Пролог
Профессор Вольнокаменный докладывал. Слушатели внимали. Это были куда более благодарные и заинтересованные слушатели, нежели привычные профессору шалопаи-студенты: и годы иные, зрелые, и печать ответственности на лицах. Большая государственная печать великой державной ответственности.
- Итак, не вдаваясь в детали и заумь, скажу просто, - говорил профессор, приноравливаясь в изложении к неакадемическому уровню аудитории. – Нам удалось достичь такого эффекта, что изменение генома нисколько не вредит задействованной особи, а равно ее потомству, но оказывается убийственным для другого биологического вида, употребляющего трансгенный белок в пищу. Поясню на примере, благо, в нем и заключается суть практической проверки нашего метода.
Берем уклейку, известную также как «верхоплавка», - профессор сопряг пальцы и поморщился с натуральной брезгливостью, будто впрямь взял скользкую, холодную рыбешку. – Берем - и а-аккуратненько подправляем ей один генчик. Для уклейки он – вообще, так сказать, резервный, на фенотип не влияет. Но потом мы скармливаем эту уклейку другой рыбе, известной как «ротан». Их еще порой «амурскими бычками» называют. Ошибочно: это не амурский бычок, хотя завезли их к нам действительно с Дальнего Востока. Где-то в сороковых годах прошлого века. И, коллега из «Осэко» не даст соврать (кивок влево), их нашествие вызвало в наших водоемах не много не мало экологическую катастрофу.
Дело в том, что ротан, будучи хищником некрупным, отличается дьявольской прожорливостью и архидьявольской живучестью. Истребляя мальков других рыб, взрослый ротан чувствует себя в практически полной безопасности: лишь редкие щуки или окуни представляют для него угрозу. И складывается такая ситуация, при которой ротан учиняет натуральный геноцид коренным российским рыбам, в их младенчестве, – а сам размножается невероятно. Существуют водоемы, «заротаненные» сплошь. Так что, если нашим методом удастся хотя бы очистить подмосковные и иные пруды от этой пришлой мерзости и восстановить природный баланс – затраты уже, считайте, окупятся.
- Профессор! – подал голос один из слушателей – был он, в отличие от прочих, не в гражданском костюме, а в форменном кителе и брюках с лампасами. – Так как оно работает, все-таки? Что ротану-то будет, когда уклейку эту сожрет? Отравится, что ли?
- Можно сказать и так. Но, замечу особо, это оружие очень направленного, видового действия: стреляет только по ротану. Никакая иная рыба нисколько не пострадает, съев зараженную… или, вернее сказать, «заряженную» верхоплавку. Как не пострадает и человек, съевший рыбу, дотоле употребившую уклейку. У ротана же модифицированный белок усвоится и впишется в геном. А это приведет к таким изменениям, что фактически порушится весь код. Конкретно этот ротан доживет свой невеликий рыбий срок – но при зарождении потомства случится полный бардак и бедлам в наследовании свойств. Можно сказать, что искажение генотипа бьет по наследственности как таковой. То есть, генетические свойства родителя передадутся икринкам в хаотичных, заведомо несочетаемых комбинациях. И за изъятием, может быть, какой-то одной миллиардной потомства ВСЕ мальки будут либо абсолютно нежизнеспособны, либо… их вовсе не будет!
- А что с одной миллиардной-с? – поинтересовался другой слушатель, в сером костюме и с глазами в тон костюму.
Профессор раскинул руки и усмехнулся:
- Ну уж хоть на что-то наши отечественные окуни и щуки годны? Позаботятся…
Часть 1
Черт из тихого омута
Спустя десять лет
В свои двадцать четыре года Никита Судаков уже слыл лучшим репортером-хантером «Виа Эсмеральдо». И не только слыл, но и был таковым. Поэтому он мог позволить себе иные вольности.
В частности, Никита не признавал строгих костюмов, категорически. И на самые ответственные интервью к самым суровым мужчинам мира сего он неизменно являлся в бирюзовой «джинсе», будто нарочито подчеркивал либеральную сущность своего журнала. Но на самом деле – идеология ни при чем: просто он органически, едва не на клеточном уровне ненавидел «казенные» пиджаки и «казарменные» брюки в стрелочку.
Сам про себя он говорил: «Неверно, будто все журналисты беспринципны. У меня есть принципы. И оба – неколебимы. Первый – не душить младенцев, если они не шумят. И второй – не носить костюмов при любых обстоятельствах!»
Однако сейчас Никита был облачен не в бирюзовую джинсу, а всё же в костюм. Но то был костюм Адама, особенно легкомысленный в трескучий январский морозец. Костюм Адама – и облако пара, целомудренно окутывающее горячее с бани спортивное тело. В таком обличии Никиту Судакова наблюдали колкие зимние звезды; черный лес, подступавший к озеру вплотную; призрачно-голубоватый девственный снег; и приятель Саша Веснин, выскочивший из бани вслед за Никитой. В отличие от друга, ничего не имевшего ни на себе, ни при себе, Саша держал в руке мобильный аппарат, «Унидев» (в просторечии – «унька»). Иных атрибутов цивилизованного мира при нём также не находилось.
Никита, раскинув руки, выпятил грудь, будто бросая вызов зимней ночи. С шумом вдохнул, глубоко и мощно, словно впитывая ядреную энергию злых отрицательных цельсиев. Он знал: ни обманчивой хмельной удали, ни теплового заряда бани не хватит на то, что он собирался исполнить, на пари с приятелем. И сейчас Никита, можно сказать, медитировал, приводя свой хорошо тренированный организм в гармонию со стылым космосом.
Сашка оказался далек от гармонии с натурой: с первобытным криком он бросился спиной в сугроб - и тотчас был жестоко покусан снегом, сердитым на бесцеремонность теплокровного существа. Сашка издал еще более первобытный рык и мгновенно подхватился на ноги.
Никита вышагивал вальяжно, но целеустремленно, буддийски игнорируя стужу. Он двигался к двум прорубям, черневшим невдалеке. Их разделяло метров десять, они были абсолютно равны размерами и почему-то казались дырками огромной белой пуговицы, вмороженной в толстый лед.
- Погоди! – окликнул Сашка. Комично оскальзываясь, он потрусил по льду вдогонку.
- Что? – Никита обернулся.
Саша, поравнявшись, посоветовал, не без ехидства:
- Как нырнешь - лучше зажмурься!
- Зачем?
- Страшно. Черным-черно. Рыбы, опять же…
- Рыбы? И что, зело опасные для человека?
Саша пожал плечами:
- Ну, для человека-то – нет… это если в целом… а был бы в плавках – так вообще неопасные!
Уворачиваясь, Сашка потерял равновесие и преувеличенно взвыл, растянувшись плашмя на жгучем льду. Но «уньку» не выронил.
Никита снисходительно усмехнулся:
- Ладно! Значит, оговорим окончательно: я прохожу подо льдом от дырки до дырки, один раз – и твой бар скудеет на литр двенадцатилетнего Джемисона!
Саша поднялся.
- Слушай, может, одумаешься, Ник? Погляди, сколько там тварей всяких глубинных! – и с неподражаемо глумливой заботой на веснушчатой физиономии предъявил дисплей «уньки».
Биосканнер действительно показал обильную россыпь голубоватых точек: дремлющие в иле карасики, сонная плотва у дна; и длинные черточки затаившихся в засаде щурят…
Никита, не глядя, отмахнулся и двинул к зияющей во льду проруби.
- Погоди, Ник! – окликнул вдруг Саша столь странно изменившимся голосом, что тот невольно повиновался. Хотя и подозревал, что коварный приятель просто тянет время, расхолаживает в буквальном смысле, не желая отвечать по опрометчивому пари. – Погоди!
- Ну чего ещё?
- Что-то мне это не нравится… - пробормотал Саша – и Никита вздрогнул. Как ему хотелось думать, с мороза, начинавшего уже пробирать распаренное тело, каким бы закаленным это тело ни было. Но он вынужден был признать: очень редко шумный раздолбай Сашка бормотал так тихо и серьезно. И никогда - без причины.
- Да ну тебя! – всё же сказал Никита, изготовившись к погружению.
- Стой! – щуплый Сашка вцепился в рельефный трицепс друга и дернул с такой силой, что едва не завалил на себя.
- Ну вот! Жлоб: только б вискарь зажать! – тогда Никита не углублялся в анализ накативших на него противоречивых чувств, но позже пришел к выводу, что сильнее всех прочих было странное облегчение от срыва мероприятия.
- Будет тебе вискарь! – Саша поморщился. – Пойдем-ка мы в баню, обратно!
Вновь отогревшись в парной, парни переместились в предбанник – и верный слову Александр действительно извлек из недр бара заветную квадратную бутыль доброго старого айриша. Подле нее он положил на стол свою «уньку». Кивнул:
- Глянь-ка запись!
Пощелкав клавишами, Никита нахмурился:
- И что это значит?
Сашка закурил и объявил, камуфлируя шутливым пафосом нешуточную тревогу:
- Возможно, это значит, что я спас твою голову – все, сколько есть, кило кости и унций ума!
Никита проигнорировал стандартной заточки шпильку и пожал плечами:
- Да ладно! Ну, крупная щука – или что-то вроде...
- Три метра? Два центнера? – Сашка вскинул пушистые рыжие брови и высветил на экране статистику засканнированного биообъекта.
Никита фыркнул:
- Бывает и такое… А может – сом!
Сашка покачал головой:
- Такие сомы только на Азове водятся… Хотя, может, и сом… Но какая разница: я бы в одну акваторию с такой рыбиной по-любому не полез, кто б она ни была! И скажи спасибо, что тебя, маньяка, удержал!
Никита вновь презрительно фыркнул – но и поёжился, представив возможный поединок с неведомой здоровенной тварью, подо льдом, в кромешном мраке… Не сказать, чтоб он был робок – скорее, наоборот, диаметрально наоборот, но воображение имел живое. С чем и пошел в журналистику. А по ночному позднему времени, близкому к пресловутому «часу быка», да по количеству выпитого – воображение это обострилось до болезненного. Никита залпом опрокинул стопку.
Саша тоже выпил - и сделался мистически, замогильно, «пионерлагерно» мрачен:
- В общем, извини, я скотина и тебе не сказал – но я и сам не больно-то верил… Короче, местные мужики, мармышники, что-то такое вещали, с выпученными глазами, про «чуду-юду-рыбу-киллер», которая, де, если клюнет – так наживку с удочкой вместе утаскивает. А морду из воды высунет – во всю прорубь! И морда – страшенная: зубья во рту не умещаются…
- Ааа! – протянул Никита. – Ну, это уж особенности национальной рыбалки!
Он красноречиво пощелкал ногтем по бутылочному стеклу.
- Может, конечно, и так… Но своим глазам и своей «уньке» я верю. Безусловно одна рыба, а не косяк – и безусловно очень крупная. Аномально крупная. А что за рыба – хрен знает!
Никита осушил очередную стопку и пообещал:
- Поймаем – разберёмся! Завтра и выловлю, с утречка. Пари хочешь? Снова на вискарь?
- Не хочу! – чуть раздраженно ответил Сашка.
- И тем не менее, вот тебе моя клятва, всеми смарагдами мира: эту непонятку ихтиологии я изловлю, разъясню и зажарю! – с воинственной торжественностью пообещал Никита.
- Поосторожней с клятвами! – понизив голос, попросил Саша Веснин.
- Да ты чего думаешь, раз пьяный – так собственных слов не разумею? Нет, я не прикалываюсь, Сандро! Не только всеми смарагдами – но и канонами Эсмеральдизма поклянусь!
- Успокойся! Я всё понимаю, ты всё понимаешь… ты не пьяный – ты трезвый, как… сам здравый смысл! Но всё равно!
- А, иди ты! Я сказал – и отвечу!
– Ладно. Ты, вот что: девчонкам хоть не трепись об этой нашей затее с подледным экстримом! И о неопознанном этом плавучем чемодане – тем более!
- Когда я трепался-то?
Никита, возмущенный, хотел развить мысль – но с крыльца послышался стук обиваемой обуви, дверь со скрипом растворилась и в предбанник вошла натурально сонная и деланно сердитая Таня, Сашкина подруга.
- Не запарились париться-то, алкоголики?
Сашка, моментально вновь обернувшийся хмельным и беспечным, пьяно улыбнулся:
- А чего?
- Да ничего… Конечно, ничего подозрительного: два парня отсылают барышень, а сами уединяются в бане. Всё нормально!
- Иди спать! – благодушно зевнув, приказал хозяин дома.
- Спать? – Танька игриво потрепала бойфренда по влажным медным вихрам. – А ты поспособствуй!
Скосила взгляд на Никиту:
- Ник! Ленка, между прочим, тоже самостоятельно уснуть ну никак не может!
***
«Тута холодно, а они тёплые. Я их слышу чешуей. Наверно. Слышу: тёплые! Почему такие тёплые, когда холодно? Всегда тёплые! Надо узнать! Один хотел ко мне. Я слышу чешуей, что хотел! Почему не пришел? Надо узнать! А то – надоели! Другие надоели, которые холодные. Раньше большие холодные были – а теперь куда-то уплыли. Теперь только маленькие. Неинтересно! Надоели! Больших хочу! Тёплых хочу!»
***
Окунь был так стар, что будь у рыб память – он бы давно уж впал в склероз. От времени он сделался темно-зеленым, будто бронзовый памятник собственному долгожительству, тронутый патиной. Он воплотил мечту всякого окуня (если, конечно, окуни умеют мечтать): зеленая чешуя – знак неуязвимости, ибо нет в озере врагов у зрелого, крупного, шипастого зеленого окуня. Ни старший брат судак, ни кузина щука, даже самая отчаянная и голодная, не рискнут связаться с таким.
Так думал старый окунь (если, конечно, рыбы умеют думать) до вчерашнего дня. Но вчера порушились все его надежды на спокойное и безопасное житье. Порушились от одного вида ЭТОЙ рыбы.
Она была неимоверно огромна, черна, убийственно стремительна, а из ее чудовищной пасти смотрели все кошмары, какими пугают мальков-окушков (если, конечно…).
Окунь остался жив лишь чудом, не замеченный той ужасной рыбой. Будучи философом, по преклонному своему возрасту и складу ума, окунь осмыслил событие и выдал сентенцию: «Может ли феноменальное быть частью тривиального? Конечно! Ибо что сыщется тривиальнее фразы «удивительное - рядом»?»
Сегодня он повстречался с этой рыбой вновь. На сей раз он был увлечен развитием своей теории: «Итак, удивительное, феноменальное – часть тривиального, то есть, пресловутой фразы. Эрго…»
Он слишком увлекся своими абстрактными рассуждениями: в другой рыбе оказалось больше практицизма. И старый окунь в один миг занял место рядом с ее практицизмом…
***
- Ну ты чего, примерз, что ли? – Никита давно заслышал скрип Сашиных ботинок по алебастровому, до рези в глазах белому снегу – но обернулся только на голос.
Обернулся – и тотчас вновь устремил упрямый взор на поплавок, безмятежно застывший посреди проруби.
Никита сидел с раннего утра. Солнце, не без удивления осияв одинокую фигуру на льду, уж давно пресытилось ее видом и теперь, утомлённое и озябшее, катилось к закату.
- «Нужно было ехать к Белой скале»! – почти без злорадства посоветовал Сашка. – Слушай, а вот когда клюнет – ты в-сам-деле думаешь этакую рыбину вытащить, супермен?
- Да только б взял! Только б подошёл поближе, сволочь! – прошипел Никита. – У меня двухсотый «шарк-киллер» к удочке прилажен. Разряд – полтораста тысяч. Я им на Гавайах тигровых акул гасил!
Сашка уважительно покивал.
- Самое главное, - Никита закурил, зло чиркнув зажигалкой, - он всё время здесь! В восьми метрах! – неустанный рыбак предъявил дисплей своей «уньки». – Семь часов вот так друг против друга торчим!
- Значит, у него тоже мозгов нет! – прокомментировал Сашка. – Стояние, блин, на Угре! Слушай, а ты не пытался определить, кто это, через термовизор и по базе скелетиков? Может, впрямь угорь? Для каламбура?
Никита усмехнулся:
- Да с определением лажа какая-то. Атлас говорит, что это ротан!
- Кто?
- Ну, бычок, в смысле. Детство помнишь?
- Так их же не осталось в Подмосковье…
***
«Он опять пришёл. Он стоит и шевелит плавниками. Он не спускается. Значит, он хочет, чтобы поднялся я. Как? Он плавает, где плавать нельзя. Он – тёплый. Я – холодный и большой. А есть – холодные и маленькие. Надоели. Хочу быть большим и теплым… Тривиально ли это? Или феноменально? Может, я и тривиален, но феноменальное – часть меня!»
***
- А, Сергей Сергеевич! Приветствую! – профессор Вольнокаменный приятельски улыбнулся гостю – мужчине средних лет в сером костюме и с глазами в тон костюму.
- Здравствуйте, Валентин Юрьевич! Буду краток-с. У меня к вам дело. Большой важности. Помните историю с уклейками и ротанами?
Профессор засмеялся и поделился причиной своего веселья:
- Знаете, Сергей, порой мне кажется, что вот как-нибудь вы придете ко мне и заявите: «У меня к вам дело большой важности. Помните историю с уклейками и ротанами? А нельзя ли ген-модифицировать, скажем, рис?»
Мужчина в сером костюме, преодолевая природную хмурость, усмехнулся так, будто скорее поморщился, а не усмехнулся:
- Хорошего же вы мнения о нашей организации и нашем клане! Нет-с, я просто хотел проконсультироваться.
Он лаконично и четко изложил суть своей заботы «большой важности».
- Да ну, ерунда какая-то! – отмахнулся профессор, когда собеседник умолк. – Последнего ротана изловили в Подмосковье лет пять назад. Что ж этот ваш, отлеживался все пять лет? Или откармливался? И почему, в конце концов, вы решили, что это ротан?
- Его наблюдали не только местные алкаши. Там, на берегу озера, дачный поселок Эсмеров. Причем, сливки Изумрудного клана, аристократия-с. В частности, там вилла Веснина-младшего, сына герцога по Москве и Области. У них очень хорошее оснащение – и они «проунькали» рыбину. По строению скелета – ротан. Я, собственно, и узнал, потому что они тоже заподозрили связь между нашей экологической операцией и этим чудищем. Повели своё расследование. И даже не скрывают: всех оповестили, всю округу напугали… Скандал уж загодя начали подогревать – а значит, в результатах уверены!
Профессор пожал плечами:
- Ну, тут как раз ничего удивительного – что расследование повели и к скандалу тянут. Если Изумрудные видят хоть малейший повод «наехать» на вас, Топазных, – они им воспользуются, конечно. А поводы они видят всегда… Да можно подумать, вы сами когда-нибудь отказываете себе в удовольствии прижать другие кланы? Впрочем, в политику я не лезу…
- Я к вам тоже не с политическими вопросами лезу, а с научными. То есть, к самой идее, что один малек ротан мог выжить и мутировать в нечто экстраординарное – к такой идее вы относитесь скептически? Вы можете гарантировать, что это абсолютно исключено?
- Ну Сергей Сергеевич, на такие вопросы, про абсолютные гарантии, согласитесь, у разумных людей принято отвечать либо банальностями – либо молчанием…
***
Глава Козлославского района Егор Васильевич Зевский не боялся ни черта в этой жизни. Вернее, черта в первую очередь и не боялся. Ибо незыблема была его вера и велик был его крест, царивший над дородным чревом, будто над соборной маковкой. А если ж Егор Васильевич и боялся черта – то куда меньше очередных выборов…
Служение народу, как известно, требует жертв и подвигов. Как раз такой подвиг Егор Васильевич и задумал совершить: померяться силами с самим чертом, бросить ему бесстрашный вызов – а заодно продемонстрировать избирателям крепость своего здоровья. На зависть врагам-конкурентам, распускающим безобразные сплетни о пагубном воздействии многопития на это самое здоровье, принадлежащее всему Козлославскому району.
Сейчас, стоя на льду перед полыньей, прорубленной специально ко случаю, Зевский с благоговением внимал могучим голосищам дьяков, и каждый звук песнопения отдавался восторженным трепетом в его воскрыленной душе. Казалось, никакой другой поддержки и не надобно в задуманном деле, помимо величавой и праведной молитвы. Те же грамм триста, что Зевский «усвоил» перед действом – так то лишь для поддержания тепла телесного, а никак не для упрочения воли.
Отец Порфирий окропил чёрную озёрную воду водой святой и на пару шагов отошел от края полыньи, давая знать: пора.
Егор Васильевич, крякнув, ухарски бросил ондатровую шапку в снег и принялся разоблачаться, не без помощи верных собратинников. Оказавшись в одних семейных трусах, рубиново-красных, как гранатовый сок, глава района подступил к «ледовой купели» и, обращаясь ко многочисленным объективам, рёк:
- Водичка-то божья – завсегда тепла, когда Бог внутри! – он приложил к губам свой «верижный» крест и, вернув его на место, огладил живот. Подумав, добавил: - А что до дьяволов всяких в рыбьем облике – так это пустое! Когда Бог внутри!
И он решительно взялся за поручни стальной лесенки, прилаженной на краю «купели»…
«Он тёплый и он идёт ко мне! Наконец!»
Крупная, с проплешиной в седой курчавой шевелюре голова Егора Васильевича Зевского исчезла в непроглядной студеной воде, не успев издать ни звука. В глубине почудилось лишь некое стремительное движение - и озеро, поглотившее тучное тело районного главы, будто в благодарность, в обмен за жертву плеснуло своей жидкой плотью на лед, по всей окружности полыньи…
Люди, бросившиеся к проруби, с тревогой, не обернувшейся покамест ужасом, вглядывались в тёмную глубь, силясь понять, что же случилось. И тут раздался истошный женский визг: вода мгновенно и обильно окрасилась пурпурным, будто бы в ней растворились «семейники» Егора Васильевича…
***
Никита Судаков был необычайно взволнован – и зол.
- Это черт знает что! – он гневно потряс «унькой», на которую только что получил очередное неприятное сообщение.
- Сам дурак, что полез! – сомнительно утешил Сашка Веснин. Он был младше Никиты годами, он был младше в титулярном ранжире клана – но он был сыном своего отца, Эсмер-герцога и генерала военной разведки. И если иметь в виду политическую озабоченность, на Веснине-младшем природа не просто отдохнула, а взяла бессрочный отпуск. – Мы-то честно всех предупредили!
- Да? Но им не втемяшишь! Извольте видеть: нас уже подозревают! Мол, байка про рыбу-живоглота – легенда прикрытия Изумрудных убийц! И получается: начальник милиции – Эсмер, прокурор – Эсмер, а теперь и глава тоже наш будет. Наверно. Попахивает нарушением принципа фракционности социума! Явный дисбаланс в масштабах района – вот как это называется!
- А по-моему, - Саша зевнул, - это называется «естественный отбор»! Что ж, пусть районом правит алконавт без башни, только б Рубик?
Никита стиснул губы:
- Так или иначе, с этой тварью нужно покончить! Посодействуешь?
- В смысле, с контрольным мониторингом? Я весь твой!
Саша был равнодушен к политике – но не к забавам со спецоружием. Пусть его «Лексус» стоил втрое дороже Никитиного «Хазара», но это была гражданская машина – «скопческая» версия без мужественно-боевитых курсовых пулеметов и ракетной подвески. Родство родством – а по статусу не положено. Никита давно уж получил ранг младшего виконта, заслужив право на персональную «батарею», – а Саша Веснин только-только сделался старшим баронетом.
И когда два автомобиля стояли бок о бок в гараже, порой казалось, будто шикарный, изящный «Лексус» мечтательно-завистливо косится своими томными миндальными фарами в сторону джипа – грубоватого, простоватого… но вооруженного.
***
«Оказывается, тёплые – вкуснее. Это потому что человек – по образу и подобию Божьему. А Бог – это добро. Хорошо, когда он внутри!»
***
Никита подогнал своего «Хазара» к самой проруби: толстый январский лёд надёжно держал пятитонный бронированный джип тюннингованной спецрепортерской модели.
- Вона – высыпали! – Никита, неодобрительно щурясь сквозь тонировку, указал вдаль: там и тут на просторах зимнего озера расположились группки рыбаков. Многие были в рубиновых накидках поверх тулупов.
– Типа, мстят за своего Зевского! – невесело хмыкнул Сашка.
- Ну да ладно: сейчас уж мы по-взрослому отомстим! – пообещал Никита. – Ты засёк его?
- Засёк… - Сашка ткнул пальцем в автомобильный монитор. – Цель – на два часа. Дистанция – пятьсот семьдесят.
- Захватывай! – Никита решительно откинул крышку, обнажив панель управления батареей.
- Готово!
- Маршрут?
- Проложен. Чисто.
- Расчет на поражение?
- Чисто. Если не считать карасей и окушков за гражданские лица – случайные жертвы исключены.
- Запрос на пуск!
- Да поехали – чего уж там?
Никита с театральной небрежностью вдавил кнопку, под днищем машины что-то негромко фыркнуло – и «отхаркнутая» ракета тотчас плюхнулась в воду. Кувыркнувшись, легла на курс и пошла подо льдом малым, «торпедным» ходом.
***
«По-моему, мне грозит страшная напасть: так глаголет глас мой внутренний! Наверное, это провидение. Или предвидение. Я не разобрался покамест! Не переварил информацию, так сказать… Недосуг сейчас!»
***
- Цель движется к югу! – сообщил Сашка. – Скорость – сорок. Включай маршевый!
- Включаю. Запрос на активацию.
Сашка помедлил, долю секунды, нервно напрягшись, – и вдруг рявкнул:
- Отказ!
- Что? - Никита бросил быстрый удивленный взгляд. И тотчас понял: цель, переместившись, теперь находилась точно под кучкой рыбаков в пурпурных накидках…
Разогнавшаяся ракета раскаленной иглой прошила рыбью тушу, – но, так и не получив «добро» на подрыв, безвредно канула в придонный сапропель.
- Пожалуй, возьму назад свои слова, что мозгов у него – не больше, чем у тебя… – задумчиво молвил Саша. – Спрятался грамотно – будто нарочно! Но его и без взрыва поджарило нормально!
- Если это ротан, ему такая рана - что бегемоту литровая клизма! –возразил Никита. – Они ж ведь живучие, как…
- Да я бы не сказал! – ухмыльнулся Сашка, увеличивая картинку с пораженным плавникастым противником: тот, перевернувшись спиною вниз, безвольно и медленно всплыл, прильнул брюхом ко льду.
***
«Они хотели сделать во мне дырку? Они разве не знают, что Бог – внутри? Они хотели, чтобы Господь вышел из меня? Помню, дед рассказывал... Частенько рассказывал эту историю. Про то, как захватили его немцы, под Белостоком – и поставили к стенке, потому что коммунист. А у него, как сам шутил, сердце в пятки упало – вот пуля мимо и просквозила. Цельные сутки лежал посередь трупов, кровью истекал – а жизни в себе не выдал. Потом отполз, к партизанам прибился…»
***
Всё было готово к тому, чтобы вскрыть лед и извлечь на свет останки убийцы Егора Васильевича Зевского. Но лёд так и не взломали: в очередной раз глянув на «уньку», Никита первый обнаружил, что рыбье тело загадочным образом исчезло.
Уму непостижимо, как так вышло, что никто не вёл постоянного наблюдения - и был упущен момент, когда тварь ожила и ретировалась, нагло вильнув своим гигантским мутантским хвостом. Охотникам оставалось лишь чертыхаться, проклиная восторженную суматоху и беспечность триумфа.
Хуже всего было то, что и нигде в озере обнаружить чудовище не удавалось.
- Может, в ил зарылся? – предположил кто-то из Рубиновых.
- Да какое там! – досадливо махнул рукой осиротевший начальник предвыборного штаба Зевского. И зло сверкнул глазами на молодых столичных Эсмеров: - Это всё их штучки! Выборы-то на носу!
- Идите ж вы к черту! – спесиво и раздраженно огрызнулся Никита. – Вот же я буду подставляться под трибунал из-за политических разборок в вашей деревне!
- Да ракеты в демилитаризованной зоне – по-любому трибунал! – взъярился оппонент, ещё минуту назад ничего не имевший против применения ракет. – У вас хоть санкция-то была, козлы зелёные?
- Как ты сказал, фурункул красный? – Сашка ощерился, прянул вперед и взвился, будто норовя выпрыгнуть из своего скромного роста. – «Зелёные»?
- Тихо, тихо! – Никита положил ему руку на плечо. – Давайте не будем опускаться до межклановых оскорблений! Все самоцветы драгоценны, а товарищ просто погорячился!
В душе он был весьма рад, что эта «пунцовая» деревенщина позволила себе нарушить этикет и назвать не последних рыцарей Изумрудного клана «зелёными». Теперь и в интересах местных «рубиноидов» будет замять инцидент – чтоб не нарываться на встречные иски.
Ибо в действительности санкции на применение ракет у Никиты не было – но он, как всегда, шёл на риск и самоуправство под размашистым лозунгом «победителей не судят».
Тут же получилось, что они вроде как спугнули неведомую рыбу-людоеда, и она сгинула невесть где. Может, и издохла, конечно, потому сигнал и исчез – да времени слишком мало прошло: даже труп часа три вполне заметно «сияет» на дисплее…
Нет, что-то было не так – и Никите это до крайности не нравилось.
- Да я не в том смысле… – промямлил разом сникший начальник предвыборного штаба. Рубиновый гнев горел в его глазах яростно, но недолго - не дольше, чем в светофорах на магистральной трассе, с презрительным свистом подминающей под себя всякий тощенький «перечащий» асфальт. Теперь «собратинник» усопшего мялся, неуклюже оправдывался: – Я в смысле возраста – «зеленые»… Извините, ребят: нервы! Смерть Егора Васильевича – сама по себе горе… Так думали: вот сейчас хоть похороним по-людски… А! – он махнул рукой.
«Все «рубиноиды» - святоши, на ритуалах помешаны!» - подумал Никита, привычно гордясь светскостью собственного клана. Правда, самим собою гордиться оснований не было.
«Ничего: я эту гадину не то, что из-под воды – из-под литосферы достану!» - свирепо утешил сам себя Никита.
***
«Рубиновая заря», № 42
Козлославский Иона
Как сообщалось во вчерашнем нумере, третьего дни в четыре часа пополудни голова Козлославского району Егор Васильевич Зевский принял мученическую погибель от чудища из хлябей озерных.
Воистину, велика была скорбь собратинников по Рубину, соратников по статской службе и всех, кто имел счастие знавать Егора Зевского, либо же ощутил на себе кротость и мудрость его правления.
И тем радостнее было чудесное, невероятное его спасение, кое, без опаски быть обвиненными в излишестве, можно уподобить вызволению пророка Ионы из чрева богомерзкого Левиафана. Сею благою вестью мы спешим поделиться со всеми нашими читателями, а их же призываем нести ее и дальше, как неоспоримое свидетельство Промысла Божьего…»
- Блин! – Никита нетерпеливо прервал Сашку, не без ехидства зачитывавшего статью в трубку. – Чтоб я так пономарски писал! Ты человеческим языком можешь рассказать, как там всё было?
- Колоссально! В общем, как ты уехал перетирать в штаб, там, естественно, всё кругом обложили: и вояки, и менты... И наши, и сапфирщики, и топазники. Ну и рубиноиды – само собой. Полная ювелирная лавка! Планировали нанести по озеру массированный удар – на всякий случай. И вот, в самый разгар дебатов – явление Христа народу. Раздается зычный такой голос – «А не меня ли ищите?» - и из леса ступает на лед господин Зевский собственной персоной. Весь из себя одухотворенный, аж сияющий телесами…
- Он что, голый был?
- Ага! Будто только-только из проруби! И поведал чудо из чудес: как, значится, бился он в подледной тьме с Левиафаном окаянным, и святой дух ему заместо воздуха был, а вера – всю дорогу, значит, согревала. С тем и заборол демона окончательно…
- Серьезно, что ли?
- Серьезнее – только Серьезный Сэм. Зевский по такому делу теперь в областные губернаторы метит, никак не меньше. Как же: Иона, елы-палы! Не хрен моржовый, а самый что ни на есть морж, с суточным непрерывным стажем! И ведь изберут ещё…
- А менты с вояками – что?
- Что, что? Покрутили пальцами под фуражками – мол, совсем уже охренели политиканы со своими пиар-технологиями – да и отбыли восвояси.
- Так они решили, что это предвыборное шоу?
- А ещё какие-нибудь варианты? Теперь и к нам ноль претензий: ясно, что имело место типичное кагорно-кумачовое шельмовство рубиноидов, рассчитанное на их же паству. И «мегарыбь» эта – управляемая кукла с имитатором биорадиации. Как батя обозвал, «биорыбот»! Ребенок такую на коленке сваяет!
- Ну уж – на коленке… Три метра, как-никак…
Часть Вторая
Акула пера
Стол Егора Васильевича Зевского ломился под тяжестью книг: видимо, чудесное спасение повлияло на районного главу самым благотворным образом, внушив неистовую тягу к просвещению, дотоле совершенно не наблюдавшуюся в гедонической, очень плотской (многоплотской, восьмипудовой) фигуре Рубинового викария третьего сана.
Книги были самые разные – энциклопедии, новейшие толковые словари, древние оккультные трактаты, биологические справочники, исторические мемуары, а то и художественные опусы. Зевский с превеликим аппетитом глотал неудобоваримые, жилистые куски научных терминов, нисколько не кривился от ванильно-перченых партийных прокламаций и без брезгливости запивал всю эту информационную кашу мутной водицей общефилософских изысканий.
«Вторая Русская Гражданская война (она же – «байковая», т.е., «информационная», она же - «Мятеж атеистов», она же – «Радужная Революция») со всей очевидностью и окончательно показала, что в современных условиях, на фоне необратимого слияния культур и моральных систем, насаждение какой-либо догматической и единообразной идеологии способно привести к самым катастрофическим последствиям (и поистине чудо, что конфликт разрешился почти бескровно).
В политическом же плане приходится говорить о полном кризисе идеи единства нации и государства как «станового хребта». Более того, стало совершенно ясно, что, как бы ни голосили привычные демагоги о необходимости «сплотиться» для противодействия неким «общим угрозам», в действительности самая реальная и самая общая угроза для нас одна. И это – как раз таки тотальное единство, идеологическая унификация и концентрация всей полноты власти в руках какой-либо одной элитарной группировки.
Соответственно, хотя никто не отрицает необходимость легально оформленных властных институтов, следует признать, что мысль о единстве власти по сути своей преступна, а известная концепция разделения властей – пусть и ближе к современным реалиям, но все же недостаточна.
В действительности, монолитности внутри какой-либо отдельно взятой ветви власти никогда, по счастью, и не существовало. Группы интересов, «кланы», «мафии» неизменно наличествовали и конфликтовали даже в пределах одного государственного учреждения. Однако, поскольку такое явление считалось порочным и незаконным, оно таковым и становилось – порочным и незаконным, приобретая самые уродливые мыслимые черты.
Наша же идея заключается в том, чтобы, узаконив клановость элит, обеспечить баланс интересов в обществе и надлежащее «живое» развитие его сил. Заметим особо: мы не предлагаем некую очередную «реформу сверху», волюнтаристскую и противоестественную. Напротив, мы предлагаем отказаться от идеалистических (анти)утопий и наконец признать реально существующий и естественный порядок вещей. А за счет этого признания – в какой-то мере облагородить его.
По сути, речь идет о придании уже имеющимся политическим партиям неких «аристократических» черт, с соответствующей атрибутикой, геральдикой, etc, а главное – с моральной ответственностью членов клана перед своим «Домом», который они избрали добровольно и самостоятельно, руководствуясь соображениями наибольшей «идейной близости».
Обозначения же этих партий предлагаем принять не идеологические, а подчеркнуто нейтральные, «тотемные». Например – по названиям драгоценных камней. Такая символика не только благородна, почтенна, но и акцентирует главную мысль: все мы, элитарные «пауэр-центры», драгоценны; все мы больше «спортивные клубы», нежели антагонирующие политические силы; все мы, в принципе, одним миром мазаны – и заранее согласны не обострять наши конфликты во имя того мира, которым мазаны и повязаны!
Таким образом, будет построена своего рода система координат в расположении социальных элит, когда во все общественно значимые институты (государственные органы, бизнес, криминал, пресса, религиозные организации, etc.) будут внедряться представители всех кланов, но при этом ни один из них, в силу соперничества между ними, не приобретет безусловного господства ни в одном из таких институтов. Равно как и ни один государственный(общественный) институт не приобретет власти над каким-либо отдельно взятым кланом.
По нашему мнению, такое распределение социальных сил позволит создать механизм оптимального взаимного контроля и сдерживания.
При этом, хотя мы не вправе рекомендовать что-либо и кому-либо в плане идеологических деклараций, мы сами, основывая Изумрудный клан, заявляем честно и открыто, что в своей деятельности намерены руководствоваться прежде всего собственными, «шкурными» интересами, а с чужими будем считаться лишь в той мере, в какой нас вынудят это делать – или в какой сочтем это «престижным», «душегрейным» для себя по канонам нашего «эсмеральдического» неорыцарства. Чего желаем и другим политическим фракциям: не лицемерить, прикрываясь «альтруизмом» и более чем популистскими соображениями «общего блага»…»
Удивительно, но Егор Васильевич столь увлекся этим скучным текстом, что не заметил, как в кабинет вошли.
Вошли четверо мужчин. Трое - в серых штатских костюмах, при галстуках и с Топазными звездами на груди. А один – в синей форме следователя-особважняка прокуратуры, без галстука, но с нарукавными нашивками обер-протектора Сапфира. Эти подробности облика визитеров Егор Васильевич разглядел, когда его задумчивость была разрушена вдребезги бесцеремонным грохотом тяжелой двери.
- Зевский Е. В.? – холодно уточнил Сапфирник-следователь.
- Да. А какое, собственно, у вас ко мне дело?
- Уголовное. Вам предъявляется обвинение в злостном предвыборном мошенничестве и в сознательной провокации общественного беспокойства, могущего повлечь тяжкие последствия.
- Я арестован? – голос Зевского дрогнул.
- Пока нет. Но вы будете подвергнуты допросу.
- А кто эти люди? – Егор Васильевич кивнул на хмурых мужчин в штатском. – Телохранители ваши? Неужто думаете, что я вас… съем?
- Полковник Байнер. Надзорное бюро-с! – один из «галстуков», очевидно, старший, предъявил документ. У него были серые, удивительно бесстрастные глаза – они поблескивали топазно-тускло, точь-в-точь как звезда на груди. Или даже – еще тусклее: как его серый костюм с отливом.
У других топазников глаз вовсе не было видно: их скрывали непроницаемые черные очки.
Сероглазый подошел вплотную к столу, заваленному книгами. Улыбнулся. Доверительно подался вперед. Сунул руку во внутренний нагрудный карман, будто желая еще что-то показать – и вдруг резко развернулся…
Хлопнул негромкий выстрел. Мужчина в синем схватился за разбитую сапфирную звезду и без стона осел на пол.
- Ну что, дорогуша? – как ни в чем не бывало молвил Топазный убийца. – Сопротивление при аресте, повлекшее смерть работника прокуратуры-с? Ай, как нехорошо!
- Что… это… значит? – запинаясь, спросил Зевский.
- Это значит, что ты крепко влип. И выручить тебе можем только мы. Так-то, рыбонька моя!
Егора Васильевича передёрнуло – и он попросил, почти что взмолился:
- Не называйте меня так! Никогда не называйте!
Мрачную полковничью мину прорезала жесткая, смачно-садистская усмешка:
- Отчего же, рыбонька моя?
- Ну я ведь просил! – Зевский сокрушенно вздохнул – и его лицо плаксиво деформировалось. На миг полковнику Байнеру даже почудилось, будто всё это лицо заполнил мучительно разверстый рот. Да, лишь миг стояло перед ним это диковинное видение…
***
Егор Васильевич сел за руль сам: у двух парней в серых костюмах и черных очках слишком тряслись руки. Казалось, дребезжали и сами очки на боксерских переносицах – и глухие стекла не могли скрыть ужаса в невидимых глазах.
- Николай! Ринат! Ну что вы, как красны девицы, ей-богу? – Зевский ободрительно похлопал парней по плечам, обоих сразу. Отчего те, оба же одновременно, содрогнулись так, будто им за шиворот кинули по живой селедке. Причем, только что выловленной в антарктических водах.
- Да за свои котелки можете не дрожать – это уж точно! – утешил Зевский, хохотнув. – В ваших котелках политической каши не сваришь. А тут – выборы… Хотя… - он вдруг задумался и махнул широкой мясистой ладонью: - Да ну их к черту, эти выборы! Лишнее-с. Нерационально-с!
***
Профессор Вольнокаменный пребывал в недоумении. Раньше он думал, что давно уж свыкся с эксцентричностью своего знакомца, Сергея Байнера, Топазного тиуна и полковника «конторы», серого рыцаря щита и плаща, меча и кинжала. Да, много о чем просил Байнер старого приятеля ученого – и имел основания просить, и никогда не знал отказа. Но сейчас…
- Сергей Сергеевич, да с какой стати я должен «передислоцироваться» в ваше «закрытое учреждение»? – возмущался в трубку профессор.
- Это дело большой важности! – отвечал полковник. – Это и в ваших интересах, Валентин Юрьевич. Эсмеры и Руби подняли шумиху вокруг того озера – я вам рассказывал. Если вас не спрятать на время – пресса покоя не даст. А у нас – обстановка исключительно тихая и благоприятная-с.
- А причем тут этот ваш трюкач Зевский?
- Он не трюкач! – строго поправил полковник. – Исключительно достойный человек-с. И наш долг помочь ему в губернаторских выборах. Оказать максимальное содействие.
- Но…
- Извините, Валентин Юрьевич, на обсуждение времени нет! За вами сейчас придет машина!
Мягко говоря, профессор был озадачен. Чертыхнувшись про себя, он подумал, что, возможно, Сергей Байнер немного рехнулся. Даже голос какой-то будто бы не его.
***
Старший баронет Изумрудного Дома Саша Веснин был прав лишь отчасти, когда утверждал, что история с несанкционированной ракетной стрельбой по «биорыботу» пройдет для них с Никитой без последствий. Отчасти – поскольку без последствий она обошлась лишь для Саши.
А младший виконт Никита Судаков был обвинен в превышении полномочий и – главное – в том, что не смог вовремя выявить на радаре фальшивку, явив тем самым вопиющую некомпетентность.
Сколько ни бился благородный Саша Веснин, доказывая, что первым эту «рыбу» заметил именно он, введя в заблуждение приятеля, претензии почему-то были не к нему, а к Никите. Совет разжаловал «проштрафившегося» Эсмера до обычного баронета, на целых два ранга.
Гордый и своенравный Никита, оскорбленный несправедливостью, не на шутку вспылил – и вовсе вышел из клана, при сем громко хлопнув дверью. «Да и черт с вами и с вашей бижутерией-бутафорией: журналист моего уровня и без ваших дурацких камешков проживет! Даже лучше!»
Саша Веснин был обескуражен и огорчен до крайности: лицо его, и от природы очень светлое, до мраморного белело от злости, и веснушки горели искрами гнева.
- Слушай, Ник, я пробовал говорить с отцом, но…
- Пробовал? Ну так больше не пробуй! Вот что пробуй! – Никита протягивал коньячную бутылку: он пил из горла. – «Парадиз»… райское пойло!
Саша мотал головой и краснел, будто гневные веснушки разгорались во все лицо:
- Ник, я ей-богу, не понимаю! Ты был лучшим! Ты был чемпионом дружины! Он же сам говорил, что ты… Черт! Не понимаю: и c чего старик так взбеленился?
Зрачки Никиты, отчаявшиеся подернуться хмельной мутью, смотрели трезво и колко:
- Я БЫЛ лучшим? Каким я был – таким я и остался! Только теперь клан мой – опальный! Знаешь такой камушек, опал? Не хуже прочих! В общем, я – это я. А батя твой – он совсем запутался, кто он по жизни. То ли генерал Генштаба, то ли Эсмер-герцог… То ли отец своего сына, то ли сынок своего клана… Пошел он, короче!
- Но мы-то с тобой – как?
- Мы с тобой? Мы с тобой братья… Если ты не возражаешь, конечно… Но это не значит, что твой отец – и мне отец! Теперь – нет! Я – детдомовский! Родителей не знаю, родства не ведаю! Ну и нахер надо: наверняка тоже говно какое-нибудь… Назови мне хоть одно поколение в этой стране, которое не говно было?.. А я – это я!
- И как ты дальше?
- Легко и свободно!
Пропьянствовав неделю в одиночестве, Никита подался в богатый беспартийный Интернет-журнал, где разразился серией весьма едких статей, изобличающих как порядки внутри Изумрудного клана, так и систему «многомерной фракционности» вообще. Названия говорили сами за себя: «Зеленый цвет тоски», «Конец Дома Эсмеров», «Как смердят смарагды» и т.п.
Ответный огонь недавних коллег по «Эсмеральдо» не заставил долго ждать - и был тот огонь столь же жгуч: «Зелен изумруд?», «Острый кизм Судакова», «Изгои изгаляются» и т.п.
Поначалу Никита забавлялся – зло и весело – но вскоре эта перепалка утомила его: слишком ничтожна была словесная дуэль для настоящей мести…
***
Заведение, куда полковник Байнер определил профессора Вольнокаменного со своим «протеже», Егором Зевским, и впрямь оказалось очень тихим и безопасным, накрепко защищенным от внешнего суетного мира. Легендарный «Трюфель-8», огромный подземный комплекс Топазного клана. Всюду - камеры слежения, дистанционно управляемые пулеметные спарки, системы газопуска, вышколенная охрана. Всё, как положено.
Это был сугубо режимный исследовательский институт – куда более секретный, нежели те, где с самой аспирантуры трудился генетик (впоследствии – генмодик) Вольнокаменный.
На новом месте профессора тоже загрузили, плотно загрузили работой по профилю. Если, конечно, можно назвать работой «заказы», какие давал этот жирный авантюрист Зевский. Похоже, всем в институте заправлял именно он – а Сергея Байнера профессор так ни разу и не видел (и не слышал) со времени того странного телефонного звонка.
- Значит, Валентин Юрьевич, проблема такая, - говорил Зевский, противно играя толстыми и бледными, как личинки медведки, губами. – Нужно эдак подкрутить генные настройки лягушки… эээ, скажем, тропиканской жабы голиаф, чтоб она метала не икру, а яйца, навроде как куриные. Или – перепелиные. Да-с! Перепелиные – лучше! Определенно-с! Это возможно?
Профессор вскидывал плечи, стараясь избегать чрезмерной презрительности в этом жесте. Профессор сразу понял, что Зевский - профан, нахватавшийся по верхам. Какого черта этот политикан командует институтом? Его бредовые идейки годились разве лишь для фантастических юморесок, подтрунивавших когда-то над первыми успехами генмодики.
Профессор терпеливо объяснял, что такую продовольственную задачу, как несение перепелиных яиц, лучше всего оставить перепелкам, и что хотя чисто теоретически можно «научить» этому и жабу, каждое яйцо обойдется в цену алмаза той же каратности.
Зевский кивал, неэстетично потрясая дряблыми подбородками, и говорил, улыбаясь пребольшим, истинно горлопанским ртом:
- Ну да, ну да! Но все же, все же – мне потребна формула, коя будет пригодна для сей затеи. Хотя бы – теория-с.
И профессор пару суток корпел над компьютером, выводил искомую, заведомо бесполезную формулу – сердито предъявлял ее заказчику, со всеми экономическими выкладками – тот снова рассеянно кивал – говорил: «Ну да, ну да… сие, вестимо, суетно и тщетно… но пусть будет-с! За ради вклада в закрома науки-с!»
И тотчас подкидывал какую-нибудь новую идиотскую «проблему».
Профессору всё больше казалось, что ему попросту морочат голову, что его просто изолировали, заперли в некий виварий черт знает для каких целей, а работа – лишь для видимости. Будто «железный ящик» - привольней и престижней «каменного мешка»…
Хуже всего было отсутствие Интернета – и оно же подтверждало самые мрачные мысли профессора.
Нет, хуже всего был Зевский: этот аморфный, студенистый толстяк представлялся профессору огромной капсулой с касторкой. Вернее, огромным полиэтиленовым мешком с касторкой. Вольнокаменный почти что физически ощущал этот запах касторки, когда Зевский разверзал свой зев и слюняво-лениво изливал самоуверенные слова.
В нем раздражало всё: и сальная, склизкая ухмылка, и неизменная приторная наглость, и манера речи… Странная, необъяснимая манера: то протокольно угловатая, то цветисто лубочная; то сухая до першения в горле, то жирная до желания оттереться бензином…
Порой Зевский чем-то напоминал профессору полковника Байнера – в самых неприятных его проявлениях, таких, как «комитетский» цинизм и дурацкое злоупотребление «словоерсами». Наверное, думал профессор, Зевский был хорошо знаком с Сергеем – и вольно-невольно подражал своему покровителю.
Порой же этот Зевский представлялся просто лунатиком, психом. А порой… Валентин Юрьевич не мог даже сформулировать: все мысленные ассоциации моментально просачивались вон из черепной коробки и оседали на лбу холодными капельками…
***
«Почему нет Бриллиантового клана? Потому что все камни равны? Воистину, сие неверно, ибо во Рубине – кровь Господня, и ничто не сравнится с благородной яростию его, и… Он – теплый. Как я теперь… Но нет, если есть кандидат на верховность, «алмазность» - так это лишь Топаз! Младший брат великого «Диамонда». Такой же прозрачный, такой же чистый… Бо он, бесцветный сам, - владыка над всея радугой самоцветной! Но – не слишком ли это тривиально? Или – феноменально? Помню, дедушка рассказывал… Как мало я все-таки знаю. Хочу всё знать! Хочу всё…»
***
- Колян! Никогда не суй нос в эти порошочки! Вообще не суй нос в лабораторию!
- И грибочки – тоже, знаешь ли…
- И даже близко к вытяжной шахте не стой! Утечки! Такого надышишься! Еще и не…
Атлетический парень в штатском костюме гюрзово шипел от досады и злости на неверие добродушно зубоскалящих коллег. Шипел – и едва не подвывал. От ужаса. Сейчас его глаза не были сокрыты черными очками – и ужас метался в этих округлившихся глазах от боксерской переносицы до виска. Метался, бился, как муха в стеклянной банке.
- Я реально говорю: эта тварь просто отхватила шефу голову! Схавала! – в который раз цедил сквозь дребезг зубов Колян – и ужас зудел в его голосе противно, как та затравленная муха в банке. – И Ринат тоже видел!
- Вот как? И где, кстати, Ринат? Кто видел самого Рината?
- В психушке Ринат: делириум, как говорится, тременс.
- Не, псилоцибиновая интоксикация! Говорю же, эти грибочки…
- Да это вы укуренные кретины! – Колян в который раз отчаянно дергал головой. – Я сам видел, как эта падла сожрала полковника! Он просто сожрал полковника!
- Вот как? И почему ж вы с Ринатом не пресекли такое… хамство? Почему не покарали?
Кисти Коляна свело судорогой, указательные пальцы непроизвольно скрючились:
- Мы высадили в эту тварь по три обоймы! Мы били по ней шокерами, на полную мощу! А она… а он… Хоть бы дрыгнулся! Он лыбился, он просто лыбился! Вся харя – в кровище Байнера, а эта сука – лыбится, как…
- Нет, господа, это не псилоцибиновые грибы – это чистая «кислота».
- А я так думаю – синтетика. Найтмар-2012, не меньше!
- Да послушайте вы…
Но никто его не послушал: в тот же день тело злосчастного Коляна кремировали в институтской печи, и зола его смешалась с золой Игната. Конечно, рядовым сотрудникам было объявлено, что оба бодигарда шефа по собственной оплошности отравились и что Коляна отправили в «психокорректику» вслед за приятелем. Зачем говорить шестеркам, что тайнам «Трюфеля-8» не положено покидать учреждение даже в «испорченных» головных контейнерах?
И начальник службы безопасности знал, что делал, когда лично ликвидировал обоих. Он выполнял приказ самого Байнера, подписанный его персональным электронным ключом, не ведомым более никому.
И начальник нисколько не удивился факту «дуплетного» умопомешательства подчиненных: за четверть века в «сверхбронированном ящике», напичканном самыми затейливыми химическими и биологическими материалами, старый служака хорошо усвоил, что не «только гриппом все вместе болеют».
Тем же приказом полковник Байнер известил дирекцию «Трюфеля» о своем срочном отъезде на антарктическую базу и о передаче всей власти в учреждении некоему Зевскому Егору Васильевичу.
***
За столом сидели четверо мужчин средних лет в серых костюмах с блекло-жемчужным отливом. Описывать их глаза и лица нет никакой нужды: скажем лишь, то были бдительные глаза и ответственные лица. Высшие советники Топазного клана: генерал Надзорного Бюро, вице-спикер Парламента, алюминиевый магнат и директор столичной сети гигамаркетов «Анашан».
- Господа, в последнее время мне решительно не нравится Байнер!
- А я не могу сказать, будто мне не нравится Байнер в последнее время! Потому что я не видел Байнера в последнее время. Хотя очень, очень мечтал увидеть!
- Да, нам всем хотелось бы взглянуть ему в глаза – после всего, что он говорил и отписывал нам! Взять хотя бы эту странную историю с арестом Зевского… Погиб, не много не мало, Сапфир-протектор. Затевается меж-клан-ведомственная комиссия – а нам и сказать нечего: у нас нет ни Зевского, ни Байнера! А больше всего меня тревожит, что нет связи ни с кем на объекте «Трюфель-8». Ни с кем, кроме Байнера…
- Да уж, проблем с сапфирщиками теперь не оберешься! Этот самый, профессор Вольнокаменный… Его НИИ «Генмодика» ведь тоже под кровлей «сапфов» был! Так они уже визг подняли – мол, «топазные опричники» чуть ли ни силком их ученого мужа уволокли!
- А может, это какая-то лукавоанусная комбинация «синяков»? Копают «тихой сапфой»?
- Этого-то мы все и опасаемся. Однако снимает ли это подозрения с Байнера? Либо он сам рехнулся – либо переметнулся к «синякам»! Слаще ли хрен хины?
- Слаще… Но так или иначе – кто-то из нас должен наведаться на объект «Трюфель-8» и поглядеть воочию. В том числе – на Байнера!
***
«От «сереньких» придется избавиться: они тупы, но скоро и они почуют неладное. Так-с! Что ж, обогатимся информацией: я должен знать, как работает система безопасности «Трюфеля»!
Профессор может еще понадобиться – им обогащаться не будем.
А что точно понадобится – так это связь… Связь – медиа. Массмедиа. Пресса. «Пресса – это пресс, клише, дающее нужный оттиск на умах» Откуда? Без разницы! А главное… «Когда шелкоперов называют «гиенами фарса» - гиены не хохочут, а плачут в африканской ночи!» Откуда? Без разницы!
«Этого Судакова, чтоб не сказать хуже, считали фанатично лояльным Изумрудному клану. Они думали, что его беспардонная наглость, безграничный цинизм в публикациях – квинтэссенция мрачно-шутливой идеологии Эсмеральдизма. «Мы не пытаемся казаться лучше, чем есть, - и хотя бы в этом лучше лицемеров и лжецов».
Нет – Никита Судаков по-настоящему абсолютно беспринципный подонок. Уж я, полковник бывшего ФСБ, могу об этом судить. И сейчас Эсмеры кусают локти, что пригрели такую змею. Такого холодного змея греть бесполезно. Эсмеры – идиоты. Судаков продал бы родную мать – если б знал ее. Он детдомовский – а какими они могут быть еще? Сирот следовало бы мочить сразу. То был бы подлинный гуманизм, без соплей. Как они могут не ненавидеть всех, кто знал своих родителей? Они ненавидят всё человечество…»
***
Где-то через неделю своего пребывания на объекте «Трюфель-8» профессор Вольнокаменный вдруг обнаружил, что все исчезли. Охранники, лаборанты, уборщицы – вообще весь персонал.
Хотя, возможно, они исчезли и раньше. Профессор решал дурацкие задачки Зевского в одиночестве, в своем кабинете и на своем компьютере, был погружен в работу по темечко – и окружающих не замечал. Так что, мог не замечать и их отсутствия.
Теперь же, окончательно уяснив, что работа его бессмысленна, и отвлекшись от монитора, профессор вдруг ощутил странную тоску по человеческому обществу. Быть может, ощутил впервые в жизни - если не считать раннее детство, всем известный черный страх в черных углах.
Этот давно забытый, смутный ужас одиночества неизбывно звенел в тишине огромных лабораторных залов, закладывая навострившиеся донельзя уши, и тревожный стук в висках невыносимо гулко отдавался в сводах пустынных коридоров.
Профессор чувствовал, что начинает сходить с ума…
Правда, Зевский остался. И это было самое страшное. Сама его обрюзгшая фигура источала то самое жуткое, негуманоидное, что… Нет, профессор не мог думать об этом: испарина застила глаза и заливала мозг. Он просто констатировал, что его всегдашняя нелюбовь к политикам - небезосновательна: даже старый, клыкастый «комитетский» волк Байнер был во сто крат душевнее, одухотвореннее, если можно так сказать, нежели этот Зевский. Политики – они и впрямь нелюди!
Но вскоре в учреждении появился еще один житель. Профессор знал его. Вернее, пару раз видел на пресс-конференциях. Молодой, но уже скандально известный журналист, некто Никита Судаков. И при всей своей аполитичности Вольнокаменный был в курсе последнего скандала, связанного с этим «бойкоперым» парнем.
Не то его выгнали из Изумрудного клана, не то сам ушел, повздорив, – но из «Дома Эсмеров» он вынес столько грязного белья и принялся разбрасывать его по всяким мусорным бакам Интернета с таким остервенелым усердием, что даже Пресс-Гильдия, толерантная и равнодушная, как дохлый ленивец, осудила «нарушение профессиональной этики».
Конечно, всё это делало мало чести новому соседу – и при иных обстоятельствах профессор не подал бы хамоватому мелкомстительному молодчику и мизинца – но…
Но главное – той ночью Вольнокаменный видел сон. Успел увидеть – раньше, чем ставшая уже привычной испарина закоротила контакты его «анализатора»…
***
Зевский смотрел в нахальные зеленые глаза Никиты – смотрел пристально, неотрывно, без эмоций.
- Мы ведь виделись? – негромко и, скорее, утвердительно уточнил Зевский. – Я наверное чувствую, что виделись.
- Конечно! – Никита ухмыльнулся. – Я частенько бывал в вашем районе – и как-то даже брал у вас интервью, Егор Васильевич. Неужто запамятовали?
Зевский продолжал смотреть гостю в глаза – пытливо и «пыточно», точно давя на мозг всеми восемью пудами своей туши. Никита, будто из вежливости, отвел взгляд. Неожиданно Зевский расхохотался – басовито и чуточку механистично: смех его напоминал корабельный дизель, работающих на холостых оборотах.
- Черт! – сказал Зевский. – А ты умнее, чем я думал! Ловко ты меня подколол, малыш! Я – прокололся, а ты – подколол! Стало быть, ты всё знаешь?
Губы журналиста дернулись в мимолетной усмешке:
- Я знаю лишь, что мы встречались… Не виделись – нас разделяли восемь метров и добрый фут льда – но встречались!
***
То был ужасный сон – ужасный прежде всего тем, что был слишком похож на правду.
Поначалу – мемуарный клип, из детства.
Затянутый ряской прудик. Они на берегу – Валя и Борька. Вале шесть лет, Борьке – восемь. Он - крутой парень: Валя сам видел, как Борька сделал целых две затяжки «Казбеком», не закашлявшись.
Черно-зеленая вода подернулась круговой рябью от заплясавшего поплавка. Азарт. И почти тотчас поплавок уходит глубоко под воду. Разочарование. В пруду – караси и ротаны. Карась не берет «наутоп». Не так сразу. Ротан же – он даже не клюет, он «хапает». Хоть голый крючок. Ротан - это не «престижно», как сказал бы Валя через десяток лет. Ротан – гадкая, сорная рыба. Молодой ротан, со своей огромной головой и хищным, обтекаемым телом, чем-то похож на фашистский истребитель «мессершмит» без крыльев. Только очень жирный, неизящный. В старом ротане - изящества еще меньше. Со своими выпученными глазами он похож на толстобрюхий бомбардировщик «юнкерс». Тоже «фашистский», убийственный и противный.
Насмешливо-сердитый голос Борьки: «Тащи, тормоз!»
Упругое трепыхание.
- Заглотом взял! – жалуется Валя.
Борька пожимает плечами: мол, твои проблемы. Валя, собрав все мужество, брезгливо запускает два пальчика в непропорционально большой, уродливый рот. Пытается нащупать крючок. Многорядные мелкие зубы безвредно, но мерзко царапают кожу…
Рыба топорщит жабры, дергается, противно-наждачно щекочет ладошку шершавой чешуей. Мальчик вскрикивает и роняет добычу вместе с удочкой. Борька смеется. Поднимает рыбу, с садизмом «старшетоварищеского воспитания мужества» тычет Вале в лицо.
Ротан, кажется, тоже смеется. Его огромная, разверстая пасть - прямо перед глазами…
Тут детский «кошмарик» кончился, и случилось озарение – озарение безжалостным, космическим «антисветом» черной дыры…
В этом сне всё стало на свои места, неумолимо и обреченно, как пятерка декабристов – на эшафот…
Да, всё стало на свои места – и всё было правдой. Не могло не быть…
***
За недели, прошедшие с исключения Никиты Судакова из клана, молодой журналист здорово изменился. Вернее – НЕ здорово. Будто бы осунулся – но, скорее, сделался резче на вид, холеричнее. Лицо его, от природы упрямое, волевое и высокомерное, стало каким-то вовсе хищным, презрительным и агрессивным. Зеленые глаза, когда-то неизменно невозмутимые, ныне блестели лихорадочно, но в то же время холодно. Блестели в синюшно-черных «омутах» - по-волчьи, будто в таежной снежной ночи. Или же – как фосфорисцентно-изумрудные глаза судака в темной речной глубине...
Ныне Никита редко когда пребывал в благодушном и расслабленном настроении. Сейчас, впрочем, выдалась как раз такая минута...
Никита, полулежа на тахте, потягивал вино из горлышка и лениво листал свежий номер «Виа Эсмеральда»: про него гадостей уже не писали, остальное же мало занимало его.
В дверь постучали – мелкой, интеллигентной дробью.
«Профессор пожаловали!» - понял Никита: Зевский входил без стука.
- Не заперто!
Профессор Вольнокаменный вошел. Он очень старался не сутулиться, не семенить, не озираться затравленно и робко. Он даже улыбался – и оттого казался особенно испуганным.
- Здравствуйте! Никита Судаков?
- Можно просто «Ник», Валентин Юрьевич! – Никита гостеприимно указал на кресло и поднял бутылку «Тальбо»: - Вы вино пьете?
- Эээ… Нерегулярно…
- Но за встречу?
- Пожалуй…
Минут через пять профессор, набравшись вина и духу, решился задать странный вопрос.
- Ник, вы говорите по-французски? – осведомился он с улыбкой, которую очень старался сделать не жалкой и не заискивающей.
- Oui, je parle.
- Bien!
И профессор, несказанно, преувеличенно обрадованный «франкофонством» собеседника, поведал, что, раз уж у него выдалось свободное время, в кои то веки, хотелось бы употребить его на освежение языковых навыков. И потому большое счастье, что бог послал ему партнера по разговорной практике – если, конечно, тот не возражает против… против… Профессор развел руками с виноватой улыбкой, будто подчеркивая, насколько запущен и бессилен его французский.
Никита выразил согласие – «Что ж, к галльскому вину – галльская беседа». А про себя подумал: «Что за дурацкая конспирация! Будто у Зевского других забот нет, как нас подслушивать? А если б и захотел – так неужто профессор мог подумать, будто Зевский языками не владеет?»
Никита не пожалел о своем согласии: ему самому и говорить-то почти не пришлось. Говорил профессор. Покашляв и сделавшись необычайно серьезен, он произнес длинную речь, которую предварил словами: «Только, ради бога, не думайте, что я сошел с ума. Хотя, конечно, как тут не думать… Но я в здравом уме – и только сейчас прозрел…»
И на языке Жюля Верна профессор поведал историю куда фантастичнее всего собрания сочинений технолюбивого классика…
«Это началось десять лет назад. Вы помните эксперимент с «зараженными» уклейками? Биологическое оружие против ротанов… Напомню: белок уклейки действовал таким образом, что ломал к черту всю наследственность у ротанов – и мальки их оказывались обречены. Вероятность выживания была ничтожна – не больше одной миллиардной. Правда, тогда же Сергей Байнер спросил: «А что с этой одной миллиардной?»
И теперь я понимаю: он действительно верил все эти годы в того самого, миллиардного малька, который выживет. Сергей, этот лубянский мечтатель, полагал, что такой малек будет наделен какими-то исключительными свойствами. Что удивительно, он - полный, простите, лох в генетике - оказался поразительно прав! Что еще удивительнее – он дождался этого малька. На свою голову… Не сочтите за каламбур – но об этом после…
Итак, родился один жизнеспособный ротан. Более того, он был не просто жизнеспособен – это получилось истинное чудо мутации, с фантастической выживаемостью и приспособляемостью. А причина – та же, что сгубила всех его несостоявшихся собратьев: ломка наследственности. Рискну заявить, этот мутант со взломанным генетическим кодом обзавелся изменчивостью, так сказать, «в одном поколении». То есть, способностью к трансформации самого себя – безграничной трансформации. Понимаю, это звучит нелепо и «дешево сенсационно» - но не буду углубляться в научные дебри.
Так вот, поначалу организм этого монстра реагировал на внешнюю угрозу – со стороны других рыб – самым примитивным образом: укрупнился. Наш ротан попросту сделался им не по зубам. А сам – жрал всех подряд... И тут – действительно сенсация. В ином случае я бы сказал, что это – нобелевка, но сейчас не до лауреатских грез, черт побери!
В общем, дьявол его знает каким образом, но эта тварь научилась считывает информацию, - персональную рыбью память, если угодно – тех, кого пожирала…
Только тут Никита перебил – без особого ехидства, а, скорее, снисходительно:
- Припоминается, нечто подобное было у Шекли! Там, правда, без пожирания обошлось, но…
- А здесь – с пожиранием! – отрезал Вольнокаменный. – Вы будете слушать?
- Извините…
- Так о чем я? А! Так вот, она аккумулировала личный жизненный опыт жертв, понимаете? Но пока мутант ел других рыб – он оставался таким же, как они: тупой и прожорливой рыбой!
И вот ему попался человек. Не самый умный человек, районный алкаш-администратор Зевский… И тогда…
Вы понимаете? Вы понимаете, о чем я?
Да, черт побери, да! То существо, которое живет рядом с нами, – это никакой не Зевский! Это ротан! Рыба, сожравшая Зевского!
И Сережа Байнер первым понял это – потому что впрямь был помешан на идее «миллиардного малька». А поскольку я знаю склад мышления Байнера, рискну предположить, что было у него на уме. «Из этой рыбы получится отличный ликвидатор». Ну или что-то вроде…
Только одного он не понял: что рыба, могущая так перестраивать свой организм, принимать человеческое обличие – практически неуязвима для их жалкого оружия! Уж о чем, о чем – а о своей телесной безопасности наш ротан позаботился. Поэтому, больше чем уверен, Байнер тоже мертв, как и Зевский. Ротан сожрал его, получил все сведения, какими располагал Байнер – и теперь дурит всем головы. А кому не удается задурить – отгрызает… Вы понимаете, ЧТО мы породили и чем ЭТО чревато?»
- Если верить вам, ЭТО чревато Зевским и Байнером! – фыркнул Никита. – Вот только не надо говорить «мы породили»! Вы – породили. Кстати, док, вы в курсе, что если перевести вашу фамилию на немецкий, получится «Франкенштейн»? Доктор Франкенштейн – и его кадавр… Который, как сказано в классике, «жрал». Забавно, не находите?
- Забавно? Никита, да поверьте же вы наконец: это все правда! Ротан – жрет людей! Получает их знания. Получает власть. Представляете, каковы его возможности и кем он может стать очень скоро?
- Типа, «Агония мира-25-за-рыбу-деньги»? Производство Коламбиа Пикчерз? – Никита был заметно пьян. – Ладно, убедили! Пойдем – и замочим ротана! Какие проблемы?
- Вот опять вы… Да поймите: это же чудовище! Хищник!
Никита устало потянулся. Кисло скривился:
- Профессор! Вообще-то, смешно всерьез разбирать всю эту чушь – но чисто из любви к абстрактным логическим упражнениям! Итак, ну вы же сами себе противоречите на каждом шагу. Вы кричите, с надрывом своих связок и моих барабанных перепонок: «Это чудовище, это рыба!» Между тем заявляете, что эта рыба – попросту вбирает в себя «умы» тех, кого поедает. В частности, Зевского и Байнера. Замечу, собственного ума, интеллекта у рыб нет. Вы профессор и должны знать такие вещи. Соответственно, то, что сейчас обитает рядом с нами в этой уютной пещерке – и есть Зевский и Байнер. В одном, как бы, контейнере. Может – еще кто-то… Но это – не рыба! Это – разумное существо. Дважды разумное. Трижды разумное. А могущее стать – самым разумным из всех ныне живущих! Да мы молиться на него должны – если, конечно, верить в вашу… гхм… гипотезу!
- Молиться? Это же монстр! Он убивает!
- Убивает? Какой ужас! Оказывается, в этом мире кто-то кого-то убивает!
- Но он ест людей!
- Вопрос гастрономических пристрастий... По мне, так предубеждение против людоедства – весьма нелепый предрассудок.
- Вот вы всё шутите, а…
- Может, шучу, а может… Да нет, если отвлечься от вашего «суперротана», то осуждение каннибализма – в принципе одна из самых больших глупостей цивилизации… Странное, нерациональное табу, не достойное подлинно… sapiens! Хотите поговорить об этом?
- От него нельзя «отвлечься»! – почти выкрикнул профессор. – Слушайте, он – рыба! По крайней мере, был рыбой!
- Это преступление? Если верить в эволюцию, то следует признать: мы все были рыбами! Наши предки до Девона, по крайней мере…
- Но тут другое! Никита! А, ладно, не важно, кем он был, но сейчас это ублюдок, готовый сожрать весь мир!
- Так давайте скармливать ему хороших и нравственных людей! Если он сам – лишь оболочка, нужно позаботиться о наполнении. Помните? – «чтоб умным, смелым, добрым стать навроде Кука». Кого из своих коллег, научных светил, вы могли бы порекомендовать для участия в проекте?
- Вам бы только ерничать! – профессор обреченно махнул рукой.
Никита рассмеялся – сухо и жестко. Посоветовал:
- Валентин Юрьевич! Дорогой! Выпейте реланиума – и ложитесь-ка спать! И убедитесь: утром – как рукой снимет!
***
Зевский взвесил на широкой мясистой ладони лазерный диск. Вернее, не диск, а скорее бублик из прозрачной пластмассы – но по традиции их порой называли «дисками».
Глубоко вздохнул – и решительным движением отправил носитель информации в свой изрядных размеров рот.
С минуту раздавался хруст: Егор Васильевич тщательно пережевывал «умный пластик». Потом сглотнул и откинулся в кресле.
- Что-нибудь почувствовали? – поинтересовался Никита еще через пару минут.
Зевский снова сглотнул.
- Ты записал одно число? Одно только число?
Никита пожал плечами:
- Для проверки – да. Кстати, какое?
- Восемь миллионов шестьсот две тысячи триста пятьдесят шесть! – без запинки ответил Зевский.
- Мое любимое число! – Никита мечтательно улыбнулся. – Заветное! Помню, в детстве я непременно ждал восемь миллионов шестьсот две тысячи триста пятьдесят шестого автобуса. Поэтому частенько опаздывал в школу…
Зевский нахмурился:
- Это шутка?
Никита кивнул – и Егор Васильевич тотчас отозвался густым утробным смехом, так напоминавшим судовой дизель. Складки на его шее колыхались жабрами.
- Что ж! – Никита поднял палец. – Вот мы и убедились: для вас действительно нет ничего невозможного. И вы действительно способны черпать информацию не только с органических, но и с электронных носителей. Значит, сегодня же начнем закачку на наш сервер и укладку в диски…
- Именно-с! Ничего невозможного-с! – подтвердил Зевский, весьма гордый собой. – Странно, и как я сам не додумался, что могут быть и другие эффективные способы расширения кругозора, помимо поедания человеческих мозгов?
- Потому что ни Байнер, ни Зевский – тоже не додумались бы до этого. Они вообще плохо разбирались в компьютерных технологиях…
Зевский усмехнулся и оценивающе – высоко оценивающе - поглядел на Никиту:
- Слушай, Ник! Может, мне все-таки стоит тебя тоже… того… ассимилировать?
Никита расплылся в улыбке, гротескно подобострастной:
- Сочту за великую честь приобщиться к клубу!
Но Зевский помахал широкой ладонью, отчего-то похожей на плавник:
- Нет, мальчик мой! Ты мне нужен… в автономном плаванье. В конце концов, в вашем мире не обойтись без публичной политики и пиара…
Они помолчали.
- Кстати, о пиаре! – сказал Никита. – Давно хотел вам признаться: гениально вы избрали объект для усвоения! Первый ваш человеческий, так сказать, имидж. Одна фамилия – Зевский – очень, очень такая говорящая. Тут и ассоциации с Зевсом, и…
- И Зевский – от слова «зев»? Как эвфемизм «ротана»? – подхватил Егор Васильевич и добродушно хохотнул. – Что ж, наверно, у меня и в рыбьем, так сказать, обличии было чувство юмора. Знал, кого… К слову, это мог быть и ты! Помнишь, тогда, ночью, с приятелем?
- Помню… - Никита смутился и опустил глаза. – Да, Егор Васильевич! Вы уж извините, что пытался вас…
Зевский снова хохотнул:
- Да прощаю, прощаю! Ну чего с вас, людей, взять? Кроме… информации?
***
- Никакой информации, - сказал Топазный магнат – и горестно поджал губы. – По нашим каналам – никакой информации о положении на объекте «Трюфель-8».
- Аналогично! – кивнул другой советник, вице-спикер.
- И у нас… - заговорил генерал Надзорного Бюро, но осекся: под его серым пиджаком затрепетал телефон.
- Это был Байнер! – уведомил он коллег, закончив разговор. – Сообщает, что в институте – утечка вируса. «Эболит-666». Извиняется, что не доложил сразу, при первом подозрении. Мотивы, впрочем, понятны: не хотел поднимать шум.
- А сейчас – точно подтвердилось?
- Увы… По правде, шансы персонала невелики. Но Байнер обещает сделать все возможное.
- Что ж, это многое проясняет. Значит, полный карантин. Далее – по инструкции. Сколько он просит времени?
- Неделю.
- Много. Пять дней.
***
- Пяти дней, думаю, будет достаточно для закачки: канал «толстый», скоростной! – сказал Никита, когда Зевский убрал телефон.
- Не понимаю, - проворчал тот, поиграв кадыком и переключившись с голоса Байнера на собственный, - почему бы мне просто не нырнуть туда самому?
- В Интернет? Потому что штурмовать они не полезут, получив предупреждение об «Эболите», а вот обрубить связь – запросто! В любой момент. Представьте: ваше тело – здесь, а сознание – где-то там, в просторах WWW? Вы можете спрогнозировать развитие событий?
- Да кто может? – пробормотал Зевский. – Нет, конечно, прав ты, Ник, во всем прав. Ты – просто прелесть!
Зевский, задумавшись, «скустил» брови к переносице.
- Слушай, Ник! Ну, на штурм они не пойдут – это ясно. Однако я бы на их месте сразу же применил ядерное оружие – при такой-то угрозе!
Никита расхохотался, откровенно презрительно.
- Да полно вам, Егор Васильевич! По инструкции – не раньше трех дней. Но реально - потребуется одобрение межкланового совета по вопросам национальной безопасности. А это – месяц прений-словоговорений! Уж кто, кто – а я-то по себе знаю, что решительность у них не в фаворе! Да, еще раз…
- Еще раз ладно! – хмыкнул Зевский. – Кто старое помянет…
***
В тот вечер профессор Вольнокаменный вновь явился в комнату Никиты. И снова, как и все предшествовавшие три вечера, пытался убедить молодого неверующего журналиста в реальности того, что толстяк Зевский – «чудовищная рыба и монстр, пожирающий мозги».
Никита не гнал назойливого профессора – должно быть, он просто скучал без собеседника, ценного, как dummy-buddy, кожаный тренировочный истукан для стрел профессиональной публицистической насмешливости. Потому что Зевский был работодателем – а над работодателем-кормильцем не особенно-то насмехаются. Безумный профессор со своими бреднями – дело другое.
- Ну почему вы мне не верите? – в который раз приставал Вольнокаменный.
- Потому что я уже обжегся единожды на этой вашей «рыбе»! – в который раз отвечал Никита. – Сдуру пальнул ракетой по радиоуправляемому чучелу. Хорошо, без взрыва…
- Плохо, что без взрыва! Очень плохо! – упорствовал профессор. – Потому что не чучело то было, а самый настоящий ротан! Может, тогда б и покончили с ним – пока он еще Зевским не заделался!
Никита зевал:
- Да там рыбаки сидели. Люди.
- Черт с ними, с рыбаками!
Никита смеялся:
- И вы, профессор, называете кого-то «кровожадным монстром»?
Уходя, профессор сказал:
- Ладно, убедить вас, вижу, не получится, но попросить можно?
- О чем?
- Вы можете достать немного Найтмара-2012? Это такой наркотик…
Никита посмотрел с некоторым удивлением:
- Я знаю, что такое Найтмар-2012. Химический катализатор страха. В малых дозах – приятно щекочет нервы. В больших – сводит с ума…
- Мне нужна большая доза. Очень большая! – нетерпеливо объяснил профессор.
- Вам-то? – Никита усмехнулся.
- Так надо! – Вольнокаменный упрямо стиснул сухие кулаки.
- Хорошо. В конце концов, как либерал, я всегда стоял за легализацию наркотиков: каждый вправе сам выбирать свой способ суицида!
***
- Промедление подобно самоубийству! – сказал Топазный генерал. – Нужно созывать Совет! Срочно!
- Да, другого выхода нет… - с гробовой торжественностью признал магнат.
Все они понимали: выдается редкий и достойный повод превзойти межклановые распри, объединить усилия – и совершить что-нибудь хорошее для нации и мира. Консолидация – вынужденная и временная, конечно, - великая вещь. Презрение к собственным интересам, покаяние в собственных прегрешениях и упущениях – необходимость благородная и почетная. Ибо известно и самому тугоухому студенту-пиаристу: кто прежде и кто истовее прочих начнет прополку шевелюры – тот впоследствии и поднимет голову горделивее и выше всех. А лысина – она даже украшает политика…
***
- Сообщения прессы: вице-премьер, по совместительству – советник Рубинового клана, экстренно прервал свой визит в Бразилию. О чем это говорит? – бодро спросил Никита.
- Они собирают тайный совет… - пробормотал Зевский. – Ты был прав: без межклановых антимоний никто у вас и воду в сортире, прости за грубость, не спустит!
- Ну дык! Конечно, я был прав! – Никита горделиво задрал подбородок. – Уж я-то знаю всю эту кухню: виконтом, как-никак, был!
- Младшим виконтом! – не без ехидства поправил Зевский. – А ты ведь тщеславец, Ник… Тщеславец – признайся?
В Никитиных глазах мелькнуло странное, безжалостно сладострастное ликование самурая, делающего харакири «на зло катару». Он фыркнул:
- И не думаю отпираться! Нихиль хуманум, как говорится!
Зевский покачал головой и положил руку-плавник на плечо своего человеческого вассала, сидевшего в кресле перед монитором.
- А вот мне, - сказал Егор Васильевич, - совершенно чужды все эти ваши дурацкие слабости. Жажда славы, жажда власти – какая суета! Жажда знания – вот единственный мой мотив… Что ж, мой мальчик, – ты будешь не виконтом. И не графом. И даже не герцогом. Ты будешь императором России и мира! А я – твоим скромным-скромным, незаметным совсем советником…
- Лучшим из когда-либо стоявших у трона и над троном! – почти без шутливости кивнул Никита. – Без страха, без упрека – и без глупых человеческих слабостей.
***
- И всё же, профессор, зачем вам эта «понюшка страха»? – полюбопытствовал Никита, передавая Вольнокаменному пакетик с ядовито, мухоморно красным порошком.
- Сейчас… - пробормотал тот, суетливо распаковывая дозу – супердозу Найтмара. – Сейчас объясню!
Столь же торопливо он сыпанул на кулак щедрую горку – и, приложившись, втянул носом. Меньше, чем за минуту, он употребил все зелье.
- Итак… - начал он.
И вдруг Никита засмеялся, сползая с тахты на пол. Он хохотал очень долго, отчаянно до исступления, радостно и жестоко, как смеется злой мальчишка, угостивший ламу в зоопарке стручком чилли в хлебной булке.
- Что такое? – первой мыслью профессора было, что наркотик подействовал и галлюцинации уже начались. Но нет: почти тотчас он понял, что «наркотик» не подействует вовсе...
- Да так… - Никита, отсмеявшись, поднялся на ноги и амикошонски взъерошил седые профессорские космы. – Да так… Ладно, милейший Валентин Юрьевич! Надоело вас мистифицировать, ей-богу!
И он, схватив старика за свитер – а профессор вдруг как-то разом превратился в беспомощного, треморного старика – потащил его за дверь… по длинному коридору… по другому длинному коридору… И тащил, покуда они не очутились в машинном зале.
Там, в мертвенном свечении огромных мониторов, подле центрального сервера, прямо на полу восседала огромная туша Зевского…
А перед ним все пространство от серверной стойки до стены, добрых полгектара, было заставлено аккуратными столбиками, каждый - едва не в рост человека.
Приглядевшись, профессор понял, что это – лазерные «бублики»: колоссальное количество «бубликов».
***
Страсти на Тайном Совете разгорелись сразу же по открытии заседания – едва была оглашена тема, выдвинутая Топазным кланом: нанесение ядерного удара по объекту «Трюфель-8». По собственному объекту, за которым хозяева не уследили должным образом.
Это была очень серьезная заявка на отрешение от клановых нужд во имя спасения нации – и никто не хотел мириться с тем, что Топаз так запросто облачится в белые одежды столь выигрышного покаяния.
Больше всех негодовал генерал Веснин, возглавлявший делегацию Эсмеров.
- Вы что, совсем рехнулись? – рокотал его праведный, зычный баритон, и пушистые рыжие усы топорщились гневно. – Хиросима в Подмосковье? Чернобыль – в ста километрах от Седьмого Кольца?
- Не передергивайте! – возразил глава Топазной делегации. – Взрыв – подземный. Радиация просочиться не должна.
- Это вы грунтовым водам объясните! – порекомендовал другой Эсмер, министр экологии. – Да и с какой стати? Вы же ничего толком сами не знаете: была утечка, нет?
Оппонент страдальчески усмехнулся:
- Когда мы узнаем это наверняка – может быть слишком поздно. Надеюсь, вы в курсе, что такое «Эболит-666»?
- В курсе! А также мы в курсе межклановой конвенции об уничтожении биологического оружия… Тоже, кстати…
- Да, мы признаем нарушение. И все уйдем в отставку, весь совет клана! – поспешно заявил Топазный предводитель. Забравшись на алтарь покаяния, он, как водится, тотчас принял скорбно-изобличительную позу: – Но, можно подумать, кто-то из вас от арсеналов своих отказался? Однако – вы правы: мы попались и ответим!
Это был сильный моральный ход: кто, как не глава кланового Совета, признавший свою оплошность и ушедший добровольно, становился лучшим кандидатом на высшую выборную должность в государстве?
Предводитель развивал успех, продолжая исповедоваться в недостаточной компетентности:
- И в другом вы правы: мы ничего не знаем о том, что творится на объекте. В действительности, у нас имеются опасения куда худшие, чем утечка вируса. И поэтому…
- И поэтому, - подхватил генерал Веснин, саркастично кивнув, - давайте-ка шарахнем по объекту бомбой! За просто так, для профилактики! Нет уж, любезные: правила едины для всех! Получается, когда наш человек применяет без санкции ракеты – Руби требуют его наказать, и мы наказываем… А когда вам…
- Да ничего мы не требовали! – энергично вмешался Рубиновый патриарх. - Прошу занести в протокол!
- Нет уж… Извольте…
- Да не время, господа! Нужно действовать!
- Ну правильно: как всегда! Рубить с плеча – и с плеч долой! А потом – по волосам полвека плакать. Как всегда!
***
- Егор Васильевич, хотите анекдот? – громко, на весь зал, осведомился Никита, продолжая удерживать профессора за рукав свитера. - Анекдот такой. В общем, не прошло и недели, как наш высоколобый интеллектуал, наш светоч академической мысли и корифей фундаментальной науки наконец-то дотумкал до того, что поняли уж и кретин Байнер, и топазные советники – и кто только не! Потрясающее открытие: оказывается, вы – не совсем человек…
Профессор встрепенулся, рыпнулся - и вцепился длинными узловатыми пальцами в горло вероломного журналиста… Попытался вцепиться: несмотря на недавний недельный запой, рефлексы бывшего «хантера» Изумрудного клана оставались стремительны и остры, как титановый сурикен.
Легко перехватив профессорскую руку, Никита чуть-чуть вывернул ее и почти без усилия усадил Вольнокаменного на пол.
- Ну и сволочь! – прохрипел, почти что всхлипнул побежденный старик. – Да ты просто… сука!
Никита, будто даже гордясь полученной аттестацией, продолжил свой непринужденный рассказ:
- И вот, совершив это невероятное открытие, наш герой ведет себя ровно так, как положено совестливому гению. Это у них программа такая: полжизни все их мозги – в пробирочках, колбочках и прочей лабораторной лабуде, они ничего не видят и не слышат, потому как по уши в науке, а потом, вдосталь наигравшись с этими самыми колбочками, они вдруг «прозревают». И нравственное чувство, дотоле спавшее младенческим сном, внезапно пробуждается и исходит воплями, будто с колик. Вскипает, возбухает и лезет из кастрюли. И начинается истерика под лозунгом «Господи-бож-мой, это что ж я такое породил?» Эйнштейн, Оппенгеймер, Сахаров – список продолжить. Даже скучно сие – этакое убожество, предопределенность реакций…
- Кстати! – Зевский поднял толстый палец. – Воспользуюсь случаем, чтобы поблагодарить вас, Валентин Юрьевич! Ведь без вас действительно не было бы меня. Я бы сказал вам «Здравствуй, папа!», но, ради справедливости, вы мне не отец, а, скорее, прадедушка, хе-хе. Потому что моя «бабушка» – это ваша уклейка, ассимилированная моим родителем…
Никита почтительно ждал перед семафором начальственной реплики. Потом продолжил:
- Ну так вот... И со всей предсказуемостью наш профессор решает: «Я породил это зло – я и уничтожу. Искуплю свой грех!» Но каким способом? Пустить пулю? Сжечь напалмом? Что ж, даже гениальный профессор Вольнокаменный в силах понять, что такие банальные способы убийства абсолютно бесполезны.
- Абсолютно! – сочувственно покривившись, подтвердил Зевский. – Пытались уже, знаете ли. Вот тут кое-какие умники ядерный удар замыслили – так не думаю, что и это мне повредит. В конце концов, я могу впитать мощь взрыва - и существовать в виде чистой энергии. Или чистого разума, если угодно. Которому уж точно не повредит ничто, даже критика со стороны старика Эммануила, хе-хе.
- Вот-вот! – глубоко кивнул Никита, почти зримо склоняя плюмаж подхалимажа. – Поэтому что придумал наш профессор? Правильно! Отравить этот самый разум. Чем отравить? Да собой отравить! Он рассуждал так. «Ротан получает информацию, потребляя мозги. Мою голову он тоже наверняка съест – раз держит меня здесь. А ну-ка, закинусь-ка я лошадиной дозой Найтмара, заделаюсь психом, с мильоном разных фобий – глядишь, и господину Зевскому что-нибудь перепадет. Он станет слаб и впадет в ничтожество». Что ж, остроумно: нечего сказать! Наивно – но смешно, как… психоанализ у папуасов! А главное – какая изощренная жертвенность!
- Достойно уважения! – подтвердил Зевский. – Но только, профессор, можно задать вам вопрос? А почему вы априори так уверены, что я – зло, и что меня непременно нужно уничтожить? Откуда такая монохромность мышления? Ей-богу, стыдно-с! Жизненная философия - на уровне комиксов!
- Вы убийца! – негромко, но твердо сказал профессор. – Во-первых, вы убили и съели того беднягу, Зевского.
- Это соответствовало моему тогдашнему нравственному уровню! – нисколько не смутившись, объяснил Егор Васильевич. – Чего вы хотите от рыбы, коей я тогда, не отрицаю, был?
- Пусть так – но Байнера вы убили, уже став человеком. Если, конечно…
- А это соответствовало нравственному уровню вашего Байнера! – сурово и веско возразил «Зевский». – Между прочим, как раз тогда он сам убил при мне человека. Следователя. Провокацию хотел устроить, на меня свалить. Так чем я хуже этого вашего закадычного приятеля Байнера?
Вольнокаменный промолчал. Зевский устало вздохнул, накрыл своей широкой ладонью сердце:
- Поймите, профессор, я не плохой и не хороший. И я не хочу убивать. И не испытываю от этого ни малейшего удовольствия. Более того, все это время я искал способ, чтобы отказаться от убийств, найти, так сказать, альтернативу…
- А что вам вообще нужно?
- Мне? Да в том-то и дело, что лично мне – ничего. Ни дворцов, ни кортежей, ни почестей. Ничего, кроме знаний. А вот жажда знаний во мне – действительно неистребима и всеобъемлюща…
- Вот-вот! Ротан - вы и есть ротан! – с горячностью изобличил профессор. - Как в пруду до рыбы прожорлив был – так теперь до информации! Ничего своего – ни воли, ни разума, ни души – а только одна потребность: хавать, хавать и хавать! Мясо, головы, умы, память… Весь мир – себе в желудок! Ротан! Только смотри не подавись! А то ведь…
- Да заткнись ты уже! – свирепо окрикнул Никита – и подогнул ногу так, будто собирался пнуть седого профессора. Зевский остановил вассала жестом:
- Ну-ну!
Обратился к профессору:
- Пусть и так… Ротан… - он пожал плечами. – Думаете, обижусь? Нет. Да, прожорлив, как ротан, – но на качественно ином уровне. Количество – оно ж того… переходит… Да и потом, информация – замечательная вещь. Это единственная вещь в мире, которую можно потреблять – но не уменьшая ее количество вне себя…
- А кто владеет информацией – владеет миром? – Вольнокаменный мучительно осклабился.
- Да не хочу я владеть миром… Говорю же: нет во мне властных амбиций! Хотя, не спорю: мы с Никитушкой намерены навести порядок в этой стране. А то ж ведь эти кланы, эта разобщенность ради разобщенности – это ж полный бред! Мрак Средневековья, феодализм какой-то, прости Господи! Будто напрочь забыли все свои знания, вплоть до басней про вязанку прутиков и аксиом «в единстве – сила»… Ничего: я напомню. Я буду хранителем ваших знаний, абсолютным кладезем премудрости цивилизации…
Профессор, как ни был он подавлен, не удержался и фыркнул – болезненно, туберкулезно.
- А что смешного? – «Зевский» вскинул мохнатые брови. – Да, я буду самым защищенным и самым эффективным банком данных. И это позволит мне править страной и миром! Не владеть, но править – ко всеобщему благоденствию и процветанию. Ибо как сказано? «Разделяй и властвуй». А я ж, напротив, за единство горой стою! Значит, не властвовать, но служить нашей стране буду! В конце концов, насколько я смог изучить российский менталитет – а никто не знает его, как я, уж поверьте, – нашему народу потребно единоначалие. Царь-батюшка – и твердая, но справедливая рука. А кланы и разделение власти – это все типичные элементы смутного времени. Вынужденные-с компромиссы-с! За державу обидно: народ-то зачем страдает?
- Да что толку с ним говорить! – Никита, отпустив, наконец, профессора, махнул на него рукой, будто сметая пешку с шахматной доски истории. Он глянул на часы: – Егор Васильевич! Загрузка и запись завершены! Приятного вам аппетита!
- Загрузка чего? – едва слышно спросил профессор.
- Интернета. Вся всемирная паутинка свернута в рулончики, - Никита указал на столбики «бубликов» - и вдруг гаерски хлопнул себя по лбу: - Ах да! Вы же не в курсе! В общем, «альтернативный способ получения информации» – это с электронных носителей. Гносеологический аппарат нашего исполина духа таков, что, как выяснилось, он усваивает байтики файлов столь же легко, что и клеточки серого вещества. А Интернет – это ж действительно почти полное знание цивилизации…
Сколько-то секунд профессор осмысливал сказанное – а осмыслив, страшно закричал:
- НЕ ВЗДУМАЙТЕ!
Отчаянной хваткой он вцепился в джинсы Никиты, направившегося к серверу. Тот едва не споткнулся – и тотчас резким, злым движением высвободил ногу.
- Судаков! Опомнитесь! Не дайте ему сделать это! Вы же человек… хоть в чем-то… хоть где-то…
Никита усмехнулся спесиво и мрачно:
- Я журналист!
***
Совет продолжал бурлить и шуметь, как горная река. И с той же «оперативностью» прокладывалось новое русло политического решения.
На втором часу заседаний советники Топаза заявили, что дело не в вирусе, а в некоем загадочном существе, которое могло заполучить контроль над Сергеем Байнером, равно как и над Егором Зевским – и окопаться на объекте «Трюфель-8».
Сапфирщики, больше прочих заинтересованные в расследовании гибели своего сокланника из прокураторы и подозревавшие Байнера в убийстве, обвинили Топазный Дом в попытке сокрыть улики.
Рубин присоединился к обвинению.
Обе фракции требовали отправки на объект «Трюфель» сводного отряда спецназа - из Надзорного Бюро, Армии и клановых дружин - для проведения арестов.
***
Зевский расправил могучие плечи, приосанился – и приступил к трапезе. Огромный зал наполнился усердным хрумканьем.
Ел Зевский жадно, по-ротаньи. То и дело он елозил ладонью по полу, собирая крошки. Тщательно облизывал пальцы...
Валентин Юрьевич взирал на него с тупой, застывшей отрешенностью во взгляде – округлившиеся вожделением рыбьи глаза «Зевского» представлялись ему фарами грузовика на трассе, перед самым лобовым стеклом…
Бессовестный Никита Судаков прохаживался по залу и насвистывал что-то бравурное.
«Зевский» окликнул его, уполовинив первый «столбик».
- Ник! – глухо позвал он – и закатил глаза, будто бы в задумчивости. – Ник!
- Аюшки, Егор Васильевич?
***
Изумрудный генерал Веснин продолжал гневно топорщить усы и заявлял вето на любые силовые акции. У иных советников создавалось впечатление, будто Эсмеры вовсе не принимают угрозу всерьез, а лишь пользуются поводом для демонстрации своей важности и значимости.
- Опять всплыла эта пресловутая рыба, «ротан Вольнокаменного»? – негодовал генерал Веснин. – Опять? Да сколько можно! Вроде, покончено уж было с этой рыбой. А точнее – с «уткой». Покончено навсегда!
Он хотел развить мысль – но отвлекся на телефонный звонок. Советники, совладав с секундным шоком, зароптали в голос: оставлять аппарат доступным для связи и вести разговоры на заседании совета – это был вопиющий моветон.
Но генерал Веснин, скорчив раздраженную гримасу, лишь бросил в коллег «Тьххх!» - решительным, сердитым и шепелявым, как выстрел из киллерского пистолета с глушителем.
Он добился нужного эффекта: советники потеряли дар речи. Такое поведение было уже не моветоном - это было просто свинством!
***
- Ник… - «Зевский» улыбнулся удовлетворенно, почти блаженно – но отчего-то глуповато. И вдруг потребовал строгим, «электронным» женским голосом: - Введите ваш ник! Ваш ник на форуме не значится! Посетителя с таким ником на форуме не существует…
- Досадно! – неподдельно участливо посетовал Никита. – А кто существует?
На секунду «Зевский» озадачился – потом разом сгреб целых три бублика и отправил их в пасть.
- Сейчас! – судорожно пообещал он с набитым ртом.
Усвоив информацию, поделился ею:
- Хотите поискать «даздраперма» на амазон.ком? «Амазонки – племя женщин-воительниц в греческой…» «Девочки – на любой вкус! Маленькие девочки делают мерзкие штучки! Только у нас голые знаменитости БЕСПЛАТНО!» «Бесплатный сыр. Бесплатный бор». «Нильс Бор, годы жизни…». «Право на жизнь гарантируется…». «Жизнь Клима Сангина». «Ангина двусторонняя. Симптоматика…». «Симптоматично, коллега, что рассуждая о нетрадиционных ориентациях…». «Гей-клуб – всякому люб». «Гей, славяне, гой, еси! Еси – и помни…» «Есениндзюцукатыньясарагосатарсаргассасаса-са-са…»
Увлекшись, «Зевский» неистово вращал глазами, брызгал слюной. С ним творилось нечто невообразимое: он вещал на разные лады и разными голосами, на всех мыслимых языках и даже, как казалось профессору, непроизносимыми псевдографическими символами.
Порой он порывался запеть, сотни песен сразу – он напоминал концертный зал, сжатый во времени.
А желейное его тело ходило ходуном, беспрестанно пучилось и трансформировалось, как амеба со взбесившимися ложноножками, будто силясь проиграть тысячи видеороликов, обратиться в тысячу видеотек разом…
Профессор, поначалу оторопевший, теперь вкушал это уникальное шоу с явным злорадством – и с жестокой надеждой.
Надежда себя оправдала: на тринадцатой минуте туша Зевского задымилась. Дым валил разноцветный, валил всё гуще и пышней. А на семнадцатой минуте Зевский вдруг смачно рыгнул, прокашлялся и глубокомысленно заговорил:
- Таким образом, признавая естественные и необходимые ущемления прав личности во имя процветания коллективного бессознательного, достали суки-падлы-солнышко, а также неравенство всех инфузорий перед лицом смерти души, в этот светлый день рождения фюрера и сумерек богов, пошли нах ублюдки-лапонька-жидовские-гои, во имя истинно христианского обрезания потребностей в религии и витаминах, ненавижу гнид педикулезных, исполненные любви и нежности ко всякому мразному либерастическому пидарью, кое нам единственная поддержка и опора в столпах мавзолея лже… вже… же… полная же… жи-ши! жи-ши! Жишите глубже! Же! Жжж…
С этим трансформаторным жужжанием Зевский почернел, трескаясь обугленной коростой, – и осыпался золой.
Никита неспешно подошел к месту крушения ротаньей мечты, оглядел «надкушенный» столбик и, прикинув, констатировал, не без елейной грусти:
- Примерно полпромиля Интернета усвоил, «кладезь премудрости цивилизации». Бедная маленькая рыбка!
Вольнокаменный мстительно оскалился:
- Ну что, наелся, тварь?!
- Зачем вы так? – упрекнул Никита. – К слову, он был вовсе невредный. Все-таки, злые мы, люди: он ведь так хотел нас осчастливить! – Никита поцокал языком. - Правда, так ни фига в нас и не понял… Потому и замахнулся объять всё необъятное, уразуметь всё разное, сопрячь все спрятанное, озариться всем позорным, впитать всё выпитое, пропотеть всем потерянным – и блевануть всеми плевками серого вещества, да истлеть в обреченном синопсисе наших синапсов… Блин, вдохновение, однако, разыгралось! Кстати, вот и ответ на вопрос, что сильнее – «единство» или «…и борьба противоположностей»… - Никита кивнул на горку золы. – Коллективное безумие человечества версус отдельно взятый сверхразум! Как трогательно! А вы говорите: Найтмар… Но собеседник он был даже приятный!
Воздав «дань памяти», Никита достал телефон и нажал кнопку.
- Уха готова! – кратко бросил он в трубку.
Устало закрыл лицо ладонями, будто делая массаж, разминая ожесточившиеся в последние недели черты. Когда отнял – физиономия его и впрямь словно чуточку разгладилась, обрела привычный невозмутимый вид.
Позвонил еще кому-то и бодро уведомил:
- Ну что, Сашенька, – с тебя вискарь, как забивались!
Видимо, излив в эту фразу последний резерв бодрости, Никита без сил опустился на пол. Закурил, дыша тяжело и неровно, гипсово бледный.
Извлек из кармана куртки бутылку рубинового «Тальбо». Какое-то мгновение колебался – не приложиться ли? – но отставил, пояснив:
- Нет! Не бонтон: под рыбу – только белое!
- Я вел себя, как полный идиот? – тихо и виновато спросил Вольнокаменный.
- Не без того… - усмехаясь и мотая головой, Никита с сердцем поведал: – Если честно, я был готов придушить вас к чертовой матери, профессор! Вы чуть не сорвали всю затею. Ну да теперь моей стамины хватит лишь на дружеское объятие. Да и то – если вы сами подойдете…
***
Генерал Веснин спрятал «уньку» и обратил взор к собранию. Удивительным образом его гневные рыжие усы «успокоились», улеглись. Спокойствие было и в его глазах – висело зелеными, умиротворяющими абажурами поверх бойких насмешливых лампочек.
- С «ротаном Вольнокаменного» покончено навсегда! – повторил генерал давешнюю фразу – но совершенно иным тоном. – Наш агент исполнил свою миссию. Подробности – в докладе!
Эпилог
Никита лежал на кровати и ничего не делал – даже не думал. Потому что когда он включал мозг – мысль была лишь одна: как бы поскорее вырваться из этого дурацкого санатория, куда его упекли для восстановления сил после невероятного нервного напряжения последних дней, проведенных в обществе, пожалуй, самого страшного и непостижимого врага, когда-либо грозившего человечеству.
Из забытья Никиту вывело ощущение старого знакомого, появившегося на территории заведения. А когда старый знакомый вошел в здание, Никита уже твердо знал: это генерал Веснин, Эсмер-герцог по Москве и Московской области.
Никита сел в кровати и кое-как пригладил непослушные соломенные волосы.
- Ну как ты в целом? – осведомился герцог.
- Думаю, не приобщить ли главврача к Интернету? На полную катушку… – без улыбки молвил Никита.
Генерал усмехнулся:
- Ну, это тебе не рыба какая-нибудь – это зверюга покруче!
- Да уж куда там…
- Санька с утра, говорят, заезжал?
- Заезжал.
- И что? Дуется?
- А то как же! Кричит: «Могли б хоть меня не дурачить!»
- Это еще ничего: со мной он вообще разговаривать не желает!
Оба помолчали. Закурили, презирая режим.
- Сейчас закончил прослушивать записи, - сообщил герцог, - и должен сказать: обработал ты его просто виртуозно! В учебники просится! Мало того, что на идею об Интернете вывел – так еще убедил не соваться туда самому, а зазеркалировать всю сеть на локальном сервере!
Никита улыбнулся:
- Ну, не хватало еще «паутинку» заротанить! Мало ли… Кстати, спасибо и вам: не придержи вы Топазников – могли б всю операцию запороть!
- Да это-то было несложно… хвала межклановым противоречиям! Да, Ник! Самое главное: у меня для тебя презент!
Герцог распаковал сверток и, встряхнув, разложил содержимое на кровати.
- Камзол? И сразу – графский? – Никита протянул руку, отцепил от сукна золотую звезду с крупным изумрудом и приладил ее на грудь. Прямо на футболку с надписью «Anarchy – any key». Пояснил: - Остальное отдайте бездомным и продрогшим!
- Может, хоть на церемонию своего награждения наденешь? – без надежды пробовал увещевать герцог.
Никита решительно помотал головой:
- У меня есть принципы – и вы знаете оба! Не душить младенцев, если они не вопят, и не носить костюмов ни при каких обстоятельствах!
***
«Я нашел свой дом и свою семью. Это называется «веб-страничка памяти ротанов». Я знаю, что это так называется, но не знаю, откуда знаю. И не хочу. Здесь плавают такие, как я. Плавают и улыбаются. Они плавают под словами «Ротаны были бедствием для экологии Европы, и хорошо, что их удалось вывести, – но давайте почтим их память!» Это очень трогательно. Я счастлив. У меня есть дом. Я теплый и счастливый…»