Хочется того или нет, но ныне в каждом большом городе, как неизбежный спутник надвигающейся обещанной цивилизации, помимо сверкающих стеклом и пластиком банковских небоскребов, кокетливых модных особняков, недоступных, как средневековые замки, кричащих рекламой назойливых, бесчисленных офисов есть забытые, пропащие места, о которых не хочется думать и вспоминать законопослушным горожанам. Действительно, стоит ли портить себе настроение, когда оно и без того скачет день ото дня – то зарплату не выплатили, то погода испортилась, то жена не улыбнулась, то просто скверно на душе. Но эти места есть, они, как неизлечимая болезнь, как злокачественная опухоль прогресса, существуют, несмотря ни на что, живут скрытой от посторонних глаз жизнью, и там тоже люди, такие же, как все мы, цепляются из остатков сил за свое прозябание, предоставленные на милость Господу и городскому мэру.
- Шакирьян, ну ты встаешь, что ли? Омовение я уже совершил, твоя очередь, - глаза Вали горели первобытной радостью. В этом, обросшем как пугачевский разбойник, раздетом по пояс и только что умывшемся снегом, человеке только с большим трудом можно было признать бывшего кандидата наук, еще недавно добросовестного семьянина и парторга кафедры. С началом горбачевской перестройки он начал пить, по неделям уходил в глухой, беспробудный запой, оплакивая утраченные идеалы, спустя год его оставила жена, квартиру разменяли и Вале Крюкову досталась комната на соседей. Еще через год комнату он продал, вырученные деньги пустил по ветру, угощая всех - встречных и поперечных, и теперь обитал в заброшенном коллективном саду, разрушенном городскими властями по случаю строительства новой дорожной магистрали. Хвала Всевышнему, что хоть он не оставил Крюкова без присмотра и даровал ему жилье в виде садового домика с прохудившейся крышей!
- Тише ты, Маню разбудишь, ученый, - из домика на свет вышел черноволосый башкирец и лицо его просияло детской живой улыбкой. – Смотри-ка, солнце! – и Шакирьян принялся обтираться снегом по примеру Вали, фыркая и сопя. – Ай, хорошо, ух, замечательно!
- А я что говорил? День уже, а ты все спишь, как сурок, - и Крюков метнул в Шакирьяна пригоршню свежего снега.
- Опять ругаешься? Сам-то когда встал? Мог бы и чай поставить, одновременно, - увернувшись, добродушно огрызнулся Шакирьян.
-Может тебе и рушник подать, щетку с зубной пастой, - продолжал свои насмешки Валя. – А ну пробежка, за мной!
- Чего разорались, поспать не дадут, - из соседнего домика, зевая, вышла неопрятная, грузная женщина с отеками на сонном лице. – Шакирьян, дай закурить! Шакирьян, не слышишь, что ли?
- Сейчас, моя красавица, сейчас, - мужчины старательно обежали территорию сада вдоль стоявшего еще кое-где забора и вернулись назад, к своему жилью. Шакирьян забежал в домик и уже оттуда воскликнул: - Кто брал мои сигареты? Валентин, это ты, да?
- Ну, взял я у тебя, вчера, когда ты спать лег, - недовольно ответил Валя, набрасывая на свежее тело поношенную джинсовку. - Взаймы, сегодня отдам.
- А сколько взял? Без спросу брать нехорошо, сам говорил, - Шакирьян вышел в сад и, улыбаясь сощуренной улыбкой, посмотрел на Крюкова.
- Две штуки. Говорю, сегодня отдам.
- Мне кто-нибудь даст сегодня прикурить или у нас в саду все глухие? – крикнула женщина. Это была Маня. Сад, по которому бегали мужчины, был ее сад, она поселилась здесь раньше других, примерно с полгода назад, когда ее выгнали с насиженного места в котельной. Там ей жилось привольно – и тепло у котла, и сытно, благо совсем рядом мусорные баки. Там же, в котельной, она принимала и клиентов, из числа нетрезвых слесарей и другого, случайного жэковского персонала. Когда же одному из клиентов она ответила неположенным отказом, ее выгнали. Маня долго искала новое жилище и, наконец, нашла его в доживающем свой век коллективном саду. – Опять день начался с хамства и неуважения.
- Приплыли. Без завтрака, это понятно, а вот без настроения…, - заметил Валя. – Ну, что, по рабочим местам?
Хлеб садовым бомжам доставался нелегко: бывший житель Давлеканово, приехавший в Уфу в поисках заработка и негостеприимно, до нитки обобранный на вокзале, Шакирьян прислуживал в мечети, пробиваясь милостыней и чем сам себе заработает, а Валя подряжался к местным строителям, где выполнял несложные работы. У него одного был приличный костюм, приобретенный им по сходной цене в secondhand’е, и паспорт, который давал Крюкову возможность легального заработка. По сути, он был реальным кормильцем общины. Это сразу почувствовала Маня, которая с появления мужчин в саду бросила прежде кормившее ее ремесло и никуда не выходила. Ее донимала разрастающаяся астма, лекарства стоили дорого, и лечиться приходилось известным российским методом. К тому же она никак не могла изменить своей давней привычке - курению. Вот и сейчас, не получив желаемой сигареты и, преодолевая надрывный, сухой кашель, Маня демонстративно хлопнула дверью и ушла к себе, в свой домик, где на дощатом полу, укрывшись имевшимся тряпьем, могла спокойно поразмышлять над своим житьем-бытьем. За размышлениями незаметно подкрался сморивший Маню дневной голодный сон.
День пролетел быстро, и когда косые лучи декабрьского солнца в последний раз скользнули по снегу, по саду разнеслись, наконец, мужские голоса. Валя и Шакирьян возвращались с трудов праведных, обнявшись, и орали пьяную песню - “Ой, мороз, мороз”. На шум из домика выглянула и Маня. Она протирала глаза и хмуро улыбалась.
- Идут добытчики. Чего разорались, заберут ведь.
- Не боись, все схвачено, Манек. Чего мы купили! Сегодня удачный день, Манек! – Валя, похоже, уже принял на грудь и нисколько этого не стыдился. В правой руке, как фактическое доказательство, он держал увесистую авоську, а левой обнимал улыбающегося Шакирьяна, который тоже нес какой-то сверток.
- Что я тебе, красавица, принес, смотри! – прямо на снегу Шакирьян высыпал содержимое своего свертка. Чего только там не было – и яйца, и творог, и мясо, и хлеб, и сладости.
- Откуда скатерть-самобранка? – строго спросила Маня. – Гастроном взяли?
- Что ты такое говоришь? Типун тебе на язык! – обиженно возразил Шакирьян. - Праздник сегодня, ураза-байрам называется, слыхала о таком? Бери, угощайся.
- А я что принес, закачаешься! Но раз сегодня мусульманский праздник, начнем с даров Шакирьяна. Закуска на столе, значит по маленькой, - и Валя выхватил из авоськи начатую бутылку водки.
- Не здесь, пойдем ко мне. Что мы, не люди, что ли, - возмутилась Маня и пошла в домик.
В любом деле женщина всегда женщина – и мужчин урезонить, и стол накрыть, и в доме прибрать, пусть он даже временный, пусть садовый. Маня чистоту соблюдала, как могла, и обычная женская аккуратность показалась мужчинам настоящим раем.
- Ну и порядок у тебя, блеск, - похвалил Валя. – Может, в доме и тарелки есть?
- А как бы ты думал, - и на ссохшийся двуногий стол, одной стороной притороченный к внутренней перегородке домика, Маня разложила тарелки и ложки. – А стакан вот у меня один, так что пить будем по очереди.
- Обижаешь, Манек, стаканов у нас навалом. Шакирьян, сервируй стол, а я за стаканами. – И Крюков пулей вылетел из Маниного домика.
Спустя какие-то полчаса веселье было в полном разгаре. Ели неторопливо и сосредоточенно, как в столичном ресторане. Впервые поев за день, Маня раскраснелась и смотрела на дружков, как на ангелов, сошедших с неба. Таких разносолов она давно не ела. Когда первая бутылка была выпита, Валя достал вторую.
- А теперь тост. Так как рядом с нами женщина, то полагается подарок. Вот, Маня, примите от нас парфюмерию. Это хоть не блендамед, но тоже хорошая, – и Крюков протянул Мане зубную щетку и пасту “Pomarin”. Этот неожиданный поступок растрогал Маню до чрезвычайности, которая давно не видела никаких подарков. – Это мне? – прошептала она и заплакала.
- Ну, что ты, красавица, не надо, - пожалел ее сердобольный Шакирьян. – У меня вот тоже подарочек имеется, от муллы.
- Что это? – спросила Маня, всхлипывая и вытирая рукавом непрошеные слезы. – Неужели лекарство?
- Таблетки от астмы. Вместо сигарет. Ты наша единственная женщина и тебе полагается быть здоровой. Бери и не болей, – Шакирьян наклонился к Мане и поцеловал ее в щеку. – Вот здесь, на этом листочке написано, как принимать лекарство.
- Будем здоровы! – Валя торжественно поднял стакан. – За окружающих нас дам!
Маня подняла стакан, чокнулась с мужчинами, но пить не стала, отставила стакан и, затеплив свечку, задумалась.
– Какие вы у меня сегодня! Что с вами приключилось, не знаю. Не ругаетесь, не деретесь, подарки дарите, – Маня вздохнула и сказала. - Раз вы так сегодня ко мне, то и я к вам. Пойдите в сад, погуляйте немного, я приберусь, приведу себя в порядок, а потом вас позову. Вместе не надо, не осилю, я же не развратная, в самом деле. Ну, что, застыли, женщину не хотите? Завтра не дам.
- А кто первый? – осведомился Валя.
- Кто, кто! Чей сегодня праздник? – сурово вскинула брови Маня.
- Ай-яй-яй! А я первый, а я первый, - обрадовался Шакирьян и выскочил из домика. Вслед за ним вышел и Крюков.
Стемнело, город оделся в разноцветные вечерние огни и окрестности сада наполнились сумеречной мглой. В домах зажглись окна, должно быть, мужья возвратились с работы и жены греют им ужин, собирают на стол. Крюков молчаливо ходил по стоптанному снегу и нервно курил. Ну, Шакирьян, ну, герой! Пора бы и честь знать, третья сигарета уже на исходе. Наконец, из домика вышел сосредоточенный Шакирьян.
- Что долго-то? Впустую мучился? – усмехнулся Валя.
- Не то, что ты думаешь. Спит она. Уснула, - доложил Шакирьян.
- А ты чем занимался? Онанизмом вприглядку?
- Какой ты грубый, Валя! Укрывал, чтобы не простудилась. Тяжело ей с нами, к тому же больной человек, астматик. Ей в больницу надо, – Шакирьян осторожно прикрыл дверь, чтобы ненароком не разбудить Маню.
- Скажите, какой жалостливый! Думаешь, я ее не жалею? - и Крюков в раздражении бросил на снег сигарету. - Сама же обещала, никто за язык ее не тянул, - потом наклонился и подобрал все еще дымившийся окурок. - Ладно, закрыли тему, пошли, выпьем. Да, ты свечку у Мани потушил?
- Задул, при свете какой сон.
Мужчины зашли в свой домик, выпили еще по стопке и в темноте легли спать. Шакирьян долго не мог уснуть и все ворочался, принимая удобное положение.
- Валь, а тебе хотелось бы вернуться к жене, детям? Я бы с радостью вернулся в Давлеканово. Не нравится мне твой большой город. Злой он какой-то, недобрый.
- Достал ты меня со своей наивностью! – проворчал Валя. - Кому не хочется! Только в прошлом все это, понимаешь, а прошлого не вернуть, никогда не вернуть. Ничего не повторяется дважды и давай не бередить душу. Все, я спать хочу.
- Ладно, ладно, молчу. Не сердись, - примирительно сказал Шакирьян. - Очень хочется, чтобы у всех нас было хорошо – и у Мани, и у тебя, - и уже шепотом добавил, - и у меня, конечно. Только вот денег накоплю.
На небосвод нехотя выползла плоская желтая луна и высветила бледным светом опустевший сад, чернеющие силуэты деревьев и два вросших в грязный снег дощатых домика. В одном из них, прижавшись друг к другу, мирно посапывая, спали Шакирьян и Валя, в другом, разметавшись во сне и надрывно кашляя, стонала Маня. Ей снилось детство, золотая пора жизни, когда у нее был дом и была мама.
Маня училась в седьмом классе, когда взрывом метана убило отчима, работавшего на нефтезаводе. Родного отца Маня не помнила, да и был ли он вообще? Семья сразу лишилась средств к существованию, мать, и прежде склонная к выпивкам, запила окончательно и жизнь превратилась в настоящий кошмар. Каждый раз возвращаясь со школы, Маня заставала одну и ту же картину – пьяная мать, лежавшая на полу в беспамятстве, пустой холодильник и чужие холодные стены. Пенсии, назначенной государством, с трудом хватало на самое необходимое, но и ее, эту пенсию, мать умудрялась пропивать. Сколько еще нужно было перетерпеть подростковой душе, растущей как бурьян в поле, чтобы понять, что эту жизнь ей придется строить самой, без помощи взрослых. Маня бросила школу, недоучившись, и со свидетельством о неполном окончании средней школы пошла работать на нефтезавод, в цех, где прежде работал ее отчим. Ее приняли помощником оператора, объяснили, что к чему, выдали пропуск и установили трехмесячный испытательный срок. Маня работала добросовестно и испытание выдержала с честью, полученную зарплату всю до рубля приносила домой. Эти изменения в жизни дочери как никогда повлияли на мать, она бросила пить, занялась домашним хозяйством, готовила, стирала, убиралась по дому и жизнь Мани как будто наладилась. Но вот положенные три месяца истекли и по этому поводу в цехе устроили небольшое собрание, которое, разумеется, перешло в застолье. Винегреты, картошку, хлеб принесли с собой аппаратчицы, а пили один спирт, ректификат, который в цехе лился рекой. Женщины разводили его водой, мужчины пили так, неразведенным. Когда вечеринка закончилась и все стали расходиться, к Мане подошел мастер, отвел в подсобное помещение, где сделал ей недвусмысленное предложение. Мол, если ты сейчас со мной останешься, то тебе и дорога, и заработок приличный, а если скапризничаешь, порядочную будешь строить, то лучше сразу из цеха уходи, на твое место быстро найдутся желающие. Захмелевшая Маня не знала, как себя вести, сказало только, что посоветуется с мамой, но молодой мастер ждать маму не стал и тут же приступил к своему мужскому делу. Маня поначалу сопротивлялась, но потом затихла. Ей даже понравилось, как ее целовали, обнимали, но все остальное она не поняла, не придала этому большого значения. Это потом она осознала свою женскую выгоду и стала крутить приходящими мужиками, зарабатывая этим себе на жизнь.
Маня вскочила и, увидав себя на полу, ахнула. Луна настороженно и печально смотрела на нее через треснувшее окно, заклеенное пожелтевшей газетной бумагой. Выходит, она заснула, раз на дворе ночь? Маня поднялась, расправила платье и, накинув куртку, толкнула дверь, вышла в сад. Прямо над нею во всей своей глубине и необъятной красоте распахнулся бездонный мир, усыпанный горящими звездами небесный шатер, так что у Мани перехватило дыхание и она опять закашлялась. Надо бы вернуть должок, Валя не простит, он у нас принципиальный и Маня шагнула было к мужскому домику, но потом передумала. Пусть отдохнут, поспят, а утром она сама к ним придет. Маня вышла из сада и пошла вдоль забора по темному переулку. Вскоре переулок закончился, и ее взору открылась широкая освещенная улица, пустынная и совсем незнакомая. Возвращаться в сад не хотелось и Маня пошла, куда глаза глядят. Почему-то ей вспомнилась мама – как она там, одна, без нее? Последний раз Маня видела ее несколько лет назад, случайно, у гастронома, где старая, обрюзгшая женщина, одетая в страшные лохмотья, просила милостыню, что-то бормоча при этом и протягивая каждому прохожему свою дрожавшую ладонь. Неужели это была ее мама? Ей нужно помочь, обязательно помочь, только вот как ее найти, где она сейчас? Маня сунула руку в карман куртки и еще раз пересчитала отложенные для этого случая деньги. Немного, но на первый случай хватит. Она уже давно скапливала деньги, чтобы отдать их маме, как-то поддержать ее, ободрить. Маня не заметила, как сзади нее, мигая и гудя клаксоном, на большой скорости шел новенький черный джип, как в нем отчаянно ругался молодой розовощекий паренек, возвращаясь домой с припозднившейся гулянки. Видимо, терпение водителя кончилось, потому, что, набрав скорость, он решил вдруг объехать неожиданную помеху. В этот момент Маня обернулась и, увидев мчащийся на нее автомобиль, закричала и шагнула навстречу. Или это только показалось? Взвизгнули тормоза и тяжелый удар отбросил Маню в сторону, на холодный, промозглый асфальт. – Должок, должок за мной, - выдохнула она и потеряла сознание.
- Вот дура! И чего, спрашивается, под колеса полезла, - паренек нерешительно подошел к лежавшей Мане. - Алкоголичка, наверное. Такие долго живут.
Убедившись, что поблизости никого нет, паренек быстро убрался с места происшествия и только бездомный пес, случайно оказавшийся рядом, слизнул набежавшую кровь с лица Мани и тихо заскулил, словно жалея и зовя на помощь. Но никто не отозвался, все давно и сладко спали в своих уютных, теплых домах и никому ни до кого не было дела.