И конь над плавнею летел
Одно время зачастил я к деду Якову, пристал к нему с расспросами. Приходил обычно по выходным или праздникам, приносил гостинец и как бы ненароком заводил разговор о прошлом. Расспрашивал о наших предках, о станице, о прежних порядках. Баба Даша однажды не выдержала и спросила, коротко поджав губы:” Та на шо воно тоби, онучик?” Спросила с улыбкой, глянув на меня лучистыми карими глазами, и притихла. А я не знал, что ответить. Мне просто отелось узнать, что же было на этом свете до меня.
Баба Даша уже больше года была прикована к постели, у неё отнялись ноги, и по хозяйству управлялся дед. Он отправлялся в погреб, доставал капусту, моченый виноград, вино, накрывал на стол. Дед Яков, обычно молчаливый и замкнутый, после двух-трех стаканов домашнего вина начинал рассказывать какую-нибудь бывальщину. А рассказчик он был хороший, таких сейчас поискать. И не соврет. О брехунах он говорил: “Ну то такый, шо й прыбавыть можэ”.
Не помню, какой и праздник был. Выпили мы по первой, выпили по второй, закусывать стали, тут я и спросил невзначай:
- Скажить, дедушка, а раньше так праздники отмечали, как
сейчас, или може й николы було?..
- По-разному… Бувало, шо й хлиба ны було, тай повечерять
ничым,- чему-то усмехается дед. – Зымлю волами оралы, хлиб вручну жалы…
- Та голод такый був, шо не привэды Господи вам пережыть!- вставляет баба Даша.- Двоих диточек з дидом поховалы.- Она смохнула слезу и тут же улыбнулась.- А то Мыкыта кукурузу заставыв садыть.- И, бросив на меня взгляд, проговорила:” Шо, онучек, не про те?.. Трэба про тэ,шо було ранишэ?.. Може, про тэ,як кадетська власть прыйшла?.. Ну шо, прыйшлы у станыцю,сталы у козакив конэй, худобу забырать. Як зараз всэ помню. Начэ вчора було. Здается всэ так блызко-блызко, рукой достала б…Отак!..- Она вытянула над койкой руку и сжала сухой старческой кистью воздух.- блызько, а нэ дистанэш…- грустно вздохнула баба Даша,помолчала и снова заговорила: - Возылы тут по станыци якогось чоловика у сподьнем, до коня прывязонного, казалы, шо генерал Корнилов. А люды миж собой балакалы, шо то простый солдат, кадет якысь… Не тэ?.. Ще ранише?.. А, це як сами жылы… Ну шо, волами оралы, сино косылы, худобу паслы - важко було, важко, онучек… А всеж-такы якось вэсэло. Скажы, дид, вэсэло жилы ?
Глаза у бабы Даши заблестели, словно бусинки спелой бузины на солнце.
- Паску як справлялы ! А Риздво !.. Всиею станыцею . Ни, зараз так нэ гуляють. Розучылысь люды гулять… Висимдэсят лит прожыла, а наче й не жила, так жить хочеться…
Дед Яков сидел на диване в своей привычной позе, обхватив запястьями сцепленных кистей колено ноги, и слегка раскачиваясь вперед. Глаза его лукаво и строптиво смеялись. Улыбка пряталась в русых прокуренных усах. Я лишь мельком взглянул на приосанившегося деда и сразу понял – сейчас расскажет !
Одын раз отам за станыцею, на Прышиби, впивмалы бандюг,- проговорил дед Яков сухим голосомю Остановился. Убедившись, что завладел нашим ветренным вниманием, продолжил:
- Грабылы воны та ризалы людэй, тих, шо йихалы з города або ж у город мымо Пидваркових садив. Марьянцив, мышастовцив, наших… Ага, а як впивмалы ?! Посадылы у гарбу козакив, накрылы рядном и повэзлы наче горшкы яки. Спэрэди посадылы йздового, йдэ соби начэ якыйсь станычнык, вэзэ щось з ярмарку та запизнывся трошкы.
Ось пидъйзжае вин до Прышиба… Выскакують тут ци розбышакы, перехватують конэй: “Стий, прыйхав !” До рядна, а з гарбы выскакують наши козакы з вынтовкамы та саблямы. И всих тих бандюг переловылы. Лащенко, Танцюра та ще двое, вжэ й нэ помню, як йх…
Покрутылы рукы, прывезлы у станыцю. Атаман зибрав сход. Стоять люды, судьи розбырають. Так и так пытають: “Людэй грабылы ? - Грабылы. – Убывалы ? - Убывалы… - Козакы, станышныкы, шо будэмо робыть з нымы ? – пытае атаман.
- Та повбывать йх ! – кажуть люды.
Дед Яков бросает на меня испытующий взгляд, говорит спокойно, буднично:
- Трое попадалы на колина, просять людэй, благають, шоб нэ вбывалы йх. А Лащенко й кажэ: “А я смэрти не боюся, нагулявся, напывся и вына и крови людськойи, и умырать не жалко !” Та колы вже козакы та бабы сталы з палкамы та кинжаламы пидступать до них, цэй самый Лащенко перестрыбнув через лису та вулыцэю кынувся до Кубани… Можэ й утик бы, та дид Крывонис влучив йому цэглыною з-за лисы у голову. Упав Лащенко у канаву, закровывся, а тут тоби й люды з дрючкамы, камэнюкамы – давай його добывать… А жинка з дитьмы йх за рукы хватають, нэ дають быть, крычать, плачуть, людэй молять… Так той Лащенко своею кроввю й захлэбнувся у канави.
Дед сделал паузу и пристально заглянул мне в глаза своими ясными серыми глазами. А затем так же спокойно проговорил:
- Ото й такэ було.
От неожиданности я вздрогнул и почему-то представил деда
Якова вихрастым мальчиком, обескураженным кровавой сценой расправы и жестокостью взрослых одностаничников. Вилка с огурцом так и зависла над столом. Заметив мое замешательство, баба Даша проговорила со вздохом:
-Та то ж бандюгы, онучик ! Йх нэ треба жалиты… А ты, дид, э-эх, такого нарозказуеш… Лучше б про конэй розказав. А яки ж у нас кони булы ! – Баба Даша обстоятельно рассказывала о лошадях, которые были у ее отца, как готовили строевого коня к службе, а я удивлялся ее знаниям в этом неженском вопросе.
Через некоторое время я решил спросить у деда, знает ли он про Бурсака, утопившегося в Кубани.
- Та тож був такый атаман,- как бы нехотя стал рассказывать дед Яков надтреснутым голосом, озорно поглядывая мне в глаза. – Вин, кажуть, продав черкэсам станыцю. Послав всих козакив у стэп на сино. “Идить, - кажэ,- сино убырать, бо врэмя прыспило !” Пойихалы козакы по сино, а було вжэ нэ знаю скикы, воны догадалысь про тэ дило, заховалысь з ружамы та саблямы пид кручею, сыдять, ждуть. Ось тоби и черкэсы плывуть черэз Кубань на бурках. Козакы выскочилы з-за грэбли, пострылялы, накололы черкэсив, а Бурсак, бачэ такэ дило, - на коня та тикать у Катэрынодар. Кинь у нього добрый був, жалко коня…
Тут так стало, шо з города якраз йихав сам атаман
вийска у нашу станыцю. Шо Бурсакови робыть ?.. А робыть ничого – вин накынув коню на голову бурку та разом з ным у Кубань з кручи. Ото й называють люды кручу по-над селекцентром “Бурсакова скачка”.
“Боже мой ! – мелькнуло у меня в голове. – Какая же неблагодарная память у моих земляков о том человеке, что с первых дней ее заселения по-отцовски заботился о станице, кто болел душой о казачестве и дорожил славой Черноморского войска”.
- Дид, розкажы про конэй, - сказала баба Даша.
Помолчав еще немного дед стад рассказывать семейную историю:
- Сэрэдньому мойому брату Дмытру пидийшов був строк иты на слувжбу. Треба було коня купувать. Назбыралы грошэй, пойхалы з батьком у табуны пид Ейск и мэнэ з собою взялы. Довго выбыралы там коня, выбралы самого гарного. Накынулы аркан, надушылы добрэ и прыгналы додому. Дмытро за ным ходыв, за дивкою так нэ ходять. И сахаром гудував, и купать кажный вэчир водыв. Бувало прывяжэ до шовковыци, сам зализэ на нэи и подушку на дрючци до спыны прытуля, прывчае до сидла. Воспытав вин харошого коня. Ось завтра й на службу йты. Нагуляв Митька коня, накупав його и в конюшню поставыв. На другый дэнь, чуть свит, идэ брат до конюшни, видчиняе ворота – уси кони стоять, а його нэмае. Укралы ! И ворота зачинэни, и замок высыть, а коня грэцьма. Поспылювалы ворюгы ззади у конюшни занозы и вывэлы коня ноччю. Бидный брат аж заплакав, так жалко йому було коня. А шо зробыш, прыйшлось иты на службу на кони старшого брата Ивана, та куды тому до Дмытрового.
- Такый кинь був дужэ дорогый. Цэ ж нэ абы якый, а стро-йо-вый, - баба Даша воздевает вверх указательный палец. – А таки ж булы красавци, задывысся… Як воны вышагувалы, як музыка грала, а шо козакы на скачках вытворялы…
- Ага, а то було раз на скачках, отам за станыцею, - снова заговорил дед Яков, - кинь скынув верхового и подався у плавню.
Дед Яков махнул рукой и уперся взглядом в пустоту между диваном и столом, замер, словно разглядывая несущегося вдали во весь опор коня. Я также мысленно представил того коня, мелькавшего над бурьяном и выгоревшей травой с развевающейся по ветру гривой.
- Кынулысь за ным гнаться. Та дэ там, гналы аж до Кубани… Вин сиганув з кручи у воду и поплыв. Плыв, аж покы не утонув, а у рукы людям нэ дався !..
При последних словах деда в его голосе мне послышалось неподдельное восхищение норовистым жеребцом, его стремлением к воле. Дед Яков замолчал, продолжая мысленно любоваться конем, упоительным его бегом по плавне. Баба Даша с тихой улыбкой на выцветших губах задумалась о чем-то далеком и неповторимом, может быть, о первых весенних подснежниках, за которыми ходила с сестрами и соседскими девочками в Дубинку ?.. Или как щедровала ясным зимним вечером под окнами ?
По дороге домой я размышлял о превратностях жизни. “Это же надо,- думал я о дедушке,- лошади, которые чуть не погубили его, сделали его калекой, до сих пор вызывают искреннюю любовь и восхищение !”
Даже выйдя на пенсиюЮ дед Яков чуть ли не каждый день наведывался на колхозную конюшню. Я знал, что в детстве его поносили лошади и с тех пор он страдал падучею, которую всячески скрывал от окружающих.
Каждый раз, проезжая на автобусе мимо Пришиба и раскинувшейся за ним до самой Кубани плавни, невольно вспоминаю о Лащенко, поджидавшем с приятелями под этой кручей очередную жертву, строптивого коня, летевшего через плавню к Кубани, про Бурсака и навсегла утраченную казацкую волю. И шевельнется в душе чувство, похожее на большую жищную птицу, начнет расправлять свои крылья, чтобы полететь над родными просторами, словно конь, но гнет многолетних будней снова придавит ее, загонит в темный угол. Взнуздали казачью волю, Давно взнуздали м объездили. Но неужели навсегда ?! Неужели ей никогда не воспрять ?
А вдали виднеется в плывущем мареве горизонта, над белыми многоэтажками Юбилейного, Бурсакова скачка. И я, предатавляя бьющего оземь шапкою полковника Бурсака, хочу окликнуть его и остановить от безумного поступка. Неужели нам лишь в тягость слава наших прадедов и воля, за которую они боролись не одну сотню лет ?..