Он обычно приходил ночью. Иногда - без стука, всегда - без предупреждения. Говорил: “Мне холодно, согрей”. Или ничего не говорил. Просто заключал в объятия, из которых невозможно было вырваться, искал сухими горячими губами мои губы, и мы, не удержав равновесия, падали на кровать...
Познакомились мы еще в сентябре, когда над головой пылало по-летнему раскаленное солнце, и небо с разбросанными по нему обрывками облаков было похоже на синие, с белыми пенными гребнями, черноморские волны. Я с детства любила море, на берегу которого провела первые годы своей жизни, и подсознательно узнавала его во всем - даже надрывный вой набирающей скорость электрички в метро напоминал мне, как воет ветер, врываясь в узкий коридор между двух скал, почти вплотную прилепившихся друг к другу. Так и мы с Женей, вроде бы совсем рядом, на одном этаже в общежитии живем, но в то же время так неизмеримо далеки, что кажется - невидимая стеклянная стена разделяет нас. Такая, что сквозь нее видишь лицо, даже порой можешь прочитать слова по движению губ, а дотянуться - никак нельзя, разобьешь скрюченные от боли пальцы о гладкую, бесстрастную поверхность...
Как ни прозаично, познакомились мы в библиотеке. Небольшое уютное помещение, улыбчивая тетя - библиотекарь и очередь - человек десять.
Короче, стояла я в очереди, ни ближе ни дальше, чем судьба мне назначила стоять, и ни о чем не думала. Как вдруг вижу - подходит хорошенький такой, блондин с серыми глазами, прической - каре и наглой улыбкой и хочет пройти первым. Все конечно, заволновались, закудахтали, что вон, мол, какой наглый тип нашелся, скоро конец перемены, а книги всем нужны позарез именно сейчас. Короче говоря, обломали его. Повесил нос, встал в самый конец. Почти прямо за мной. Опустил сначала голову, скорчил недовольную гримаску, потом ничего, отошел, даже улыбаться стал. Смотрит прямо на меня своими дерзкими ясными глазами и спрашивает: “Ты откуда такая, чернявая?” Хотела я сказать в ответ что-то дерзкое, да не вышло, не повернулся язык. «Издалека», - ответила я односложно. - А как зовут?” “Дарья”. Ну чего он привязался?
“А меня Женькой звать, - представилось белокурое чудо, - Живешь в общаге? Что-то я тебя там не видел”. “Еще увидишь”, - пообещала я и отвернулась. Продолжать разговор почему-то не хотелось.
Через несколько дней мы столкнулись в коридоре. На этот раз - в общежитии, скверной многоэтажке сталинской постройки с двумя рядами однотипных комнат по обе стороны длиннющего коридора. “Ты чего не заходишь в гости?” Я сначала немного растерялась, не зная, что на это ответить, но потом, собравшись с духом, выдохнула: “Некогда!” и, ускорив шаги, отправилась дальше в направлении умывалки.
Жило нас в комнате трое - я и две подруги - соседки на курс старше. Комната наша почиталась самой “хиповской” на всем этаже - стульями мои дамы принципиально не пользовались, они служили только для развешивания одежды. А функции стола исполняла надколотая с одного угла могильная плита, поставленная вместо ножек на сложенные друг на друга кирпичи. Плита эта была некогда найдена на свалке и за бутылку тайно перенесена в общагу нашими парнями - алканавтами. На ней приходилось и готовить пищу, и вкушать ее, имея, таким образом, по примеру святых, перед глазами своими “память смертную”. Главным достоинством плиты было то, что на нее можно было спокойно ставить горячие кастрюли, сковородки и чайники, не боясь, как дома, испортить лакированную поверхность дорогого стола.
Вообще же жилось нам весело, если не сказать больше. С моим вселением курить в комнате было запрещено - я не терпела табачного дыма. “Зеленый змий”, некогда обитавший в ней, тоже был изгнан без возврата.
Жизнь моя была светлой и радостной, пока однажды в ней снова не появился Женька. А произошло это так. Сижу я дома, то есть у себя в комнате, вечером, книжку читаю, ко сну готовлюсь, никого не трогаю. Вдруг - стук в дверь. Вваливается народ, выпивший, зовет на посиделки. Я сначала - отнекиваться, мол, спать хочу, полночь скоро. Но никто не слушает, чуть не за руки тащат - пойдем выпьем, посидим, и все. Ладно, как была - в своем длинном восточном халате, так и пошла с ними. У нас в общаге особо по поводу одежды никто не переживает, каждый ходит в чем вздумается, иногда такого артиста можно встретить - хоть без грима и переодевания - на сцену. Думали - гадали, кому идти за вином в ближайший магазин, через дорогу, и решили отправиться почти все, прохладиться. В комнате остались только Женька и я. Женька - потому что это была его комната, и он, как выразился, охранял стаканы, чтоб не улетели, а я - посчитала дурным тоном выходить на улицу в халате .
“Даш, - голос Женьки в наступившей тишине показался резким, - почему ты не заходишь ко мне в гости?” “Не знаю, - уклончиво ответила я, - не думала об этом”. “Садись сюда, - он указал на место рядом с собой на кровати,- в ногах правды нет”. Я присела. Мы молчали. Я почему-то не знала, о чем говорить. “Ну почему ты такая?...”. “Какая?” “Ну, скромная что ли...”. “Никакая я не скромная, просто устала”. Женька, казалось, обрадовался, по крайней мере улыбнулся. Разговор как-то не клеился. Он вообще, как оказалось, не любил трепаться попусту. Пока я размышляла, куда подевался остальной народ, мой молчаливый “собеседник” разыграл целый трюк, достойный опытного артиста. Сделав вид, что пьян больше, чем было на самом деле, он как бы случайно качнулся в мою сторону и...свалился прямо мне на колени. Я попыталась вскочить - тщетно, шансов освободиться не было - руки у Жени были очень сильные, они во мгновение ока обвились вокруг моей талии и, сама того не желая, я оказалась в его объятиях. “Отпусти”, - злобно возопила я, однако треснуть как следует, своего пленителя не рискнула - я вообще по своей природе не могу никому причинить боль.
Отпускать меня явно не желали, наоборот, это белокурое странное существо все крепче прижимало меня к себе. “Знаешь, ты мне давно нравишься! - услышала я приглушенный шепот. - Не уходи, мне так тебя не хватало”. Слова его звучали искренне, они шли, казалось, из глубины усталой души, и мне почему-то стало жаль этого мальчика. Мальчика? Несмотря на свои три десятка лет он был таким стройным и хрупким, что казался почти ребенком. На какой-то миг я почувствовала себя матерью, которую обнимает единственное дитя. В этот момент я перестала сопротивляться. Наши лица оказались рядом. Его глаза были странного серо-голубого цвета, глубоко посаженные, чуть прищуренные, как у кошки, а льняные волосы в приглушенном свете настольной лампы, золотясь, как нимб, падали блестящими волнами на плечи. Небольшой, чуть вздернутый носик и слегка приподнятые уголки губ придавали лицу задорное выражение. Однако сквозь эту, ставшую, наверно, уже привычной, маску шута просвечивала мучительная, тщательно скрываемая душевная боль. Она отражалась в глазах - их лихорадочный блеск был похож на слезы. “Поцелуй меня, мне так одиноко, так страшно одному...” - словно эхо, прозвучали тихие слова.
Его губы были теплыми и сухими, как нагретые солнцем камни. И на вкус напоминающими пыльный степной ветер. А волосы на ощупь - мягкими и упругими, словно струящиеся по склонам курганов фонтаны ковыль - травы. Я смеялась над собой в душе, наблюдая словно со стороны, как наши тела сплетаются в объятиях, и вот уже сил нет оторваться от его пьянящих, неистовых губ...
К счастью, в этот момент раздался стук в дверь. Женька крикнул: “Войдите!”, и, едва я успела соскочить с его колен и передвинуться подальше, потупив взор и стараясь не смотреть по сторонам, как вся наша веселая компания с песнями и смехом ввалилась в комнату.
Разливали вино, кто-то рассказывал анекдоты, кто-то, стараясь перекричать других, пытался декламировать стихи, короче - шум, гам, полный хаос. Но вот в руках у кого-то оказалась гитара, и полилась песня. Постепенно стихли споры и разговоры, и в комнате воцарилась Музыка. После нескольких незамысловатых мелодий незнакомый мне парень сказал: “Нет, я сегодня не в голосе, спой лучше ты, Женек!”. Я, конечно, знала, что Женя пишет песни, но до этого вечера как-то не думала об этом всерьез - мало ли кто пытается что-то сочинять. Но тут с первых же аккордов, с первого же куплета поняла, что это - не просто прикол, это - настоящий, редкий талант. Голос лился, играя, как водопад, мелодия вплеталась в слова, создавая какое-то совершенно потрясающее ощущения полного разрыва пространства и времени. Уже не было певца, не было слушателей, была только бесконечная Песня, казалось, звучащая сама по себе. Яркие, объемные образы, пахнущие стариной, степью, стелющимися под ветром душистыми травами. Я была потрясена, заворожена, околдована. И эта песня, и первый поцелуй, и гибкость стройного, разгоряченного тела, и скрытая от посторонних глаз глухая душевная боль, которую я почувствовала сквозь маску его улыбки - все слилось для меня в какой-то кружащийся хоровод образов, который не давал вырваться из своего замкнутого круга, лишал воли, сил, пробуждал в душе что-то неведомое, похожее на любовь.
Я теряла над собой власть. Хотелось бежать от этого наваждения, но сил уйти уже не было, и лилась колдовская песня, и кричали под пальцами серебряные птицы туго натянутых струн...
Мы расстались часа в два ночи, когда народ начал медленно, но верно расползаться по комнатам, в предчувствии раннего подъема. В душе боролись противоречивые чувства - радость и холод, счастье и сомнение, блаженство и страх. А ночью пришли странные сны. Вот мы идем, обнявшись, по пыльной проселочной дороге, а по обе ее стороны - холмы, холмы, и над ними кружатся черные и белые птицы, черные - слева, белые - справа от дороги. И никак не кончается она, и течет неведомо куда, и предела ей нет...
А потом было огромное синее полотнище неба, натянутого над выжженными солнцем степными травами. И глухо шипящие морские волны, огромными, высоко приподнятыми пенными языками лижущие песок. И мы снова вместе, но я - это не совсем я, и он - это не совсем он. Другие лица, другие времена. Все перемешано, как в калейдоскопе.
И вот опять меняется место и время действия. Ночь. Еле озаренные разреженным лунным светом красновато-серые скалы, нависшие над каменистым речным берегом и больше похожие на декорации к спектаклю, чем на реальность. Магический цветок догорающего костра. На влажной от вечерней росы траве - пляшущие отблески, похожие на светомузыку. И фантастическим кажется в полумраке поединок - танец двух мужчин, сражающихся на мечах. На одном - длинный почти до земли, расшитый вязью темный плащ, развевающийся на ветру, как крылья. Высокая худощавая фигура. Короткие, ежиком, черные волосы. Пальцы в дорогих перстнях. Искаженное злобой, уже не молодое лицо. Старший брат. Я все еще хорошо помню его, хотя с тех пор прожила не одну жизнь на земле. Его противник меньше ростом и оттого кажется более хрупким. Длинные, намного ниже плеч, светло - золотистые волосы, похожие на лучи полуденного солнца. Мягкие черты юного, одухотворенного лица. Пронзительный взгляд серо-зеленых, как у кошки, глаз. Черные кожаные одежды. Тонкие длинные пальцы, из последних сил сжимающие рукоятку тяжелого двуручного отцовского меча. Тот, кого я любила. Тот, кого я встретила, спустя тысячелетие, и узнала-вспомнила несмотря на изменившийся почти до неузнаваемости облик. Юный скальд, сын соседнего конунга. Той ночью он приплыл на небольшом корабле, чтоб увезти меня, невесту, в свою страну. Мы не были виноваты в том, что отцы враждовали, и приходилось скрывать ото всех нашу любовь... Но мой старший брат неожиданно узнал обо всем. И вот, спускаясь по берегу, вижу, как они сражаются не на жизнь, а на смерть. И брат одолевает. И теснит моего белокурого скальда все ближе и ближе к обрыву, под которым клокочут темные волны, разбиваясь о драконовы зубы камней.
Я кричу, и крик мой относит ветер в сторону, и валькирии, как тени, уже летят по воздуху к месту битвы. Страшно светятся в лунных лучах их серебристые шлемы...
* * *
Когда я проснулась, солнце только-только выползло из-за темного шпиля торчащей в окне башни, и, огромное, красное, как помидор, нависло над соседними домами. Стоило приоткрыть глаза и осторожно пошевелить пальцами рук - возвратившееся ощущение своего тела подсказало мне, что путешествие в глубокое инкарнационное прошлое закончено, что за окнами обычное утро конца ХХ века, а не пугающая ночь раннего средневековья. И не стоит плакать о том, что было - не было когда-то среди обрывающихся в неизвестность скал.
Давно пора вставать, и события прошедшей ночи казались не более реальными, чем осколки не до конца вспомнившегося сна.
Как я и думала, досмотреть свои сны-воспоминания не удалось - я так и не сумела узнать, чью душу унесли в таинственную Валгаллу крылатые девы - валькирии.
А спустя неделю мы снова встретились с Женей в коридоре. Я выходила из лифта, возвращаясь с подружкиного дня рождения, а он звонил кому-то по телефону-автомату. Увидев меня, оборвал свой разговор торопливым: “Пока, перезвоню позже, а то тут очередь к телефону”.
“Привет, как дела! Ты откуда? - Я не успела даже ответить, как Женька стиснул меня в объятиях, не смущаясь собравшейся у телефона публики. - Пойдем к тебе, нам надо поговорить”. И увлек вглубь бездонного коридора.
Женька был явно навеселе, и я подумала: ладно, я - с Дня рождения, а он-то где успел нализаться? Хотя в общаге это было в порядке вещей и, увидев кого-нибудь валяющимся в коридоре, ребята не удивлялись - просто переступали через неподвижное тело и шли дальше по своим делам. Женя еще считался из “культурных” - никогда, даже в самых исключительных случаях, не сваливался в коридоре, а хоть “раком” - но доползал до своей комнаты и на ощупь засовывал ключ в дверной замок... Гению ведь тоже надо иногда немного расслабиться.
Поэтому на этот раз я ничему не удивилась, молча открыла комнату, благо соседок не было дома, и стала снимать пальто.
“Садись,- властно приказал Женя, указывая мне место рядом с собой на кровати. Я повиновалась. - Поцелуй меня!”
“Почему бы не приколоться, - мелькнуло в моей голове, - ведь уже давно ни с кем не целовалась,” - и я исполнило просимое. Странное ощущение. Стоило встретиться нашим губам - и мне показалось, что время начало с неудержимой скоростью раскручиваться вспять, и вот я снова стою, раскинув руки, на вершине скалы, за спиной разбиваются о камни серо-зеленые волны, а внизу лунный свет дробится о клинки скрещивающихся мечей, и две фигуры продолжают кружиться в смертельном танце вокруг догорающего костра. И я не могу ничего с этим поделать, и есть только один способ остановить поединок... “Стойте! - мой нечеловеческий крик гулко отдается в плотном, как угарный газ, воздухе, и обе фигуры на миг замирают. - Не надо, я не стою того, чтоб вы из-за меня убивали друг друга”. Но танец смерти возобновляется, и сгущаются тучи, и несется по небу Тор в своей гремящей повозке, и искры-молнии вылетают из-под копыт впряженных в нее козлов...
Я кричу снова, но меня уже не слышат, и со страшным лязгом, высекая из прочной стали голубые искры, сшибаются танцующие мечи. И только когда я, отчаявшись, бросаюсь со скалы в кипящие волны, на ледяные камни, прекращают поединок два воина, оттого что нечего им больше делить, некого оспаривать друг у друга. В глазах у обоих стоят слезы...
И обрывается мой полет, и кружится мир под нами, и я впиваюсь в женькины губы исступленным поцелуем, и на щеках моих тоже слезы, и руки мои обвиваются вокруг его стройного тела, пытаясь хотя бы в этом единении укрыться от Памяти...
Но вдруг поворачивается ключ в замке, и в непривычной яркости зажегшегося света с испуганным воплем: “Ой, простите!” перед нами предстает моя соседка Лида.
“Пошла к черту!, - злобно рычу я, и Лида скрывается за хлопнувшей дверью. - Ну, теперь она лет этак через двадцать в своих мемуарах напишет, что-де имела честь целых две секунды лицезреть в неподобающем виде великого русского поэта”, - мой шепот срывается на истерический смех, и мы, корчась от хохота, катаемся по кровати...
“Ну я и скотина - сначала напился, а потом вот и до блуда докатился,” - говорит, приходя в себя Женя, встает с постели, поправляет на груди маленький нательный крестик и начинает одеваться.
“Ты куда?”
“К себе, а то неровен час узнает кто, слухи пойдут, - протрезвев, он вспомнил о своем имидже одиночки-гения, с которым не особо вязалось только что происшедшее. - Ладно, пока, тебе спать пора. Да и соседкам не вечно же по чужим комнатам куковать”.
Когда дверь за моим героем закрылась, я злобно щелкнула клювом: “Свинья!”
Холодно. Одиноко и холодно в не согретой постели длинною зимней ночью. И не становится теплей ни на градус от сонного похрапывания соседок-хиппи на кроватях рядом. Если, конечно, можно назвать кроватями брошенные прямо на пол тюфяки. Да, нелегко жить в одной комнате с людьми, не признающими цивилизованную мебель! Когда с люстры, как летучие мыши, свешиваются на нитках всякие мерзкие бубенчики- колокольчики, а под единственным заваленным каким-то хламом столом валяются пустые пивные и водочные бутылки. Противно есть с закапанной вареньем могильной плиты, поставленной посреди комнаты на стоящие торчком кирпичи, и при этом созерцать красующуюся внизу немытую три дня соседскую посуду.
Хотя, чего говорить - я сама придумала себе такое испытание - прожить в этом бедламе год. Если выдержу - значить смогу выжить в любой, даже самой худшей, обстановке. Если сломаюсь - туда мне и дорога.
Беспорядок и грязь вокруг были не самым тяжким бременем общажной жизни. Труднее было по вечерам читать серьезные книги под пьяные завывания гостей и что-то писать в атмосфере всеобщего хаоса. Тем более - оставаться собой: вставать в семь утра, делать зарядку и не обращать внимания на окружающее. И любить. Любить, не говоря о своих чувствах, и в короткие часы единения почти физически ощущать перетекание времени-пространства - из современной реальности в полуфантастическую прошлую и - обратно.
Это почти всегда было ночью. Именно ночью, как древний охотничий инстинкт - в домашней кошке, в Женьке пробуждалась Память...
“Ты меня любишь?”
“Не знаю. Может быть. Но я не могу без тебя. Не знаю, откуда это. Короче, не задавай глупых вопросов”.
А иногда он брал в руки гитару. Как тогда, в первый вечер. И я замирала, я полностью поддавалась магии теплого, похожего на звуки летнего ливня, голоса. В эти моменты я прощала ему все. Дерзкие, порой грубые слова, заломленные руки, жестокие укусы, оставлявшие на нежной коже не сходившие по несколько дней следы.
“Я же мужчина. Я должен быть сильным и властным. Хотя бы - с тобой”.
“Но я ведь - не резиновая кукла, над которой можно безнаказанно издеваться!”
“Молчи. Подчиняйся. Я - твой мужчина, твой повелитель. А ты должна слушаться. Беспрекословно.” - В его глазах зажигался жестокий огонь, и я понимала, что сопротивляться бесполезно, что все равно будет так как хочет он, и никак по-иному...
Я тщетно пыталась бороться с искушением, боясь обмолвиться о нем хоть словом даже ближайшим подругам. Но Память звала по ночам, и кружился за окнами сумеречный завьюженный город...
Весна пришла незаметно. И закончилась, не принеся с собой ничего нового. Кроме горячи предстоящей разлуки. Я заканчивала первый курс, Женя - пятый. И страшило своей неизвестностью непредсказуемое будущее.
Помню, как пятикурсники отмечали диплом. Узкой компанией. Никого из “младших” не было. А я сидела в одиночестве в своей комнате и “набивала” на компьютере какую-то очередную чушь - просто чтоб забыться, чтоб не сидеть без дела. Не тревожить Память. Но обрывки каких-то видений все же невольно врывались в сознание.
Вот древний старик-маг в глухой чаще разбрасывает на замшелом камне костяные руны.
“Что ты хочешь знать?”
“Свое будущее”.
Глаза старца, смотрящие, казалось, сквозь время на минуту затуманиваются, потом, прояснившись, делаются прозрачными и ледяными, как источник Мимира: “Ты никогда не будешь с тем, кого полюбишь - ни сейчас, ни много веков спустя.”
“Как это понять?”
“Не знаю сам, но так говорят Норны, - им одним ведомы все пути смертных”...
...И туманится перед глазами дисплей компьютера, и пальцы замирают на клавишах. Бегут по кругу стрелки часов. Нет такой силы, которая бы заставила их остановиться. И близится срок. Срок, когда я стану матерью, когда новая крошечная звездочка зажжется на темном небосводе. Но не пугает необратимость вечного закона природы. И не так холодно на душе, потому что я уже не одна. Во мне - часть того, кого я полюбила много веков назад, и это ощущение вечного со-присутствия наполняет меня безмолвной радостью.
Тихо скрипнула, приоткрываясь, дверь. И снова закрылась. На этот раз - на щеколду. Я не обернулась. Я уже знала, что это - наша последняя ночь, завтра Женька уезжает в свой Новосибирск, и, как века назад, мы разминемся во времени и пространстве. Не будет даже писем - мы слишком отвыкли от скупой невыразимости слов, привыкнув телом чувствовать мысли друг друга.
Я сидела, уставившись в компьютерный дисплей, боясь, что, если мы встретимся с Женей глазами, непроизвольно разрыдаюсь. А он снял со стены гитару, и полетели пальцы порхать по нейлоновым струнам, и полилась знакомая песня, и всплыла из темных глубин души неистребимая Память, и закачалось перед глазами свинцовое небо с несущейся по нему грозовой повозкой Тора. Красноватые скалы качнулись, стремительно взмыли вверх - все ближе, ближе закипающая на камнях страшная вода...
“Не уезжай, не надо! - возопило что-то из глубины меня, - Я не хочу умирать второй раз! Если бы знал ты, как страшно блестят ледяные щиты валькирий, на которых они уносят души мертвых в Валгаллу! Не уезжай!!!”
“Ты чего? Что случилось? - Женька прижал меня к себе, как беспомощного котенка, - Неужели я тебе так нужен? Неужели ты действительно любишь меня?”
Я в ответ с отчаянной силой толкнула его на кровать, так, что мы оба врезались в гулкую плоскость стены, и, расстегивая-разрывая на нем рубашку острыми коготками унизанных тонкими кольцами пальцев, пошептала: “Даже если ты все-таки уедешь, ты никогда не забудешь ЭТО. Не двигайся. Просто чувствуй. Как сквозь меня проступает само Время, как ты невольно причащаешься Вечности. Как сон и явь сливаются в одно. Пусть я останусь только в твоем сне, но этот сон навсегда станет для тебя реальней яви, и, где бы ты ни был, он уже не оставит тебя. Я хочу поделиться с тобой своим сном. Помнишь. Ночь. Скалы. Звон мечей и умирающая у тебя на губах песня. Смотри!!!”
Наши тела слились в каком-то отчаянном порыве. “Смотри!!! Чувствуй!!! Время замыкается в кольцо. Никто не будет любить тебя так, как я. Знаешь, я слышала, что в жизни есть единственная ночь, когда, если очень захотеть, можно пересоздать даже прошлое. Помоги мне... Вспомни: Ночь. Поединок. Мчащиеся по небу валькирии!!!”
“Вспомнил! Ты была тогда в белом. Твое ослепительное платье, как факел, светилось на темной громаде скалы. Господи! Где это? Мне страшно! С кем я сражаюсь? Кто это, темный, пытающийся разлучить нас? Все ближе обрыв. Костер гаснет. С неба сыплются молнии. Молчи! Я вижу. Я вошел в твой сон. Все твое тело превращается в концентрированный сон. Оно обжигает меня. Мне жутко. Время смыкается. Кажется, я прохожу сквозь тебя и рождаюсь снова. Вижу!.. Ты срываешься со скалы. Твое белое платье превращается в крылья. Ты - валькирия, бессмертная дочь Одина. Дай мне силу!!! Еще! Дай мне обрести в тебе Силу!.. Чувствуй - я разрываю реальность сна. Мы всплываем на поверхность. Река несет нас, но мы вместе. Живые. Небо обрушивается на нас ливнем. Бьет молния. Скалы рассыпаются, как разбитый глиняный муляж. Это не оргазм - я просто полностью падаю в тебя. Мы пересоздали твой сон. Господи, что это?”
Женька без сил распластался подо мной. Я упала сверху. И каким-то шестым чувством ощущала, как рассеиваются чары колдовского сна, как над омытым ночным ливнем искореженным миром загораются первые лучи рассвета. И вот мы стоим обнявшись на морском берегу. Мое мокрое, запачканное илом белое платье плотно облегает фигуру, а со спутанных волос юного скальда стекает зеленая вода, и двуручный отцовский меч валяется рядом на песке, как ненужная и опасная игрушка. Вокруг ни души, только покачивается на волнах вдали боевой драккар, и усмехается в небо на его носу оскаленная морда чудовища...
“Даша, - Женька провел рукой по моим растрепавшимся волосам, - скажи, что это было? Мне показалось, что это уже происходило когда-то давно. Или снилось мне в детстве. Скажи, ты действительно веришь снам?”
Я только улыбнулась и крепче прижала его к себе. Как кошка - своего единственного котенка, которого у нее вот-вот отнимут. А за окном уже теплилось утро. Утро последнего дня.
Потом был вокзал. Зеленая ощетинившаяся окнами гусеница поезда. Холодные полки купе.
“Прощай, - тихо пpошептал Женька, в последний раз целуя меня. И в этот момент наши глаза встретились. Впервые с момента нашего знакомства. Странно, но все это время мы боялись заглянуть друг другу в глаза. - Ты хочешь мне что-то сказать?” - он скорее почувствовал, чем понял какую-то недосказанность.
“Да, у меня будет ребенок...”
“Скажи это кому-нибудь другому...”
“Причем тут другие? Это- НАШ ребенок, твой!!!”
Женька вздрогнул. По его лицу скользнула мгновенная улыбка и тут же исчезла. В глазах затаилось ожидание. И радость.
“Почему ты не сказала раньше?”
“Потому что тогда еще не было слишком поздно. Как сейчас. Я люблю тебя. Уезжай. Наверно, наш сын будет похож на тебя. И тоже станет поэтом. Не нашедшим своего места в жизни. Уезжай. Пока.”
Я повернулась и стала пробираться к выходу из вагона. Не оборачиваясь. Чтоб не было видно блестевших на глазах слез. Ночь закончилась. И ничью душу не принесли валькирии на холодных блестящих щитах к распахнутым дверям Валгаллы. И плыли к берегам нового дня на боевом драккаре юный скальд и его невеста. И теплилась во чреве моем новая жизнь...
Я молча вышла на перрон и, не бросив ни единого взгляда назад, побрела ко входу в метро. Мимо меня поползли грязные окна вагонов. И лилось с неба по-летнему жаркое солнце. Вот уже последний вагон прошуршал мимо, и улыбнулась щербатой дырой черная яма пустого пути. Уезжай. Жизнь не кончается. Впереди еще долгое лето.
Но вдруг чья-то до боли знакомая рука легла на мое плечо. Остановилась. Все еще не веря в реальность происходящего. Боясь обернуться.
“Что с тобой, родная? Ты уже не узнаешь меня?”
“Родная, - безмолвно повторила я в душе, - в первый раз ты назвал меня так..”
“Да что ты стоишь как статуя, обними меня! - в его голосе я почувствовала боль. - Я же всегда любил тебя, малышка, с первой встречи, только боялся привыкнуть, боялся, что не смогу уйти. И вот видишь - не смог. Я никуда не еду. Я остаюсь с тобой, слышишь!!!- Женька подхватил меня на руки, и мы закружились по платформе, врезаясь в прохожих.- Я всегда буду с тобой, и даже отпущу длинные волосы, как ты хотела”.
Мы оба улыбались и, кажется, впервые были в этот момент полностью счастливы.
“А где же твои вещи?” - с удивлением спросила я, видя, что, кроме спортивной сумки, у него ничего нет.
“Как где? - в поезде. Он уже отходил, и времени их вытаскивать не было. Да ты не беспокойся, их передадут маме, когда она придет к поезду встречать меня - я предупредил проводницу. А теперь пошли в кассу сдавать билет, и - айда в общагу. Отпразднуем мое возвращение. Ты, надеюсь, будешь не против, если я поселюсь в твоей комнате - ключи от своей я уже сдал коменданту”.
Я, естественно, была не против, и мы, обнявшись, зашагали к раскрытым дверям серого здания вокзала...
июнь 2000г. - июнь 2001