- Ни за что! – выкрикнула я так громко, что бегающий во дворе пёс гавкнул мне в ответ что-то совершенно нечленораздельное.
Я ещё плохо понимаю собак. Особенно уличных. Домашних ещё туда-сюда – хозяева переводят, а этих… сколько не пыжилась, понимать так и не понимаю. Более того, я уверена, что виляние хвостом вовсе не означает доброжелательность, скорее всего, как раз наоборот, потому что хвостом так хорошо и удобно отгонять надоедливых мух, ос и мелких людей. Мелкие люди ведь так приставучи…
Например, мой. Он надоел мне уже так, что я всерьёз подумываю сбежать. Хоть куда. Найти бы только место, где меня заждались. Я не красива, я не молода, я толстая, у меня хроническое вывихивание голеностопных суставов, периодически сопровождающееся переломами, а самое главное – я больна на голову. Но об этом вы наверняка уже и сами догадались без всяких подсказок. Думаю, меня вряд ли где-то и почему-то ждут с нетерпением.
- Ни за что! – я не кричала этого вторично, просто для вас повторяю, чтобы не забыли.
Сын скептически посмотрел в мою сторону и с ленивой снисходительностью, как сумасшедшей, сказал: «Мам, ты чего, я сейчас только волка продам и сяду за уроки. Не понимаешь, что ли?!»
Волк – это виртуальное существо, которого вчера купил его виртуальный герой и который оказался не только совершенно бесполезен, но ещё и чрезвычайно обременителен, потому что его надо кормить, тратя ценные, с величайшим трудом заработанные деньги. Или не деньги. Этого я ещё не поняла… И, если говорить честно, и понимать-то не хочу. Но, видимо, придётся. Просто для того, чтобы достойно отвечать этому вконец зарвавшемуся нахалу. Я, конечно, имею в виду сына, а не волка.
- Я тебе покажу сейчас, как я не понимаю! – снова заорала я, прекрасно понимая, что веду себя наиглупейшим образом. Достучаться до серого вещества собственного ребёнка в данный конкретный момент не представлялось возможным. «Заплакать, что ли?» - подумала я, но решила, что припасу слёзы до следующего раза. Наверняка пригодятся, причем ни один раз.
- Я запрещаю тебе занимать компьютер! Мне надо работать! – я уже пребывала в тихой пока истерике, но сдаваться не собиралась.
- Мама, я говорю тебе, мне нужно всего несколько минут, продам волка и всё, - по степени упрямства мой сын заткнёт за пояс любого. Мне только и оставалось – смириться.
Смирение продлилось примерно пол часа. Потом пришло время плакать или бить посуду. На выбор. Впрочем, посуду я бью редко, чаще что-нибудь более ценное. Я не виновата, что именно оно попадается мне под руку.
Однажды, например, когда мой тогда ещё пятилетний сын категорически и многократно, как истинный рецидивист, отказался собирать в коробку свои игрушки, разбросанные по всей комнате где попало, я просто смахнула в приступе агрессии всё, что было разложено им на столе, в результате чего разломался на части дорогущий вертолёт, который так мило кружил вокруг специальной стоечки, имел ручное управление, умел летать назад и вперёд, выше и ниже… Горю моего ребёнка не было предела, а я, трясясь от злобы и возбуждения, потирала руки в поисках чего бы ещё сокрушить.
Потом, конечно, пришлось купить новый вертолёт, но зато с тех пор игрушки всегда знали своё место.
Тот случай ребёнок запомнил на всю жизнь и с тех пор всё, что может разбиться или покалечиться, старается запрятать подальше от моего гнева. Иногда ему это удаётся. В этот раз, увидев огонь в моих глазах, он сразу отступил и выключил свою он-лайн игру. Уже стоя, заслонил хилой спиной монитор и клавиатуру от моих посягательств. Однажды он сделать этого не сообразил, и клавиатура таки совершила полёт в пространство, к счастью, ограниченное длиной шнура.
Сын удалился, хмуро оглядываясь и бормоча что-то себе под нос. Наверное, бормотал он матом. Скорее всего, английским. В его классе это модно. Ребёнок отчего-то пребывает в уверенности, что английские слова я либо не слышу вовсе, либо не понимаю. Запомнить, что я окончила спец школу с преподаванием ряда предметов на английском языке, а потом ещё курсы, а потом ещё три года факультатива в институте, он не способен в принципе.
* * *
Я становлюсь старым, прожженным, охладевшим к жизни циником как только остаюсь одна. Так мне кажется. Мало кто в это верит, особенно друзья, но я-то знаю лучше! Я эдаким специальным образом прищуриваюсь, мысленно закуривая трубку: мне думается, что цинизм и трубка – понятия неразделимые, - и принимаюсь скептицировать. Это, знаете ли, такой процесс: сидишь, читаешь что-то вполне прозаическое и полнишься скепсисом. Иногда мне везёт этого избежать, я натыкаюсь на что-то неординарное и становлюсь почти счастливой. Это особый вид счастья.
Ещё я бываю счастлива примерно так же, когда мне чешут спинку.
Это дело я просто обожаю. Правда, сначала я боролась со своим пристрастием, казавшемся почему-то не совсем приличным, а потом плюнула и бороться перестала. Совсем недавно я столкнулась с некоторыми трудностями в достижении этого вида радости. Раньше спинку мне почёсывал сын. Это было ещё до того, как он неожиданно почувствовал себя взрослым и объявил войну на всех фронтах. Пришлось искать альтернативы. Сначала я купила себе специальную палочку-почесалочку. Изящную вещицу из пластмассы, цвета мамонтова бивня. Так сказала продавщица, по виду которой никак нельзя было догадаться о том, что она в своей недолгой жизни встречалась хотя бы с одним мамонтом. На одном конце почесалочки – маленькая человеческая кисть с хищно растопыренными пальчиками и ярко-красным маникюром на остро заточенных ноготках. На другом – элегантная лопатка, очень похожая на те, с помощью которых надевают тугую обувь. Всё это имеет довольно забавный вид. Палочка сначала мне страшно нравилась, а потом начала раздражать, даже не знаю почему. А буквально на днях захожу я в комнату и вижу сына с остервенением чешущего спину… полностью обглоданным и давно уже иссохшимся початком кукурузы. Початок я, конечно, отняла, отругала ребёнка за негигиеничность и, гневно сдвинув брови к переносице, ушла на кухню, дабы провести эмпирическое исследование на себе.
Теперь у меня есть новая теория. Теория о способах применения кукурузы. Их по моим наблюдениям три. Первый всем знаком – поедание. С солью. Можно ещё и с маслом, но об этом я знаю только из телевизора, в котором так кушают кукурузу на завтрак или обед жители Латинской Америки и США. Про Канаду и другие страны ничего в этом смысле не знаю, поэтому врать не буду.
Второй способ с моей точки зрения ужасен и неприличен. О нём мне известно из скабрезных анекдотов и картинок в журнале Play boy, который я иногда проглядываю, чтобы окончательно не отстать от жизни. Об этом способе я говорить ничего не буду, тем более, что пребываю в блаженной уверенности – многие из моих дорогих читателей даже не поняли о чем, собственно, идёт речь. Вот как хорошо я о вас думаю!
Ну, а о третьем способе применения початков вы уже наверняка догадались – высушить после полного обгладывания и использовать как почесательный аппарат с высокими разрешающими способностями и почти стопроцентным коэффициентом полезного действия. Початок даже не нуждается в инструкции к применению, разве что стоило бы специально для жителей Латинской Америки и США (вы помните, что про Канаду и другие страны я ничего не знаю) написать: «Не давать детям младше трёх лет; в нос, рот и другие полости не засовывать во избежание травматизма; использовать ТОЛЬКО наружно; слишком сильно не надавливать; кровавых царапин не оставлять. Если по недоразумению возникнут травмированные области – помазать их зелёнкой или йодом и повесить на стенку на самое видное место прилагаемый диплом». В дипломе будет написано, что «СИЕ ВЫДАНО (нужную дату вписать) КЛИНИЧЕСКОМУ ИДИОТУ (нужное ФИО вписать) за заслуги перед отечеством». Или что-то в этом духе.
Ребёнок ушёл на кухню жевать давно остывший обед, ведь я - ужасная мать и категорически отказываюсь греть пищу более трёх раз. Вожделенное место перед монитором свободно! Вот тут-то мне стало страшно. Опять. Снова. Как всегда. Обычно я начинаю бороться за свои права, если чувствую, что мне в голову пришла гениальная мысль или оригинальный сюжетный поворот или что-то не менее ценное, просто необходимое срочно записать. К сожалению, мне очень редко удаётся одержать победу быстро и, уже садясь за клавиатуру, я с ужасом понимаю, что мысль давно плюнула и ушла, сюжет забылся, а всё остальное банально растворилось в далёком эфире чужих мирозданий. «Значит, это было что-то совсем не важное и ничуть не гениальное!» - принимаюсь я успокаивать саму себя, но это не помогает, и я так и живу в уверенности, что упрямство сына и моя собственная нерасторопность помешали мне стать великой русской писательницей и прославиться на весь мир своими нетленками, несущих доброе, чистое, вечное и вне всяких сомнений, сумевших бы оторвать не только какого-то там Букера, но и Нобелевку прямо из рук шведского короля. Даже представить себе трудно, как тяжко жить с такими мыслями.
Монитор смотрел на меня со всей своей обличительностью. Белое вордовское поле кривлялось и даже как-то рябило… Окончательно убедившись в том, что потрясающий по драйву и красоте мысли сюжет, досконально обдуманный, пока я плелась из кухни в комнату, утерян на веки вечные, я решила, что не зря всё-таки воевала и хоть что-то написать обязательно надо. Ну вот, я и написала. Естественно, трагическое.
* * *
Светка Еганбирян была красавицей. Как раз такой я с детства представляла себе Шехерезаду. Не ту, что из кукольного спектакля, а настоящую – жену султана Шахрияра.
Светка казалась мне сказочной героиней. Прекрасной воительницей, смелой, спокойной, умной, талантливой. В общем, мечтой любого нормального мужчины. Находиться рядом со Светкой любой женщине, которая саму себя, любимую, ценит, было, мягко говоря, неприятно. Тем, конечно, кто жаждал мужского внимания. Я не жаждала, так как была глубоко погружена в теорию нелинейных электроцепей, в которых ничегошеньки не понимала. Светка же напротив – понимала преотлично и с удовольствием вызвалась мне помочь, тем более, что соскучилась по женскому обществу: рядом с ней мало кто выдерживал долго – самопоедались завистью и ощущением собственной полнейшей несостоятельности.
Так я и оказалась почти в самом эпицентре этой истории. Просто от того, что свою рядом со Светкой никчемность я восприняла как данность и смирилась с нею добровольно и заранее.
Светкина мама – Татьяна Николаевна Проскурякова и Светкин отец – Тельман Гайкович Еганбирян потрудились на славу. Представьте только себе среднего роста натуральную блондинку с огромными армянскими шоколадными глазами, тонкими тёмными бровями, длиннющими ресницами, ярко красными (не накрашенными), будто чуточку припухшими губами чётко очерченного маленького рта, с фигуркой, которой бы позавидовала до всех своих силиконо-наполнительных и жироотсасывающих операций любая супер-пупер модель. Нет, не модель! Пронеси нас от этих напастей – не модель! Светка, слава богу, не походила на груду вертикально вытянутых жердей, связанных верёвочкой в одном месте, чтобы не развалились ненароком. Она была хороша по настоящему.
У Светки имелся, конечно, постоянный кавалер, которого она тихо и преданно любила. Знойный армянский красавец, потрясающе похожий на Давида Сассунского, изображённого на пятьдесят шестой странице толстого тома Армянского эпоса – одной из любимых моих с детства книг. Геворк очень подходил Светке – статный, высокий, кандидат в мастера спорта по тяжелой атлетике, и почти кандидат, но на этот раз физико-математических наук. Одним словом, человек вполне достойный и уже вслух объявивший о своём намерении жениться, как только будет защищена кандидатская.
Именно поэтому, полный доверия к своей нареченной, он благословил её на поездку на родину Светкиной соседки по комнате, давно звавшей её посетить родителей и заодно оценить изысканные красоты зелёных гор и бескрайней степи.
Соседку звали просто Кинжикан, но отзывалась она на имя Галя. Мягко говоря, непрезентабельная внешность объясняла причины её появления в высшем учебном заведении: папа решил, что раз уж за такую некрасивую дочурку большого калыма всё равно не обломится, замуж не стоит выдавать её вовсе. Таким образом, наличие образования никак не могло повредить Кинжикан в будущем (девушки, умеющие читать, писать и считать на калькуляторе в аулах Средней Азии ценились всегда гораздо меньше, чем их совсем необразованные сёстры). Она поведала всем об этом, ничуть не смущаясь и, кажется, была вполне счастлива.
Украли Светку в аэропорту не помню какого из тамошних городов. Практически прямо с трапа. Понравилась она пареньку, летевшему с ней в одном самолёте, и всё тут. Так он объяснял Светке, связывая ей руки и ноги. «Панравилас ты мине!»- сказал он.
Странное дело, но вот Светке всё это страшно не понравилось. Ни процесс похищения, ни похититель, ни его братья, с радостью принявшие участие в поимке и запихивании своей будущей невестки в багажник старой Волги двадцать первой модели. Не понравились они ей и всё тут. Так же, как совсем не приглянулись мамаша счастливого жениха и его диковатого вида папаша.
Родители, чрезвычайно гордые наличием у них семейного средневекового «замка» - больше похожего на склеп из булыжников, криво скреплённых друг с другом, зато в два этажа, поступок сына вполне одобрили. Старшие сыновья добрых родителей жили в соседних домах, гораздо более красивых и благоустроенных, и разошлись сразу, как только запихнули Светку в полу подвальное помещение со скромным окошком, в которое пролезала только одна её рука. Голова уже не пролезала, и надежду выбраться через это отверстие Светка отмела тут же, как несостоятельную. Остаток дня и весь следующий Светка просидела одна без еды и воды. До неё доносились чьи-то голоса, явно настроенные недружелюбно: Светка проницательно улавливала раздражённые нотки, повышенные тона, крики и даже визги. Она отчего-то сразу поняла, что спорят о ней и её дальнейшей участи.
Надо заметить, что у несчастной были причины думать, что новоявленный жених от неё откажется. Дёргаясь от отвращения, она, тем не менее, ожидала, что вот-вот явятся родственницы жениха и станут её осматривать на предмет наличия самого дорогого, что у неё когда-то было, но сплыло примерно за год до этих событий, в объятиях любимого мужчины.
К сожалению, на следующий день выяснилось, что жених предусмотрел такой поворот событий и опередил несчастную, заявив, что был знаком с ней ещё в Ленинграде (в коем он обучался в Политехническом институте вот уже шесть или семь лет подряд), имел с ней преступную связь и теперь, как настоящий мужчина, вынужден жениться.
Никто из родственников не задался вопросом, почему невеста прилетела из Москвы (при ней был студенческий), почему она пытается убежать, плачет, брыкается и всячески выражает своё несогласие. Это не вызвало недоумения даже у женской части благородного семейства. Жалеть будущую младшую невестку? Вот ещё! Какие глупости. Привыкнет, успокоится, смирится… Как все они когда-то.
Ещё Светка надеялась на свою подругу. Ту самую, в гости к которой летела. Но, увидев её на месте почётной гостьи за свадебным столом, всё поняла. Подруга оказалась злобной интриганкой из тогда ещё никем не виданных мексиканских сериалов. Подруга скалила зубы, удобно торчащие изо рта практически горизонтально, щурила и без того малюсенькие глазки, кривила тонкие губы. Подруга явно была удовлетворена тем, что сделала и угрызений совести не испытывала совершенно. Напротив – периодически подбоченивалась и окидывала Светку победным и пренебрежительным взглядом.
Жених каким-то образом убедил родню в том, что невеста мусульманка: крестик с её шеи он сорвал ещё во время похищения в аэропорту, а её вопли вообще никто не слушал. Таким образом, рухнула ещё одна надежда: Светка думала, что её сначала станут обращать в веру и она как-то сможет уговорить духовного лидера аула в том, что не имеет никакого желания менять веру. Жених предусмотрел и это. Или не жених, а бывшая подруга, судя по всему, давно и подробно разрабатывавшая план отмщения за Светкину красоту.
Светка пыталась хоть что-то объяснить собравшейся на свадьбу публике. Её не слышали! В какой-то момент бедолаге стало казаться, что окружающие, все, как один, не понимают не только русский язык, но и язык мимики и жестов… Или же, что все напропалую глухи, а слуховые аппараты на праздники надевать неприлично. Она переставала кричать, когда получала очередной болезненный тычок в бок или кто-то проходящий у неё за спиной дёргал за одну из сотни туго заплетённых тонюсеньких косичек. Осипла Светка часа через три. И замолкла., окончательно поняв, что является тут не более чем неодушевленным предметом.
Она решила объявить голодовку. Все три дня, пока гуляла свадьба, невеста ничего не ела, иногда только пила воду. Этого, кажется, тоже никто не заметил. Трое суток кряду она днём сидела на специальном подиуме, в национальном наряде, в нормальное время наверняка очень бы ей приглянувшимся, а по ночам забывалась на полосатом матрасе, явно где-то украденном. Во всяком случае, на нём стоял большой синий штамп с надписью: «Санаторий «Горная речка»». Светке очень хотелось пить, и она всё думала про эту речку. План побега не составлялся. Ни одной путной мысли не приходило в голову. К концу третьего дня, поняв, что именно сегодня наступит брачная ночь, она совсем впала в уныние. Кривоносый, кривоногий, конопатый и щербатый парень, неожиданно ставший её мужем, не выдержал бы и одного раунда в матче с Геворком, но наверняка сможет справиться со слабой женщиной, тем более, если родственнички помогут…
Спаслась Светка чудом. Именно чудо случилось в маленьком горном ауле под вечер третьего дня свадьбы младшего сына уважаемого Мустафы и жены его Фатимы. К матери, жившей по соседству, погостить на пару дней приехал сын. Большой человек. Странный. Светка так никогда и не узнала, с чего это он пошёл и позвонил в прокуратуру районного города. Ещё более чудесным было то, что человек этот, один только раз взглянув в Светкины глаза, проникся её горем и решил помочь ей вопреки местным традициям и устоям. Был он, видимо, каким-то очень большим начальником, потому что ему безоговорочно поверили. Явились джигиты в форме, Светку с невестиного помоста изъяли, стукнули пару раз по морде жениху, пригрозили семейству уголовным кодексом и уехали вниз, вниз, вниз, в долину, по которой протекала та самая речка и была хоть какая-то цивилизация.
Светка вернулась в Москву через два дня после всего этого ужаса. Бледная, руки, ноги, спина и бока в синяках, с искусанными губами, блуждающим взглядом и ужасно напуганная. Она даже ходить стала как-то присогнувшись и шарахалась от любого мужчины. Не сразу она рассказала нам всю историю своего, к счастью, не удавшегося замужества, а когда рассказала, расплакалась и ни я, ни Геворк очень долго не могли её успокоить. Плакала она совсем, как ребёнок – по-детски размазывала кулачками слёзы, всхлипывала и подвывала, широко и некрасиво открывая рот…
Я практически переселилась в общежитие и днём не отходила от подруги ни на шаг – она боялась остаться одна, везде-то ей мерещились братья-похитители. Вещи злобной соседки Геворк самолично вынес во двор и торжественно сжёг при большом стечении народа.
Армянское землячество клялось страшно отомстить, казахское клялось, что тоже примет меры в защиту своей поруганной чести, грузинское хором скрежетало зубами, узбекское собралось на сходку... Надеюсь, что эта тварь, эта подлая змея узнала о сожжении своих богатств.. Надеюсь, но точно не знаю – в институт она с каникул так и не вернулась. Знала кошка чьё мясо съела!
Геворк носился со Светкой как с малым дитём, заваливал подарками, непрерывно что-то ей рассказывал, пытался развеселить. И она постепенно начала оттаивать, распрямлять плечи, но до прежней светлой, радостной красавицы, конечно, было далеко, как до Луны.
Похитители явились через месяц после Светкиного возвращения. Не зря она так боялась. Как чувствовала! У них ведь остался её студенческий билет, и они точно знали куда ехать. Не знаю, как я догадалась, что это именно они, но когда раздался стук в дверь, чуть не подпрыгнула – почувствовала недоброе. Светка в это время жарила котлеты на кухне в параллельном коридоре и ничего о приезде своих мучителей не знала. Зато неожиданно пришёл Геворк. С двумя приятелями. Пришёл и, конечно, поинтересовался, что нужно джигитам около двери его девушки. Драться он начал не сразу. Даже, когда получил ответ, что, мол, приехали они за женой младшенького брата. Сначала попросил меня выйти из комнаты и быть свидетелем. Я не вышла, я вылетела: уж очень хотелось отвесить уродам парочку лещей по их наглым харям и доказать, что и женщина в этом мире что-то может. Геворк стоял так спокойно, что сразу стало страшно. Он собрался убивать. Здесь и сейчас. Лицо его вмиг ставшее белым, сверкающие глазищи и... милая улыбка - убить! - вот, что я прочитала на его лице. Но это совсем не входило в мои планы. Я очень хотела выступить в роли свидетельницы на их свадьбе. Если Геворк убьёт этих мерзавцев, свадьбы точно не будет, значит, и свидетельницей мне не быть!
Все эти глупые мысли промелькнули мгновенно, и я с рёвом ринулась на ближе всех стоявшего ко мне гада, одновременно отпихивая Геворка. Я вцепилась мужику в волосы, я пинала его коленом прямо туда, куда хотелось пнуть больше всего на свете, я запустила ногти в небритую щёку и с наслаждением рвала ненавистное лицо. На кусочки! Он никак не ожидал нападения с моей стороны и даже не пытался в первый момент отбиваться, но когда к нему пришло осмысление, - замахнулся… И тут началась свалка. Меня выдрали из гущи тел, отшвырнули к стене, и кто-то крикнул, чтобы стояла и не рыпалась «Потому что мужчины дерутся!» Господи, как лихорадочно билось сердце, как бешенно стучал пульс, какая сила бушевала во мне! Сдержаться?! Да в тот момент меня не смог бы сдержать никто! И я снова ринулась на врага. Я колошматила, царапалась и щипалась, я визжала, рычала, ревела, никогда в жизни не испытывала я ни к кому такой лютой ненависти. Но в голове стучало четко и ясно: «Не убивать, не убивать, не убивать!» И я отдирала от вражеских глоток руки друзей и защитников, я отпихивала ногой их занесённые для удара по низвергнутым телам ноги, я чуть с ума не сошла, разрываясь между ненавистью и рациональностью. Из комнат сбегался народ, принять участие в экзекуции хотелось всем!
Перед глазами чёртики и пиявочки, сердце в горле, косточки на кистях рук саднили и кровоточили, ногти обломались, волосы растрёпались и повыдергались прядями из хвоста, бровь рассечена… Всё это я почувствовала лишь тогда, когда битва неожиданно и мгновенно прекратилась - из-за угла вдруг появилась Светка и с грохотом уронила на кафельный пол огромную чугунную сковороду с котлетами. Звук был такой, как будто небеса обрушились. И наступила тишина...
На полу вдоль одной из стен лежали похитители. Они с трудом шевелили конечностями, их лица были расплющены, руки ободраны, по лбу одного струилась кровь, другой, постанывая, держался за явно сломанную руку, третий… Хорошо не было никому из них! Это была полная победа! Настоящая и справедливая!
Их снесли вниз по лестнице на улицу, вызвали скорую, и они были увезены людьми в белых халатах, которым было мягко и тихо доложено, что вот четверо молодых людей неудачно упали несколько раз с лестницы и никто даже не успел им хоть чем-то помочь… Вот несчастье-то…
Не знаю, что успел до приезда врачебных бригад нашептать в уши благородным джигитам Геворк, но только больше мы их никогда не видели. Ни джигитов, ни их ушей.
Светка смывала с меня кровь самолично. Кудахтала и смывала, смывала и причитала что-то… Потом мазала раны йодом и дула. А рядом стоял Геворк и мазал сам себя и сам на себя дул. Но, кажется, совсем не был в обиде.
Смешно, но я тогда стала в нашем институте чрезвычайно знаменитым человеком. На меня даже пальцем показывали. Но автографов не брали. Наверное, боялись. Зато кавалеров стало больше на порядок! Даже рядом со Светкой. Один так и сказал: «Мне с тобой не страшно, Тасёк, если что, ты ведь за меня заступишься?!»
Вот уж неизвестно… Думаю, что не смогла бы. Хотя, кто меня знает…
* * *
«А взрывоопасность-то во мне всё ещё жива», - подумала я примерно через два часа после окончания работы над этим рассказом, безжалостно выкидывая в помойное ведро новый сыновьин КПК. Пусть помучается, нечего так над матерью измываться. А когда уснёт… достану, конечно, всё-таки с годами, я научилась не только не убивать, но и сдерживать некоторые из своих порывов. Мои года – моё богатство.
Ужасно жаль, что я не могу выразить своё богатство в денежном эквиваленте. Я бы купила себе компьютер и уж тогда… И уж тогда мне точно не станет нужен тот уже совсем подсохший кукурузный початок. Я сделаюсь такой знаменитой и богатой, что найму личного почесальщика – прекрасного юношу с оленьими глазами, нежными руками… и всякое такое. Вот вам!