- Здравствуйте, меня зовут Ирина Терехина, я журналист газеты "Столичные вести", - молодая женщина искренне пожала руку пожилой.
- Здравствуйте, я не думала, что мне разрешат дать интервью. Три года не позволяли ни с кем видеться.
Говорящей на вид было около пятидесяти пяти, хотя на самом деле намного меньше. Взятые Ириной у знакомых фотографии разительно отличались от оригинала. Та Людмила Петровна была полна энергии, жизнь била через край, даже на снимках было заметно, что жизнерадостности ей не занимать. Теперь, спустя три года, она, казалось, стала ниже ростом, перестала улыбаться и постарела то ли от горя, то ли от строгого режима. Вот только глаза... Глаза остались прежними - голубыми, выразительными, бездонными.
- Людмила Петровна, я понимаю, что вам тяжело, хоть и прошло немало времени, но давайте постараемся восстановить события того злополучного дня.
- Вы знаете, я до сих пор помню каждую мелочь. Но начинать нужно не с того. Все произошло гораздо раньше.
Женщина посмотрела в окно под потолком камеры, да так и начала рассказывать, не отводя глаз от разлинеенного вдоль и поперек неба:
- Витя с детства был очень самостоятельным. С его отцом мы развелись давно, но сказать, что мне было тяжело одной с ребенком, не могу. Еще тогда он стал увлекаться физикой, все время читал, пытался ставить опыты, до смешного доходило. Я пропустила момент, когда он полностью ушел в свои исследования. Все хотел мировое открытие сделать. А я, дура, радовалась, что не пьет, не гуляет. Вы же знаете, 15-16 лет - самый трудный возраст. Мне казалось, что мы понимаем друг друга: говорили о школе, о знакомых, о книгах. Я как-то не придавала значения тому, что у него нет друзей. Не замечала странностей, которые стали происходить, как он замыкается в себе и становится не совсем адекватным. Это были не наркотики, он просто пытался сблизится с другими людьми, перед ним вдруг остро встала необходимость того, чтобы его понимали. Меня одной было мало. Вы знаете, я уверена, что есть люди, с которыми он смог бы общаться, ему просто не повезло. Та молодежь, с которой он пытался сблизиться, не признавала в нем личность, требовала выпить стакан водки на "слабо", попробовать травку или таблетки. А он не мог, его внутренние принципи были настолько сильны, что не гнулись. Их можно было только сломать, и они сломались.
Я готовила ужин, когда прибежал сосед снизу. Он даже сказать ничего не мог толком, просто тянул на улицу. А там мой мальчик лежал на земле в странной позе. Он был жив.
Врачи боролись за него почти неделю. Я сама пребывала в состоянии, близком к инфаркту. Совсем забыла о том, что мальчонка с верхнего этажа сунул мне в руку листок бумаги, отводя глаза в сторону. В тот момент, когда врачи сказали, что мой сын будет жить, но вряд ли когда-нибудь сможет передвигаться самостоятельно, и речевые функции никогда до конца не восстановятся, я нащупала в кармане тот листок. Текст помню наизусть:
"Мама, милая мама, у меня нет человека дороже тебя. Здесь нет твоей вины. Я не могу жить дальше, я слишком одинок, я пытался жить тобой, но этого мало. Меня так никто и не понял. Прости и не терзай себя. Я очень тебя люблю".
У сына не было внутренней силы, я не смогла воспитать в нем приспосабливаемость к обстоятельствам.
В тот день он пришел в себя и приоткрыл правый глаз. Господи, сколько боли было в его взгляде! Казалось, там собралась вся мировая горечь. Ночью я отключила его от аппарата искусственного дыхания. Он умер тихо, в последнюю секунду посмотрев на меня как раньше - с любовью и благодарностью.
Через месяц меня осудили. В зале суда не было человека, который не смотрел бы на меня с искренней ненавистью. Я была детоубийцей.
Насколько же аморальна социальная мораль! Насколько бездумна! Никто и не попытался представить себе, каково было бы сыну в течение оставшихся лет, обездвиженному, обреченному каждый день видеть мать, ухаживающую за ним, как за маленьким ребенком, и винить себя. Каково человеку, у которого нет будущего!
Я не собираюсь подавать на апелляцию. Теперь уже нет разницы, где я буду находиться и что делать. Только вот попасть бы к нему на могилу....
Журналистка плакала. Она была молода, неопытна, и даже не подозревала, что из ее проникновенной статьи о Женщине, любовь которой оказалась сильнее морали, после "поправок" редакторов выйдет "Исповедь детоубийцы: расплата".