Всё началось в тот день, когда мы убили Охотника. Вернее, началось всё гораздо раньше, можно сказать - с самого моего рождения. А может быть, с рождения моего младшего брата, Ильяна - это он, кстати, убил Охотника. Он всегда стрелял лучше меня; впрочем, он вообще всё всегда делал лучше меня. Он был выше меня, бегал быстрее меня, его стихи были красивее моих... У Охотника не было никакого шанса - Ильяна, притаившегося среди ветвей, заметить было просто невозможно - поэтому я был наживкой, а Ильян ждал в засаде. Тем не менее, выпустить одну стрелу Охотник успел - но, к счастью, промахнулся. Срелял он в наживку. То есть, в меня.
Одна стрела Ильяна пробила Охотнику шею, а другая вошла в правый глаз ещё прежде, чем Охотник успел почувствовать боль от первой. Зато я оказался ближе, и до мёртвого Охотника первым добежал я. Ильян, на самом деле, и не торопился - он всегда говорил, что убивать тех, кто на нас охотится - хорошо, а вот забирать у мертвых вещи, видите ли, плохо; но Ильян вечно говорил всякие глупости.
Как и у других Охотников, его тёмная кожа странно сочеталась с удивительно светлым, почти белым цветом волос, и его лицо было красивым - кроме цвета кожи и волос, оно, пожалуй, мало чем отличалось от лиц, которых я привык видеть вокруг себя каждый день. Странно, но оно было искажено не болью, а гримасой удивления - такое выражение на мёртвом лице я видел впервые. Тонкие, но вместе с тем жестокие черты мертвеца внушали страх, и я подумал, что этот Охотник, наверно, редко промахивался; если бы он успел выпустить ещё одну стрелу...
Вот тогда я впервые обратил внимание на его Лук. Лук, сжатый в руке Охотника, был невероятно красив - вырезанный не из дерева, как у нас, а из кости, белый, покрытый красивыми непонятными знаками - он сразу мне понравился. Я протянул к нему руку, и мне показалось, что мёртвые пальцы разжались сами собой, а лук лёг в мою руку так, будто был сделан специально для меня. Неожиданно легкий, он оказался холодным на ощупь - но это не было неприятно, скорее наоборот - холод разлился по моему телу, приятно успокаивая.
Когда я взял лук, Ильян заворчал - мол, наши старые луки это подарок Тириса, его отца, и нехорошо, мол, менять такой подарок на лук этого Охотника-убийцы. Своего отца я не знал - мать мне только сказала однажды, что он мертв, и больше никогда о нем не говорила. Тирису же я никогда не нравился, хоть он и делал всё время вид, пытаясь меня подкупить разными подарками; правда, надо признать, что луки он делать умел. Я не особо грустил, когда он умер от лихорадки несколько лет назад, но мать горевала по нему сильно. С тех пор, как он умер, мы жили только втроём - по-моему, так было только лучше.
Всю следующую неделю я провел, упражняясь в стрельбе из моего нового лука. Ещё никогда мне не удавалось добиться такой меткости, и с каждым днём результаты всё улучшались. Стрелы ложились точно туда, куда я хотел, и давалось мне это так легко, будто мой чудесный лук сам знает, куда стрелять. Вырезанные на белой кости значки удобно ложились в мою ладонь, и чем дальше, тем больше мне казалось, что я узнаю некоторые из них - но каждый раз, когда мне почти удавалось их прочесть, в последний момент их смысл ускользал от меня.
Мне не хотелось, чтоб кто-то ещё узнал о моём луке, и я его никому, кроме Ильяна, не показывал, упражняясь подальше от селения. Иногда Ильян меня сопровождал, и мы соревновались в меткости - каждый со своим луком. На седьмой день я уже стрелял лучше, чем Ильян.
А ещё через неделю пришла весть о целом отряде Охотников, не меньше дюжины, который продвигается в нашу сторону. Все, кто мог носить оружие, отправились им навстречу; нас с Ильяном отправили в разведку. Когда, по нашим расчетам, до Охотников было уже недалеко, мы с Ильяном разделились - он проскользнул дальше, выслеживать Охотников, а я притаился, поджидая. Ближе я приблизиться не мог - Охотники всегда были очень внимательны, и только Ильян умел подкрадываться так незаметно, чтоб услышать приближение охотников и улизнуть, не будучи замеченным. Я замер, со стрелой наготове на натянутой тетиве, и стал ждать. Почему-то я представил, как две недели назад ждал меня Ильян, а я был наживкой, ведя Охотника...
Наверно, я сильно задумался, потому что даже не заметил, как мои пальцы сами отпустили тетиву, когда еле заметно шелохнулся лист на дереве напротив моего укрытия. Застыв, я смотрел, как падает на землю Ильян, с моей стрелой торчащей ровно между глаз. Не знаю, сколько я так стоял, пока не услышал шорох за своей спиной; а дальше я всё видел, будто сквозь пелену. Моя рука сама потянулась к колчану, и стрела покинула тетиву раньше, чем я увидел, кто приближается сквозь листву. Впрочем, видеть мне было не обязательно - я и так знал, кто это. Одна за другой, как во сне, стрелы сами вылетали из моего лука; а я - я безучастно смотрел, как мои руки их выпускают.
Когда через минуту подъехали Охотники, я всё ещё так стоял, застывший, с луком в одной руке, и с пустым колчаном в другой. Я невидящими глазами смотрел, как Охотники разглядывают меня и мой лук, а потом, как один из них вытащил из-за пояса длинный кривой нож и кинул его к моим ногам. Туда же он бросил и небольшой завязанный мешок. Они молча смотрели, как я развязывал мешок и изучал его содержимое, а потом, как я подходил к каждому из мертвых тел, и наносил длинным кривым ножом ровно по два удара каждому. Потом я бросал отсеченные уши в мешок - острые эльфийские уши, чуть светлее, чем у меня. Гораздо светлее, чем у других Охотников.
Я ещё долгое время сидел, машинально гладя холодный лук. Кажется, я наконец понял значение вырезанных рун; кажется, я так же понял, чему был удивлен убитый две недели назад Ильяном Охотник, и почему он промахнулся.
Уши Ильяна я оставил у себя.