* * * * *
« Не знаю, что за сила влечет меня к тебе: о чем я ни задумываюсь, все кажется мне великим и удивительным. Я не вижу ничего, достойного забвения, а только заслуживающее памяти и поощрения. Время не сможет здесь ничего затмить, потому что прекрасные советы учений и увещаний имеют своим зрителем вечность. Старайся поэтому превратить свою власть не в высокомерие, а в добрые дела, сообразно добродетели, выше которой в жизни ничего не может быть. Человек, смертный по природе, после неизбежной смерти может, благодаря величию своих дел стяжать бессмертную память.
Помни одно, ты воспитан не неразумно, как некоторые, получившие нелепые убеждения; у тебя и знатный род, и унаследованное царство, и надежное образование, и повсеместная слава. И насколько ты выделяешься дарами судьбы, настолько же должен и первенствовать в доблести и прекрасных делах.
Впрочем, твори полезное, довершая задуманное….»
Из письма Аристотеля Александру Великому
Глава 1 «Македония. Пелла»
Толстый Менехм, кряхтя, подошел к доске, фыркая и отдуваясь, как лошадь-тяжеловес, нарисовал на ней круг.
- Основы метафизики геометрии заключаются в знании, ведущем свой путь от учения пифагорейцев-жрецов, считаемом нами истинным. Знание это долгое время хранилось в строжайшей тайне, потому что оно связанно непосредственно с тайной Полюса – учитель показал пухлым пальцем на доску – Сакральной Сферы. Это самое знание и предоставил простым смертным, великий мыслитель Платон.
Александр лениво глянул на доску, привлеченный его движением, и отвернулся опять. Он с тоской смотрел сквозь сероватые каменные погруженные в тень колонны, на солнечный свет, заливающий атриум. Сияющие лучи золотили плитку, выстилавшую внутренний дворик, переливались манящими лазурными брызгами в воде бассейна, с разноцветными юркими рыбками.
- Гармония, заложенная в законах симметрии является ничем иным, как печатью Божества, - Менехм нарисовал равнобедренный треугольник. Сидящий неподалеку от Александра сын его кормилицы Протей громко клацнул зубами, в попытке сдержать зевок, - Вот треугольник, - продолжал меж тем, увлекшись, Менехм, на выпуклом его лбу выступили капельки пота, - Три вершины его олицетворяют соответственно Дух, Тело и Душу…
Александр чуть не умер от зависти, когда увидел, как его пес, кобель-трехлеток, помесь волка с овчаркой, светло-серый с черными подпалинами, довольно повиливая хвостом, выскочил во двор. Пес подошел к бассейну, в самом центре атриума, встал передними лапами на выложенный лазоревым камнем бортик и увлеченно принялся лакать прозрачную светящуюся воду.
Стоял один из первых дней лета, невероятно жаркий и солнечный. В каждом движении легкого ветерка, казалось, слышался шум моря. Хотелось купаться до мурашек по коже, ловить рыбу, валяться на берегу, под жарким солнцем, отогреваясь и стуча зубами, и снова с разбегу нырять с каменного утеса прямо в ласковую и мягкую теплую волну.
- Путем для изучения метафизической геометрии является созерцание, - Менехм громко шлепнул указкой по доске, заставив учеников подскочить от неожиданности, - Александр! – громко сказал он, - А что вы сейчас непосредственно созерцаете, не могли бы вы с нами поделиться?
Александр недоуменно посмотрел на учителя.
- Своего пса, - серьезно сказал он.
Смуглый, с выгоревшими волосами и бровями Гефестион, сидевший позади него глумливо захихикал. Фыркнули от смеха и Протей с Селевком. Лишь Птолемей, сын знатного македонянина Лага, а если верить слухам, так и вовсе внебрачный сын царя Филиппа от известной гетеры, недоуменно огляделся по сторонам. Смех товарищей оторвал его от царапания железякой на стене изображения грудастой девки.
Менехм строго помахал пальцем в воздухе, призывая царевича проявить внимание и усердие в учебе.
- В центре реальности пребывает Мировая Душа, собственно говоря, это и есть изначальная и совершенная сфера, по аналогии с которой созданы все небесные тела. То есть учение Платона, как и учение пифагорейцев, принадлежит парадигме Сферы.
- Парадигме? – переспросил Александр, все еще косясь на пса, развалившегося посреди двора, кверху брюхом, подставляя его солнцу, и как никогда мечтая поменяться с ним местами, - Что такое парадигма? По-гречески «парадигма» означает «образец»?
- Нет, Александр, парадигма – означает бесконечное количество изменений, относящихся к одному и тому же предмету, то есть находящихся с ним в непосредственной, и даже родственной связи.
- Бесконечное количество изменений? – Александр поднял бровь, - А что, разве есть предметы, которые подвержены бесконечному количеству изменений? Вот скамья, – он указал на табурет, на котором восседал черноволосый круглощекий Протей, тот встрепенулся на всякий случай, и захлопал глазами с длинными загнутыми ресницами. – Ну, допустим, когда-то она была деревом, а потом она станет прахом. Так вот это получается, цикл жизни этой табуретки и есть парадигма…этой… табуретки? Но я бы сказал, что изменения ее вполне конечны. Их всего три.
Менехм рассмеялся:
- Метафизика как понятие мысли – невыразима порой бывает конечными числами, Александр, ибо пути мысли, повороты и ходы ее, в услужение великой истины непредсказуемы и суть бесконечны, - учитель хохотнул еще раз, - А вовсе даже мысль не подобна простой деревяшке.
- По мне, так кажется, что порой бывает и подобна, - хмыкнул Александр.
Мальчишки радостно расхохотались, рассмеялся даже курчавый, похожий на пышный одуванчик на тонкой ножке Птолемей. Учитель нахмурился и вновь постучал указкой по доске, призывая пацанов к дисциплине.
- Итак, сейчас мы сформулируем основную парадигму математики. Математика является единым квазикомплексом, в составе которого можно выделить две разнородные — как в онтологическом, так и в эпистемологическом плане — практики. Геометрию, как практику работы с непрерывными величинами, и Арифметику, как практику работы с дискретными числами. С внешней точки зрения математическое знание — как единый комплекс — занимает срединное положение между физикой и метафизикой. Внутри же математики арифметика занимает более высокое по отношению к геометрии положение, то есть, является более метафизической составляющей математического комплекса. Соотношение между платоновской геометрией и арифметикой можно трактовать как двухуровневое строение математического знания: геометрия соответствует нижнему — квазиэмпирическому — менее абстрактному, и более содержательному, уровню, в то время как арифметика соотносится с более абстрактным уровнем математического знания, что в области естествознания аналогично уровню так называемой теоретической науки. В соответствие с этим различением между арифметикой и геометрией можно так решить вопроса об априорности — апостеорности математики: если арифметика тяготеет к априорному, умопостигаемому знанию и сродни метафизике, то геометрия тяготеет к апостеорному естествознанию. Александр, вы понимаете, о чем я говорю?
- А… - сказал Александр. Менехм терпеливо ждал, - Нет.
- Что именно вам непонятно?
- Все, - честно сказал царевич, - то есть, ничего. А можно, это, как-нибудь, попроще рассказать?
- В жизни бывает два разных пути, и для царей, разумеется, везде существует более короткий путь, чем для обычного смертного, - важно поднял палец вверх Менехм, - однако, Александр, геометрия – исключение, она может указать только на один путь, общий для всех.
Ученики засмеялись.
Щеки Александра порозовели. Однако он промолчал, и опустил глаза.
Впрочем, конечно, занятия должны были рано или поздно закончится. Сын македонского князя подскочил к Александру, как только они поднялись с места:
- Пойдем в залив? – прошептал он ему на ухо, - прогуляем вечерние занятия, а?
- Леонид меня живьем сожрет.
- Боишься? – хмыкнул Гефестион.
- Пошли, - икоса глянул на него Александр, он поднялся и вышел во двор, - Перитас, гулять!
Пес радостно вскочил и затрусил за ними через мужскую половину дома к выходу на улицу, помахивая хвостом, и поставив торчком треугольные уши. Привратник приветливо наклонил голову при виде молодого царевича:
- Я скоро вернусь, - сказал Александр, и троица вскоре скрылась за зелеными холмами.
Накупавшись вдоволь, нанырявшись так, что заболели уши, они лежали молча у костра, в чем мать родила, и сосредоточенно наблюдали за рыбой, запекающейся в углях. Гефестион ткнул пальцем в виноградный лист, в который была завернута рыбина, и зашипел, обжегшись.
- Ну как? – спросил Александр, и протянул ему обломанную веточку, помогая вытащить еду из углей, - готова?
- А, фиг знает, - обжигаясь и злясь, проговорил Гефестион, - Может, и нет.
- Есть охота, - сказал Александр.
Мокрый Перитас согласился с его словами, бесцеремонно расталкивая их и подбираясь поближе к еде. Однако Александр выхватил виноградный лист у Гефестиона первым.
- А вдруг сырая?
- Горячее сырое не бывает, - отрезал Александр. Он отломил огромный кусок рыбы и протянул Перитасу. Пес царапнул зубами по ладони, жадно хватая еду.
Впрочем, распробовав ее на вкус, пес обиженно глянул на хозяина, с трудом проглотил ненавистную рыбу, и грустно повесив хвост, отошел в сторону. Он лег на краю поросшего зеленой травой обрыва, прямо над морем, положил большую голову между передними лапами, и тяжело вздохнул.
Гефестион увлеченно поедал рыбину, облизывая пальцы, и периодически поглядывая на Александра. Кожа царевича покрылась загаром как будто позолотой, и все равно оставалась невероятно светлой. Гефестион положил руку ему на спину, сравнивая цвет кожи:
- Рядом с тобой я чувствую себя египтянином, - хмыкнул он. Александр чуть повернул голову и улыбнулся в ответ. Гефестион испуганно отдернул руку. Кончики пальцев странно защекотало, маня прикосновением.
Странно как-то. Вроде бы он уже давно и хорошо знал Александра, его характер, его душу, любил его искренне и чисто, как друга и брата. С ним было легко и просто. Но иногда что-то такое появлялось в его глазах, что заставляло цепенеть. Вот и сейчас он отдернул руку, как будто ошпарившись. Пронзительный взгляд из-под тяжелых кошачьих век, на столетия взрослее, чем он сам. Гефестион в такие минуты порой вспоминал слова князя Аминты, своего отца: «Никогда не стоит доверять этим Аргеадам». Аминта был из мятежных северных горных районов, присоединенных Филиппом к Македонии одними из последних. Аминта, выпив лишку, говаривал сыну, что Филиппа он недолюбливает, но уважает; впрочем, власть его не абсолютна, и стоит Аргеадам проявить свою слабость, и они покажут всей Македонии, кто есть истинные ее цари и повелители. Гефестион скользнул глазами по спине потомка Аргеадов, по неглубокой ложбинке между развитыми мышцами вниз, до чувственного изгиба поясницы. Интерес его к еде внезапно испарился, как и не бывало.
Александр отвернулся и глянул на море. Солнце стояло низко, очерчивая золотистую дорожку в водах залива. Стоял полный штиль. Сияющая поверхность воды казалось плотной и маслянистой.
- Знаешь, Гефестион, я часто думаю, - проговорил он, отвлекая Гефестиона от дум, и созерцания своего друга пониже спины, - что там, за морем?
Гефестион встрепенулся:
- Ммм…да ничего там нет, - хмыкнул он, ложась, на всякий случай, на живот.
- Как это?
- Ну, … так вот, море, море, море, а потом – Гефестион махнул рукой – Ввввжииихх, и все!
- Так уж и все?
- Все! – уверенно проговорил Гефестион, - где-то море просто кончается, и падает вниз, словно водопад, это и есть край света.
- Менехм говорит, что все небесные тела сделаны по подобию сферы, а стало быть, и Земля тоже круглая.
- Менехм, - фыркнул Гефестион, взъерошив каштановый чуб, и надувая губы, - скажешь тоже. Ну, где видно, что Земля круглая, а? И если она все-таки круглая, чего это мы с нее не скатываемся, интересно? Нигде не видно, что она круглая, а то, что плоская – я вижу сам, своими глазами.
Александр хотел было что-то сказать, но лишь махнул рукой. Гефестион тем временем продолжал с еще большим воодушевлением:
- А на той стороне Земли, ну, которая внизу, живут Антиподы. Они ходят вниз головой, и поэтому, - потомок македонского князя хмыкнул, - поэтому, у них все время торчат волосы, как-то вот так, - он взъерошил светлую копну волос на голове будущего царя, - И еще…еще…они….у них, - он задохнулся от смеха. Александр возмущенно ударил его по руке, и опрокинул на спину.
- Никогда так больше не делай, - воскликнул он, крепко держа его за руки.
- Прости, - сказал Гефестион, - не подумал.
- Ну? И что у них… еще? – спросил Александр, ухмыляясь.
- А еще, - сказал Гефестион, - потому же у них…э… все время... ну, задраны хитоны аж до самого подбородка.
Александр расхохотался, отпуская Гефестиона.
- Купаться, - сказал он, вскакивая, - пошли, кто последний, тот девчонка!
Гефестион взревел и бросился вслед за ним. Александр разбежался и нырнул, вниз головой, входя в воду как нож в масло, почти без брызг. Чувствуя, как теплая вода принимает его, бурля, и скручиваясь маленькими водоворотами по ходу движения тела. Он появился над водой, хватая воздух, по дельфиньи выныривая лишь на секунду, чтобы плавным движением волны вновь погрузиться в воду с головой. Гефестион остановился на краю утеса, сердце ухнуло при виде высоты. Он зажмурился, пробормотал что-то и прыгнул вниз, солдатиком, прижав ладони к бедрам, и не открывая глаз.
***
Во дворце Аргеадов было тихо. Мужчины прошли в покои Филиппа, спугнув лишь пару рабынь, резво юркнувших вглубь женской половины дома.
- Я отступаю, подобно барану, чтобы сильнее ударить рогами, - смеясь, сказал Филипп, и медленно опустился на ложе для чтения, застеленное цветастым покрывалом.
- Садись, Парменион, в ногах правды нет, - полководец помог подложить царю под левую, раненую в бою руку подушку-валик, расшитую золотыми птицами, - Благодарю тебя, мой друг, - мягко сказал царь.
Открытое лицо его, меж тем потемнело. Несмотря на потерю глаза, можно было бы сказать, что македонский царь был красив. Точнее говоря, именно потеря глаза странным образом подчеркивала его силу, ничуть не уродуя строгих правильных черт, высоту лба, гордого разлета бровей, мужественную крепость подбородка. Скорее Филипп был похож на легендарных героев древности, на Одиссея, на Геракла, быть может, чудом вырвавшихся из лап мифологических чудовищ.
- Она даже не вышла меня встретить, - тихо проговорил он.
- Олимпиада? – переспросил Парменион, - опускаясь на низкий табурет, с ножками крест-накрест. Он наклонился вперед, опираясь локтями о колени.
Филипп кивнул.
- Хуже того, она настраивает против меня моего же собственного сына.
- Александр уже взрослый мальчик, - начал Парменион, но Филипп перебил его.
- Ох, Парменион, я взрослый мужик, волей Зевса, ее муж, и то не могу прижать ее к ногтю. Как он сможет противиться воле этой менады? Верил бы я в злые силы, ей-богу, Парменион, сказал бы, что она его околдовала. Взял вчера в руки его лицо, да чуть не онемел от страха, - Филипп медленно потер ухоженную бороду, - Вот ты качаешь сейчас головой, Парменион, думаешь, совсем крышей съехал старый Филипп, собственного сына испугался. Видел бы ты его глаза. Волчьи глаза, клянусь Аполлоном, волчьи. Не знаю, уж, что она ему обо мне наговорила, но я подумал, что если не отпущу его в эту самую секунду, он вцепится мне в глотку,…А, заходи, Аттал, - приветственно махнул рукой Филипп своему военачальнику.
- Опять ты разодет богаче царя, - повернулся к Атталу Парменион, - Послушай, Аттал, да твой новый хитон стоит половину македонской казны.
Аттал вытер испарину со лба ухоженной рукой в перстнях, жестом остановил раба, следовавшего за ним с опахалом из павлиньих перьев.
- За половину македонской казны мне бы и булавки от него не продали, - хмыкнул он, заставив Филиппа громко расхохотаться.
- Аттал прав, - сказал он, - я опять задолжал Коринфскому Союзу талантов эдак восемьсот, а учитывая неудачность нашего похода, стало быть, им придется подождать с долгом еще годок другой.
Аттал прилег на другое ложе, стоящее у огромной, во всю стену мозаики, изображающей подвиги Геракла, как считалось, предка царского рода Аргеадов, молодой мальчик-раб встал у его ног, не переставая обмахивать своего господина опахалом.
- Как дела в Афинах? – спросил Филипп.
- Неплохо, - сказал Аттал, - довольно неплохо, если не считать Демосфена. Он теперь развлекает народ тем, что читает свою новую серию обвинительно-уничижительных речей, направленных против македонской гегемонии. Под общим названием Филиппики.
Филипп застонал, качая головой.
- Ты опять не даешь ему спокойно спать ночами, - Парменион положил руку на ложе Филиппа. Они рассмеялись, все трое.
- У меня есть предположения и похуже, - хмыкнул Аттал, - я полагаю, этот взрыв невероятной креативности спровоцирован деньгами из Суз и Эктабаны.
- Ты считаешь, за ним стоят персы? – нахмурившись, спросил Филипп.
- Знаю, только, что он не брезгует их регулярными денежными вливаниями.
Филипп внимательно и вдумчиво всматривался в черно-бело-красную мозаику за спиной Аттала так, будто не видел ее никогда раньше. Прошло несколько минут, прежде он продолжил говорить.
- Ты предлагал ему деньги?
Аттал кивнул.
- И что?
- Ничего.
- Я так и думал.
- Может быть, мы слишком мало ему предлагаем? – спросил Парменион.
- Нам никогда не предложить ему условия более выгодные, нежели чем он получает от персидско-греческой коалиции против Македонии, Парменион, - сказал Филипп, - Персидская поддержка невероятно усиливает позицию Эллады в противостоянии ее с Македонией. Как с политической, так и с военной точки зрения.
- Но какова выгода Персии?
- Выгода очевидна, - Филипп похлопал Пармениона по руке, - Персии важно не допустить объединения Эллады с Македонией. Таким образом, она делает нам злобного врага сзади, и запирает нас со всех сторон в тупике. Позволив нам объединиться, она получает сильного противника под боком себе, который, уверяю тебя, друг мой, не замедлит воспользоваться появившимся преимуществом. Нам уже удалось объединить разрозненные и обозленные друг против друга эллинские полисы в шитый белыми нитками, но имеющий политическую силу Коринфский Союз.
Аттал в задумчивости пошевелил ногой.
- И они, по-видимому, видят в нем угрозу для себя, коли так активно включились в эту войну,- сказал он, - очень активно, Филипп, я бы сказал, до крайности активно.
- Эсхин, - сказал Филипп.
- Эсхин? – переспросил Аттал, приоткрыв рот.
- Мы не можем купить Демосфена, но мы можем купить других ораторов, более лояльных к нам, македонцам.
- Думаешь, им удастся победить Демосфена?
- Ммм…нет, - качнул головой Филипп, - скорее всего, нет. Может они даже и будут вынуждены ему проиграть, но, по крайней мере, они смогут внести некие сомнения в некоторые хотя бы чуть-чуть думающие головы.
- Я бы на твоем месте не рассчитывал особенно на думающие головы, Филипп, - Парменион поскреб затылок, - и что мы, по-твоему, сможем противопоставить уверениям этого выскочки в том, что ты – угроза для свободы и демократии греческих полисов?
- Филипп, - сказал Аттал, поднимаясь на ложе и садясь, - Парменион прав в том, что сила Демосфена как раз и есть в том, что он обращается не к разуму, а к чувствам. Если бы люди потрудились вдуматься хотя бы чуть, они бы крайне удивились противоречивости и логической непоследовательности его воззрений. Но он не дает им этого шанса, потому что задевает все то святое, что есть в каждом. Чувство справедливости, например, он играет на нем виртуозно. Каждый считает себя в чем-то обделенным, то ли судьбой, то ли властями, и каждый завидует своему соседу, если тому дано больше, чем ему самому. И невероятно трудно будет противопоставить человеческой зависти и чувству несправедливости что-то еще. И в особенности тебе. Ты слишком силен. Ты победитель и в этом твоя слабость. У тебя есть самая профессиональная на материке армия. У тебя молодое единое государство, оказавшееся гораздо более сильным и страшным, чем кто-то из эллинов, с презрением поглядывая на редко спускающихся с гор диких козопасов из враждующих между собой племен, мог бы когда-либо предположить. Я уж и не говорю про твоих шестерых жен, - смягчил свою речь шуткой Аттал, - Нет, это слишком сложно, сколько ораторов бы ты не нанял в свою защиту, тебя все равно будут ненавидеть.
Филипп рассмеялся, запрокидывая голову назад.
- Именно поэтому я и поручу эту сложную задачу тебе, друг Аттал.
***
Был полдень.
Третий полдень без Александра.
Леонид все-таки выполнил свою угрозу, и посадил его в подвал, движимый высокими спартанскими идеями воспитания. Имеет ли смысл говорить, насколько фееричным оказалось их с Гефестионом и Перитасом возвращение? Полнейшее безумие. На дорогах были выставлены патрули, группы охранников прочесывали ближайшие леса, Филипп едва не приказал с облавами проверить каждый дом в Пелле, сам царский дом Аргеадов уже несколько часов, как стоял на ушах в панике от пропажи царевича. Немудрено. Потому что вернулись они далеко за полночь.
А теперь вот, днем, друзья царевича сидели, и меланхолично кидали ножик в начерченный на песке круг.
- Промазал, - сказал Селевк.
- Косой, - сказал Птолемей.
- Скучно, - вяло отмахнулся Гефестион.
Все трое долго смотрели на то, как Протей на поляне увлеченно пинал ногой мяч. Он то отбивал его локтем, то коленом, то ступней, и даже пару раз подбросил мяч в воздух головой.
- А жопой сможет? – мрачно спросил Птолемей, сын Лага.
- Сейчас ты сам сможешь жопой, - раздался знакомый голос откуда-то сверху.
- Александр! – Гефестион вскочил с места, не решаясь подойти ближе, чувствуя себя виноватым за происшедшее, - Леонид уже отпустил тебя?
- Кажется, я временно отдал свой долг педагогике, - хмыкнул Александр, он был бледноват, но в целом, выглядел вполне довольным жизнью.
- Как тебе удалось избавиться от старого садиста? – спросил Селевк.
- Лисимах запудрил ему мозги, и кажется, мне не придется преодолевать сегодня ночью холмы вокруг Пеллы туда обратно форсированным маршем. Как видно, в честь праздника Афродиты. Кстати, - Александр обошел бревно и присел на корточки перед ребятами, махнув рукой Протею, подойти поближе, - По поводу холмов. Пару дней назад, ночью, в воспитательных целых носясь по горам как раненая в жопу рысь, я приметил одно замечательное место.
Протей подошел, запыхавшись, быстро обнял Александра за плечи и сел рядом, скрестив ноги.
- У оливковой рощи, на севере, стоит дом старого грека, Никомаха. У него свои виноградники в долине. Он делает вино, которое продает в округе, - Александр, поднял нож и начертил на песке схему, - смотрите, вот тут, у восточной стены дома стоит сарай, где он держит это самое вино, и бочки, где давят сок, и где оно потом бродит.
- Поймают, яйца оторвут, - задумчиво сказал Птолемей, закусывая губу.
- Если поймают – поправил друга Александр, - Вся женская половина дома наверняка отправится ночью в храм, а мужики пойдут пьянствовать на центральную площадь.
- А привратник? – спросил Селевк.
- Ну, мы-то подкрадемся как раз так, - Александр начертил стрелку на схеме, - вот отсюда, со стороны лимонного сада. А привратник от нас будет ровно по другую сторону дома, то есть тут, на западе, типа, со стороны главных ворот. Если никто из нас не будет орать и танцевать народных македонских танцев, то велика вероятность того, что он и не узнает, что там кто-то вообще был.
Мальчишки согласно зашумели.
- Пердикку надо взять, обидится, - сказал Селевк, - он поехал помогать отцу с делами, но к вечеру обещал вернуться.
- Пердикку, - покачал головой Птолемей, - А что он, наш? Не расколется, если что?
- Да ты что! – воскликнул Протей, - скорее сжует свой хитон.
- Я согласен. Ну, так значит, до вечера, - сказал Александр, - поднимаясь, - сразу после вечерних занятий, отправляйтесь спать. Я выскользну в окно, как только Лисимах выведет своего Эпирского Родственника почитать богиню на центральную площадь. Ждите сигнала.
Гефестион задумчиво жевал травинку и смотрел на него с непонятным выражением на лице. Александр подошел к нему и положил руку на плечо:
- Не хорошо как-то, - сказал Гефестион, - в праздник Афродиты.
- Не бойся Гефестион, - прошептал Александр ему на ухо – я, почему-то более чем уверен, в том, что Афродита будет к нам благосклонна.
Увидев его шальные глаза, Гефестион поперхнулся.
Не успела луна осветить холмы вокруг Пеллы, как они уже преодолели ограду в сад Никомаха. Перитас попытался протиснуться сквозь плохо закрепленные доски забора. Перекинув одну ногу по одну сторону, и сидя верхом на заборе Александр с видом полководца внимательно огляделся по сторонам.
- Все чисто! – сказал он товарищам.
Тощий сверх всякой меры Пердикка в драном перепачканном хитоне, подтолкнул Перитаса и пролез в дыру в заборе за ним следом. Гефестион и Селевк перелезли через забор вслед за предводителем, а Птолемей подсадил малорослого Протея. Тот повис на заборе, схватившись руками за доски и испуганно округливши глаза.
- Снимите! – проскулил он.
- Тише, - сказал Александр, стаскивая молочного брата с ограды.
Гефестион наклонил ветку лимонного дерева и сорвал с нее незрелый плод. Мимо него с подозрительно озабоченным видом, уткнувшись носом в землю и выписывая невероятные круги, промчался Перитас.
- Перитас! Перитас, ко мне! – позвал Александр, но пес, похоже, забыл о существовании своего хозяина, - Черт…
Гефестион вытер зеленый лимон о свой хитон и протянул Александру.
- Нет, спасибо, - сказал Александр, - Перитас!
Гефестион пожал плечами, и надкусил лимон сам.
-Йоооооо, – заорал он, скривившись, от невероятной кислоты, заполнившей его рот, от которой у него чуть глаза не вылезли из орбит.
- Гефестион, - зашипел на него Александр, - я сказал, тише! Эй, вперед, - он махнул рукой своим товарищам - пошли уже, там, где заканчивается этот сад – сразу направо сарай, это то, что нам нужно. Где эта чертова собака? - прошептал он себе под нос, скрываясь в тени лимонной аллеи.
Рано или поздно, шестерка благополучно миновала длинные стройные ряды фруктовых деревьев. Практически без приключений, если не считать напоровшегося на сучок и поранившего глаз Птолемея. Они влезли через окно внутрь залитого ярким лунным светом сарая, где их настроение заметно улучшилось.
Протей, шустро пробежав ряды бочек с брагой, открыл подпол и спустился по узкой лестнице.
- Ни черта не видно, я так заместо вина уксуса прихвачу, - глухо сказал он, - свету дайте,…надеюсь, они не держат здесь каких-нибудь редких охранных особо ядовитых змей.
- С этих греков станется, - хмыкнул Гефестион, - Эй-эй, Протей, куда ты полез обратно-то?
- Боюсь я их, - глухо проговорил мальчишка.
- Попроси царицу Олимпиаду выдать тебе на дрессировку какую-нибудь песчаную гадюку.
- Олимпиаду я тоже боюсь, - еще глуше проговорил Протей.
- Хорош уже трепаться без дела, - Александр лег на пол, опуская вниз в подпол зажженную масляную лампу.
- Ух, ты, богатство-то какое… - воскликнул Протей и бросился собирать кувшины в плетеных корзинах.
- Птолемей, давай мешок…Птолемей, чего вы там уже творите?
Птолемей бухнулся рядом на пол с мешком, от него разило брагой, он хихикнул:
- Там Пердикка с Селевком откупорили бочку. Дай, подержу лампу, Александр, вскочил на ноги и бросился на подмогу товарищам. Те быстро нацедили ему кружку резко пахнущего сладкого терпкого вина, от которого тепло моментально разлилось по телу, и закружилась голова.
- Эй, а ты лежи тут, принимай у Протея вино, и складывай в мешок - Птолемей удержал Гефестиона, рванувшего было за Александром.
- Ты главное на лампу не дыхни, взорвется, - огрызнулся Гефестион, однако остался лежать, с тоской поглядывая на суету у бочки с вином в углу сарая.
Напихав достаточное количество, они вскочили, и открыли щеколду, на которую была заперта дверь сарая.
Прямо на дороге, вздыбив шерсть, стояла большая собака. Она зарычала на них, угрожая броситься, если они сделают еще хотя бы шаг.
- Перитас? – неуверенно проговорил Пердикка, на всякий случай отступая за спину Александра.
- Это не Перитас, - довольно грустно проговорил царевич.
- Это местный, - согласно кивнул Птолемей.
- Скажу больше, он охраняет этот сад, - Селевк попробовал сделать шаг, собака зарычала громче, - сейчас еще и привратник подойдет…
- И тогда мы трупы по любому, - закончил за него мысль Александр, - А тут у нас все-таки есть еще шанс. Разделимся по трое. Птолемей, Пердикка и Селевк – бегите тем же путем, как мы пришли сюда. Мы с Гефестионом и Протеем будем прорываться к выходу. Встретимся за домом старого Архелая. Это за дубовой рощей прямо у городских ворот. А собака, ...собака, пусть кусает за ноги, если что, главное, старайтесь ни в коем случае не упасть. Гефестион, ты еще не выкинул свой лимон?
- Решил отравиться, пока не поздно? – Гефестион протянул ему надкусанный лимон.
- Ну, пошли, - Александр швырнул лимоном прямо в собаку, заставив ее отпрянуть на секунду, и бросился вперед. Вслед за ним, мухой промчался Протей, неся два кувшина в плетеных корзинах в обеих руках, и подскакивающий от нетерпения, но вынужденный прикрывать товарища сзади Гефестион. Собака уже пришла в себя и бросилась за ними. Следом стартовала вторая троица с огромным мешком на плечах, и пес сначала рванул за ними, громко и заливисто лая, но потом помчался обратно.
Протей споткнулся на кочке и упал. Собака уже почти настигла его, когда Александр с Гефестион бросились поднимать упавшего товарища, внезапно к ним навстречу вышел человек с фонарем в руках, против ожидания, это был не привратник, а сам Никомах. Александр выругался и потащил Протея за собой, ногами отбрыкиваясь от пса. Никомах принялся громко ругаться, и они сломя голову бросились назад, в лимонный сад. Тем временем, из-за угла каменного дома виляя хвостом и радостно лая, выскочил Перитас.
И кто бы из них потом вспомнил, как они добрались и как перемахнули через забор. Александр прислонился головой к забору, тяжело дыша. Какой бы легкий не был его молочный брат, тащить его на себе, и при этом бежать во весь опор, было задачей не из простых. Доска отъехала под его лбом.
- Ух ты. Сука! – внезапно воскликнул Александр.
- Что случилось? – спросил Гефестион, отдавая один из кувшинов Протею.
- Нет, ничего, - ответил Александр, - Собака – сука, да еще и течная.
- Мне без разницы, - сказал Гефестион, - главное, что не цапнула.
- Тебе без разницы, а Перитасу…радость, - сказал Александр. Протей подлез подмышку молочному брату и заглянул в дыру в заборе. Гефестион не выдержал и посмотрел тоже. Он радостно захихикал, глядя на собачью свадьбу во дворе у Никомаха, как Перитас с воодушевлением пристроился к никомаховской сучке.
- Александр, - Гефестион засмеялся громче, - Александр, ты…ты…ты
Александр недоуменно посмотрел на него. Плечи Протея теперь тоже подрагивали от смеха.
- Ты был прав, - сказал Гефестион, как только вновь смог говорить, - Афродита…Афродита нам все-таки помогла!
Когда Александр подошел к самому дворцу, его заметно пошатывало. Время было уже к утру. Он сбил колени и расцарапал до крови ладони, пока выкарабкивался из канавы, куда его занесло на повороте. Молодое вино ударило в голову подростку с невероятной силой. Во всем доме полыхал свет. Разожгли все светильники. В доме стояла невероятная суета и суматоха. Крики и грохот.
Узнали? Так скоро узнали? Пронеслось у него в затуманенном мозгу. Сердце его запрыгало в груди. Сначала он хотел бежать, но потом передумал. Ну и что? Ну не убьют же его, в самом деле? Он набрал полную грудь воздуха и шагнул в дом.
Попытался шагнуть.
Толпа народу с криками высыпала на улицу ему навстречу. Слуги, рабыни, кормилицы, дети, Ланика, схватившая в охапку его маленькую сестренку. Слабоумный царевич Арридей, его сводный брат, споткнулся о порог и пополз дальше, подвизгивая от страха. Пожар? Но огня совсем не видно. Ядовитые змеи?
Держа Олимпиаду за плечи, и прикрывая своим плащом, из дома выскочил брат кормилицы Ланики, молодой красивый офицер филипповской армии Клит.
- Александр, беги! Даже и не суйся туда, - быстро бросил Клит ему на ходу.
В доме послышался грохот, звон разбитой посуды, треск разрываемой портьеры и рев. Не иначе, туда забрался лев.
- Убью!!! ЗМЕЯ! – кажется, рев был все-таки Филиппа, - Опять выставляешь меня дураком даже перед рабами!
Громко и заливисто залаял Перитас, зарычал угрожающе. Александр бросился в дом, спасать пса. Очевидно, ему удалось добраться до дому раньше хозяина.
- Уйди! И не гавкай на меня, зубастое чудовище! Я кому сказал, не скалься…
- ПЕРИТАС! – крикнул Александр, что есть силы, - Перитас, ко мне!
Он промчался по коридору, через внутренний двор, перескочил через портик, в женскую половину дома и ворвался в комнату Олимпиады. Ворвался и онемел. Филипп валялся погребенный под упавшей тяжелой портьерой, на полу, в ногу ему вцепился Перитас.
- УБЕРИ СВОЕГО ГРЕБАНОГО КРОКОДИЛА! – заорал Филипп. Александр приказал псу отойти, но у Перитаса свело челюсти от ярости, он уже ничего не видел и не слышал. Парень бросился оттаскивать разъяренное животное, которое злилось все сильнее, потому что Филипп яростно брыкался и бил его кулаком по голове, к тому же от него сильно разило вином. Александр понял, что Филипп невероятно пьян. Его собственный хмель вмиг улетучился.
Он ногами отпихал собаку от Филиппа, ругаясь, на чем свет стоит. Злой Перитас извернулся и клацнул зубами в воздухе, пытаясь укусить и Александра.
- ПЕРИТАС! НЕ СМЕЙ! - Александр тяжелым кулаком ударил кобеля. Удар и громкий окрик, от которого зазвенели медные подсвечники в курильнице у статуи Диониса, привел собаку в чувство, он перестал скалить зубы и испуганно попятился.
Из рук Филиппа на пол со звоном выпал меч. Нога его сочилась кровью.
- Дай, помогу, - Александр подошел к отцу ближе.
- Отойди, - хрипло сказал Филипп, - отойди, я сам.
Он попытался встать, но тщетно. У него получилось встать только на четвереньки. На глазах великого полководца показались слезы пьяной истерики.
- Суки…все…суки… - он попробовал ухватить рукой меч, - Вы…все…меня ненавидите. ВСЕ. Даже ты кобеля своего натравил на отца, не стыдно, а?
Александр опустился на колени рядом с Филиппом, мягко, но настойчиво отбирая у него оружие.
- Пойдемте, отец, - тихо сказал он, - пойдемте уже. Вы просто напугали Перитаса. Он уже, небось, раз десять с жизнью попрощался.
- И не смотри так на меня, злобная скотина, - обиженно сказал Филипп псу.
- Он не хотел вам хамить, ваше величество, - улыбнулся Александр, подставляя плечо отцу, и с трудом поднимая его на ноги. Филипп качнулся в сторону, увлекая весившего в два раза меньше тринадцатилетнего сына за собой.
- Держитесь, - Александру чудом удалось удержать равновесие. И они, с трудом, шатаясь и двигаясь на полшага вперед в пять минут, пошли обратно по двору.
- Она делает из меня посмешище, - хрипло пожаловался Филипп, сжимая плечи Александра, - ты знаешь, Александр, греки и те надо мной смеются. Демосфен, эта язва вонючая, посвятил мне очередное порождение своей тухлой душонки. Он пишет, мол, вот диво-то дивное, наш македонский царь Филипп, не может справиться со своей же собственной женой, а? Он ее боится, как огня, весь бледнеет, трясется, домой показаться боится…
- Маму все боятся, - задумчиво кивнул Александр, ловчее подхватывая отца за талию, - Последняя кормилица всем рассказывала, что та на нее наколдовала, из-за того, что это ребенок твоей новой любовницы, так у нее и молоко враз стало дурным, и ребенок заболел.
- Пить ей надо было меньше, - задумчиво икнул Филипп.
Александр рассмеялся.
Он довел Филиппа до его спальни и положил на кровать. Потом помог обработать рану от собачьего укуса.
- Она говорит всем, что ты не мой сын, что я к ней в спальню-то не заходил ни разу, боясь обнаружить там какого-нибудь Зевса в образе змея, обвившегося вокруг ее бедер.
- Да, мне она тоже об этом говорила, - спокойно сказал Александр, закрепляя повязку на лодыжке отца, чувствуя, как Филипп напрягся в ожидании его дальнейших слов, - Что бы кто не говорил, я знаю, что ты мой отец.
Филипп протянул руки и крепко прижал Александра к своей груди.
- Ты мой единственный сын, - сказал он.
Александр промолчал, не зная, что сказать.
- Спокойной ночи, отец.
- Спокойной ночи, Александр.
- Но все-таки, согласись, с Зевсом идея сама по себе довольно неплохая, да? – хмыкнул Александр отступая.
- Иди отсюда…, - отчаянно простонал Филипп, опускаясь на подушки.
Александр потер нос от избытка переполняющих его чувств, и пошел спать.
***
- Прости меня за вчерашнее, - сказал Филипп ему с утра.
Они отправились в пригород, где Филипп хотел показать Александру македонские войска. Часть воинов, тех, что из Пеллы, он распустил по домам, но офицеров и пехоту из дальних областей Македонии оставил в лагере. Тем более, что через неделю они выступали в поход вновь.
Александр пожал плечами, мол, не важно это. Он восседал на серой смирной кобылке, с воодушевлением оглядываясь по сторонам.
- Любовь иногда ранит больше чем сотни тысяч врагов, Александр, - сказал Филипп.
Они спустились с холма, оставив охрану чуть позади.
- Я люблю твою мать, - Филипп натянул поводья, придерживая гнедого жеребца, - Что бы тебе не говорили, я никого никогда так не любил. Все эти четырнадцать лет, что мы вместе, я каждый день думаю о ней. Не вижу, вроде, легчает, думаю, прошло. А возвращаюсь, и только лишь вижу ее глаза и сразу сам себя не помню, затягивает в них, как щепку в водоворот.
Александр тяжело вздохнул. Филипп грустно улыбнулся и посмотрел на сына. Александр посмотрел на него.
- А у тебя ведь ее глаза, - проговорил Филипп, - Расплавленная сталь, - Александр спокойно выдержал его взгляд, Филипп отвернулся первым.
- Нет, - добавил он спустя мгновение, - Не так. В них есть любовь.
Александр смутился и глянул на отца искоса.
- Люди тянутся к тебе, - сказал Филипп, - Это хорошо. Не бойся проявлять к ним свою любовь. Пусть они не ответят никогда тебе с той же силой. Поверь, твоя любовь нужна им. Она поддержит их и укрепит. Не жди ничего в ответ. Это сложно. Это смертельно сложно. Любить и прощать, первым. Ни для чего на свете не требуется столько храбрости и силы.
- Ты прощаешь маму?
- Я люблю ее, - сказал Филипп, - Многое бывает между мужчиной и женщиной. Но я буду ее любить, пока я жив. Как и тебя, сын. Но она никогда не будет моей, хоть и считается женой. Как и не была ни разу, все эти долгие годы.
- Но Клеопатра-то, откуда-то все-таки появилась? – разумно отметил Александр.
Филипп внезапно расхохотался. За разговором они не заметили, как подъехали к военному лагерю.
- Уже разбираешься? – подмигнув единственным глазом, спросил отец.
- По правде говоря, еще нет, - смутился сын, - но…
- Приветствую тебя, царь Филипп, - Парменион вышел к ним навстречу, мимо вытянувшихся в постойке смирно часовых. Он был в парадной форме, с начищенным до блеска оружием. Начавшая пробиваться у него седина слегка посеребрила его черные как смоль волосы и короткую завитую бороду. Глубоко посаженные черные проницательные глаза остановились на Александре.
- Приветствуй тогда и своего будущего царя Александра, Парменион, - со смехом сказал Филипп, спрыгивая с лошади. Александр спешился следом.
- Александр, наш легендарный полководец, победоносная гордость македонцев, Парменион. На его счету не один десяток побед. Если бы не его фаланги, пасти бы нам всех коз в горах за рекой.
- Да брось, Филипп, - Парменион смутился жаркой похвалы. Он положил руку на плечо царевича, - на самом деле это все заслуги твоего отца, Александр, - сказал он, - македонская фаланга – его изобретение, и если бы не наша пехота не видать нам и половины той боевой славы, что нам приписывают.
Филипп покачал головой. Похвала друга, хотя и была для него приятна, он находил ее неуместной. К счастью, взгляд его упал на молодого офицера, худого, но жилистого, черноволосого Клита.
- Клит! Подойди к нам!
Молодой офицер подошел, потрепав по плечу подростка, и почтительно склонив голову перед македонским царем.
- Как воины?
- Ждут, не дождутся вашей команды к выступлению, царь, - с легкой усмешкой проговорил Клит.
- Пусть не расслабляются, - в тон ему ответил Филипп, и кинул меч в ножнах, Клит поймал его на лету, украшенный странной росписью, тяжелый, с костяной резной рукояткой, - Посмотри-ка, мой новый трофей! Как тебе?
- Похоже, он принадлежал их вождю, он старый, судя по резьбе, но сталь как новая…
Александр заглянул через плечо Клита, и присвистнул от удивления. Стальной меч с костяной рукояткой, с резьбой по обе ее стороны.
Клит передал оружие царевичу. Александр вытащил меч из ножен и вытянул руку вперед, заворожено глядя на то, как солнце играет на стальных гранях.
- Не терпится попробовать его в деле? – насмешливо спросил Клит, - думаешь, получится?
- А ты сам-то пробовал, Клит? – в тон ему ответил Александр.
Македонские воины, окружившие их, громко расхохотались.
Клита вытащил свой меч:
- Нападай, - воскликнул он, отступая.
Александра не надо было просить дважды. В ту же самую секунду он бросился на Клита. Молодой офицер со смехом парировал его удар. Затем другой. И третий. Он оступился, и едва удержал равновесие, невероятной силы удар, неожиданно рассчитано мощный и точный едва не сбил его с ног. Худой черноволосый юноша отчаянно взмахнул руками.
Филипп и Парменион засмеялись. Антипатр, высокий мужчина, с перевязанной рукой присвистнул ободряюще.
- Эй, Клит, да никак он тебя уже почти победил?
- Да я дерусь в полсилы… - ответил на насмешку Клит, хватая оружие двумя руками, и замахиваясь. Меч со звоном вылетел из рук Александра, и грохнулся в дорожную пыль. Царевич упал ничком, вслед за своим оружием, и в долю секунды успел подхватить его, выставляя перед своим лицом, защищаясь от рубящего удара македонского меча сверху.
- Эй, все, давайте вояки, - воскликнул Филипп, - побуянили и ладно!
- Ладно, будем считать - ничья, для пацана, ты дерешься неплохо, - ухмыльнулся Клит, подмигивая Александру.
- Нет, не будем, - нахмурился Александр, - защищайся.
Он вскочил, больно ударяя Клита головой в подбородок, заставляя его прикусить губу, и почувствовать привкус крови. Офицер схватился рукой за лицо и громко выругался.
Мечи их скрестились в воздухе вновь. Сошлись со звоном и отскочили друг от друга. Клит в ярости набросился на молодого царевича, не замечая уже, кто перед ним, тяжело дыша, наращивая и наращивая силу ударов, загоняя обороняющегося Александра к самому краю импровизированного круга, образованного зрителями. Мужчины, окружавшие их, вытянулись, с интересом наблюдая за ходом схватки. Парменион сказал что-то предостерегающее, Филипп посмотрел на Александра и улыбнулся.
Несмотря на физическое превосходство противника, лицо Александра не выражало никакого страха. Оно было серьезным, сосредоточенным, даже, как бы странно это не прозвучало, спокойным. Филипп понял внезапно, что это не молодой офицер заставляет его отступить, но Александр провоцирует его, явно пытаясь вести какую-то свою тактику.
Филипп ободряюще похлопал Пармениона по плечу, лицо его сияло. Александр и Клит прошли в боевом танце, еще один круг. И еще один. Хитон офицера вымок от пота практически насквозь, он явно задыхался. Напряжение боя росло и росло, но никаких серьезных изменений в круге не происходило.
- Может, остановим это, пока не поздно? – осторожно предложил Антипатр.
Клит по видимому и сам оказался вымотанным однообразностью боя, потому собрав все свои силы в кулак, нанес несколько сокрушительной силы ударов, которые Александру удалось парировать с величайшим трудом, в последний раз даже упав в песок на колени.
Клит остановился на секунду, наклонившись, уперся руками в бедра, тяжело со свистом вдыхая воздух в горящие легкие.
- Подожди, Антипатр, - сказал Филипп, - Давай-ка посмотрим, за что мы платим нашему Эпирскому Родственнику Леониду. Теперь уже недолго осталось, я так думаю. Ну-ка, покажи нам, что ты можешь, Александр.
Вряд ли царевич слышал его в этот момент, но это было не так уж важно. Ибо в эту самую секунду он взвился в воздух, с молниеносной быстротой нанося удар за ударом сбившемуся с дыхания противнику. Клит был сильнее его, но это уже не имело сейчас никакого значения, потому что он теперь был быстрее и выносливее. Удар за ударом, заставляя Клита отступать, беспорядочно размахивая мечом около своего лица. Пот заливал глаза обоих, будто бы разъедая солью.
Клит взревел, размахнулся отчаянно и опустил со свистом свое оружие, ожидая, что противник парирует удар, но в ответ встретил лишь пустоту. Он покачнулся и упал лицом в песок, выронив меч. Александр прыгнул сверху, задирая его голову за волосы вверх:
-Сдавайся, Клит, - прошептал он.
Клит фыркнул, напрягшись всем телом, пытаясь сбросить с себя нежданного наездника, но холодная сталь меча уперлась в его горло.
- Александр! АЛЕКСАНДР! АЛЕКСАНДР! - скандировали офицеры и солдаты, плотно обступившие их, признавая победу царевича и поражение Клита.
Филипп подбежал к нему, хватая своего сына под руки и приподнимая над землей вверх.
- Клит, не обижайся, - Филипп с чувством поцеловал молодого офицера в губы, - не каждому представляется шанс быть побежденным будущим Царем! Коней мне и Александру! Выстроить войска для встречи главнокомандующего! Македонцы, поприветствуйте своего победоносного полководца…Александра!
* * *
Сухой, загорелый проводник с абсолютно разбойничьим лицом, в соломенной шляпе, замотанный в старый потертый плащ, предупредил их, что в дубовом лесу засела львиная семья. Один старый лев, две львицы и с десяток молочных львят, еще крохотных, пятнистых.
Александр вертелся на лошади как блоха, в невероятном восторге оттого, что им предстояла охота на львов. Об этом он мечтал уже давно, еще с прошлого года, когда Филипп вернулся с прошлой охоты, принеся шкуру великолепного молодого льва. Тогда он не взял его с собой, и Александр очень сильно на него за это обиделся.
Они практически достигли леса теперь и остановились у оврага с густыми кустами, все это должно было стать естественной преградой и защитой для них, в тот момент, кода загонщики выгонят львов к ним.
- Слушайте, самое главное в охоте на льва – это принцип первой жертвы. Кто-то должен прыгнуть первым и отвлечь хищника на себя. Мы пойдем с собаками, и главное суметь натравить их, – важно проговорил проводник Александру, Гефестиону и Птолемею, которые раскрыв рот ловили каждое его слово.
- Почему первой жертвы? – спросил Александр, - Тот, кто прыгает первым - погибает?
- Не всегда, - Филипп подъехал ближе, по обе руки от него на статных жеребцах ехали Парменион, Антипатр и сияющий и гордый Клит, - но в большинстве случаев, он обречен.
- Если позволите, ваше величество, - первым спешился пленный перс Артабаз, - В моей стране тот, кому удается справиться со львом, кто не боится выйти против него один на один, становится настоящим мужчиной.
Глаза Александра потемнели.
- Это сумасшествие, Артабаз, - хмыкнул Клит, соскакивая рядом и пихая перса под бок, - так у вас в Персии и мужиков-то не останется.
Артабаз усмехнулся в коротко подстриженную бородку, и отвернулся.
- Зато те, кто остается, стоят десятерых, - тихо проговорил он.
Собаки залаяли громко, почуяв что-то, и вся компания спешилась.
- Пахнет дымом, - сказал Птолемей и шмыгнул носом.
- Да, мы уже зажгли огни по ту сторону дубравы, чтобы выкурить зверей их леса, - кивнул проводник, - пошли,
Мужчины подхватили копья и последовали к противоположной стороне оврага. Рабы отвели коней подальше, за перелесок, чтобы они не испугались и не испортили людям охоту. Полководец Филиппа, Антипатр крепче сжал короткий меч жилистой рукой, и поправил темно-зеленый плащ на раненом плече.
Дымом тянуло все сильнее и сильнее. Откуда-то послышались крики и стук деревянных трещоток, которыми рабы Филиппа, подбадривали себя, и пытались напугать львов. Мальчишки залегли на самом верху оврага, прижавшись к земле, всматриваясь в кромку леса и вслушиваясь изо всех сил. Мужчины с копьями наизготовку расположились чуть ниже.
- Пойдем вниз, - пихнул Александр Гефестиона в бок.
- Здесь лучше видно, - возразил Гефестион.
Внезапно из чащи послышался громкий рев. Против воли, вызывая неприятный озноб по коже мальчишек. Собаки залаяли громко, с подвизгиваниями, бросаясь на другую сторону оврага неровной кучей.
- Молодые собаки, неопытные, - покачал головой их проводник.
Александр скатился вниз в овраг, вслед за собаками.
Из леса показались львицы, громко рыча и созывая львят, они бросились на загонщиков, показавшихся из-за леса, намереваясь их убить. Однако собаки, громко лая, загнали самую старую львицу на дерево. Гефестион с Птолемеем спустились вслед за Александром, увлеченные зрелищем. Молодая львица, золотистого цвета приближалась к ним, игнорируя собак, налитые мышцы угрожающе перекатывались под песочной шкурой. Она легко раскидала пару догов, имевших неосторожность броситься ей под ноги, разорвав шкуры молодых собак страшными когтями, она оскалила зубы, разбегаясь и готовясь к прыжку, подходя к ним из-за зарослей акации по левую руку от охотников.
Клит вскочил, выпрямляясь и заводя руку для броска.
- Давай, подойди поближе, ну-ка! – воскликнул он, поднимая копье. Львица остановилась, готовясь прыгнуть, и это оказалось ее роковой ошибкой, потому что в ту же самую секунду копье македонца просвистело в воздухе, с хрустом вонзаясь в плоть животного. Львица захрипела и упала на бок, истекая кровью.
Пара собак загнала львят к каменистой пропасти.
- Александр! – прикрикнул на него Филипп, когда голова царевича показалась над оврагом. Молодой парень смотрел на охоту как завороженный. Из леса, наконец, вышел хозяин прайда. Огромный лев, большими прыжками приближался к нему. Шкура его была измазана кровью, но похоже, что зверь не был ранен. Это была кровь тех рабов-загонщиков, что ему удалось задрать по дороге сюда.
Парменион и Антипатр кинули копья. Одно просвистело у самой рыжей развевающейся гривы, второе лишь коснулось лоснящейся шкуры. Оставшиеся в живых собаки испуганно бросились врассыпную.
- АЛЕКСАНДР! – закричал Филипп, бросаясь к сыну, пытаясь оттащить его в овраг, вниз. Лев стремительно приближался к охотникам, казалось, под его лапами грохочет земля, или дело было в том, что Александр чувствовал, как стук сердца отдается во всем его теле словно землетрясение. Он не слышал уже ничего. Не видел суетящихся людей за своей спиной. Он видел хищника перед собой. Видел как он остановился, вгрызаясь стальными когтями мощных лап в землю, видел как напружинилось тело, готовясь к решающему прыжку. К тем, кто в овраге.
Александр сжал нож рукой, ему хватило доли секунды, чтобы выпрыгнуть из оврага навстречу зверю, бросаясь вперед, прямо на него, между приподнятых для прыжка передних лап. Погружая кинжал глубоко в грудь льва-вожака. Самец мощным ударом когтистой лапы сбивал мальчишку с ног, заставив отлететь на несколько метров в сторону, в кровь раздирая кожу своими когтями. Отвлеченный нападением, лев повернулся к охотникам боком, собираясь прыгнуть и растерзать свою добычу.
Не думая ни секунды с копьем наперевес, выскочил Гефестион. Громко вопя, пытаясь привлечь внимание огромного зверя к себе, он всадил ему под ребро копье, с силой, лев дернулся, ломая древко. С другой стороны к зверю подскочил Артабаз, буквально вскакивая на льва сверху, пытаясь перерезать ему горло.
Раненый лев взревел, пытаясь вскочить, перевернуться и сбросить с себя наглого человека. Артабаз удержался, но меч вылетел из его руки. Гигантская туша едва не придавила перса, но Гефестион чудом вытащил Артабаза до того, как лев сломал ему позвоночник. Лев перевернулся на спину, лишь на секунду, но этого хватило Александру, чтобы вспрыгнуть на него, вспарывая беззащитный живот зверя мечом Артабаза. Кровь потоком хлынула, заливая его лицо, руки, грудь и живот, крупными брызгами покрывая обнаженные тела Артабаза и Гефестиона. Филипп, Клит и Парменион подскочили к ним, но все было уже кончено. Лев захрипел и обмяк.
Александр лишь сидел, молча, сгорбившись, над тушей убитого льва, измазанный в крови, он никому никогда бы не сказал этого, но по щекам его текли слезы. Он не всхлипывал, челюсти свело от нервного напряжения. Филипп поднял его на ноги, отдирая от убитого гигантского зверя похлопал по плечу, сказал что-то ободряющее, но что могли значить в этот момент для Александра какие-нибудь слова?
Вскоре они вернулись во дворец. Послеполуденное солнце уже начало припекать, и все попрятались под навес. Клеопатра играла посреди залы в куклы, Александр присматривал за ней, изредка искоса поглядывая на занятую своей игрой младшую сестру. Он лежал на полу, разложив свиток с поэмой Гомера, и старался читать. Мысли его, однако, то и дело возвращались к сегодняшней охоте.
Девочка взяла деревянную куклу в руки и показала сидящему рядом псу. Перитас замотал хвостом и игриво зарычал. Клеопатра выронила игрушку и испуганно замахала маленькими пухлыми ручками. Здоровый пес клацнул страшной челюстью, Александр мгновенно подскочил с места, бросаясь к собаке, и оттаскивая ее назад.
- Эй, не сучи лапками у него перед мордой, как мелкий зверек, он же охотник, просто возьмет и откусит, - сказал он сестре, хмурясь.
Клеопатра, разодетая как кукла, с завитыми золотистыми локонами, сидевшая было с открытым ртом, внезапно громко и испуганно разрыдалась. Перитас недоуменно посмотрел на Александра и забил тяжелым хвостом об пол, на всякий случай демонстрируя всем своим видом полнейшую свою непричастность. Девочка зарыдала сильнее, пухлое личико ее раскраснелось.
Александр ногой отпихнул овчарку, и неуверенно погладил сестру по голове:
- Ты, это…перестань, Клеопатра, ну чего ты? Он же тебя не укусил. Сама виновата…
Клеопатра, обидевшись на полное отсутствие сочувствия в его голосе, в сердцах шлепнула его по руке.
- Вот глупая баба, а? – Александр одной рукой подхватил ее подмышку, и понес, сопротивляющуюся и кусающуюся, в погруженную в тишину женскую половину дома.
- Пусти… - недовольно проныла Клеопатра, - пусти-и-и-и дура-а-а-ак!
- МАМ! – не скрывая ненависти, закричал Александр, ногой толкая дверь в покой царицы Олимпиады, - Мам! Забери ее!
Няньки и рабыни выскочили ему навстречу, и вслед за ними появилась и сама царица. В домашнем, едва украшенном вышитыми ирисами по кайме хитоне, с убранными в высокую прическу волосами.
- Александр, - Олимпиада подошла к нему. Высокая статная женщина, со строгими и гордыми чертами, взяла лицо мальчика в руки и ласково поцеловала в обе щеки.
- Мам, - сказал Александр, вырываясь, - Пусти, я уже большой.
Присутствие в материнских покоях молодых рабынь, ненамного старше его по возрасту, помогавших царице с утренним туалетом, явно смущало Александра. По крайней мере, ему совсем не хотелось казаться в их глазах маменькиным сынком. Особенно в глазах той, финикийки, темнокожей, с высокой грудью, с острыми торчащими сквозь тонкую ткань химатиона сосками, и с длинными прямыми, черными как смоль волосами. Александр еще раз покосился на нее. Ему показалось, или она улыбнулась ему в ответ?
Впрочем, это позволило Олимпиаде приглядеться внимательнее к нему самому, и заметить перевязанную руку, расцарапанные бедра и разбитые колени.
- Вы свободны, - отпустила она девушек, - Что это, Александр?
Александр не сразу ответил ей, он проводил взглядом длинноволосую девушку, зачарованно наблюдая за медленными чувственными движениями уже округлившихся бедер.
- Александр? – терпеливо повторила Олимпия, проследив за траекторией его взгляда.
- А?
- Что с тобой случилось, сынок?
- Ничего, мам, упал неудачно, - сказал Александр, - С Перитасом играл.
За окном послышались радостные выкрики. Громкий медовый бас Филиппа, счастливые голоса Клита и Пармениона, заливистый смех Антипатра. Олимпиада подошла к окну.
- Он тебя укусил?
Александр схватил со стола горсть орехов, жареных в меду, перевязанной рукой и запихнул в рот.
- Нет, - чавкая, сказал он, - Я его.
Он подошел к окну и встал за спиной у матери, заглядывая во двор:
- Ух, ты, какой он оказывается здоровый, – удивился подросток, когда ступая вслед за мужчинами рабы внесли во внутренний дворик тушу убитого льва.
Олимпиада смерила его странным взглядом, цвета спелых маслин, от которого у него мурашки пробежали по коже.
- Эти игры, на которые тебя подбивает отец, не доведут тебя до добра, Александр, - сухо сказала она
- Но я не… - начал, было Александр.
- Ты слишком рискуешь. Ты не знаешь, что у него на уме, зато это знаю я. Я - женщина, я понимаю его лучше, чем ты. Он хитрая лиса, в ты, ты – единственное, что есть у меня в этой жизни. Я совсем не готова потерять еще и тебя, - Олимпиада положила руки ему на плечи, - …отдать власть его ублюдкам.
Александр нахмурился, слова матери неприятно поразили и озадачили его. Глаза его сузились и лицо приобрело такое же странно хищное выражение как и у его матери. Он отбросил ее руки, и повернулся, чтобы уйти.
- Постой, Александр,…
- Я учту твои замечания, мама, - он повернулся, склонив на секунду голову.
- Александр!
Он не обернулся.
Вышел во двор с тяжелым сердцем.
Во дворе на краешке бассейна в праздничной одежде сидел пленный персидский сатрап, с которым они ходили на охоту. Он смотрел на воду, понуро опустив голову. Уголки губ на его красивом с правильными породистыми четами лице были опущены вниз, а густые черные брови сошлись на переносице практически в сплошную линию. По всей видимости он не посчитал нужным присоединиться, к празднованию, утроенному Филиппом в честь сегодняшней удачной охоты.
- Артабаз! – Александр бросился навстречу пленному персу. Артабаз встал, приветствуя его, он обнял царевича за плечи:
- Мой спаситель… – сказал Александр.
Артабаз улыбнулся.
- Ты сам убил зверя, и легко справился бы с ним без нас с Гефестионом, - сказал перс, - я просто решил подстраховать свою собственную шкуру, подумав, не дай бог чего, и Филипп скормит нас льву по очереди, даже если лев этого не захочет. Но ты его убил, а значит – добыча твоя.
Александр обнял его в ответ.
- Ты грустный какой-то, - сказал он, - печенья хочешь? Олимпия дала.
- Твоя мать очень заботится о тебе, - сказал Артабаз, надкусывая печенье. Он опять опустился на бортик бассейна.
- Да, - Александр сел рядом с ним, - И отец тоже. По определению, я должен был бы быть самым счастливым человеком на Земле. Но сказать по правде, Артабаз, чаще всего я чувствую себя словно бы между молотом и наковальней.
Глаза перса потеплели.
- Ты молодец, - он потрепал Александра по плечу, - ты знаешь, я получил письмо из дома. Моя дочь выходит замуж.
- Замуж? – заинтересовался Александр, - А сколько ей?
- Восемнадцать, - сказал Артабаз, она старше тебя на пять лет.
- А она красивая? Она похожа на тебя?
Артабаз рассмеялся, опуская глаза.
- Я помню ее еще маленькой девочкой, - сказал он, - круглое румяное личико, загорелое, румяное, словно спелый персик, глаза как маслины, черные волосы, ниже пояса.
- Красивая, - утвердительно повторил царевич, шлепая ладонью по воде, - Мне нравятся такие. Я бы на ней женился.
Артабаз рассмеялся, его алый халат, затрепетал в такт движениям его тела.
- Ты не мог бы, ты же царского рода – а она нет. Тебе надо жениться на
царевне, Александр.
Александр фыркнул:
- Я женюсь на том, на ком захочу!
Артабаз покачал головой и промолчал.
- А я думал ты что-то вроде персидский царь, - продолжил светловолосый подросток, - а если так, то значит она тоже царского рода.
- Нет, Александр, персидский повелитель, Владыка Всех Земель, Царь Царей Артраксеркс, а я просто был повелителем одной из сатрапий, до того, как попал сюда.
- Что такое Сатрапия?
- Это вроде как княжество в Македонии, когда твой отец объединил их воедино. Только размером побольше, вроде всей Македонии.
- Персия такая огромная? – удивленно спросил Александр, вскакивая и вставая перед Артабазом. Его губы приоткрылись, придавая по-девчоночьи симпатичному лицу донельзя удивленное выражение, -Больше чем Македония?
- О, да, Александр. Степи ее, поля, пустыни и сады, горы и долины простираются на долгие и долгие стадии, можно много лет идти от Бактрийских садов до хлебов Египта, самой южной сатрапии Империи Ахеменидов.
- В Египте растет хлеб?
- Конечно, там растет пшеница, и откуда его сюда, в Македонию и возят, и в Грецию... Да что там, хлеб, ведь за то чтобы хотя бы раз увидеть Висячие Сады Семирамиды Вавилона можно и жизнь отдать. Сады, которые, тая в дымке летнего зноя, словно бы парят над землей. Богатейший и сумасшедший город, центр всех цивилизаций, кого там только не встретишь, индийцев, скифов, греков, египтян, арабов, туда свозят даже китайский шелк. Представляешь, все это Вавилон!
- Вавилон - столица Персии?
- Нет, столица Персии в городе Суза, она ближе к побережью, как и Персеполь, город-дворец. Резиденция Великого Царя. Весь дворец будто бы выложен из золота и драгоценных камней, драпировки там в одной комнате, дороже тысячи рабов! Вавилон же стоит в самом сердце Персии, да что Персии, Вавилон – это сердце всего мира.
- Александр, где ты пропадаешь? – послышался громкий голос Филиппа, вышедшего во двор в обнимку с нарумяненной пухлой гетерой, - Игнорируешь своего собственного отца?
***
Очень хороший вид был с этого берега Струмы. С высокого, поросшего густыми зарослями кизила. Александр и Протей залегли в кустах между деревьями. Их наблюдательный пункт был здесь уже несколько последних недель. Все началось с того, что они однажды обнаружили, что сюда регулярно приходят молодые девушки из Пеллы, чтобы искупаться. По легенде, именно в этом месте, где река совершает свой поворот, чтобы впасть широким потоком в море, купались нимфы, совершая свои ритуалы, посвященные богу Дионису, и таким образом оставались всегда молодыми и красивыми.
Девушки купались, пели песни, водили хороводы, распустив влажные волосы по плечам, их обнаженные тела золотились закатным светом. Мужчины сюда не допускались. Одним словом, из кустов мальчишек было уже не выманить ничем.
Александр вздохнул и закусил губу, увидев среди них свою финикийку. Высокую и темнокожую с налитыми грудями и стройными бедрами, гладкую и сверкающую словно статуя из оникса. У него даже зашумело в ушах, от невероятно усилившегося тока крови по его полуобнаженному телу, при виде нее.
Он заерзал на месте, устраиваясь на месте поудобнее, и подбираясь к просвету между цветущими кустами поближе, как вдруг чья-то рука опустилась ему на плечо.
- Гефестион! – воскликнул он, вздохнув с облегчением, - черт…ты меня напугал…
Гефестион хохотнул и влажно чмокнул его в щеку, приветствуя.
- Привет Протей! – быстро проговорил он. Но темноволосый мальчик лишь махнул рукой, увлеченный зрелищем на противоположном, пологом берегу Струмы. Надо ли говорить, что от ласкового прикосновения губ Гефестиона Александру легче не стало.
- Пойдем, - сказал ему Гефестион. Македонец развалился поперек его спины, опершись на локоть, как бы случайно. Походя в шутку кидая маленьким камушком в Протея, - посмотришь на шкуру льва, которого ты убил! Ее только сегодня принесли из дубильной мастерской. А?
Гефестион ласково пощекотал пальцем золотистый пушок на загривке Александра.
- А тут финикийка, - грустно ответил Александр, - голая.
- А там шкура твоего охотничьего трофея! Ты что, не хочешь посмотреть на него? Ты променяешь его на чернокожую бабу? Ты ее хочешь больше?
Александр тряхнул плечами, скидывая Гефестиона с себя.
- Я все хочу, - сказал он.
- В жизни так не бывает, - Гефестион сел, упершись руками в землю, - Приходится выбирать. Нельзя иметь все!
Александр перевернулся, и странно посмотрел на друга:
- Можно! - улыбнувшись, сказал он, потом повернулся к брату - Протей, ты с нами?
- Нет, идите, - махнул рукой мальчик.
Гефестион открыл, было рот, чтобы ответить но передумал, и вскочил на ноги. Они быстро добежали отсюда до дворца, через оливковую рощу, огородами на запад.
Они ворвались в ярко освещенную масляными лампами залу дворца, в ту самую с мозаиками на стенах и невероятно высоким потолком. Гефестион приложил палец к губам.
- Тсс, смотри, - он показал на пол.
На плитах пола, лежала золотистая шкура хищника, увенчанная огромной головой с рыжей пушистой гривой. Александр опустился на колени, на мягкий мех, он взял огромную голову зверя в руки, вместо глаз в глазницах хищника сверкали два отшлифованных янтаря. Гефестион опустился на шкуру рядом с Александром и вздрогнул.
- Запоздалый ужас перед диким зверем? – усмехнулся одним краешком губ Александр.
Гефестион помотал головой. Он обхватил плечи Александра, склоняясь к нему ближе:
- Я просто боюсь потерять тебя, - тихо прошептал он, - я раньше не думал об этом. А сейчас понял, что это единственное, чего я боюсь.
Александр не ответил, он опустил глаза. Губы его были теперь близко- близко, однако как можно было бы что-то понять? Он не двинулся ни навстречу, ни от Гефестиона, не шелохнулся. Просто стоял на коленях рядом с ним. Темноволосый пацан, будучи старше на целый год, рассудил, что что-то делать надо и если не сейчас- то никогда, и, зажмурив глаза, отчаянно задержав дыхание, осторожно коснулся губ своего друга.
Коснулся его рта, обжегся пламенем, разлившимся по его телу сразу же в ответ, задохнулся и впился через секунду уже крепче. В губы. В сладкие полные губы, напомнившие ему спелую черешню. Такую же крепкую и округлую, прохладную снаружи, истекающую соком от голодного прикосновения его губ. Александр ответил на его поцелуй, и Гефестион принялся целовать его еще более жадно, прикусывая нижнюю губу Александра, чуть-чуть, слегка, тут же сменяя укус на влажные прикосновения языка и губ, уже только ударившись локтем о каменные плиты пола, понял, что он повалил друга на пол, и сам оказался сверху.
Гефестион оторвался от него, тяжело дыша. Сердце буквально выпрыгивало у него из груди.
- А, - начал он, - ты …это, я забыл спросить, ...в морду-то не дашь?
Александр посмотрел на него внимательно, глаза, его сузились довольно.
- Не знаю, Гефестион, - тихо проговорил он, - ты бы уже бы определился бы… дать тебе или не дать.
Гефестион возмутился такой неуместной на его взгляд шуткой, и со злостью впился в рот друга, путаясь руками в золотистых кудрях, намереваясь не отпускать более из своих объятий Александра, но Зевс распорядился иначе, и вскоре их сладостное уединение было нарушено хромоногим громогласным и крупным Леонидом, призывавшим царского сына к немедленному сну.
Можно подумать, что тот бы смог сейчас уснуть.
Леонид оставил смуглого потомка македонских князей проклинать педагогику на все известные ему лады, и увел удивительно молчаливого и задумчивого Александра за собой. Воспитанник не сказал ему ни слова.
Он вообще за этот вечер никому ничего не сказал. Только странно посматривал порой на юных рабов, помогавших ему мыться.
- Опять весь день пялился на девичьи сиськи на реке? – спросил Леонид у развалившегося на ложе Александра.
- Не могу же я всю жизнь любоваться только на твои сиськи, Леонид, - мрачно сказал Александр и резко перевернулся на живот, вцепившись зубами в подушку, и потом долго отплевываясь от гусиных перьев.
Леонид набросил легкое одеяло на воспитанника, и подоткнул его по сторонам.
- Я после тебя дрессировщиком пойду, - сказал он, - тигров.
- Нельзя….с животными так нельзя, с ними надо понежнее…
Леонид не смог сдержать искушения и не опустить тяжелую ладонь на особо выдающуюся заднюю часть его тела под одеялом.
- Сладких снов, Александр, - сказал он.
-Конец первой главы –