Заведующий психиатрическим отделением оказался человеком очень добрым. На голове его блестела лысина, а лицо украшала небольшая борода, в точности как у дедушки Ленина (несмотря на рассказы про несчастных шушинских зайцев и документальные фильмы про расстрельные приказы, в моем сознании Ленин так навсегда и остался добреньким дедушкой, раздающим малышам конфетки и игрушки). Он совсем не походит на моего лечащего врача - медузообразного толстого монстра с евнухоидным лицом, задающего только короткие вопросы, после которых он долго записывает что-то в книжечку.
- Здравствуйте, - пожал он мою забинтованную от запястья до локтя руку, - Как вы желаете, Александр Викторович, портить Вам репутацию или нет?
- Зачем мне желать свою репутацию портить? - удивился я.
- Ну, чтобы в армию не идти, например.
- Не надо.
“Ленин” немного помолчал, потом пронзил меня стрелой своего взгляда и спросил:
- А зачем Вы это все-таки совершили?
- Несчастная любовь... - коротко ответил я.
- Неправда! - заявил он с таким тоном, как будто только что совершил гениальное открытие, - Только сам Вы об этом даже не догадываетесь. Хотите я поведаю Вам Вашу же историю, и Вашему удивлению не будет предела.
“Он что, фрейдист, что ли? Да нет, не похож, скорее тот, медузообразный - фрейдист” - подумал я.
- Ваша любовь - только повод, причина же в кое-чем ином. На самом деле Вы достигли возраста, в котором у многих народов практикуется так называемая инициация. Знаете, что это такое? Это ритуальная смерть и такое же ритуальное воскрешение, только в совсем ином качестве. Почему это необходимо? Да потому, что в это время неизбежно кончается детство, а детство - это то время, когда граница между миром и ребенком не воспринимается явной, то есть ребенок и весь окружающий мир все время слиты в любовном экстазе, если можно так выразится.
Я представил себе человека, размытого по всей Вселенной. В виде сюрреалистической картины это представить сложно, но все-таки можно. Невозможно только представить себя в таком виде, хотя память о прошлых ощущениях все-таки говорит о наличии чего-то подобного, что потом испарилось как спирт с ладони... Если вспомнить пятилетний возраст, то даже глухая стена соседнего дома, глядевшая в окно детского садика пятном отвалившейся штукатурки, была тогда чем-то совсем иным...
- Но базальтовая плита границы между миром и человеком вырастает со всей своей неизбежностью, чем-то это похоже на смерть, - продолжал “доктор Ленин”, - И возникает желание вернуться обратно, и таким местом видится именно смерть, но с обязательной надеждой на Воскресение в лишенном всяких границ состоянии. Вы же сами были уверены, что не бросаетесь в черный мешок без дырок? Вот Вам и ответ.
- Но при чем тут первая любовь? - удивился я.
- А в том, - ответил психиатр, - Что первая любовь - это тоже попытка восстановить свое единство с Миром, ведь наверняка на свою Девушку вы проецировали все добро, которое в нем есть. Согласитесь, если бы она не ушла от Вас, а нарядилась в домашний халат, стала бы мыть полы, готовить обеды и ругать Вас за пьянки - Вам, дорогой Саша, было бы еще хуже. Так Вы еще будете чувствовать наличие в этом мире чего-то высшего, абсолютно-благого, а в ином случае Вас могла бы окружить тошнотворная пустота, малую частичку которой Вы и ощущали, когда водили по своим венам архаичной опасной бритвой. Откуда она у Вас, кстати? От дедушки в наследство осталась?
Слова “Ленина” били в самое сердце. Да, все обстоит именно так, и никак иначе. И теперь мне предстоит долгая, серая как ноябрьский снег жизнь... но в ней будет неявная, глубоко сокрытая, но тем не менее непоколебимая точка опоры, постоянная вера в ее преображение, пусть даже и после того, когда мое дряхлое тело и в самом деле закопают на кладбище...
Я пристально посмотрел на “Ленина” и постарался вложить в свой взгляд всю безмерную благодарность, распирающую меня изнутри.
- Но ведь приканчивают себя и взрослые люди, - сказал я после некоторого молчания.
- Да, - ответил доктор, - Совершенно верно. Другой вопрос - из-за чего. У всех у них в жизни есть разнообразные мелкие цели, подобно фольклорным монстрам закрывающие все остальное, потеряв которые перед ними открывается тотальная бессмысленность дальнейшего существования. Вот только цели эти... Хе-хе-хе! Один удавился из-за того, что не получил сто долларов, другой - перспективного места на своей работе. Один писатель задушил себя в духовке потому, что его не публиковали. Хотя ничего хорошего, говоря по правде, он так и не написал, всякую фигню строчил только для того, чтобы стать более известным, чем он был. Гордыня заела, одним словом... А еще один вполне взрослый человек сунул голову под дорожный каток по причине тройного проигрыша в компьютерную игру. Только представь, что они получат после своего действия? Ту же самую пустоту, больше ничего, но только уже очень надолго, может - навсегда, но это тема уже совсем другого разговора.
- Ну а солдаты, которые не хотят сдаваться в плен?
- Это особый случай. Настоящим воинам в бою можно многое, чего нельзя остальным. Только там, на войне нет людей в нашем понимании этого слова, там - сверхлюди. Они, быть может, способны пройти сквозь смерть как нож через масло.
Последовало недолгое молчание.
- Ну, значит, я тебя выписываю, своей волей. Правда Яков Маркович, Ваш лечащий врач, хотел подержать Вас еще пару месяцев и полечить нейролептиками, иными словами - надеть на Ваш мозг химическую смирительную рубашку, но кто же берет в расчет мнение таких, как Яков Маркович?! Согласны?
Я был полностью согласен.
“Доктор Ленин” собрался было уходить для оформления кипы нужных для выписки (но на самом деле никому не нужных) бумаг, но тут я осмелился остановить его вопросом:
- Извините, но что Вы можете сказать про Есенина?
Доктор остановился и настороженно посмотрел на меня.
- Есениным увлекаетесь?
- Да, десяток стихов наизусть знаю.
“Ленин” почесал затылок.
- Необычное, сказать по правде, увлечение для человека Вашего поколения. Да даже для моего, в мою молодость все Бродского да Пастернака читали, для выпендрежа...
Я пожал плечами.
- Сразу скажу, что Есенин - совершенно особый случай. Вы, мой дорогой друг, конечно смотрите на его произведения, да и на саму его жизнь через красную точку его смерти?
Да, точнее не скажешь.
- Так вот, мой дорогой друг, - “доктор Ленин” внезапно перешел на “ты”, - Представь себе, в каком мире на самом деле жил Сережа Есенин?
- Первая мировая, Революция... - автоматически проговорил я.
- Я не о том. Вспомни его ранние стихи, написанные до 1922 года, и представь себе мир, образ которого возникает в твоем сознании после прочтения. Представил? Что получилось? Похоже на пасторальные картины простых “певцов природы”, каких было великое множество, но от которых мало что осталось? Остались, правда, Тютчев и Фет, но что они в сравнении с Есениным?! Нет, тут вся суть явно не в цветочках и листочках!
- Ммм...
- Правильно мычишь, словами этого не передать. Можно только сказать, что этот мир совсем не похож на наш, что того времени, что этого. Похож он на детские ощущения, когда все едино со всем, на тот самый, о котором я говорил недавно, ведь в его стихах даже цвет легко переходит в звук и наоборот. В коллективном варианте мир этот зовется просто - “Рай”, и в стихах Есенина он имеет определенно русскую природу:
Гляну в поле, гляну в небо,
И в полях и в небе рай.
Снова тонет в копнах хлеба
Незапаханный мой край.
Для него русская земля - это не просто избушки-цветочки-лютики, это символы того, что лежит за пределами видимого мира. Когда прочтешь много этих ранних стихов образ рая захватывает сознание, и становится ясным, что это и есть Русь, но Русь - другая, никогда не приходившая на нашу землю. Об этом царстве подспудно мечтает каждый русский человек, вот только сказать не все могут. А он сумел! Он сотворил образ удивительный, блещущий золотом, завораживающий, уводящий ввысь! Но человек Другой Руси Сергей Есенин не только прекрасно чувствовал тайное царство, но и искренне ждал его пришествия. Этим чувством также насквозь пронизаны его стихи.
Я вспомнил несколько памятных мне стихов. Да, именно так, все верно, верно до слез. От неожиданного ощущения у меня даже закружилась голова, едва очухавшаяся от недавнего кровопускания. Тем временем “доктор Ленин” продолжал:
- И Есенин видел возвращение сокрытой Руси в Революции 1917 года. Да не он один, это тоже чувствовал почти весь народ, но мало кто мог об этом сказать. А Сережа сказал:
Сокройся, сгинь ты, племя
Смердящих снов и дум!
На каменное темя
Несем мы звездный шум.
Неожиданное обретение Неба на Земле, их мистическое слияние! Представь себе все величие этого события, намного превосходящее все наши жизни вместе взятые. Представь себе всю глубину радости русских людей того времени, выразителем которой и стал Есенин!
От представления глубины той радости повеселело на душе и у меня. Я даже забыл про событие, которое привело меня на койку этой больницы. Перед глазами тут же понеслись кадры черно-белой кинохроники - шагающие с огромными штыками красноармейцы и матросы, спешащие на свои сходки крестьяне, идущие с красными знаменами рабочие. Люблю я смотреть документальные фильмы с такой кинохроникой - от нее веет движением, сметающим в своем титаническом усилии все преграды, и это ощущение никоим образом не связано с контекстом самого фильма. не влияют на него и воспоминания о всех последующих исторических событиях.
Но тут же передо мной мелькнула очкастая рожа с малюсенькой бородкой, и одно воспоминание отравленной стрелой рассекло всю радость:
- Но ведь революцию совершили марксисты, которых Есенин не очень-то и любил... - промямлил я, вспоминая школьный учебник.
- Они ее оседлали! Революция пришла с Востока, через хлыстовские и прочие мистические общины, поэтов Серебряного Века, через душу каждого подлинно русского человека. Еще в раннее послереволюционное время их голоса были слышны, марксистская грязь не залила еще народный пламень. Но те, с пенсне на больших носах, многое что умели делать очень неплохо. Они, конечно, хорошо умели доставать деньги, проникать в разные структуры, становиться там своими и тут же возглавлять их, благодаря чему и оседлали лихого красного коня. Перед ними стояли свои цели и задачи, которые понятны в контексте мессианской идеи их народа, которой в те времена не повезло схлестнуться с русским мессианством, и для их реализации они решили использовать нашего красного коня. А что касается Маркса, то они и сами в конце концов признали, что русская революция имеет к нему очень слабое, притянутое за уши до их побеления и чуть ли не травматической ампутации, отношение.
Но был у этих марксистов главный козырь - они придали своим идеям рациональную форму, в соответствии с принципами европейской логики, а через это заявили о своей способности руководить всеми последующими событиями... - доктор хмуро поглядел в дыру на потолке, из которой выглядывала серая дранка, обычно принимаемая шизофрениками за решетку, отделяющую их от счастья.
- Через десяток лет их, правда, тоже того, - доктор провел ребром ладони по шее, - Но мина, заложенная ими под Русь уже сработала и результат, как говорится, налицо, - “доктор Ленин” протянул руку в сторону хмурого ноябрьского неба за грязно-белым больничным окном.
- А что могла этому противопоставить Другая Русь? Полупрозрачный сказочный образ, несколько десятков малопонятных откровений, смех юродивого. В плане организации общества - полная надежда на самоорганизацию в согласии с идеями Кропоткина...
Мы помолчали. Подобной трактовки истории я еще ни от кого не слышал, все больше “белые против красных”, “капиталисты против коммунистов”, “коммунистическая революция покончила с прогнившим самодержавием” или “злодеи-большевики уничтожили процветающую империю и злодейски погубили царя - мученика”. В свете сказанного “доктором Лениным” разница между двумя последними фразами была вообще-то не так уж и велика...
Тем временем “Ленин” почему-то сильно распереживался и прямо в палате закурил “Беломор”. По его щеке прокатилась алмазная слеза.
- И, наконец, все осознали поражение. Вместо Новой Руси - продолжение Руси старой, так же жадно глядящей на Запад собаче-преданными глазами, правда на Запад несколько иной, альтернативный. Но даже сокровеннейшие мечты Запада все равно остаются им и никак не могут стать Небесной Русью. Вместо Руси-сказки - скучное следование унылому рациональному учению, идущему на все большие компромиссы с теми, кто еще вчера считались злейшими врагами (к вчерашним друзьям, подвижникам настоящей русской революции отношение стало напротив - самым непримиримым). От ощущения несбывшихся надежд по стране покатилось великое разочарование, кое-где переходящее в кровавые стычки. Ты, должно быть, слышал про ряд восстаний, никак не вписывавшихся в контекст Гражданской войны. Крондштадт, Тамбов... Нет ни белых ни красных, настроения обеих сторон радикально-революционные. Впрочем, об этом можешь и сам почитать, теперь об этом много написано.
Доктор выбросил остаток “Беломора” в полураскрытое окно и протер платочком свою лысину, после чего глянул на часы. От последнего жеста стало грустно, ведь он мог означать только то, что “доктору Ленину” надо куда-то спешить, и многое так и останется недосказанным.
- Ах да, сегодня еще только Вторник, - пробормотал он, из-за чего я с радостью понял, что “Ленин” смотрел на часы только для того, чтобы узнать день недели. Увидев мой напряженный взгляд доктор продолжил:
- Для Есенина, как для человека Небесной Руси было естественным также подвергнуться всеобщей скорби, впасть в отчаяние. Но он был поэт, и чувство величайшего поражения тоже выросло в поэтический образ.
У вас иная жизнь. У вас другой напев.
А я пойду один к неведомым пределам
Душой бунтующей навеки присмирев.
Тоска разливается волнами, эти волны заливают последние угольки надежды. Те из носителей идеи русской революции, в душах которых пылал воинский огонь - убиты (в отличие от белых почти никто из них не пел идиотских романсов в парижских кафе, разве что батька Махно пожил там, да и то недолго и романсов, конечно, не пел), остальные все больше и больше предаются унынию. Еще какое-то время жил его литературный брат Клюев, но и он вскоре получил чекистскую пулю в затылок.
Тем временем в палату зашла медсестра:
- Викентий Иванович, скоро ли вы освободитесь? Отпускайте молодого человека домой, там алкаша с белой горячкой привезли, класть некуда, - проверещала она и дернула сама себя за длиннющую косу.
- Обождите чуток, хочу договорить немного. Есть у меня такая слабость, Вы уж простите. А алкоголика положите в седьмую, там место как раз свободное есть. Лечащим врачом пусть будет наш рационалист и глубокий знаток фармакологии Яков Маркович, ему только таких и лечить.
“Сестричка” покраснела и вышла, поправляя на ходу свою косищу, а “доктор Ленин” продолжил:
- Если внешний мир одолевает и справиться с ним нет никаких сил - что остается делать? Сказать тяжело, каждый попадает на свой путь, но всегда этот путь связан с уничтожением мира внутри себя. Большинство русских людей в таком случае начинают пить. Видно и сейчас этот мир так всех достал, что горячечных чуть ли ни каждый день привозят, а то и два раза в день. Вот и Сереженька наш стал мир в себе растворять, а через это - еще большая тоска. Боролся с ним он и по-другому - постоянно менял жен, странствовал то по Персии (которая на самом деле была Грузией и Арменией), то по Америкам - Европам. Иными словами - знакомился с разными цивилизациями, как в пространстве, так и в своей постели, и, надо думать, все время что-то находил и что-то понимал. Особенно - персидские напевы, ведь из них так и сквозит осознанием мистической общности Руси и Персии (к слову сказать, Персидская революция, в отличии от нашей, победила). Но ничто не приносило ему облегчения, а Америка погрузила в тоску смертельную.
На сером небе облака на пару секунд разошлись и из-за них собралось выглянуть полумертвое ноябрьское Солнце. Однако мрачная серая пелена никак не могла допустить этого, и тучи сомкнулись снова, на этот раз гораздо безнадежнее, чем раньше. Доктор встряхнул бородой, привстал, потом снова сел:
- Я, когда читаю Есенина того периода, то если честно признаться - каждый раз после этого напиваюсь. А когда пьяный в стельку - читаю наизусть “Черного человека”, по три - четыре раза, пока не засну. Многое, кстати, сходится - и большое зеркало у меня в комнате есть, окошко коридора выходит во дворик, полный “деревянных всадников”, недалеко перекресток дорог. В морозную ночь, да когда при этом еще и смертельно пьяный - сходство полное, сам удивляюсь как пока еще черного человека не увидел. Если увижу, правда, то все равно стихами написать не смогу. В школе чуть-чуть сочинял, но потом понял, что поэт может быть только гениальным как Есенин, а бездарные поэты никому не нужны, все равно их никто не читают. Ведь даже бездарного писателя прочитать в сто раз легче, чем бездарного поэта! От прочтения таких остается чувство, будто грязный кот лапами в мозгах наследил.
“Доктор Ленин” перевел дух. Да, такого откровения, да еще от врача-психиатра я никак не ожидал! Было даже непонятно, что и думать, ведь до него представления о “правильном психиатре” я строил исходя из поведения “медузы”. Интересно, он со всеми пускается в такие запрещенные каноном психиатрической науки откровения или только со мной? Чем тогда я ему так понравился?
- И вот, - продолжил “доктор Ленин”, когда понял, что зашел в своих откровениях уж слишком далеко, - Революция кончилась безнадежно, тотально. И Есенин, как ее зеркало (применение подобного определения ко Льву Толстому по-моему неправомерно, ведь реально он не успел соприкоснуться даже с самым ее началом) был обязан это отразить. Поставить в своей жизни такую же трагически-кровавую точку, какая оказалась и в конце Революции. Разумеется, этому предшествовал ряд совсем уже печальных стихов вроде “Письма матери” или “Клен ты мой опавший, клен заледенелый”. А напоследок написанное кровью:
До свиданья, друг мой, до свиданья.
Милый мой, ты у меня в груди.
Предназначенное расставанье
Обещает встречу впереди.
Обрати внимание, обещает встречу. Встречу! Это говорит о том, что Небесная Русь еще вернется, еще неизбежно заявит о себе. Без этого никак. Заявит в самом конце времен, когда никто уже не будет ожидать ее возвращения... Правда последнее - это уже от меня, - немного смутившись добавил “доктор Ленин”.
Тем временем в палату зашла толстая старушка-санитарка в старом и грязном халате, на локте которого красовалась недавняя заплатка:
- Ну что, белье менять? - спросила она хрипловатым голосом.
- Меняйте, - кинул ей доктор и ничуть не стесняясь ее присутствия продолжил, - А закончилось это стихотворение той самой кровавой, красной точкой. Проекцией этой точки на самого поэта оказалось удавка, крепко привязанная к трубе парового отопления в гостинице “Англетер”. Провал в душный мрак, а что дальше - не ведает никто, в случае Есенина и говорить-то об этом страшно. Но мне в душу глубоко врезалось последнее его стихотворение, и я почему-то верю, что вместе с возвращением Небесной Руси вернется и сам Сережа Есенин. Такой же как был, ангелоподобный, “желтоволосый с голубыми глазами”. Так что - верь, надейся и жди...
“Доктор Ленин” дружески похлопал по плечу и выждав некоторую паузу пробормотал:
- Ладно, собирайся домой. Мне еще работать надо, а то боюсь, как бы подчиненные мои чего не напортачили. Теперь же институты и курсы всякие не докторов готовят, а глянцевые ходячие учебники, за такими глаз да глаз нужен.
Он быстро встал с табуреточки и мигом скрылся в проеме коридора. Перегруженный новыми, еще пока малопонятными мыслями, я отправился на выписку. В коридоре встретил толстую старуху-санитарку, которая пробормотала что-то вроде:
- Вот интеллигенция. Психов лечат, а сами такие же психи!
Но сказано это было беззлобно, скорее из простого желания не загружать свой разум лишними мыслями.
На том и расстались.
ТОВАРИЩ ХАЛЬГЕН
2005 год