…»
Давид отпустил слугу. Запер свои покои и не ложился в эту ночь.
Завтра поутру Урия отправится обратно. А еще через восемь месяцев он узнает, что жена его родила дитя.
Но он ,Урия, уже больше года как к ней не входил.
Заповедь Господня гласит
«Если найден будет кто лежащий с женою замужнею, то должно предать смерти обоих: и мужчину, лежавшего с женщиною, и женщину..»
Давид вспомнил, как выносили приговор замужней женщине, осквернившей себя блудом. Муж ее, купец, находился в заморских странах уже полтора года. А у нее родилась дочь…
Еще во дни Шауля это было. Он, Давид, тогда отрок-герой и певец, пребывал подле царя Шауля, когда тот изрек страшное «Побить камнями, до смерти ее!» и женщина в ужасе закричала, как раненный дикий зверь.
Но она не назвала имени мужчины, с которым согрешила.
А потом Давид стоял около Шауля и смотрел и слушал крики беснующейся толпы…. Было пыльно, жалили мухи… Женщина скорчилась на утоптанной земле базарной площади, ее тело дрожало в последних судорогах боли.
Одежда, лицо –все было залито кровью.
Руками она пыталась закрыть голову. …

Давид застонал. Бат-Шева…
«Я не позволю. Не могу позволить, чтобы так поступили с ней.»
Твердой рукой пишет он темные буквы на желтоватом листе: приветстие Иоаву, всяческие пожелания.. и, наконец, дело.
«Урия Хеттянин провинился передо мною. И вот мой приказ: когда возвратится он и на другой день начнется бой, поставьте Урию там, где будет самое сильное сражение, и отступите от него, чтоб он был поражен и умер.»
Подписывая, вздрогнул. Показалось, будто за спиною встала черная тень. Но, оглянувшись, не увидал никого.
«Урия. Я знаю, что буду видеть лицо твое во сне еще много ночей.
Если бы ты пошел к жене своей вчера или днем раньше….
Если бы ты был из тех , кого можно купить деньгами или почестями…
Но ты слишком честен, Урия. Из-за чести твоей может умереть она.
Потому умрешь ты.
Если ты любишь ее, может и простишь меня.»
Давид, царь Израиля, запечатал письмо.
Завтра он прикажет Урии отвезти его Иоаву.

Окно царских покоев распахнуто настежь, ночной ветер холодит лоб Давида и яркими сполохами, искрами синего пламени, усыпает пол.



2. БАТ-ШЕВА

Перья попугая блестели под солнцем, подобно сполохам синего пламени. Холеная птица была недовольна ярким светом:она капризно кричала, широко раскрывая клюв, перелетала с жердочки на дно своей огромной-в рост человека- клетки. Бат-Шева звонко хлопнула в ладоши. Как она и ждала, вошла старая служанка, шамкая, спросила, чего желает госпожа. Госпожа пожелала, чтобы слуги перенесли клетку с попугаем в тень. И, позванные из других комнат, они исполнили приказание, под зорким взглядом старой служанки, бывшей няньки хозяина дома.
Пока они были заняты этим, Бат-Шева стояла у стены, опустив длинные ресницы с затаенной ненавистью следила за старухой.
То ли по приказу Урии, то ли сама решив блюсти порядок в доме своего господина, старуха, стоило Урии отлучится, принималась тенью бродить за молодой женщиной, под дверьми ее спальни стерегла и днем и ночью. В сад идет Бат-Шева –старуха с ней. В город вздумается женщине отправится –слуг мало, старуха непременно набьется ее сопровождать. На крышу дома погулять и то одной не выйти…
«Чтоб ты сдохла, старая ведьма!» от души пожелала женщина, выпроваживая служанку. «Ни отдыха от нее, ни покоя… и так с первых же дней после свадьбы, уже почти шесть лет как…! »
Бат-Шева с досадой стукнула кулаком по мягким подушкам, но облегченья это не принесло. Тогда женщина схватила большое, белой глины с золотой каймой блюдо для фруктов и изо всей силы швырнула об пол.
Блюдо разбилось с грохотом, от которого снова заметался и закричал попугай. Опять прибежала служанка: Бат-Шева, оборвав ее причитания, холодно сказала ,что с ней самой все в порядке и велела убрать. С удовольствием наблюдала, как кряхтит старуха ,подметая разлетевшиеся по всей комнате осколки, как трет спину. Ничего с ней не случится. И разбитое блюдо Урии не в убыток –захочет, еще десяток таких же купит. Или других ,тех ,что лучше и дороже.
В дорогих вещах в этом доме не было недостатка. Бат-Шеву окружала изысканность и роскошь:золотая и серебряная посуда, дорогие заморские ковры, благовония и дорогие одежды… Урия заботился о том, чтобы у жены было все. Нет, он не был самым богатым человеком в Иерусалиме, но кто из сыновей Израиля сильнее его любил свою жену?
Любил. Да, Урия любил. Бат-Шева хорошо это знала. Муж был с ней нежен, предупредительно-осторожен, бесконечно добр. Он потакал всем ее капризам, обходился с ней как с величайшей драгоценностью мира…и от этого молодой женщине было еще тяжелей. Она чувствовала ,что обязанна отблагодарить Урию, полюбить Урию…Но любить его не могла. Признавала за ним ум, опыт, славу хорошего воина и полководца, однако ,глядя на его широкое лицо, слушая его речи(голос у Урии был резкий, слова он произносил отрывисто и порой слишком громко –тогда жена морщилась, закрывала руками уши –и Урия неуклюже извинялся, переходя на шепот с подсвистом.) не чувствовала ничего ,кроме раздражения и тоски, оттого ,что этому человеку принадлежит теперь навсегда, что, пока один из них не умрет, огни обречены быть -рядом …
Казалось, ей бы радоватся, когда он покидал дом. И радовалась бы, если б не старуха -няня…
Но дело было не только в старухе. Бат Шева тосковала одна. С мужем хотя бы побеседовать можно было. Да и когда рядом любящее существо –пусть любовь эта тяготит своей неизменностью –все таки легче на душе…
Близких подруг у Бат Шевы не было: ее детство и юность прошли в далеко ,на севере– старые подруги остались там, а новых она так и не завела. Не было у нее и детей, как не старался Урия.
Женщина уже давно уверилась, что бесплодна.
Сколько мужей Израиля воспользовались бы подобным, чтобы отправить жену обратно, в дом ее родителей и взять другую? Но Бат-Шеве тревожится было не о чем: Урия и не помышлял о таком.
За это она должна была быть ему благодарна. Женщина упала на широкую кровать, раскинув руки. Должна… ее долг перед мужем разросся до непомерных размеров из-за его любви и все больше давил ей на грудь.
А день уже клонился к закату. Полежав немного , Бат-Шева встала и велела слугам греть воду . А потом –зажечь светильники в купальне.
Ежевечернее купание было ее маленькой тайной радостью –и отнюдь не оттого ,что вода, омывая вспотевшее тело, дарила ощущение свежести и чистоты. Это Бат-Шеве тоже было по душе…но гораздо больше женщина ценила нечто иное.
Началось это еще с прошлого лета, с тех пор ,как уехал муж. Раз ,вечером, купаясь, Бат-Шева из-за сильной жары распахнула настежь окно. Купальня находилась под самой крышей,и прохладный ночной ветер овевал женщину. Она медленно разделась, и остановилась у окна, позволяя ветру ласкать свое тело.
Тут и заметила силуэт в одном из освещенных дворцовых окон. Мужской. Он тоже вглядывался в ночь, а дворец и дом Урии стояли так близко…
Бат Шеве показалось, что незнакомец смотрит прямо на нее. Она отпрянула, вжалась в стену. Сердце заколотилось. Кто он такой? Один из царских слуг..или сыновей?... или , может быть, сам царь Давид?
Нет ничего ,сильнее женского любопытства. Подтвержая эту истину Бат-Шева через несколько мгновений снова подошла к окну. В окне напротив было уже темно. Но ей отчего-то показалось, что мужчина все еще там…
Женщина начала мытся. Светильники, стоявшие по бокам, горели ярко и если кто-то правда смотрел на нее из царского окна… он видел ее всю. Совсем всю. Осознание этого заставило щеки женщины покраснеть, а сердце-застучать еще быстрее.
Закончив мытся и одевшись, она снова посмотрела на то окно. Там что-то шевельнулось… Наверное –он.
Улыбаясь, женщина вышла из купальни и не спала почти всю ночь, охваченная сладким ,новым для нее чувством, от которого одновременно было страшно и хорошо.
С того вечера она каждый день растворяла в купальне окно. И каждый день видела того мужчину, в окне дворца. И все ярче разгоралось в ее душе пламя –синее пламя чаровницы –ночи. Бат Шева быстро поддалась этим чарам. Теперь , раздеваясь и купаясь перед открытым окном, она старалась двигатся как можно более плавно, поворачивалась так, чтобы незнакмцу были видны все изгибы ее тела. Она завлекала, манила его ,и мечтала о нем…мечтала, как дети мечтают, слушая сказки, о волшебном камне шамире или о том чтобы покататься на левиафане… Так и Бат Шева выдумывала для себя историю о том ,что незнакомец –один из сыновей царя. Она мечтала о том, как он покорен ее красотой, как любит ее, и будет любить до конца своей жизни больше отца и матери. Она сочиняла те слова, которые он мог бы шептать ей, придумала себе его желания и помыслы , и наслаждалась всем этим с жадностью ребенка.
А однажды в окне его не оказалось. Но, поискав глазами, Бат Шева обнаружила его на кровле. Там, на фоне неба, его силуэт был виден отчетливей –и все же, если бы он не шевельнулся, она бы не догадалась, что то он и есть.
А когда поняла –засмеялась от удовольствия и на кровлю больше не смотрела, но мылась с привычной пленительной грацией.
Только закончив купание решила удостоверится –там ли он все еще?
Да, там, так же стоит на коленях…
Бат Шева удовлетворенно улыбнулась и ушла спать.

А под вечер следующего дня за ней пришли царские слуги.
Увидала их –и задрожали ноги. Вихрем пронеслись тысячи мыслей, но главной была: она ни в чем не виновата! Она не нарушила ни одного из законов Израиля! А мужчина… что мужчина? Ведь она ни словом с ним не обменялась, даже не знала его лица! Он смотрел на нее… ну и что ж ,что смотрел? «Разве же я знала? Могла ли подумать о таком ?! Что смотрел –его грех , а не мой!»
Но ее не собирались хватать и волочь куда-то силой. Ей поклонились и просили отправится с ними во дворец –у царя Давида есть вести о ее муже.
«Об Урии? Но почему Урия не прислал гонца или письма? Или с ним беда случилась?»
И стало страшно…
Шла за людьми царя по широкому двору, губы беззвучно зашептали молитву, -просила спасти охранить, –а имени не называла. Огромное дерево у дворца было усыпано синими цветами, ветер срывал их и бросал Бат-Шеве под ноги –синие, яркие, словно сполохи огня. И каждый миг неведения жег душу.
«Урия…»
Она изумилась самой себе –неужели настолько была привязанна к нему?
Но вот ее ввели в царские покои. И сам царь сделал несколько шагов ей навстречу.
Он велел слугам уйти. Те вышли, бесшумно и крепко затворив за собой двери.
Бат Шева опустила глаза…но все же не удержалась(ох, нет ничего сильнее женского любопытства) , и на миг вскинула взгляд, посмотрела в лицо царя.
«Лев» первое ,что пришло на ум. Должно быть, царю было столько же лет, сколько ее отцу. Но Элиама время согнуло, он располнел и обрюзг, а Давид был высок, силен и статен, черные волосы –точно львиная грива –лишь кое-где начали седеть.
Он смотрел на нее –она кожей чувствовала этот пронзительный взгляд –и молчал.
-Ты звал , господин мой, и я пришла. –проговорила дочь Элиама, стараясь, чтобы голос не дрожал..
-Да. Я звал тебя. –кивнул царь.
-Я пришла. –повторила она, ожидая что он ей скажет. Но он не сказал ничего –лишь сделал шаг вперед, оказавшись от нее так близко, что она ощутила запах его тела и жар его дыхания, –и взял ее руки в свои.
Ее будто огнем опалило. Урия забылся сразу.
«Так это был ты. В окне и накровле –это был ты.»
Она не осмелилась произнести это вслух. Но ноги перестали держать. Бат-Шева покачнулась, и царь подхватил ее. Ее голова легла на его плечо.
Он начал снимать ее одежды, и она не сопротивлялась –ведь и слова его и жесты и взгляды –все было так знакомо ей. С этим мужчиной она ,вот уже пол года проводила ночи. Во сне.
А эта ночь была наяву. Но запомнилась неясно и обрывочно, хуже ночных видений.

Утром она проснулась раньше царя. Лежала, смотрела в высокий потолок, и думала о том, что совершила грех.
«За такое побивают камнями…»
Он проснулся. И снова притянул ее к себе. Но Бат Шева высвободилась из обьятий.
-Уже давно взошло солнце, господин мой, и надлежит мне вернутся домой.
-Нет. –царь снова обхватил ее руками –я прикажу занавесить окна, запереть двери , я снова сотворю для тебя ночь!
Стало вдруг остро жаль его –как потерявшегося ребенка.
«Но если нас увидят… говорят, очень уж любопытны царские слуги… Я итак провела здесь столько времени,что это может быть опасным. Ничего придумаю что-нибудь. Скажу ,что сердце заболело ,что не могла до дома дойти ,что ночевала среди царских жен.
Но как моляще смотрят его глаза!....
Сотворить ночь для меня… Это слова любви.
Ночь для меня.»
-Но не для всего мира, о царь… -она отстранилась, поднялась и , торопясь, захватила свои одежды, но в небольшую купальню прошла в чем мать родила.
А царь Давид последвоал за ней , глядя ,словно смертельно больной на ангела Божьего, и прислуживал ей, как раб.
Однако она поспешила покинуть его дворец, понимая –эта ночь больше не повторится ,никогда.

Старуха –няня не приставала с расспросами. Она могла подозревать измену и блуд где и с кем угодно –но только не когда за Бат Шевой приходят слуги и ведут ее к самому царю. Молодая женщина рассказала ,что Урия жив и здоров, лишь долгое время не мог послать вести о себе и не сможет еще столько же. А звали ее в царский дворец затем что…………………
О том, почему осталась там на ночь, пересказала заготовленную историю и так отделалась от старухи. А, оставшись одна, никак не могла успокоится –мерила комнату быстрыми шагами, и удивленно следил за ней синий попугай.
Бат Шева отдавала себе отчет в том, как безнадежна ее любовь. Да любовь ли? Давид любил ее –это она поняла, кое что угадав ,но во многом увидав сходство: царь и один из его лучших полководцев в этом были словно родные братья. Но если ласки Урии не пробуждали в женщине никакого чуства, то в руках Давида она таяла, будто зажженная свеча.
Свеча синего пламени…
Почему этот образ неотвязно преследует ее? Не былвает пламя –синим.
А тайная встреча царя Израиля и замужней женщины –это бывает ли?
Бат Шева уже сомневалась –не привиделся ли ей вчерашний вечер и ночь?

Едва дождавшись вечера женщина, как обычно, отправилась в купальню. Заперла двери, и распахнула окно, устремила взгляд на кровлю…
Да, он там был. Царь Давид –Бат -Шева узнала силуэт.
Подумалось, что ,когда смотрел на нее из окна казался ниже ростом и в плечах уже… но, должно быть, только казался.
Она улыбнулась, нарочито медленно сняла свои одежды и взяла кувшин с водой.
Царь любит ее.

Теперь Бат Шева жадала ночи с еще большим нетерпением. Она умащивалась благоворниями, тщательно расчесывала свои длинные, черные волосы, а чтобы они становились еще более пышными ,крепкими и блестящими, мыла их в водах с особыми отварами трав.
Всякий раз надевая одежду или украшение, женщина думала ,-понравилось бы это царю?
И, собразно с тем, как представляла себе его желания и вкусы, она одевалась и прихорашивалась.
Она хотела бы быть самой красивой для него…но он мог видеть ее лишь ночью ,а днем за ней неусыпно следила старуха, у которой в любой миг могли возникнуть ненужные подозрения: зачем же это женщина украшает себя ,когда ее муж в отлучке? Зачем... и для кого?

«Да, я почти не выхожу из дома и чужие не приходят сюда. Но лучше не ссорится со старухой, и не заставлять ее лишний раз задумыватся…»

И Бат-Шева стала даже добрей и спокойней относится к старой служанке, да и к прочим слугам.
И это не стоило ей особого труда –ведь она была теперь счастлива. Понимала: встреча с царем не повторится, но он любит ее.. любит… и чувства его не идут на убыль , иначе не приходил бы он из ночь в ночь на кровлю дворца.

Бат-Шева купалась в своем счастье полторы луны.
А потом случилась беда.
И принесла ее старая служанка своим вопросом:
-Госпожа, не хвораешь ли ты? Не маешься ли какой болью?
-Я? Нет! –изумилась женщина –отчего вдруг ты спрашиваешь об этом?
-Прошел положенный срок, но у госпожи моей не было обыкновенного женского, –прямо ответила старуха. –Муж твой, госпожа, уже почти год как не переступал порог своего дома, и дитя зачать ты не могла, оттого и моя тревога.
Бат Шева внутренне похолодела.
-Пустяки –улыбнулась. –Случается и так, что у здоровой женщины это задерживается… У меня такое бывало в отрочестве.
-Так случается –согласилась старуха –ну что же. Подождем еще луну ,госпожа. Но если и тогда не придет к тебе, госпожа, то ,что положено, позовем лекаря.
Бат-Шева кивнула. Возражать было нечего.. А старуха добавила
-Господин, уезжая велел мне заботится о твоем здоровье, госпожа.
Сказала, будто печать поставила. И ушла.
«Старая колдунья!!» В ярости и страхе Бат-Шева бросилась к себе.
Что же делать? Что теперь делать?!
У нее есть еще луна..нет, меньше. Пол луны. Может, три четверти.
«Никогда раньше этого не случалось со мной. С тех пор как семнадцать лет от роду исполнилось –никогда. Выходит я… я ношу дитя.
Я ношу дитя от царя Давида.»
Положила руки на живот.
«Но меня же убьют вместе с малышом. Даже если сумею обмануть старуху –еще луну, две….
а потом станет явно для всех!
Только он теперь может спасти меня!»

Бросилась писать письмо. Один свиток залила чернилами, выбросила. Вся дрожала. Скоро в чернилах оказались и пальцы и одежда.
Одежду сменила, вымыла руки. И взялась писать снова.
Закончив, запечатала свиток. Позвала служанку.
-Хочу справится, нет ли вестей о моем муже. Царь позволил мне это еще тогда, когда я была у него. Позови кого-нибудь из слуг.
Бат-Шеве было все равно ,кого:они все неграмотны. И пришедшему отдала свиток, велев передать самому царю.
-Царь благоволит тебе, госпожа. –проговорила старуха няня.
-Царь благоволит моему мужу, Урии Хеттянину. –улыбнулась Бат-Шева: теперь на душе стало спокойней.
А потом она ждала. Как прежде гуляла по саду, выслушивала отчеты о домашних делах, порой разбирая мелкие дрязги и споры между слугами, как прежде по вечеам ходила в купальню, ходила и в Храм, а оставаясь в одиночестве, шепотом разговаривала со своим будущим сыном, -и ждала новостей.
И дождалась.

В тот день, когда Бат-Шеве принесли весть о гибели мужа, небо с утра сплошь затянуло тучами и к полудню тягучая духота ворвалась раскатами грома и голубыми сполохами молний.
Гонец из дворца сказал женщине:
-Скорби, госпожа: Урия Хеттянин погиб в сражении. Он был храбрый человек и умер, служа богу Израиля и царю Давиду.
Служанки подняли вой. Опустились головы слуг.
Бат Шева плакала, запершись у себя. Плакала о человеке, которого так и не смогла полюбить.
Молнии –клинки синего пламени - рассекали небо на неровные куски, сок которых обильно проливался на землю холодным дождем.


3. УРИЯ
 
Перед глазами плясали синие огоньки. Когда жмурился, они на миг исчезали, но тут же высвечивались вновь, еще более яркие. А открывал глаза –бледнели. Однако никуда не девались.
Получив от Иоава приказ отправится в Иерусалим к царю, Урия выехал немедля. Он скакал так быстро ,как было возможно, лишь время от времени останавливаясь, чтобы дать отдохнуть коню.

 Волосы полководца слиплись, а лицо покраснело и болело от жары. В ушах до сих пор звенел лязг стали, топот конских копыт, хриплые голоса воинов: отрывистые выкрики, команды, –все звуки , которыми с рассвета до заката полнится военный стан. И пах Урия запахами войны: своим и лошадиным потом, выделанной кожей, дымом костра. Он настолько привык к ним, что не замечал, но из-за прилипшей к телу уже влажной одежды хотелось в прохладную быструю воду: искупатся, а потом лежать на сухой, покалывающей тело траве, закрыв глаза и ждать, пока солнце, словно бережливый жнец, соберет с твоего тела влагу до последней капли.
Но на подобную роскошь не было времени. Царь позвал его и Урия торопился, очень торопился. Такой внезапный призыв мог означать что угодно…
Но раздумья ,тревоги и страхи полководец гнал прочь. «Приеду –царь скажет, зачем я нужен ему»
 Урия не привык тратить время на рассуждения о неведомом, и не любил заглядывать вперед. Живя сегодняшним днем, заботился о завтрашнем и не забывал о вчерашнем, а в остальном полагался на волю Божью.

Путь в Иерусалим занял у Хеттянина едва ли не вдвое меньше времени, чем оттуда- у посланного к Иоаву царского гонца.
 Коня полководец поручил заботам дворцовых слуг, сам же, не помывшись и не переменив одежд, поспешил к царю. Лишь когда привратники закрыли за ним ворота дворца, Урия оглянулся на свой дом, и померещилось, что за узорчатой решеткой сада видит знакомую, гибкую
фигурку в синем (даже сморгнул, так ярок был его цвет. Словно вспышка огня) шелковом покрывале. Но полководец отвернулся: не сейчас. Не время.
Знакомая прохлада и тишина просторных палат… Стены- белый камень и бронза, сочетание этих цветов успокаивало все еще слезящиеся от солнца глаза.
Встретить Урию правитель Израиля вышел сам. Они остались наедине. Непривычно. При прежних беседах вокруг было довольно и советников, и слуг, и писцов.
«Должно быть вправду стряслась беда.» полководец поднял глаза на царя.
 Давид не изменился с тех пор, как Урия последний раз стоял перед ним. Но царь был обеспокоен. Он, может, и хотел бы скрыть это, однако полководец подметил и складки у его губ, и тревожный взгляд.
И не Урия , а Давид первым отвел глаза.
Он произнес приветствие. Произнес как то , без чего можно было бы обойтись –так показалось Урии. Потом заговорил о ходе сражения, о победах и потерях. Он задавал правильные вопросы. Однако Урия, подробно отвечая, недоумевал. И для этого его отозвали с поля битвы? Такм сейчас умирают люди..его воины…а он стоит здесь, и передает царю сведения , которые мог бы за несколько часов изложить на листе пергамента там, на месте ,и передать гонцу.. Да, они были бы принесенны позже. Но ведь не настолько же они важны!...
«А вдруг это –еще не все? вероятно ,есть и иное, что царь желает сказать, или узнать от меня?»
Однако –нет. Ничего, что могло бы оправдать недоумение Урии, не сказал и не сделал Давид.
Он скоро отпустил полководца.
-Рад я, что вести, принесенные тобой, благополучны. А теперь иди домой и омой ноги свои.
Урия поклонился и послушно покинул покои царя.

Снаружи веял свежий ветер. Двор уже опустел, разошлись придворные и слуги –только двое метельщиков еще трудились, да у ворот сменялась стража. Воины,отстоявшие свой срок и идущие на отдых, сняли шлемы, держали их под мышками. Хеттянин понимающе улыбнулся. Он хорошо знал, как печет голову в таких шлемах.
За Урией вслед вышел слуга, с тяжелым бронзовым блюдом. На нем исходило соком пахнущее пряностями мясо.
-Что это? –спросил полководец.
-Царь Давид посылает тебе свое кушанье, господин, чтобы ты утолил голод.
 -Я благодарен царю…
-Господин, прикажешь привести твоего коня? Ты отправишься домой?
«Домой?»
Урия подумал о доме. О теплой воде, и мягких покрывалах. О ласковой заботливости, с которой старуха няня, всякий раз ,как он возвращался после долгого отсутствия, сама готовила для него ,усталого ,отвары из бодрящих трав, и приказывала выставить на стол все, самое им любимое, ворча и покрикавая на не слишком расторопных ,по ее мнению, рабов.
Урия подумал о жене. О том ,как он войдет, и Бат-Шева встретит его поклоном и улыбкой , радостной , немного лукавой, и опять откажется обнять его прежде ,чем он смоет дорожную пыль и грязь. А потом он выйдет из купальни, станет есть, и она будет сидеть напротив за столом, и укорять, что он не предупредил о своем приезде. Но укорять совсем не всерьез… потому что потом ,покончив с трапезой, он возьмет ее на руки, и понесет в комнату, целуя ее щеки и губы, а она будет отворчивать разрумянившееся лицо, и говорить ,что жесткая щетина колется, что он, ее супруг, совсем зарос, будто разбойник с диких гор…
После они возляжут на ложе.. А еще после Урия станет рассказывать о недавно пережитом: о боях и победах, о новых славных подвигах совершенных детьми Израиля. Бат Шева вначале будет слушать со вниманием, потом ее черные глаза подернутся дымкой усталости и в конце концов она скорее всего заснет. Что поделать –женщина… Ей не настолько интересны дела воинов. А Урия всякий раз дает себе слово, более не утомлять ее этими историями, и нарушает его опять и опять , с каждым разом снова надеясь и стараясь поразить сердце и ум своей жены.
«Как жаль ,что у меня так ничего и не получилось…»

Но сегодняшним вечером он мог бы попробовать еще раз.
Увидеть ее.
Урия знал –им предстоит несколько лет разлуки. Один год уже прошел . Но и в начавшийся новый Хеттянин не надеялся возвратится домой.
А сегодня он мог увидеть ее.

Он посмотрел на юго-запад, откуда приехал. Там сейчас тоже садилось солнце, и воины разжигали костры, варили похлебку , заедая ее зачерствелым хлебом. Многие разговаривали о своих женах, детях, отцах и матерях, вспоминали далекий дом. А потом ложились на землю, завернувшись в свои плащи, чтобы с рассветом снова поднятся, и взятся за луки и мечи.
Кто-то из них никогда не вернется на землю Израиля.
И вряд ли даже единицы станут героями, как царь Давид, сокрушивший великана Голиафа.
 На каждого великанов не напасешься, чудес тоже.
Но Урия знал всех своих воинов по именам.
«Я должен был быть с ними сейчас. Они в тревоге из-за того, что меня так отозвали. И Иоав беспокоен….
А все потому, что Давид пожелал узнать о ходе сражения из моих уст! »
Урия обернулся к прислужнику:
-Отведи меня туда, где вы спите. Найдется у вас для меня место на эту ночь? А конь мой пусть отдохнет в царских конюшнях .
Ошарашенный слуга проговорил:
-Но господин, а твой дом?
-Мой дом крепок и в мое отсутствие. Ну что же , веди.
И тот повел, не выпуская из рук блюда.
Царское кушанье было в этот вечер на столе слуг.

А утром Урию вновь позвали к царю. Однако на сей раз полководец не торопился. Он вымылся, побрил щетину и причесал свои жесткие волосы. И толко потом направился к Давиду. Ведь все важное, что хотел бы сказать царь, он мог бы сказать еще вчера. А сегодня царское время терпит.

Урия шел по чисто выметенному царскому двору. Желтую землю покрывали синие цветы –они облетали со старого дерева, ветви которого тянулись к небу.
Цветы были похожи на искры огромного факела. Урии пришла в голову смешная мысль о том, что они могут светится в темноте.
«Забавно. А хорошо бы и у нас в саду такое дерево посадить. Бат Шеве оно бы пришлось по душе, особенно во время цветения.»

Царь снова показался полководцу встревоженным , и , кажется, чем то испуганным. Мерил шагами покой…
Урия вошел, отдал поклон и приветствовал.
«Неужели за ночь случилось что-то? Беда?...»
Первой бедой, о которой он подумал, была смерть… но чья смерть?
-Урия, верный слуга Израиля, -ровно проговорил Давид - вот, ты пришел с дороги, отчего же не пошел ты в дом свой?
Урия не стал скрывать правды:
-Ковчег Божий и Израиль и Иуда находятся в шатрах, и господин мой Иоав и рабы господина моего пребывают в поле, а я вошел бы в дом свой и есть и пить и спать со своею женою?! Клянусь твоею жизнью и жизнью души твоей, этого я не сделаю.
Давид молчал.
-Господин мой, –проговорил полководец –позволь рабу твоему возвратится в битву. Ибо тревожится сердце мое, когда они там –а я здесь.
 -Ты заслужил хотя бы день покоя. –проговорил Давид -останься здесь и на этот день, а завтра я отпущу тебя.
Смерть стояла около, спокойно улыбаясь. Старая знакомая. Он узнал бы ее везде. Обернувшись Урия мог заглянуть в ее глаза.
Но чья смерть?
-Твоя воля, царь.–поклонившись, проговорил он.
И остался Урия в Иерусалиме на этот день до завтра.
Длинен же был этот день. Хеттянин бродил по двору и саду ,присаживался то на скамьи ,то на землю, смотрел , как тень от ветвей и ограды разрисовывает ровными линиями жеттое теплое полотно земли.
Он брал в ладони начавшие увядать и совсем свежие синие цветы. «Синие искорки» звал их про себя. Они были холодны и приятно-гладки.
Полководец раздумывал о том, не желает ли царь, чтобы он, Урия, пошел в свой дом…
«Для чего бы? Случись там что ,сказал бы мне прямо… Уж не наградить ли меня таким образом желает царь Давид?»
Покачал головой. «Благодарен я. Но этой награды не приму.»
А взор невольно обращал за ограду ,на свой дом. На ее окно…
«Может и глядит сюда сейчас? Может даже видит меня? Нет, слишком далеко…»
Сжал руки. Почувствовал влагу.
Он раздавил цветы, выжжав из них несколько капель сока.
«Странно. Отчего-то я думал ,что сок этот тоже синим должен быть. А он прозрачен.».
Сердце ныло оттого ,что был так близко от своего дома, от жены… и не мог придти, хоть обнять, два слова сказать… «А и пошел бы, было бы больней. Все равно что жаждущему на дне кувшина воды поднести.»
«Бат Шева, Бат Шева…» Прохладные капли смочили пересохшие губы… черные глаза девушки, совсем юной, с удивлением смотрят на незнакомого воина в блестящей кольчуге, сверкающем шлеме…
«Бат Шева, Бат Шева…» девушка кормит стйку пестрых кур, золотистые зерна просыпаются меж тонкими ,смуглыми пальцами, сыплются на землю.
«Бат Шева, Бат Шева…» с соторженной жадностью молодая женщина перебирает дорогие, тонкие и легкие ткани, золото и серебро. «Я бы хотела это… но и эта так красива… я не знаю, что мне выбрать».
Урия подает торговцу кошель с золотом, полученным им за два месяца. «Бери все, жена моя. Все это –твое.»
«Бат Шева, Бат Шева…» Два года вместе, уже два счастливых года… Из них разве что треть увремени он пробыл дома, но все же он счастлив. Лишь одно тревожит его. «У нас ведь будет сын? Я хочу, чтобы ты родила мне сына.» Заглядывает ей в лицо, берет за плечи так осторожно…. А она..она с силой отталкивает его. «Ты говоришь ,что это моя вина?! Моя вина?!» голос надломился и дрожат губы. Раскаянье охватывает Урию ,он прижимает ее к себе. «Только не плачь! Не печалься! Ты мое единственное, любимое дитя, навсегда, пока я жив…»
«Бат Шева, Бат Шева…» Урия грезил. Грезил ,пока на землю не опустилась ночь –тогда полководец вновь отправился туда , где спал вчера.

А утром его опять позвали к царю. Полководец шел с тяжелым сердцем.
«Если пожелает Давид ,чтобы еще на день я задержался –я буду спорить с ним.»
Но спорить не пришлось. Царь не просил более не о чем, он лишь протянул полководцу свиток.
-Это мой приказ Йоаву. Передашь его. Иоаву в руки.
-Я исполню, моя господин. –Урия принял свиток.
Отчего так резок голос царя, и так недовольно его лицо?
«Кто же знает ,что на уме у царей…»
-Могу ли я отправится в обратный путь?
Царь отпустил его.

Отдохнул в конюшнях Давида и вдоволь наелся отборного овса конь полководца Урии Хеттянина, он полон сил ,и быстр, и радостно было Урии снова дышать воздухом вольных равнин. С каждым мигом оказывался он все дальше от золотого Иерусалима, ближе и ближе к своим воинам, к тем, с кем должен быть…

Дует теплый ветер, слепит глаза солнце. Урия смотрит на небо, и чудится ему, что ширится небесный свод, заполонив собой землю, покрывает и горы и долины, что ,сплетясь меж собой, шелковым покрывалом укутали мир тонкие, бесконечно длинные нити синего огня.


Эланор (Лия Шмидт), 2005 год