Автор рассматривает претензии к сухости (либо игривости) повествования.
Автор не рассматривает претензии к неточности (либо точности) в описании событий, места и действующих лиц нижеприведенного опуса.
Из этого книжку не сделаешь.
Курт Воннегут
Из этого, действительно, не сделаешь ничего толкового, и потому абсолютно безразлично, с чего начать.
Может быть, с того, как завотделением кричал на меня, обещая выписать за нарушение режима? Или с начала, когда боль в икре извела и стало ясно, что без врачей уже просто не обойтись?
– Атеросклероз, – осмысливал я доселе неслыханный применительно к себе диагноз. Заключение прозвучало безапелляционно, веско прозвучало. Надо же, дожили! Это уже не свинка с коклюшем, не прыщавость юношеская, не гонорея; это – болезнь джентльменского возраста. Атеросклероз!.. Приятно с людьми обсудить.
– …Бросайте курить, иначе останетесь без ног, – пообещал врач без малейшего сочувствия. Впрочем, особого злорадства в его голосе я тоже не заметил.
Он выписал таблетки, и я попрощался. Было теперь над чем поразмышлять. Бросить курить после тридцатилетнего этим занятия казалось делом нереальным. Остаться без ног?.. Интересно, а куда их, отрезанные, девают? Может, отдадут похоронить? Было бы неплохо – хоронить себя постепенно. Чтобы по частям, не спеша туда перебраться… Хотя нет, ерунда получается. Это сколько бы уже могил у меня было! Два десятка под зубы и одна под аппендикс. И за всеми ходи ухаживай. Не желаю! И вообще, жалко – хорошие ноги! Привык к ним.
Таблетки – одну красненькую, одну жёлтенькую – в течение двух недель я глотал честно. Таблетки закончились, но облегчения не принесли, и врач сказал, что это правильно – таблетки, мол, до нужного места не доходят. Я припомнил всё, что знал об устройстве человеческого организма, и согласился – до ног таблетки дойти не могли, должны были покинуть организм где-то раньше.
Врач сказал, что теперь нужно принять те же лекарства, но внутривенно, и выписал мне направление в городскую больницу, в стационар.
– Язвы на ногах есть? – спросили на санпропускнике и, получив отрицательный ответ, порекомендовали обратиться к завотделением.
Я поднялся на этаж. Дверь в кабинет заведующего оказалась незапертой и даже приоткрытой, но в образовавшейся щели искомый объект не просматривался.
В ожидании я заозирался, ища, чем занять время, и тут же наткнулся взглядом на плакат под названием «Облитерирующий атеросклероз периферийных конечностей». Я принялся было рассуждать, какие из конечностей относятся к периферийным, а какие, стало быть, произрастают в центре, но внимание моё привлёк фотоснимок в левом верхнем углу плакатика.
На снимке изображалась половина – ниже пояса – человека, но и то не полностью, потому что ноги, где-то в коленях, переходили в протезы. Чудной этой картинке сопутствовала надпись, которую запомнить дословно я не сумел. «Не думайте, что всё закончится лишь ампутацией, если вы не откажетесь от вредных привычек», – таков был приблизительный смысл. «И это ещё не всё!» – злорадствовал плакат, если передать его содержание ещё короче…
Выяснить, что бывает после ампутации, я не успел – появился заведующий отделением.
В кабинете он предложил мне сесть и поинтересовался, что меня к нему привело. Скрывать причину визита я не стал.
– А мне о вас уже говорили, – сказал он радушно, чем привёл меня в некоторое замешательство.
Удивленный, сказать я ничего не успел, потому что выражение моего лица, видимо, тут же определило отношение к услышанному.
– Вы же от… – начал он настолько неуверенно, что тут же и оборвал фразу.
– Я с санпропускника, – прервал я его догадки, гордясь тем, что не грешу против истины.
У несостоявшихся аферистов всегда есть последнее утешение – гордиться собственной честностью.
– А как вы ко мне попали? – настал черёд изумиться и заведующему отделением.
«Во, новости! Ладно б спросил такое гинеколог!» Удивление почему-то, сродни теннисному шарику, так и скакало в этом кабинете через стол – от меня к нему и обратно.
– Пришёл, – продемонстрировал я умение выражаться коротко и по существу, чем и лишил, похоже, его последних на мой счёт иллюзий.
– Сколько вам лет? – спросил он и, услышав ответ, непонятно оживился: – Почти как мне!
«И что из этого? На шею тебе броситься по этому поводу, что ли?» – растерялся я.
– Да не расстраивайтесь вы так…
«Интересно, что же оно всё-таки выражает, моё лицо?»
– …это заболевание – у пятидесяти процентов мужчин.
«Хорошо хоть у пятидесяти. Обычно, если речь идёт о каких-то гадостях, я попадаю и в куда меньший процент».
А врач припечатал ладонью стол и – веско, чуть ли не по буквам – изрёк:
– Конечно, мы вас не вылечим…
«Спасибо», – растрогался я.
– …но прокапаться нужно. Так что определяйтесь, ложиться или нет, и приходите.
Я встал,
– Хорошо, я утрясу некоторые дела и тогда…
– Вы, главное, подготовьтесь, чтоб деньги у вас были – понадобятся.
– Да уж как-нибудь… – и я откланялся.
Выходя из больницы, я ещё раз заглянул в санпропускник – уточнить, что нужно иметь с собой на момент госпитализации. Вопрос мой, похоже, оказался не самым хитрым из тех, которые им доводилось слышать.
– Наволочку, простыню, пододеяльник, одеться – в чём лежать будете, тапочки, тарелку, чашку, ложку, вату, спиртосодержащее, бланк истории болезни – купите в нашей аптеке, мыло, туалетную бумагу…
«…паспорт, военный билет, мобпредписание, водительское удостоверение, запас провизии на трое суток…» – пересекая больничный двор, доводил я список до абсолюта.
Вечером я позвонил Саше Зехову. Вернее – Александру Леонидовичу Зехову, хирургу из другой больницы – километрах в тридцати от той, куда я обратился.
– Не проблема! – отозвался Александр Леонидович. – Только капельница – ничего лучше для этой болезни ещё не придумали. Приезжай – устрою в индивидуальную палату.
«С окном из стеклоблоков. А дверь я кроватью забаррикадирую…»
– Спасибо, Саша! Далековато, попробую здесь, по месту. Будут сложности – позвоню.
Решать что-либо с лечением требовалось срочно, ибо стало уже трудно ходить по городу. Причём вовсе не из-за болей в икре, а из-за многочисленных моих знакомых.
В медицине – как, впрочем, в политике, искусстве и спорте – у нас разбираются все. И стоит в разговоре хотя бы косвенно пожаловаться на недуг, осыплют тебя такими рекомендациями, что впору благодарить Бога, если не отправят тебя к чукотским шаманам или не присоветуют пить по утрам декокт из собранных в полнолуние вороньих гнёзд.
К слову сказать, обращение к традиционной медицине в рейтинговом списке у отечественного налогоплательщика стоит на последнем месте. Об официальной нашей медицине если вспомнит кто, то лишь для того, что бы поведать пару жутких историй о врачах – утративших человеческий облик варварах и мздоимцах.
А я, надо сказать, не то чтобы безнадёжный оптимист, но как-то не умею судить о чём-либо изначально плохо. Ужасы мне нужно ощутить на собственной шкуре, чтобы говорить в дальнейшем: «Да-с, имеет место…»
То есть шёл я укладываться в больницу с лёгкой душой. Шёл даже с потаенной надеждой отдохнуть на больничной койке от навалившихся в последнее время разного толка забот и неурядиц. И единственным, что омрачало мой поход, был пакет со всяческим барахлом – узел, с каким не постеснялась бы войти в чужой дом любая уважающая себя невеста.
Этим самым узлом вперёд я и ткнулся в дверь санпропускника.
– Зачекайте! – услышал я, не успев одолеть порог.
«Боже, о чём это?.. Зачекайте! Хорошая фамилия для литовской девушки. Вида Зачекайте, Гражина Зачекайте…»
Но приняли меня и померили давление, и препроводили на нужный этаж. А ещё я переоделся в гардеробной в своё, конечно, домашнее, но когда выяснилось, что я забыл дома тапочки, – а это уж как всегда, что-нибудь да забудешь – предложили мне обувку взаймы. Размер и фасончик не совсем мои, правда, но дареному коню, как говорится…
В общем, гладко и безоблачно начиналась моя больничная жизнь.
К дежурной медсестре подошёл я не без энтузиазма – сейчас меня определят в палату, и я вытянусь наконец-то на койке в полнейшей безмятежности.
Дежурная в голубом комбинезоне, в противоречие с со¬держимым не вступающим, обратилась ко мне тоже не без подъёма:
– Вы знаете, у нас существует хорошая традиция.
– Это радует! – воодушевился я. – Давайте перейдём к частностям.
– Каждый поступающий в отделение должен сдать пять гривен на развитие.
«Как же, как же – предупреждали! Неужели насчёт ”развития“?»
– Девушка, простите, а как мы с вами сможем развиться на пять гривен?
– Ну… я же не прошу у вас двадцать. Всего пять, – ответила медсестра, о какой-либо логике сказанного не беспокоясь.
Я протянул ей пятёрку.
– Распишитесь.
Дешёвый вымогательский трюк! От руки разлинованный тетрадный лист должен создавать иллюзию документа. По любым меркам расписаться в получении денег должна была она. «Ясно, нашли ещё одного лоха», – подытожил я и расписался…
В палате, куда меня наконец определили, на полную громкость работал радиоприёмник, сотрясая воздух рёвом низкопробной попсы. Принадлежал он солдату местного гарнизона, в цивильном порядке лишившемуся аппендикса.
Помимо него по палате слонялись двое мужиков с такими же проблемами да сидел на койке в углу дедушка со свежеобразованной, вместо правой ноги, культёй.
Я занял свободную кровать и, облачив казённые матрац и подушку в домашнее бельё, вытянулся на спине, заложив руки за голову. Хотелось просто лежать и думать.
– Нас не догонят, нас не догонят…
– надрывался приёмник на тумбочке бойца.
И вообще, лежал я недолго – вошла медсестра и вручила мне список лекарств, которые я должен был приобрести в аптеке, для немедленного введения в вену.
– Это на курс? – поинтересовался я.
– Это на сегодня, – пояснила медсестра. – Лучше брать на один раз, вдруг организм что-то не примет.
Зная свой коварный и строптивый организм, я согласился. Пришлось снова спуститься на цокольный этаж, в гардеробную.
– Одевайтесь теплей, на улице холодно, – сказала женщина, полчаса назад принявшая мою одежду.
– Сказали, каждый день придётся ходить.
– Ну и будете ходить каждый день.
– А в субботу-воскресенье?
– Я не работаю.
– Так, может, забрать одежду в палату?
– Можете и забрать…
На этом все мои отношения с больничной раздевалкой закончились, хотя ещё предстояло вернуть одолжённые тапочки.
…Иглу медсестра ввела безболезненно и столь быстро, что я не успел даже налюбоваться местами, где комбинезон на ней, чуть пригнувшейся, выпукло обтянулся.
– Бросит в жар – позовёте, – сказала она, уходя.
В палате отмечалось некоторое оживление. Порезанные мужички уходили на процедуры и перевязки, чтобы вернуться, крякая и стеная.
Со своим аппендиксом я расстался двенадцати лет отроду, но отдельные подробности операции задержались в моей памяти до сих пор. Резала меня женщина хирург и там, где положено, делала всё, как положено, но при этом чем-то нещадно давила мне в пах. Не помню, от какой боли я страдал больше. Помню, что стеснялся по младости лет напомнить ей, хотя бы своими словами, основной врачебный принцип – не вреди!
А ещё помню, что свежий шов на моём животе скрывала аккуратно приклеенная марлевая нашлёпка.
Теперь же я не без содрогания рассматривал своих сопалатников: прооперированные места скрывают клочья перехваченной лейкопластырем ваты, животы обильно и без просветов измазаны зелёнкой. Допускаю, что за последние тридцать лет медицина достигла выдающихся успехов в выхаживании послеоперационных больных, что в ходу теперь – «Чем лечат? Зелёнкой» – новая технология, научно обоснованная и эффективная. Но почему, чёрт возьми, выглядит это так некрасиво?!
Все мои рассуждения оборвались и улетучились без следа в миг, когда взгляд мой упал на мою собственную руку. В месте, где в кожу входила игла, появилась шишка.
Некоторый опыт внутривенного приёма лекарств я имел, – наркологи постарались, – и никаких шишек, стоит отметить, не запомнил. Я полежал ещё немного и снова глянул на руку – шишка увеличилась, кожа покраснела. Я потрогал опухоль пальцем – ничего, мягкая. «Может быть, так и надо?»
Короче, накопились кое-какие вопросы к дежурной медсестре.
– Девушка, посмотрите – это нормально? – спросил я у неё, вошедшей, кивая на руку.
– Это – не нормально! – в тон мне ответила она и перевколола иглу. На этот раз – по назначению.
И ведь – надо же! – не девочка-практикантка ведь какая-нибудь и капельниц этих переставила не один десяток тысяч, наверное, а опростоволосилась на мне, на первой, к тому же, моей инъекции! Всё понимаю и злопыхательствовать не хочу. Но так случилось, и грешить против истины я не хочу тоже.
– Убей мою подругу,
Убей мою подругу-у-у-у!..
– кровожадно надсаживался радиоприёмник.
Спать не хотелось.
Выяснилось, что на этот день процедур больше не предусмотрено, и я попытался найти себе хоть какое-то занятие. Несколько раз прошёлся по этажу туда и обратно, выходил покурить, пробовал читать. Когда-то в холлах каждого этажа стояли телевизоры, теперь же… «Поломались, наверное…»
Можно было заняться расчётами и выяснить, сколько пятёрок и за какой срок нужно сбить с больных «на развитие», чтобы купить среднего качества телевизор, но я почему-то поленился.
– Парень! – вдруг обратился ко мне обезноженный дедушка. – Отведи меня покурить. А то эти все – порезанные.
– Да какие проблемы?
Дедушку я оставил в туалете на стуле с дыркой, – «Горшок подставлять, наверное…», – а сам сделал ещё пару проходок по коридору. Идей по части досуга не возникло.
Обратно, в палату, дедушку можно было отнести под мышкой – быстрей бы вышло. Но неспешное передвижение в обнимку дедушка – «Как нельзя кстати!» – скрасил неожиданным откровением.
– Подрался, – сообщил он тоном, каким обычно отвечают на вопрос. – Пьяный был – бил ногой и промазал. В стенку попал. Я когда пьяный, всегда драки случаются разные. А тут – ногой об стену. Пальцы почернели. Надо было сразу к врачу, а я сижу керосиню. Нога уже холодная, а я керосиню. Потом привезли и разговаривать не стали – сразу на стол.
«Во! Драчун хренов! В следующий раз, точно, понесу курить под мышкой».
…Вечером меня проведали: жена, брат с племянником, с работы. У меня появилась еда. Надо сказать – кстати.
Ещё утром, когда я привыкал к прокалыванию вен по местным правилам, дверь в палату едва приоткрылась, и очень неуверенный женский голос сообщил в образовавшуюся щель:
– На завтрак – чай.
«Круто! – подумал я тогда. – Интересно, что ж тогда будет на обед?» Правда, чтобы кто-нибудь что-нибудь говорил насчёт обеда, не припомню. Проспал, наверное.
Часам к одиннадцати вечера появилось желание лечь спать. Но:
– А я тонкая веточка,
Я твоя любимая девочка,
Я твоя звезда ненаглядная,
А любовь у нас шиколадная,
– как-то не совсем кстати орал приёмник воина.
«Молодой – не знает, наверное, как выключается…»
– Слушай, приятель, может, тебе наушники дать? – не выдержал я.
Он посмотрел на меня удивлённо и, в общем-то, добродушно.
– А что, мешает?
– Да как сказать? Так, может, дать наушники?
– Что, мешает? – спросил он уже не у меня, а обращаясь ко всем в палате.
– Да не очень как-то, – ответили все. – Мы уже привыкли даже.
– Давай дам наушники, – не отступался я.
– Ладно, не надо, сейчас выключу…
«Ага! Знает всё-таки…» Спал я, надо заметить, неплохо.
…Утром явилось решение: отсюда, из больницы, нужно бежать. Я дождался обхода. В полдевятого в палату вошёл завотделением со свитой. Обход вёл быстро – задал послеоперационным больным по одному-два вопроса, а то и обошёлся без таковых, сделал назначения и, наконец, приблизился ко мне.
– Ну как?
– Да нормально вроде. Вчера укололи…
– Перенесли хорошо?
– Нормально. Не знаю только вот: ну, поставили капельницу, ну, полежал немного, а потом сутки жди.
– Хорошо, – кивнул он и распорядился через плечо: – Отпускайте его на ночь. – И снова мне: – Только смотрите – чтоб без шума, без драк.
Не знаю, как я выглядел в этот момент, но слов нужных не нашёл. Он пояснил:
– В смысле, чтоб режим не нарушали, я и говорю – без шума чтоб, без драк.
– Вы мне льстите, – справился я с недоумением.
– Ну, я же вас не знаю, – развёл руками заведующий.
«Вот оно что! Понял наконец, что я здесь сам по себе появился, что не от кого-то пришёл. Понял и потерял ко мне интерес. Не знаешь, говоришь, меня? Ладно, хотя мог бы и знать. Может, узнаешь ещё».
Да и какой у него мог возникнуть ко мне интерес? Он – хирург, а резать-то мне нечего. Пока нечего. Вот когда я приползу с изуродованной атеросклерозом, чёрной конечностью и буду просить помочь, тогда – другое дело. Интерес появится, и мне объявят условия. На развитие.
…Теперь я стал приходить в больницу каждый день к десяти часам утра и ложиться под капельницу. Всё шло нормально – мимо вены меня больше не кололи. Дедушку, потерявшего в драке ногу, выписали. Солдата с приёмником – тоже. Выписали одного мужика с животом в зелёнке. На его место положили другого. С таким же животом.
Каждый день я покупал лекарства и к концу недели выяснил, что самые низкие цены – в аптеке рядом с моим домом, а вовсе не в той, которая на территории больницы. В этом просматривалась определённая логика: плати меньше и колоти себя пакетом с физраствором, идя по городу, или шествуй налегке, но плати больше.
…Снегу в эту зиму выпало с лихвой, и морозы тоже – расслабиться не позволяли. Но случались и оттепели. Я шёл в больницу, отыскивая протоптанные и посыпанные песком тропки. Шёл, стараясь не упасть, и к процедурам немного опаздывал. Поэтому и не снял куртку, войдя на этаж, – спешил попасть в палату.
Погода погодой, но день был субботний, и в палату набилось довольно много посетителей. На каждой койке, помимо больного, сидело трое-четверо родственников – ни дать, ни взять, на могилке в поминальный день.
Следом за мной в палату вошёл завотделением.
– Вы почему не разделись?
– Вот, раздеваюсь, – не соврал я, потому что снимал в это время куртку.
– Вы нарушаете режим. В отделении нельзя находиться в верхней одежде, вы что, не знаете?
«Куртка на плечах – нарушение режима. А куртка в руках – нормально?» Я молчал – встречаются люди, беседы с которыми даются мне трудно.
Бессловесность моя, похоже, воодушевила его, и он продолжил:
– Я выпишу вам больничный с красной полосой!
«…И засунь его себе в…» – на этот раз вполне сознательно промолчал я.
А заведующий вошёл в раж.
– А это что здесь? – обвёл взглядом прогнувшиеся от тяжести посетителей койки. – Посторонним – немедленно покинуть палату.
И вышел. Довольный собой, наверное. Надо ли говорить, что «покидать палату» никто не кинулся? Ну, правильно – речь-то шла о посторонних, а откуда здесь посторонние? Это как получается: шёл человек по улице, шёл и – вдруг думает, зайду-ка я в больницу, посижу у кого-нибудь на кровати?
«А ты – врач всё-таки и завотделением, к тому же. Твоё дело в этих стенах несколько иное, чем гонять проведывающих. Ты здоровье людям возвращать должен, а не следить, кто в куртке, а кто без, и голосить при этом во всю свою гнусную ивановскую. С этим любая санитарка справится».
Что происходит? Пока я здоров, я работаю и исправно плачу налоги. Я полагаю, что мои деньги уходят на медицину, правоохранение и образование моего народа. Но при самом мимолётном контакте с любой из этих сфер оказывается, что налогов моих было недостаточно и денег нужно ещё. На лекарства, в моём случае, на бланк истории болезни, на иголку для анализа крови, на – не дай, Бог! – операцию, на какое-то мутное «развитие», и единственное, за что денег пока не берут – это место на койке, на которой перележала и, разумеется, умерла не одна тысяча моих сограждан.
И кто дал ему право кричать на меня? Что он знает обо мне, что они знают о нас, чего не знаем мы сами? Что это за каста такая, врачи? И куда подевался интеллигент в пенсне, приговаривающий: «Тэк-с, батенька, ну-ка посмотрим, что у нас»? Остался в литературе?
А там ведь, в литературе, врачей тоже пруд пруди. И опять же – у Чехова в каждой пьесе врач, у Булгакова – профессор Преображенский, доктор Борменталь, у Амосова, тоже мне, писатель, – госпиталь…
Вот и Саша Зехов взялся за перо и, может быть, не без оснований. Во всяком случае, заметно – людей он любит. Но главная тема – опять же больница.
А у Вересаева – то доктор Чеканов, то вообще – «Записки врача». Посчитал, что нам это будет интересно.
А с другой, с нашей стороны? Что мы имеем с нашей стороны? «Раковый корпус» Солженицына, «Приговор» Солоухина. Там болеем мы и, болея, оцениваем их. Кто кого? Быть вместе у нас не получается.
С иглой в вене я уже засыпал, наверное, убаюканный вынужденной неподвижностью. И вспомнился мне Пётр Иванович Багратион, отказавшийся ампутировать раздробленную ядром ногу. Что подтолкнуло князя на стоившее ему жизни решение? Честолюбие горца или нежелание иметь дело с врачами? А может быть, не нашёл герой Бородино денег на операцию? Кто знает…