-Если чего-то очень сильно хотеть, не просто так хотеть, а, что называется, всем сердцем, то оно непременно будет. Уже и перехотеть успеешь, а оно - вот. Жизнь, как злобный джин, исполняет наши желания так, что желать, чего-то желание пропадает. Некоторые так и живут, как Будды - ничего не желая. В нирване, или в дерьме по уши, - это у кого как получится. А большинство, конечно, хотят чего-то. Машину, дачу, любви там какой-нибудь чистой и светлой, умными быть хотят или сильными. Но только все им боком выходит – знатен кафтан, да не по плечу. А получил, - будь добр, пользуйся, делай вид, что доволен. Иначе засмеют, опозорят те, кто так же в довольствие играет, по-американски улыбку держит. Говоря на языке кухонной философии: все мы получаем то, что хочем и являемся тем, чем получается. Все мы боги. А теперь про неваляшек.
1.
Хотели китайцы у нас свинца купить тонн этак двести, но мы им отказывали. Свинец – стратегический ресурс и даже таким друзьям по коммунизму как китайцы продавать его неположено. Тогда они у нас неваляшек купили. Очень много. Зачем им неваляшки? Не нужны абсолютно! Вы видели когда-нибудь, чтобы дети играли с неваляшкой? Дети играют с машинками, куклами, совочками и ведерками, со спичками, бабушкиными очками, транзисторами и с тапочками играют дети. С дохлыми голубями и с золотыми мамиными драгоценностями играют дети, с солдатиками и чьими – то отрубленными пальцами играют, с гильзами, с дверными ручками, с антикварными скрипками, с желудями, с гвоздями, с тестом и с ртутью играют дети, но никогда ни один нормальный ребенок не играл с неваляшкой. С ней не интересно играть, она всегда встает. Ее можно разломать, - это интереснее. Но тогда это уже будет не неваляшка, а кучка неприятных на вид и на ощупь пластмассовых обломков и маленький, тяжеленький, симпатичный, очень приятно ложащийся в детскую ручку свинцовый грузик. Китайцам эти грузики тоже очень понравились, - ведь их можно переплавить во что угодно. Даже просто свинцовых лепешек наделать, но использовать в производственных целях на благо развивающейся промышленности китайской коммунистической республики еще лучше. Без взятки не обошлось, конечно, а как без нее? Россия всегда славилась широтой души и узостью мышления. А причем тут Виталий Семеныч и Павел Сергеич, спросите вы? Дойдем и до них.
2.
Иван Кузнецов, обладатель традиционной русской фамилии и парадоксальной еврейско-азиатской внешности, работал на грузовом танкере «Разин» четвертый год. До «Разина» были китобой «Шквал», дебаркадер «Илья Муромец» и торпедоносец «Буревестник». Бывалый морской волк, человек волевой и решительный – должность кока была бы унизительной, но Иван был вполне доволен положением. На склоне лет и здоровье уже не то, и запросы уже не те, что раньше. Поставить себя Иванкузя - (для друзей, а для остальных Иван Прохорович) всегда умел, - неруководящая должность не проблема, а тут еще и масса свободного времени. Он с удивлением понял, что придаваться немудреным размышлениям и созерцанию таких обыденных вещей, как горизонт, облупившийся потолок пропахшей носками каюты и моющие палубу в фуфайках на голое тело и сапогах на босу ногу матросы,- можно часами. «Да я лентяем стал» - всплывала мысль, «может это старость?» Однако один взгляд на собственные жилистые руки, обветренное, морщинистое, но не дряблое лицо и воспоминание о недавних интимных приключениях возвращали уверенность в себе. Старые знакомства открывали неограниченные возможности для контрабандной деятельности. Главное не зарываться, и безбедная старость в Ялте в собственном домике с садиком гарантирована.
А тут - неваляшки. Полный трюм неваляшек. Сложенные в разноформатные ящики, коробки, мешки и просто так грудами громоздящиеся везде, где только можно. Красные, круглобокие, вечно улыбающиеся. В первый - же день все натырили себе хотя бы по одной, кто детям, кто просто так, но через пару дней отнесли назад. А некоторые просто выкинули. Капитан сказал, что если увидит хоть одну где-нибудь кроме грузовых отсеков,- хоть в машинном, хоть в гальюне,- сделает со всем экипажем то, что сэксуально озабоченные болонки делают с хозяйскими ботинками пока тех нет дома. Не потому, что строг и не потому что, боже упаси, воровство пресечь пытался, а просто невзлюбил он эти неваляшки с первого взгляда. Да и весь экипаж как-то напрягался. В первые дни шутили, а потом как отрезало. Будто не игрушки пластмассовые везли, а что-то неприятное, постыдное, жуткое.
Шел пятый день рейса, что-то шло не так. А если точнее – не так шло все. Будто сглазил кто. Все валилось из рук. Забарахлило все, от наручных часов до главного дизеля. От постоянного недосыпа,- какой тут сон, когда ходовой вал люфтит (обычно его чинили, подкладывая валенок под хомуты, но правильно подложить валенок – опыт нужен), или клапан топливной цистерны потек ( а это никак не чинили, просто бегали на нервах и волновались, пока клапан сам не замусорится и не перестанет течь ), - команда была вся на нервах, а злее всех - капитан. Он чувствовал – это его последнее плавание. Приближается, что – то страшное и неотвратимое. Поверить умом не мог, но чувствовал с каждым днем все острее. Сердцем, от суеверных, и в бога и в черта веривших, предков доставшимся, чуял.
Четверть пятого утра. Иванкузя и капитан сидят на ступеньке верхнего трапа и курят. В час ночи коротнул генератор подсети. Подняли электрика Василия, и тот полез чинить. Коротнуло еще раз. Электрик отделался легким испугом, но загорелся просмоленный канат, который, вопреки всем правилам пожарной безопасности, валялся рядом с распредщитом с того знаменательного дня, когда, пахнущий краской «Разин», вышел в свой первый рейс. Весь экипаж был поднят по тревоге. Пока все соображали, что к чему, электрик Василий ликвидировал очаг возгорания при помощи чайника. Злые спросонья матросы избили Василия, а когда тот, утерев разбитый нос, пнул сапогом железный шкаф распредщита, тот снова коротнул и, о чудо, генератор заработал.
Безумная ночь на исходе и Иванкузя с капитаном курят на ступеньках верхнего трапа. Докурили, зажгли еще по одной. «Не усну, - сказал капитан, - не усну. И вроде не сниться ничего, а проснешься – потный, руки трясутся, будто всю ночь беса на хребте таскал.» Выкурили по второй. Капитан собрался вставать, но Иванкузя хлопнул его по плечу, - «Посиди». Посидели еще, уже не куря. «Ты в трюм спускался?» Капитан удивился, - «Ну да, конечно, ну, перед выходом все проверял. Да и потом заглядывал. А что?» «Сходи. Поброди, только не сейчас, потом». По уже светлеющему небу упала звезда. « Черт! Звезда упала» - сказал капитан. Иванкузя немного удивленно на него посмотрел. «Желание загадал. Исполнится – совесть замучает.» Оба рассмеялись. На том и пошли спать.
Танкер был обнаружен американской подводной лодкой через три месяца, дрейфующим в центре тихого океана. Весь экипаж танкера бесследно пропал. Трюм оказался пуст. Отчет о обнаружении и обследовании танкера хранится в архиве ВМС США. Советской стороне ничего сообщено не было. Дальнейшая судьба танкера «Разин» неизвестна.
3.
Виталий Семеныч и Павел Сергеич работали на четвертом ГПЗ давно, но друг друга не знали. И то неудивительно: штат у предприятия огромный, а по работе им встречаться без надобности. Виталий Семеныч – в отделе кадров работал, а Павел Сергеич слесарем по ремонту задвижек. Свел их случай. Павел Сергеич,- зайдя в кадровый корпус, чтобы перевести премию в фонд мира,- посетил местный сортир. Покурить. Там он и застал Виталия Семеныча в стеснительном положении.
- А нет ли у вас газетки какой, или иной бумажки, только не глянцевой? – обратился Виталий Семеныч к Павлу Сергеичу. Нету, – ответил Павел Сергеич Виталию Семенычу – но вот у вас за спиной, на бачке, лежит преизрядной толщины стопка газет. Неушто вы не заметили? И правда, не заметил – Смутился, с детства стеснительный Виталий Семеныч – и, глуповато похихикивая, спросил – а вы к нам по делу? Павел Сергеич, охочий до болтовни в рабочее время, поведал, что зашел по делу. Положить свою квартальную премию в фонд мира, и тут же пояснил причину столь неординарного поступка.
- Весь месяц как стеклышко, а позавчера деверь с Сахалина приехал. Ну, такое дело, - грех не отметить. Да и утром на два пальца для опохмелки. Всего – то! А бригадир, епть его, говорит - пахнет. К гадалке не ходи - премии лишит. Но он только после обеда с выездного приедет, а я уже получил. Ну, все равно отберут, и я думаю, - а вот те, выкуси! Отдам в фонд мира.
Слово за слово и Виталий Семеныч стал просто Толей, а Павел Сергеич – просто Павлом. Такое странное знакомство обоим немного льстило, и приятельские отношения возникли так же легко, как и у детей в песочнице. Тут же Павел пригласил Толю на рыбалку. А куда же еще? Не в кино же, и не в ресторан приглашать. И Толя, согласился. Рыбу он последний раз ловил тридцать восемь лет назад с дедом, а в походе с ночевкой был два раза в жизни. Студентом. А тут ему показалось, что вот оно. Жизнь только начинается. По всему телу разлилась молодецкая легкость, как будто весна, а не начало сентября. Он даже с работы отпросился на час пораньше под предлогом плохого самочувствия. Хорошее настроение не покидало его на протяжении всей последующей недели, на конец которой и была намечена рыбалка. Утренняя зарядка – десять приседаний, десять подпрыгиваний, десять тазовращений и пятнадцать махов руками, и все это в сопровождении набора кряхтений, гуканий, и всхлипов сделавших бы честь любому набору соундэффектов для юмористического киножурнала – даже стала доставлять удовольствие, а после нее, в душе Виталий Семеныч чуть побольше стал отворачивать вентиль с холодной водой, и это, не смотря на конец лета. И даже рыхлое брюшко вроде стало не таким рыхлым. Может зарядка закалила плоть, а может проснувшийся аппетит его уплотнил. Павел Сергеич же изменений в жизни не заметил, однако предстоявшую рыбалку ждал с нетерпением. Частенько перебирал снасти и с удвоенной энергией обсуждал с мужиками тонкости рыболовного ремесла.
Наступило долгожданное субботнее утро.
Говорят, собаки похожи на хозяев. С рюкзаками та же история. За спиной Виталия Семеныча, обожравшимся колобком, повис зеленовато-телесного цвета «спутник», - бугрящийся с одних сторон банками килек и хлебными батонами и овально закругляющийся с других сторон, всунутыми в последний момент сердобольной супругой, шерстяными свитерами. В районе поясницы Павла Сергеича прицепился зеленый как Т-34 «Арарат» - потертый и заляпанный, но не посрамивший знака качества на этикетке. Внутри брезентового ветерана что-то побулькивало и позвякивало.
Первая часть пути прошла неплохо. В восемь утра приятели сели на «омик». Поначалу робкая беседа, простимулированная приятным мурлыканьем дизеля и парой еще теплых бутербродов с котлетой, оживилась, и задорным ручейком текла всю двухчасовую дорогу до Подгоров. А вот во время пешего пути к заветному озеру «Где рыбы – во! И места – во! Да я там не раз, отдохнем – во!» между Павлом и Толей наметился разлад. Как это часто бывает, новое и экзотичное надоедает и становится неудобным. Прямодушная мужиковатость Павла Сергеича стала надоедать щепетильному Виталию Семенычу, а интеллигентски неуклюжая слабохарактерность Виталия Семеныча перестала казаться Павлу Сергеичу признаком ума и стала раздражать.
- Да что ж вы меня все Толей зовете? Виталий, это, таксказть, Витя уменьшительно.
- Да ты мне одного телеведущего напоминаешь. Забавный такой. Как же его… Лукяненко? Нет… Лукащук? Непомню, луковая такая фамилия. И лысина у него на луковицу похожа. Передачу ведет. В мире закона, штоли, называется.
- Нет, все же вы ушь меня лучше правильно, Виктором или Витей. Так, такскзть, правильно. У меня же и в паспорте, такскзть, - Виктор. Семеныч.
- Да, ладно. Витя, толя… Буду Витей звать. – Но потом Павел Сергеич снова стал называть его Толей. Голова его была занята следующей думой: хорошо бы выпить. Сейчас хорошо бы, вечером, да и ваабще,- хорошо бы. Ну и зануда же этот отделкадровский. Все бухгалтера такие, штоли? Ну, положим, напою я его, так он ваабще нудятину разведет. Я эту породу знаю.
И у Виталия Семеныча зародились сомнения относительно здравости идеи совместного отдыха. А тут еще о Гагарине спор вышел. И о политике. И о искусстве. А потом о еще чем-то, и перерос в настоящую ссору. Тут и озеро показалось. Дорогу Виталий Семенычь думал, что запомнил, хотя два часа по лесам да жигулевским холмам – это не по бульвару. Измученный дорогой и комарами Виталий Семеныч в конец потерял утренний позитивный настрой и так сказал Павлу Сергеичу:- Вы как хотите, а я с вами дальше продолжать знакомство не намерен. Вы, такскзть, совершенно не представляете сути вопроса, о котором судите. И прекратите мены называть Толей, в конце концов.
- Ну и пошел на ***! – ответил,- осознавший, что провести три дня на природе можно и одному, тем более, что в рюкзаке бултыхается все, что для этого нужно,- Павел Сергеич. И опустил на траву рюкзак, показывая этим, что намерен тут и остаться. Как не стучало сердечко, недополучающее кислорода в полном запланированном объеме, а пришлось Виталию Семенычу, чтобы не оказаться пустословным, дальше идти. Вдоль берега. И то неплохо – думал он, в перерывах между судорожными вздохами. Отдохну на природе. Один то конечно страшновато. Ну да я зрелый серьезный человек. Не ребенок, какой. Такскзть – мужчина в расцвете лет.
Ночью было очень страшно. Первобытная, незнающая никаких норм приличий и условностей хорошего воспитания, темнота окружала палатку. В палатке комочком трясся Виталий Семеныч младший сотрудник бухгалтерной ячейки отдела кадров четвертого герметико – паралонного завода номер четыре. Впрочем, для темноты он был просто напуганным комочком. День, за непривычными походными хлопотами, прошел незаметно. Ночь тянулась бесконечно. Возбужденный Виталий Семеныч не мог уснуть уже целый час, хотя ему казалось, что прошло уже пол ночи.
Расставшись с Павлом Сергеичем он сразу заблудился. Блуждал два часа и набрел на небольшое круглое озерцо. Километрах в двух от озерца он увидел какие то домики. Это его успокоило. Он решил встать у узера, а на завтра сходить к домикам и выяснить дорогу.
Виталий Семеныч уже начал задремывать, когда над лесом разнесся гулкий звук. Непонятный звук ассоциировался со вздохом умирающего кита. Дикий ужас обуял Виталия Семеныча. Он задрожал крупной дрожью и постанывая стал судорожно нащупывать спички. Это удалось мучительно нескоро. Огонь свечки его немного успокоил. Истовому атеисту Виталию Семенычу захотелось помолиться, что он и сделал. Не зная слов молитвы он просто повторял: – спаси и сохрани, спаси и сохрани, спаси и сохрани… Крестился он то справа на лево, то с лева направо. Верх с низом тоже чередовал. Через десять минут пришло успокоение и Виталий Семеныч нашел звуку рациональное объяснение. С таким звуком грузят щебень в баржу. Ночью звуки разносятся далеко. Кто и зачем в темноте грузит в баржу щебень? А кто его знает… Может воруют. Виталий Семеныч совсем себя успокоил, когда звук раздался вновь. Теперь он был протяжнее. Виталий Семеныч больше не пытался найти обьяснение звуку. Он просто трясся от страха и молился. Молился с верой утопающего в спасительную соломинку. Молился час. За этот час страшный звук раздавался еще два раза. Когда он уснул, он и сам не заметил.
Проснулся, когда в палатке стало нестерпимо жарко от солнца. Голова болела, кости ныли, желудок купался в изжоге. Но, описанная выше, зарядка на свежем воздухе, купание в мутной озерной воде и разогретая гречка с килькой и стаканом чая вернули приличное самочувствие. Ночной вой-стон как то сам собой забылся и Виталий Семеныч вспомнил, что приехал на рыбалку. Хотелось собрать вещи, поскорее узнать дорогу до пристани и отправиться домой. Но тут проснулось самолюбие. Захотелось себя за что-нибудь уважать. «Останусь еще на одну ночь» - решил Виталий Семеныч. Час ушел на приготовление снастей и вот Виталий Семеныч стоит на травянистом бережке озера. «А водится ли в таком маленьком озере рыба?» - тревожила мысль. Виталий Семеныч неуклюже забросил снасть. Наживка вся осталась у Павла Сергеича, и пришлось ловить на хлеб. Прошло полчаса. Клева небыло. Пару раз поплавок начинал дрожать, наводя на мысль о присутствии и озере обитателей, но хлеб даже не был съеден. Попробую ка я червяка насадить – подумал Виталий Семеныч. Если так и не клюнет – брошу это занятие. Тут же на бережке он, повернувшись к воде спиной, стал ковырять землю туристическим топориком. Червяк нашелся быстро. Когда Виталий Семеныч насаживал его на крючок – пришла мысль: - «Ночью молился, а теперь живое существо мучаю». Виталий Семеныч закинул снасть. Он просидел в ожидании клева около пяти минут, когда вдруг увидел, что воды в озере нет. Он, держа удочку, сидел на краю котлована. На болтающемся крючке извивался крупный земляной червяк. Чтобы посмотреть на дно Виталию Семенычу пришлось немного привстать и податься вперед. Ситуация казалась на столько нереальной, что страха упасть небыло. Круглый, полукилометрового диаметра, котлован уходил в глубину на огромное расстояние. А там в глубинном сумраке скрывалось дно. На дне что-то лежало. Огромное, продолговатое. Мертвый кит? Это он кричал ночью? Нет. Это был корабль. Как баржа, только гораздо больше. Такие плавают не по рекам, а по морям. Удочка выпала из рук и полетела вниз вдоль почти отвесной стены котлована. Виталий Семеныч и сам вдруг закачался и, чтобы не упасть, опустился на четвереньки. Земляной бережок, казалось вот-вот обвалиться вместе с незадачливым бухгалтером вниз, но, уже начиная бояться, Виталий Семеныч подполз к краю и вновь заглянул вниз. Там, внизу он увидел что-то кроме баржи. Какое-то движение. Он вглядывался в глубину и все не мог разглядеть, что же там такое.
4.
В течении двух часов в комнату никто не заходил. Кто то несколько раз шумно шаркая прошел по коридору мимо двери, даже не остановившись. Этих двух часов хватило, чтобы изучить всю обстановку комнаты, запомнив ее до мельчайших подробностей. Зеленые стены, белый потолок, на полу дешевая туалетная плитка. Два одинаковых железных стула. На потолке – тусклая лампочка. В голову лезла всякая чепуха. Почему то вспомнились детские обиды и армейская служба. Через два часа пытки пустой комнатой в дверь вошел высокий человек в сером костюме. О таком хотелось сказать: форма одежды – штатская. Он сел на свободный стул напротив.
- Здравствуйте – сказал он. Я задам вам несколько вопросов. Постарайтесь ответить на них по возможности точно. Ваше полное имя?
- Иван Викторович Кузнецов.
- Время и место рождения?
- Девятнадцатое октября тысяча девятьсот пятнадцатого года. Село Орловское.
- Образование?
- Шесть классов сельской школы, мореходное училище.
- Имена отца и матери.
- Мать – Никифорова Елизавета Семеновна. Отец – Федор Иванович Кузнецов.
- Воевали?
- Да.
- Судимости?
- Нет.
- Болезни, ранения?
- В детстве переболел ветрянкой. Потом…
Человек в штатском вдруг засуетился, как будто вспомнил что-то важное. Он посмотрел на часы, потом стал лазать по карманам, потом снова посмотрел на часы. Вдруг он наклонился к самому лицу Иванкузи и, плаксивым шепотом, заговорил: - Не говорите ничего. Ни слова правды. Врите. Умоляю вас! Врите обо всем. Если бы вы знали как я рискую. Обещайте мне, что не скажите ни слова правды. Затем он снова сел прямо и продолжил прежним спокойным голосом:
- Полное имя?
- Иван Викторович Кузнецов.
- Время и место рождения?
- Девятнадцатое октября тысяча девятьсот пятнадцатого года. Село Орловское.
- Образование?
- Сельская школа, шесть классов. Потом мореходное училище.
Человек в штатском опустил глаза к полу и сидел так несколько секунд.
- Мать, отец?
- Мать – Никифорова Елизавета Семеновна. Отец – Федор Иванович Кузнецов.
Он заплакал. Он начал беззвучно трястись и из его глаз потекли слезы. Они, выискивая морщинки, стекали по дряблым сухим щекам и капали на пол. Он плакал пару минут, потом вытер слезы клетчатым носовым платком и, надтреснутым голосом продолжил:
- Воевали?
- Все четыре года. На начало войны состоял наводчиком на…
- Хватит, ждите.
Человек в штатском встал и вышел из комнаты. Прошел еще час. Ничего не происходило. Иванкузя встал и подошел к двери. Осторожно потянул за ручку. Дверь была не заперта. За дверью – коридор. Иванкузя пошел направо, но попал в тупик. Вернулся и пошел в другую сторону. В коридоре было много дверей без табличек, но он не стал в них заглядывать. Люди в здании были, но на пути никто не встретился. Лестничный пролет. Спустился вниз на пять этажей. Вестибюль как в любом общественном здании. За столом у выхода сидит женщина. Иванкузя направился мимо нее.
- Имя? – спросила женщина равнодушно.
- Иван. Кузнецов.
- Распишитесь – сказала женщина разворачивая на столе разлинованную тетрадку с рядом имен и росписей. Иванкузя расписался. Женщина убрала тетрадку и потеряла к нему всякий интерес. Иванкузя вышел на улицу. Обычная улица. Обычное здание. На табличке написано «АПК жилябинского района». Иванкузя пошел по улице неспешным шагом. На вокзал – думал он. – Денег нет. Что нибудь придумаю.
5.
Утром Иванкузя вместе с капитаном бродили по трюму. Запах пластмассы был так плотен, что казалось воздуха уже не осталось. Кроме запаха в воздухе висел на грани слуха - звон. Надоедливый. В каждой неваляшке был какой то бубенчик, как в погремушке. Если неваляшка раскачивается – бубенчик звенит. А танкер, это не дом. И дом то иногда дрожит, если грузовик рядом проедет. А танкер все время вибрирует. А иногда и сильно. Вывалившихся на проход неваляшек капитан и Иванкузя аккуратно перешагивали, чтобы не задеть.
- Может они вредные? – предположил кок-повар. - Химия какая. Вот их и везут в Китай. Свои дети чтобы не травились.
- Да нет. Не детям их везут – возразил капитан. – Тогда бы в коробках они были. Или в пакетиках хотя бы. А у моей дочурки вроде есть такая. Только маленькая и зеленая. Не я купил – жена. Не знаю. Приеду домой – выкину.
Вышли на свежий воздух.
- Эх, хорошо! – потянулись оба. Пасмурно-прохладный воздух взбодрил. Закурили.
- На утреннем небе висела бледная ущербная луна. Глядя на эту, цвета поганки, рогульку, Иванкузя вспомнил луну настоящую – ночную. Когда на луну смотришь, о бабах думается хорошо. Ночью ваабще о бабах хорошо думается, но если луна – особенно. И вспомнилась Иванкузе одна (мысленный язык не повернулся сказать баба) женщина. Библиотекарша. В этой библиотеке сын его сестры книжки воровал. Зачем воровал, так же читать можно? А он воровал. Сестре относить книги назад было неудобно, и эта неприятная обязанность была переложена на мужские плечи. И в библиотеке Иванкузя (а тогда еще просто Иван) познакомился с библиотекаршей. Ее звали Вера. Дальше знакомства дело не пошло. Она – интеллигентна, он – простоват. При случайных встречах они подолгу стояли ища повод для разговора, но не найдя расходились. Так, один раз разойдясь, они больше никогда не встречались. Что с ней стало? Работает ли в той же библиотеке? Не вышла ли замуж, жива ли? Лица ее Иванкузя уже почти не помнил. Только общие черты. Зато очень ясно помнил ее плечи, полускрытые свитером. Изящные ключицы иногда выглядывающие за край растянутого ворота, шея – непропорционально длинная и грудь. Грудь большая, ясно видная даже под висящим мешком свитером. Ивану было очень трудно оторвать взгляд от этого вязаного месива, под которым скрывалась такая аппетитная, наверняка очень белая грудь библиотекарши Веры. Может этот взгляд и смущал ее?
Два бычка были растерзаны о голубой борт спасательного яла.
- Пойду жрать готовить – сказал Иванкузя.
- Поперчить не забудь. А к макаронам винца бы красненького – пошутил капитан. Иван Кузнецов кок-повар нихрена никогда не готовил, а готовил простой матрос-грузчик Федор Псалтырев, за что имел неофициальную прибавку к зарплате в виде всего того, что останется после рейса от продзапасов. А фраза про вино была приглашением распить после завтрака бутылочку совсем не вина у капитана в каюте.
Утро выдалось какое-то нездоровое. Серое небо не предвещало ничего такого, что обещало торжественным голосом радио.
- Гроза будет, штоли? – пробурчал капитан. Он знал море. Основу этого знания составляла уверенность в том, что море узнать нельзя. Его можно любить, бояться, уважать и ненавидеть. Можно изучить гору учебников по мореходству, выслушать тысячу пьяных и трезвых баек про волны, которые посреди штиля вдруг появляются из неоткуда и ломают крейсера пополам. Можно проплавать по этому самому морю-акияну больше половины собственной жизни, но узнать море – нельзя. Под тоненькой пленкой поверхности, которую обычно морем и называют, скрываются Глубины. Двести метров. Триста. Пятьсот. Десять тысяч метров. Сто. Кто сказал, что таких глубин не бывает? Вот я бросаю за борт гайку. Гайка летит вдоль клепаного борта несколько долгих секунд и с неразличимым плеском теряется в пене. Я – капитан этого железного чуда, везущего за каким-то лядом ***ву тучу неваляшек для наших узкоглазых братьев по коммуноананизму, - никогда больше не увижу эту гайку. Гайка переворачиваясь и петляя опускается вниз во тьму. В Глубину. Капитану вдруг стало очень жаль гайку. Он представил на ее месте себя. Каково это, неотвратимо опускаться туда, откуда нет возврата? Тонущий умрет. А гайка не умрет никогда. Она так и будет опускаться, пока не ляжет на дно. Мрак облепит ее со всех сторон и так будет вечно.
Капитан навалившись на борт смотрел вниз. Он физически почувствовал ледяной, сырой мрак, обтекающий его граненое тело с боков. Ледяной поток уносил последнее тепло, которое в нем еще осталось. Холод крепчал. Усиливалось и давление. Больше всего мерзла резьба. Легкое свечение наверху поблекло и стало непонятно где верх, где низ. Это длилось мучительно долго. Хотелось выть и кричать, сделать что-нибудь, но нет ни рук ни ног, а если бы и были остановить падение в Глубину невозможно. Когда же дно? А дна все нет. Какая глубина у Марианской впадины? Вроде это самое глубокое место, которое известно человеку. Человеку, а не гайке… Для гаек все по-другому.
Когда после еды Иванкузя поднялся к капитану, того на месте не оказалось. Его нашли перегнувшимся за борт и мертвой хваткой, которую смогли разодрать только втроем, вцепившимся в перила. Он широко раскрытыми остекленевшими глазами смотрел вниз и ни на что не реагировал. Его отнесли в лазарет. «Я был гайкой – сказал он не закрывая глаз». Врач ему что-то вколол и, проспав до вечера, капитан пришел в себя. Но вечером на корабле уже были мертвецы и уроды.
6.
Один космонавт с грузинской фамилией развлекался тем, что крутил в невесомости гайку. Сперва потихоньку, но потом наловчился закручивать ее с большой скоростью. Иногда гайка покрутившись вдруг переворачивалась и продолжала крутится в другой плоскости. Развлечения эти были записаны на камеру. Один ученый заинтересовался непонятным поведением гайки. Попробывл обьяснить - неполучилось. Поделился с друзьями. Был создан целый институт, для изучения феномена. В ходе изучения были открыты несколько новых законов физики. А еще выяснилось, что каждые сорок тысяч лет земная ось сдвигается на тридцать градусов.
В мае шестьдесят третьего года в жигулевском лесу появился маньяк-убийца. Он подстерегал людей в лесу и зарубал топором. По оценке экспертов это был очень сильный мужчина. Оперативно-розыскные работы ничего не дали. Даже собаки не могли взять его след. В лицо его никто не видел, только несколько очевидцев утверждали, что видели издалека крупную фигуру в плащ-палатке. Еще удалось снять отпечатки следов убийцы. Стоптанные военные сапоги сорок пятого размера. Когда летом этого же года в лесу прямо в районе, где все еще орудовал не пойманный преступник, встала лагерем группа студентов-геологов, их попытались отправить восвояси. Но главе лесничества был сделан один телефонный звонок от только ему одному ведомо кого, и молодым геологам было разрешено на свой страх и риск гулять где им только вздумается. Милиция, коей никто влиятельный почему-то не позвонил, правда, пыталась выдворить студентов от греха подальше. В том смысле, что не мешайте маньяка ловить. Но студенты почему то не ушли, а маньяк куда то пропал. Правда, сутулую фигуру в плащ-палатке иногда кто-нибудь из местных видел. Особенно в сумерках, но люди гибнуть почти перестали. По крайней мере, от топора.
Изучением египетского космического корабля с переменным успехом Россия и Америка занимаются с семьдесят пятого года, хотя о его существовании стало известно гораздо раньше. Возраст корабля – примерно пять тысяч лет. Он имеет форму равносторонней вазы. Длинна корпуса – 14486 метров. Диаметр в самом широком месте – 9149 метров. Корпус бронзовый, монолитный. Толщина стен от шестнадцати до сорока двух метров. Корабль не герметичен, что предусмотрено конструкцией. На воротах, служащих единственным входом и расположенных на «дне» корабля, не обнаружено никаких следов двери или какого либо еще запирающего устройства. Сейчас, для функционирования на борту исследовательских групп, установлены два герметичных модуля. Русский рассчитан на шестнадцать человек, американский на двадцать восемь.
А при чем тут неваляшки? - спросите вы. Ни причем. А вот Иванкузе и Виталию Семеновичу скоро представится возможность побывать в космосе. Или, как это сейчас модно говорить – в астрале.