В кочегарке
В кочегарке гул и пламя,
Зубы скалит кочегар.
Печь пускает дыма знамя,
Да в котле клокочет пар.
У меня одна забота -
Тачка - уголь, тачка – шлак,
И такая здесь работа,
Что давно б издох ишак...
И опять – все шлак да уголь,
Пламя, рёв да кочегар.
Намотавшись, сяду в угол,
А в башке - сплошной угар.
Может быть, это раннее и не очень удачное стихотворение может немного передать ту атмосферу.
Это был большой завод по ремонту троллейбусов, где была кочегарка с двумя гигантскими котлами, снабжавшими энергией все предприятие. Середину помещения занимали две топки, где круглые сутки поддерживался огонь.
Два полуголых кочегара, пропитанные потом и угольной пылью, беспрерывно подбрасывали в пылающие адским пламенем топки каменный уголь (антрацит).
Длинной кочергой открывали чугунную пасть и специальными, длинными совковыми лопатами кидали уголь в пылающее пламя топок, пытаясь насытить бездонные внутренности пылающего дракона.
Нередко, сами того не замечая, они получали или небольшие ожоги кожи, или опаливали волосы обнаженных частей рук, хотя были одеты в специальные нарукавники.
Каталь должен был постоянно заполнять поедаемые печами кучи антрацита, а также отвозить шлак после сжигания угля, который дымился кучей с другой стороны.
Это действительно, походило на ад.
Как робот. Привозишь тачку угля, отвозишь тачку шлака, и так без передышки всю смену.
Гигантские кучи угля лежали в 30-50 метрах от дверей кочегарки. К ним вел «шелковый путь», состоящий из нешироких досок, свободно положенных на земле, впритык одна к другой. А шелковым его называли за то, что нужно было ровно, гладко, без заминки, как по шелку, везти нагруженную тачку. Особенно страшно было зимою или в дождливую слякоть. Тогда с обеих сторон дощатого пути были лужи, заполненные грязью из смеси земли с угольной пылью. С нагруженной до верху железной тачкой ты должен был мчаться быстро, не теряя равновесия на узкой доске. Не дай Б-г ошибиться на сантиметр или поскользнуться, как тачка летела в сторону, в темень.
Тачка с разгону переворачивалась, высыпав все содержимое в грязь и задрав отшлифованные руками каталей металлические рукоятки в небо.
Ты, вцепившись в ручки тачки, по инерции кулем летел через голову в кучу рассыпанного угля, перемешанного с грязью лужи.
Придя в себя, дико озирался кругом, нащупывая слетевшие очки. Слава Б-гу, если они не разбились! Но нельзя было мешкать, чудовище требовало новых порций пищи. Избитый, заляпанный грязью, мокрый начинал сгребать рассыпанный уголь в тачку.
Еще страшнее было попасть в переделку с тачкой со шлаком, ибо не успевший остыть шлак из топки был еще горячим…
Особенно бедствовал я, вооруженный очками от близорукости. Они то спадали с носа, то заливались потом со лба, то покрывались туманной изморозью, когда случалось выскакивать из раскаленной кочегарки прямо на мороз. Часто приходилось менять разбитые стекла.
Зато, каким счастьем было после вечерней смены зайти в душевую, пропитанную запахами пота, угольной пыли, гари и шлака! Какая радость заполняла усталое, избитое тело, когда ты горячими струями воды, нагретой твоими усилиями, смывал археологические наслоения от работы в кочегарке!